х х х

VI.

我所爱之人，如江河并海，烟波永寂。— люди, которых я люблю, подобны рекам и морям; волны дыма в вечной тишине.Единственная существующая в мире справедливость — это симметрия.

Увидеть ее довольно просто, стоит лишь оглянуться вокруг. Симметрии подвластно многое, симметрия — ключ к красоте, умиротворение для беспокойного мозга.

Гармония. Баланс. Все эти понятия близки друг с другом, и симметрия — их основа.

Чжань искренне считал, что достичь справедливости возможно лишь в архитектуре.

И когда двумя годами ранее сдавал государственный проект обновленных полицейских участков в нескольких районах Чунцина, исходил из этого.

Прочно вмонтированные в землю, врытые в мясистые бока холмов бетонные квадраты, словно удерживающие форму благодаря металлическим колоннам по углам, со стеклянными, прозрачными сферами в роли крыш, всего в три этажа ростом. Символизировали связь с землей, как с народом, и надежду на прозрачность Неба, как символ того, что все деяния внутри — просматриваются свыше.

Чжань уже не помнит, что именно расписал в презентации, но воды с философией там было много. Сказать по правде — он просто хотел, чтобы здания отделов полиции стали меньше походить на бездушные серые коробки, в которых консервируются страх и отчаяние. Чтобы в них поселилась надежда. Ведь не всегда обращения туда заканчиваются горем.

Воров все-таки ловят, насильников судят, коррупционеров кидают на пожизненный. Так ведь?

Ему наивно хотелось в это верить.

В последний раз он бывал здесь как раз в тот день, когда кто-то из чиновников разрезал ленту и отпускал красные шарики в воздух в честь открытия. С каким-то странным чувством удовлетворения, Чжань заметил, что в отличие от измазанных мхом жилых домов по округе, «его полицейский участок» выглядит почти что так же свежо и чисто, как в первые дни. Он не зря надавил в вопросе закупок особых смесей для строительства, убедил заключить сделку с таиландским производством. За здание хоть не стыдно, ведь кто будет разбираться в качестве исполнения, если на строение смотрят без глубоких мыслей и в лучшем случае думают про архитектора, а вовсе не про бригаду работников; архитектор должен следить за объектом до последней плитки… Стеклянные двери разъезжаются и съезжаются, но прежде чем дойти до них — нужно пройти пункт пропуска.

Чжань наконец-то хлопает дверцей машины, ставит ту на сигнализацию под бодрый писк, и направляется к будке. Ее стандартный, дешевый вид, со всей этой пластмассовой облицовкой и нелепо ярким красным флагом, вводит в уныние. Чжань немного медлит. Возле пункта пропуска пышно цветет слива. Сладкое послевкусие цветения разливается по улочке, составляя конкуренцию тяжелому и сытному запаху жареной выпечки. Вдох. Выдох.

Вежливость, спокойствие, понимание, тысяча извинений. Таков план.

Чжань подходит к окошку. Пластмасса натужно трещит, когда его распахивают перед ним. Приходится чуть наклониться. Чжань вежливо улыбается. Чжань объясняет цель визита в двух словах. Чжань ждет, когда молоденький сотрудник в форме на размер больше и с раздражением от бритья над губой, наберет «старших». Проходит еще десять минут возни.

Данные Сяо Чжаня вводят в компьютер, с его телефона считывают личный QR-код, затем он перекидывает электронную подпись, в очередной раз подтверждая свою личность и отказываясь от претензий «по делу» (какое к черту «дело» вообще?), и только после этого турникет прокручивается. Начищенный металл, скрежет и писк.

Новые технологии на фоне этого почти что раритетного инструмента кажутся насмешкой.

Сяо Чжань подмечает это, чтобы тут же забыть.

Стеклянные двери разъезжаются. Пол под мрамор начищен до бликов — слепящие от ламп, сочно персиковые — от лучей закатного солнца. Чжань пересекает холл, идет к стойке регистрации, сказать полученный номер. Прозрачные стены отделов явно натирали не менее усердно, кажется, будто бы между перегородками — воздух. Чжань поворачивает голову, чтобы увидеть за одной из них Ван Ибо. Тот сидит в наручниках, но руки его заняты — он умудряется складывать самолетик из листа А4. Ребенок. Сяо Чжань смотрит на него, ловя момент, когда точно знает — тот не подозревает об этом. В голове пусто. Пальцы Ван Ибо сгибают бумагу, расправляют, сгибают снова.

— … прямо и направо, господин Сяо Чжань.

Чжань с опозданием «отлипает» от созерцания Ван Ибо и неловко улыбается девушке. Миловидное лицо под слоем матового тонального крема в желании казаться бледнее. Маленький рот кораллового оттенка помады и попытка улыбнуться так, чтобы Чжань заметил в девушке что-то еще. Чжань замечает только то, что на ее форме, слева от бейджика, белое пятнышко. Может, корректор? Чжань кивает, улыбается снова с очередным «спасибо». Ему вовсе не нужно говорить, куда идти. Он видит.

Ван Ибо поднимает голову, лениво мажет взглядом по отделу, поворачивает чуть левее и упирается взглядом в Сяо Чжаня. Тот продолжает идти и уже берется за ручку двери, вскидывая брови, мол, я тебя вижу, засранец. Ван Ибо усмехается краем рта.

Бумажный самолётик набирает высоту и летит аккурат в стеклянную дверь.

х х х

Закат солнца прошел практически незамеченным. Ибо отдал ему должное, будучи единственным, кто наблюдал за полосами оранжевого света по полу и стенам, подмечал оттенок — кожа Сяо Чжаня становилась на вид теплее и приходило неожиданное понимание, что его можно было бы назвать немного смуглым, — Ибо даже не вскинул брови, когда Чжань с чего-то решил тихим шепотом намекнуть, что «его племянник не от мира сего». Идиому использовал. Что-то про «проклятие ветром». Кажется, так было принято называть тех, кто склонен к аутизму.

Все потому что Ибо молчал. Он молчал, когда его все-таки повалили на бетонную плитку тротуара, молчал и ухмылялся, когда вели в участок. Когда трясли телефоном перед лицом, в сотый раз показывали на экране компьютера, что он — не владелец ни этого аккаунта вичата, ни, естественно, счета в банке. С которого он так бодро потратил триста юаней неизвестно куда (такие игровые автоматы нигде не зарегистрированы!), а затем еще два раза по пятьдесят (все там же). И один раз — десять. Вот на последнем его и поймали. Благодаря бдительной пожилой женщине, которая заметила его экран. Там мелькнуло вовсе не его лицо при прохождении оплаты.

Бодрое старшее поколение, всегда на страже порядка…

Ван Ибо наблюдал за всем, но был далек от «здесь и сейчас». Он все еще находился в разговоре с братом, за тридцать семь минут которого заплатил четыреста юаней. К слову сказать, он не останется Сяо Чжаню должным. Ибо вел список всех покупок, транзакций, и даже делил счета за еду на два. В его планах было вернуть все до последнего цзяо. В свое время. Подарки, а этим словом Сяо Чжань бросался слишком часто, Ибо записывал тоже. Чтобы понимать цену и… ну, подарить что-нибудь в ответ не менее дорогое. Когда-нибудь. Исключительно ради чувства денежного баланса и крепкого достоинства. Никакой другой причины.

Наруничики расстегивают, когда Чжань, доверительно наклонившись к офицеру, громким шепотом начинает вещать что-то про сложное детство, потерю близких, избиение в школе. На этом моменте засмеяться хочется слишком сильно, так что Ибо прочищает горло и отворачивается. Солнце ушло. В отделении включаются лампы. Свет становится искусственным, мертвым, холодным. Напрягает глаза. Выбеливает стены и лица. Чжань уставший. Тени под его глазами кажутся более четкими. Ибо размышляет, как выглядит сам. Потирает кисти рук. Кто-то снова порывается предложить снять его отпечатки пальцев, вдруг система уже «развисла» и те все-таки найдутся, вместе с его личностью.

Тут Сяо Чжань вскидывается и, извинившись заранее, говорит куда жестче: «Мы провели здесь уже более трех часов, дела по сути нет, зачем вам личность моего племянника?!». Какой блядски красивый и абсурдный цирк. Ван Ибо чувствует, как нечто вроде глубоко удовлетворения, тлеет на уровне ребер. Потому что это он затянул Сяо Чжаня в этот бред, и как бы там ни было, тот ради него так старается и несет всю эту чушь.

Какая там самая престижная награда за актерское мастерство?

«Золотой петух»? Несите два.

Старший офицер начинает успокаивать Сяо Чжаня, зыркая на младшего сотрудника. Всем уже известно, что господин Сяо Чжань — уважаемый архитектор. А это недоразумение уже исчерпало себя. Прощаются с ними на доброжелательной ноте. В конце которой Ибо в шутку отдает честь и ляпает «у вас отвратительные усы, со всем уважением, сбрейте». Он чувствует, как Сяо Чжань сжимает предплечье до боли, утягивая его к стеклянной двери. Извиняется за беспокойство (раз в сотый) и обещает прислать ту самую выпечку, о которой тоже успел наплести всему отделу. «Ведь из-за моего племянника вы пропустили второй обед, так жаль!». Чжань тащит его и по холлу, волочит чуть ли не за шкирку к машине. Движение резкое, когда он отпускает. Ибо не пытается вырваться все это время, даже не шипит. Лениво опирается о бок машины и потирает руку.

Ветровка, которую он накинул, когда выходил, утеряна. Когда его схватили, догнав в одном из переулков, он вывернулся из хватки, скинув ее. На коже расцветают красным следы пальцев Чжаня. Вся его вежливость, насмешливость к ситуации, попытки прикинуться дурачком и прочий сладкий сироп, который он с упоением лил в уши полиции, исчезает. Он смотрит на Ибо так, будто бы мысленно уже размазал того по асфальту. Ибо ожидает вопросов на тип «что ты делаешь в этом районе?», «на что ты потратил те деньги?», «какого хрена это было?».

Но Чжань смотрит на него и спрашивает:

— Ты пошел шляться в одной футболке?

Шляться. Ибо глупо моргает пару раз, заглядывает за плечо Чжаня, смотря на полицейский участок. Тот усатый офицер вышел покурить, вовсе не стесняясь знака запрета. Кто вообще обращает на них внимание, особенно если на тебе форма. Ибо снова смотрит на Чжаня и пожимает плечами:

— Почему? Я был в ветровке. Сегодня сыро. Кто-то сдернул ее с меня. Когда паковали.

Чжань смотрит на него пару секунд, кивает чему-то в своей голове, затем обходит машину, бросая «садись, поехали». Ибо провожает его взглядом. Садится уже после хлопка двери. Свою он закрывает куда тише и аккуратнее. С машинами так ведь нельзя. Сяо Чжань какой-то прям садист. Так и подмывает спросить «чем тебе машина виновата?», но Ибо почему-то решает не рисковать и не бесить Чжаня еще больше.

Разговоры Ван Ибо с братом никогда не были особо содержательными. Ибо говорил, что его «базовые потребности» удовлетворены, что значило: у него есть, что кушать, где ночевать и он не болеет. Иногда он намекал, где именно находится. Например в этом разговоре пожаловался на насморк из-за высокой влажности, на что получил «надо есть больше острого, А-Бо» и «разумный выбор на зиму». Похвала от старшего — многое значит. Особенно если ты не видел его вот уже пять лет, возмужал и возмудел без него, и по правде до сих пор не понимаешь, хорошо ли у тебя получается. Нет, если его до сих пор не нашли и он не сдох в канаве, определенно хорошо, но ведь есть нюансы.

Этот разговор не должен был ничем отличаться. Ибо не хотел вносить лишнее беспокойство, намекать на свое «сожительство», да и как бы брат мог ему помочь, если Ибо даже не может сформулировать свой запрос? Но все пошло не привычным образом после стандартного вопроса «ничего не изменилось?». Ибо имел в виду — срок. Брату оставалось сидеть еще три года. Не хотелось думать, что его упекут еще на парочку, такой сценарий мог случится, но пока поводов для этого, вроде как, не было. Хань-гэ должен был ответить «все по-старому». Вместо этого Ибо услышал: «Сегодня на завтрак я ел хурму. Слишком сладкая. Может, потому что давно не ел».

Хурму в тюрьмах не дают. Рацион скудный: пустой рис, тушеные овощи, мясо раз в неделю, и «отходный чай» — пакетированый и дешевый. Какая к хренам хурма? Ее могли принести только извне. Баловать Хань Фэя в тюрьме не за что. Ибо напрягся. Хань Фэй продолжил. Его голос был хриплым, словно простуженным, еще ниже, чем Ибо помнил. Он сказал: «Ее будут приносить через день. Если не попрошу другого. Возможно, это не продлится и больше года, и я смогу купить хурму и тебе, А-Бо. Но тогда придется играть в старые игры. Знаю, что обещал тебе другое. Если ты против, скажи. Оставлю по-старому». Ибо не был гением шифров и намеков, но тут понять расклад оказалось легко. Кто-то приходит к Хань Фэю через день и этот кто-то может сделать так, что тот выйдет куда раньше. Кто может быть в таком заинтересован? Старые друзья или старые враги? Разве это не одно и тоже? Старая жизнь… Да какая разница. Если есть шанс вытащить брата раньше, ведь никогда не знаешь, когда удача повернется к тебе жопой, надо его использовать. Относительно безопасная жизнь в тюрьме может обернуться адом и смертью в лучшем случае в любой момент. Ибо не думал долго, когда ответил: «Не против. Конечно же я не против, Хань-гэ, я буду только рад. Я буду счастлив». Он действительно будет счастлив. Но когда он вышел из загаженного компьютерного клуба, все еще ощущая кислый запах энергетиков и почему-то жареной кукурузы, он неожиданно задался другим вопросом. Старые игры и старая жизнь. В этом абсолютно точно нет места такому, как Сяо Чжань. И всему их быту. Как только брат выйдет, Ибо… что, Ибо?

Ибо станет тем, кем всегда и был. Тем, кем его воспитывали. В идеале нужно будет затереть даже тень следа его существования в жизни Сяо Чжаня, ведь мало ли… он не хочет портить ему жизнь. Хоть та и не блещет светлыми красками.

Ибо задумался крепко. Чжань объезжал пробки, просачиваясь по узким улицам, фары высвечивали серость и зелень поверх кирпичной кладки, собирался дождь. Они молчали, каждый думал о своем, отчего-то совершенно не собираясь обсуждать происходящее. В какой-то момент машина остановилась. Они заехали в небольшой двор, Чжань умудрился уместить хонду у мусорных баков. Двигатель заглох, Чжань вытащил ключ, провел пальцами по рулю и посмотрел в окно. В этом дворике, под красными зонтами, стояло множество пластмассовых столиков и стульев. С развесистого платана свисали гроздья гирлянд. Больше света было от прожектора. Тот подчеркивал морось в воздухе бесконечными мелкими бликами. Догадка соскальзывает языка раньше осознания:

— Ты здесь берешь ту лапшу с телятиной?

— Вылезай. Надо поесть. Не хочу готовить сегодня.

Чжань выходит из машины, при этом успевая не глядя сунуть в руки Ван Ибо свой пиджак. Ибо медлит. Смотрит, как Чжань идет к крытому ларьку с лапшой. Спокойно и не спеша, вопреки тому, что морось превращается в дождь. Ибо вдруг понимает, что Чжань выходил из дома в легком пальто поверх костюма, а сейчас того нет. Так спешил, что забыл накинуть на себя, выходя из бюро?

Сяо-гэ — еще тот мерзляк. Ибо хмыкает себе под нос и послушно натягивает пиджак.

Густо пахнет жасмином и кедром. Желудок урчит. Сяо Чжань прав. Надо поесть.

Каждая лапшичная во всех уголках Китая верит в свою уникальность и значимость. В каждой из них, какой бы маленькой и загаженной ни казалась кухонька, живет свой «секретный ингредиент». У кого-то он и правда есть, а у кого-то залог успеха — качественные продукты; кто-то грешит усилителями вкуса, а кто-то просто не моет чан более десяти лет, из-за чего его масленные, утолщенные стенки (благодаря жиру, солям и специям) дают тот самый «неуловимый привкус».

А кто-то просто говорит: секрет — в любви к делу.

Эта лапшичная была из последних. На деле, могла иметь любой грешок из вышеперечисленных, но никто не был бы в обиде. Их лапша и правда — особенная. Дело в бульоне. Чжань множество раз наблюдал, как старик Ян Мо варит его. Нужен хороший кусок телятины и не менее хорошие тушки курицы. Они варятся с фенхелем, анисом, лавровым листом, черным кардамоном, корицей, черным перцем, калганом, даурским дягилем и… гвоздикой до кучи. Честно говоря, Сяо Чжань никогда не понимал, как из этой вроде бы какофонии специй, выходило то, что выходило.

Казалось, чан продолжает кипеть даже тогда, когда хозяева закрывают роллеты ресторанчика.

Дешевый нейлон зонтов не пропускал влагу, натянутый над всеми столиками во дворе. Чжань вскидывает голову, наблюдая, ткань постепенно темнеет. Дождь набирал силу, возможно, скоро станет потоком, и тогда никакой зонтик не поможет. Они молчат, как это часто происходит. В тишине напротив, от Ван Ибо, ощущается ожиданиe. Он ждет вопросов. Сяо Чжань же молчит, потому что не до конца уверен, что хочет знать. Вернее, что он хочет делать с тем, что узнает. Что-то подсказывает ему, что чем меньше он знает о Ван Ибо, тем будет легче. Потом. Так ведь? Так ведь.

Чжань опускает взгляд. Белый столик с пятнами, шероховатостями и вмятинами, следами от окурков. Подранной по краям клеенкой, которую когда-то приклеили на крепкий клей. Ибо ковыряет его угол и смотрит на него. Смотрит и смотрит. Они ждут лапшу и две жестянки пепси. Они ждут, когда дождь станет ливнем. Они ждут, когда кто-то нарушит тишину, которую оба так любят. Чжань подается чуть вперед. Ножки стула проезжаются по асфальту. Тот пошел трещинами, имеет ямы ближе к мусорным бакам. Вокруг — пряный шум, чавканье, свист лапши, блестящие от жира губы, хохот, споры. Все это кажется дальше, чем есть на самом деле. Такая себе слуховая иллюзия. Словно вокруг их столика — стены из толстого стекла. Они ровно в середине этого камерного моря людей, поздних зевак и тружеников, набивающих животы в рядовой вторник. Они безмерно далеки от каждого из них. Чжань смотрит в глаза напротив. Ибо прекращает попытки оторвать кусок зеленой клеенки от пластмассы стола. Вскидывает брови и пытается ухмыльнуться, краем рта, но вместо этого — отводит взгляд. Из всех их негласных игр в гляделки, эта обернулась для Чжаня «победой». Пиджак сидит на Ибо туго, тот все-таки для него немного узкий.

— Что ты можешь рассказать мне? О том, что случилось.

Ван Ибо, очевидно, ожидал другого. Он смотрит и молчит. Чжань думает, что, наверное, ничего тот не может. Или не хочет. Он не собирается давить. Выкрикивают его имя, он собирается встать, но вдогонку слышится «сам несу-несу». Сяо Чжань — завсегдатай с любовью платить щедро и часто. Хоть чаевые никто не приветствует, красные конверты по праздникам — дело другое. Сяо Чжань неловко улыбается старику Мо, тот ставит перед ними тарелки с лапшой, со стуком устраивает рядом банки с пепси. Говорит, что Чжань слишком худой, а его друг — такой молодой, они должны будут заказать еще и взять третью порцию домой. Чжань обещает, что так и будет. Старик Мо хлопает его по плечу. У него заразительная улыбка и куцая бородка, толстые очки, которые так часто выглядят запотевшими. Комично и забавно. Сяо Чжань благодарит старика трижды, Ибо ограничивается смущенной улыбкой и парой кивков с «спасибо». Момент упущен. Разломить палочки, перемешать лапшу. Подхватить кусок мяса побольше. Ибо сделал пока только первое. Затем говорит:

— Я ездил звонить брату. Нужен… компьютерный клуб с такими услугами. Услугами ip-телефонии. Когда ip-адрес и номер нереально отследить.

Подробности кажутся лишними. Как звездочка аниса поверх куска телятины в бульоне. Чжань снимает ее и кладет на салфетку рядом с тарелкой. Он кивает. Ибо забивает рот лапшой. Чжань жует мясо. Они не смотрят друг на друга. Дождь вливается в шум вокруг, сначала шелестом, затем — плотной дробью капель о натянутую ткань. Возгласы, вздохи, смех. Ибо сглатывает насыщенный, маслянистый вкус. Под конец на языке жжется перец. Приходится взять тарелку и отпить бульон просто так. Шипение и треск — Чжань открыл свое пепси. Шипучка пенится. Он отставляет ее и не пьет. Спрашивает:

— Хорошо поговорили?

Ван Ибо улыбается как-то криво, смотрит в тарелку. Говорит: «Он ел хурму». Чжань уточняет вслух, прежде чем задумывается о корректности такого вопроса:

— Хурму? Такое событие?

Ван Ибо бросает на него странный взгляд, кивает и снова бодро берется за палочки. Побольше лапши в рот, словно кто-то ее сейчас отберет. Смачно втянуть, жевать и жевать, откинувшись на спинку стула. Чжань наконец-то отпивает пепси. Пенится во рту, превращаясь в глоток. Чжань может спросить о многом и даже получить ответы. Что-то подсказывает ему, что сейчас Ван Ибо не будет увиливать, язвить или же менять тему. Чжань не пользуется этим. Он наслаждается правом на возможность. Его иллюзией, которая кажется сейчас правдой. Никак не узнать. Он чуть улыбается, когда капля бульона попадает на футболку Ибо, в след его шумному втягиванию лапши.

— Ты тоже любишь хурму, Ван Ибо?

Тот пожимает плечами, размазывает салфеткой капли бульона еще больше, втирая те в ткань. Чжань тянется вперед, отбирая салфетку из пальцев, кидает: «Просто ешь и забудь, отстирается». Ибо смотрит на салфетку, затем в глаза Сяо Чжаня. Тот отчего-то смущается. Ибо продолжает:

— Я люблю почти всю еду. Но да. Хурма зимой — это хорошее воспоминание. Дело в нем, не во вкусе. Когда вкус напоминает о чем-то хорошем и важном. Как, видимо, для тебя — эта лапша. О чем она тебе напоминает, гэ?

Чжань усмехается и качает головой. Палочки подхватывают лапшу, в которой запутались хлопья чили, говорит, прежде чем втянуть: «Напоминает, что я могу быть счастливым, даже если один».

Дождь и правда становится тем, что можно назвать ливнем. Льет стеной, беспощадно и прямо. Они сидят с пустыми тарелками и пустыми банками из-под пепси. Ван Ибо рассказывает, как впервые встал на скейт. Пытается объяснить, что ему в этом так нравится, но толком не может. «Ну, это же скейт, гэ, это просто круто». Чжань смеется и спрашивает снова:

— Должно же все равно что-то быть? Подумай, Ван Ибо.

Тот закатывает глаза, мнет банку в пальцах, оставляя вмятины. Людей вокруг становится все меньше, кто-то с визгом вылетает под капли дождя, прикрываясь куртками. Кто-то, более разумный, достает зонт и выходит спокойно, даже вальяжно, ведь набитый живот не располагает к спешке. Есть и те, кто остаются. Но они заказывают пиво и байцзю, рассудив, что милость непогоды придется ждать долго. Ибо оставляет банку в покое и говорит задумчиво:

— Если подумать… то это просто для тех, кто повернут на голову, гэ. Денег с этого никаких, особо. Известность… для узкого круга. Любая ошибка — и ты в больнице. Как видишь, очень на меня похоже, наверное поэтому и нравится. Но моя последняя доска как раз сиганула в Янцзы за час до того, как ты меня подобрал.

Сяо Чжань прищуривается и вскидывает бровь:

— Ты за ней хотел нырять?

Ван Ибо отчего-то расцветает в улыбке, сытой и слишком теплой, отрицательно мотает головой, затем потягивается всем телом. Чжань наблюдает, поглаживая кончиками пальцев шероховатость стола, не замечая этого. А ведь если скользнуть на сантиметр правее — можно измазать пальцы в кляксе от бульона. Ибо довольно выдыхает, запрокинув голову. Глаза закрыты. Свет от фонариков и софита подчеркивают абрис шеи, ломаную линию у адамова яблока. Чжань спрашивает тише, когда чужой кадык опускает вниз, он спрашивает:

— Так что ты там делал… на мосту? Ты говорил, что не собирался…

— Не собирался.

Ван Ибо говорит это в небо. Между ними тонкая преграда из красного, дешевого нейлона. Но Ибо может представить, как много там звезд. Когда дождь закончится, нужно обязательно попытаться всмотреться. Обязательно попытаться… Ибо продолжает, выпрямившись на стуле, смотря на Чжаня спокойно и открыто:

— Я не собирался прыгать в реку и кончать с жизнью. Но…

— Но?

— Но… я предложил себя. «Забери меня, если от этого станет лучше, забери меня и все». Я сказал, что постою так, пока не прокручу в голове песню три раза подряд. Если соскользну — значит, так и будет. Если нет, то… надо дальше жить и все. Не задавать больше вопросов, не… знаешь, мол, зачем-то я есть, раз не забрали. А не просто так.

Ван Ибо ждет, что это назовут глупостью. Или его — дураком. Ждет возмущения или насмешки. Ждет, что Чжань ему не поверит. Тот смотрит, склонив голову набок, затем трет переносицу, там, под очками. После — стучит пальцами по столу, смотря на то, как бесконечные капли дождя все разбиваются о асфальт, становятся лужами, блестят в свете фонарей.

Чжань спрашивает: «Кому ты себя предложил? Реке?». Ван Ибо немного думает, затем кивает. Усмехается и говорит:

— Предлагал реке. Реке, небу, вселенной, Будде, кто там. Предлагал им, а забрал ты. А может, ты и есть — река, небо, вселенная, Будда, а, Сяо-гэ?

Сяо Чжань усмехается, затем посмеивается, пальцы зачем-то цепляют пустую тарелку, подтягивают ближе. Чжань поднимает на Ибо взгляд, вбирает его будто бы ленивую, наглую улыбку. Кивает.

— Может быть. Может быть я и есть.

Дождь продолжает лить еще около получаса. Они больше не говорят. В какой-то момент Ван Ибо вытягивает телефон из кармана джинс, листает проигрыватель. Включает трек и кладет телефон на стол. Между пустых тарелок с тонким слоем остатка бульона. Ему не нужно объяснять, что это тот трек, который он обязался прокрутить в голове трижды, прежде чем слезть. Чжаню интересно, сколько он успел. Один или два? Или Чжань «забрал» его уже на третьем? Он не спрашивает.

Просто слушает.

曾经意外 他和她 相爱现在我只希望疼痛来得更痛快反正不能够重来 ♪