х х х

IX.

有趣的靈魂千篇一律，扭曲的靈魂各有各的變態—

духовное начало каждого одинаково, но каждая душа изломана по-своему

Шанхай

Зима в Шанхае — любовница и потому стерва. На словах температура от условного нуля до десяти градусов кажется смешным испытанием, изредка та падает и до минуса пяти, вот, когда истинный ледяной ад расползается по мегаполису. В чем же дело?

Влажность.

Существование в охлажденном геле воздуха, словно заложник снежного шара, такая себе радость. Толстое стекло неба, за которым «мокрый воздух», наполненный мельчайшими частичками колкого льда. Ты вдыхаешь его, ты растапливаешь его своим теплом, ты наполняешься водой сполна. Тонешь.

Зимой в Шанхае ты тонешь. Зима утянет тебя на самое дно и запретит ловить ртом вдох.

Рот можно только покорно открыть и глотать все, что Шанхай хочет в тебя влить.

Хенг обожает шанхайскую зиму и готов глотать ее досуха, хоть это и невозможно. Но, конечно, наблюдать за ней лучше из теплого кокона обогретых комнат.

Фильтр горчит, Хенг сжимает его губами сильнее, пока тянется за распечатанным дельцем Хань Фэя. Всплеск воды, когда он вытягивает правую ногу, чтобы упереться стопой в бортик ванны, еще один, когда устраивается удобнее, соскальзывая спиной чуть ниже. Тишина. Телефон слишком далеко, чтобы заставить его прокрутить плейлист по новой. Пепел с сигареты падает поверх пены. Хенг в очередной раз бездумно проходится по строчкам.

Количество дерьма, которое решили повесить на Хань Фэя, зашкаливает.

Правда из этого — малый процент, но понять бы еще, что именно.

Массовый расстрел семьи Цзянь? Положить восемь человек в день рождения младшего члена семьи и получить за это только тот пшик, что получил Фэй? Хрень. Или подстраховка, чтобы накидывать срок за сроком, когда приблизится время освобождения? Черт знает. Зачем вообще нужны все эти «хитрые» лазейки, власть делает, что хочет, и никого не спрашивает.

Они могли засадить Фэя и просто на пожизненное. Материала тут хватает.

Какой-то бред…или сделки? Хань Фэй пошел на сделку с правительством, так?

Но разве это уже имеет значение? Какое хорошее чувство — можно не париться.

Хенг выдыхает дым, медлит, затем вдавливает окурок ровно в середину перечня «грехов» Хань Фэя. Где-то между разбойным нападением и очередным убийством.

Когда вода сольется, вымокшие листы прилипнут ко дну ванны.

х х х

Пряный и острый запах жареной рыбы плыл от кухни. Хенг учуял его в середине коридора, кутаясь в свой едва ли плотный халат, после того, как перевязал влажные волосы. Вряд ли кто-то мог вломиться в его дом в желании приготовить ужин, так что оставался лишь один вариант — гость решил встать с постели.

После горячей ванны с обилием масел и сладкой пены, было трудно сосредоточиться и размышлять трезво, а не лениво. Хенг усмехается, заставляя себя идти все так же неспеша. Он понимает, что от гостя можно ожидать чего угодно. Честно говоря, Хенг предполагал, что тот захочет его задушить или зарезать, каждый раз, когда заходил менять повязки и пытаться разговорить. Кажется, господин Хань смекнул, что Хенг не выносит тишины, и если в стенах переговорной это еще можно было пережить и играть в игру, то когда стены рухнули — сдерживаться стало сложнее. Слова лились из Хенга рекой, но вряд ли имели цену.

Он испробовал все. Честный монолог, где раскладывал по пунктам максимум из дозволенного. Провокационные вопросы. Попытки поддеть. Вызвать ностальгию. Обеспокоенность. Грязную игру с манипулированием «судьбой ученика». И даже — особо тщательные обработки ушибов, порезов и ожога, чтобы господин Хань хотя бы шипел и матерился сквозь зубы.

Если бы не томограф сразу после вертолета, Хенг мог бы справедливо предположить, что господин Хань все-таки повредил мозг в этой заварушке. Может, ему отбило речевой аппарат?

Но нет. Господин Хань хоть и был отрублен сильнодействующими препаратами (адвокат Ли несколько перестарался с дозой), но никакого кровоизлияния или чего-то подобного МРТ не показало. У этого молчания не было оправданий. Только умысел.

— Захотел чего-то получше, чем мои похлебки и заказная еда?

Хенг не знает, почему опустил всю вежливость и обратился к Хань Фэю без вступлений и «титулов». Даже без обычного «господин». Он опирается боком о дверной проем. Хань Фэй не включил много света, лишь светодиоды над варочной поверхностью. В узкие высокие окна бьется неоновый свет вывески на торце дома. Витиеватые иероглифы складываются в пожелание счастливой весны. Господин Хань коротко оборачивается, мажет взглядом по Хенгу, ничего не говорит. Занят прожаркой рыбного филе. Хенг даже не знал, что то у него есть. Как и куча специй, масел и, судя по следам на разделочной доске, овощей. Он предпочитал полуфабрикаты, которые не требовали ничего, кроме кипятка, либо номера семь, десять, двадцать восемь и три из забегаловки через дом.

Та игнорировала технологический прогресс и принимала заказы по старинке — через телефонный звонок и диктовку номеров из раскладки меню. За это Хенг любил ее отдельным пунктом.

Он отлепляется от дверного косяка, босые ноги ступают по линолеуму под мрамор, адвокат Ли рискует подойти ближе и даже заглянуть в вок. Запах жареного и острого добирается до носа, Хенг отступает на шаг и встает рядом, зачем-то переставляет бутылек кунжутного масла на место бутылки с оливковым. Затем просто принимается убирать все на полки. Спрашивает, предполагая, что его снова проигнорируют:

— Ты не снял с рыбы шкурку?

Молчание. Хенг хмыкает себе под нос, тянется к полке повыше, чтобы поставить на нее банку с хлопьями чили. Приходится встать на носочки. Хенг водружает на четверть, подпихивает пальцами. А затем его предает гравитация, банка должна была вот-вот упасть, рассыпаться алым снегом поверх его головы, но Хань Фэй успевает пропихнуть ее подальше. Одним, спокойным движением. Затем добавляет:

— Если бы я снял, рыба превратилась бы в паштет. Сядь и не мешайся.

Хенгу приходится смотреть на гостя снизу вверх. Это было нечастым явлением за все их предыдущее общение.

В тюрьме они предпочительно сидели и Хенг появлялся в переговорной всегда чуть позже (или не чуть), — Фэй уже сидел. Вальяжно и флегматично. Бесил одним своим видом. Секунды, когда его уводили, а Хенг собирался, не могли подарить особого акцента и понимания разницы в росте.

Затем — та бойня по тюрьме, но, честно говоря, во весь рост Хань Фэй перед ним стоял от силы секунд десять. После он преимущественно валялся. Но оказалось, что тот выше.

Неоспоримо и нехило. На полголовы. И это при том, что сам Хенг коротышкой вовсе не был.

Он не знает, почему завис. Приходит в себя, когда Хань Фэй отворачивается и снова отдает все свое внимание готовке. Хенг сжевывает щеку изнутри. Он не идет садиться за стол и покорно ждать, спасибо большое, он даже и есть не так уж сильно хочет. Нужно высушить волосы и сделать пару звонков. Вот, что он планировал до того, как этот наглый гад оккупировал его кухню и отчего-то решил, что имеет право на ней хозяйничать.

Врач ясно дал понять, что тот должен быть прикован к постели и набираться сил, а не шастать тут…

Хенг морщится от своих мыслей, словно от зубной боли. Садится на край кровати, осматривает излюбленный хаос вокруг себя долгим взглядом. На столе — пустые коробки из-под риса с эмблемой ресторанчика, в каждой из них по паре палочек. Копии документов и протоколов заседаний. Раскрытый блокнот, где Хенг с упоением шифровал свои заметки. Старая привычка, можно сказать — хобби. Ноутбук, поверх которого лежат очередные распечатки. Адвокат Ли выдыхает «ладно» и дергает на себя нижний ящик тумбы у кровати, чтобы вытащить фен.

План на вечер прост и ясен — привести себя в порядок и попытаться разговорить господина Ханя еще раз. Время поджимает, терпение заканчивается. И не только самого Ли. Раз уж тот сам вышел из логова гостевой спальни, да еще и снизошел до пояснения о рыбе, возможно, это знак, что лед тронулся? Может, тот по жизни тугодум и просто «обрабатывал» всю информацию, которую Хенг вылил на него за эти дни? Адвокат Ли решает для себя, что все именно так. Также успешно, как и игнорирует факт того, что когда он завис на господине Хане, его прошило желанием и ужасом так остро и явно, что удивительно, как он то ли не кинулся тому на шею, то ли не убежал как ошпаренный. Растет. Все-таки психотерапевт Чень прав — за последние два года он добился немалых успехов. Он бы им гордился.

х х х

— Так и… что это за рыба?

Кинзы господин Хань добавил щедро. Только сам почему-то ее не особо ел. Хенг поддевает кусок рыбы в густом, темно-красном соусе, подносит ко рту и откусывает мягкое, горячее филе. Рот заполнился слюной еще на половине пути. И не зря. Хань Фэй сидит не напротив, как Хенг предполагал, а справа. Это несколько сбивает с толку. В каком-то смысле Хенг уже привык к другой расстановке сил.

— Карп. Ты сказал, что все пошло не по плану, но не говорил, каким тот был изначально.

Фэй переводит на него взгляд, мол, объяснись. Хенг жует. А когда люди жуют, они не должны разговаривать. Это то, что он надеялся, выражает его собственный взгляд. Хань Фэю чертовски идет даже эта обычная синяя футболка без ничего и самые обычные домашние брюки из черного трикотажа. И это очень плохо. Валяющийся в постели под одеялом так, что видна только голова и гидрогелевая повязка на шее — вот, что устраивало Хенга от и до. А теперь он даже откопал какие-то узкие джинсы, натянул на себя майку под просторную рубашку, которую не собирался застегивать. Расчесался, мать его, и не стал завязывать волосы, о нет. Мог бы еще табличку на себя повесить — «пидор со стажем, подарю волшебную ночь, только попроси». Хенг жалеет, что не налил себе чего покрепче сока. Еду невозможно жевать бесконечно, та проглатывается автоматически рано или поздно. Хенг усмехается и тянется за стаканом. Фэй жует и следит за ним неотрывно.

Зараза.

— М-м. Какая разница уже, каким был план… ладно. Я хотел вытащить тебя легально через программу «Великая длань». Это…новшество, которое частично введено, во всяком случае тут, в Шанхае. Искусственный интеллект вместо главного судьи. Учитывая то, что большая часть твоего дела — фабрикация чистой воды… Великая длань бы отклонила их по причине недостатка доказательств. Проблема в том, что они хотели засадить тебя на пожизненное, но извращенным способом. Как только бы подходил твой первый срок, они бы открывали на тебя новое дело и сажали бы дальше. Таков был план. Не знаю, с кем ты договаривался, но твои надежды «спокойно отсидеть» — очень смешно… не выпустили бы тебя. Вас. Господин Хань. Со всем уважением.

— С уважением уже поздно, продолжай. Что пошло не так?

Хенг опускает взгляд и елозит палочками по кускам рыбы. Цепляет побольше овощей с арахисом, сует в рот. Жует, чуть приоткрыв губы из-за остроты. Запивает. Смотрит перед собой и наконец-то продолжает:

— Правительство любит эту программу. Но трудно получить разрешение на участие. В принципе, для «воспитания» этой системы нужно как можно больше дел и дел разных. Я смог убедить, что твое — интересное и поставит перед ИИ сложную задачку. Обещал, что как тот скажет, так и будет, это главное условие. Бывали случаи, что Длань наоборот удваивала наказание, хоть все считали, что будет иначе. Но затем ее логическая выкладка… в общем. Все было обговорено. А затем… того человека, с которым я договорился и который выписал квоту, застрелили в затылок во время утренней пробежки. Я понял, что запахло гарью. Даже если это и не было прямо связано с моей просьбой, и это их мутки… не знаю. Рисковать не хотелось. Время поджимало. И пришлось браться за план Б.

— Как ты провернул план Б?

— Банально. Подкупил кое-кого в верхушке через сдачу главаря одной из новых банд, заноза в жопе для всех, мнят о себе слишком много, никому не нравятся. Подкупил правую руку главы этой банды, чтобы они взяли ответственность за твое похищение «в личных целях». Тогда у органов порядка появилась реальная причина взять под стражу главу, они не могли их ни на чем поймать последние года два. А правая рука стала главой новой. Если включишь новости, то ты — звезда этой недели. Твое местонахождение неизвестно, репортеры плетут всякую чушь про какие-то личные счеты и наперебой утверждают, что твою голову наверняка скоро найдут у какого-нибудь притока Янцзы. Все обожают страшилки в праздничные периоды, да? Усиливает чувство безопасности и ценность того, что ты обычный гражданин с обычной семьей и твоя голова никому не нужна…

— Где Ма? Ты ни разу не упомянул ее. Хоть сказал, что это ей зачем-то нужно меня вытащить. Видимо, любой ценой.

Самое время подавиться. Драматично так. Чтобы Хань Фэю либо пришлось его спасать, либо — добивать. Хенг проходится языком по зубам, тянется к соку. Гранатовый и терпкий. Холодный. Идеально к такой рыбе. Глоток, два. Хань Фэй наблюдает за ним, откинулся на спинку стула. Снова расставил ноги, сидит привычно вальяжно и спокойно. Бесит. Почему так бесит-то?! Побрился бы хоть, раз встал. Хотя, ему идет… да блядь.

— Ты проходил мимо нее сегодня. Полка в коридоре. Рядом с вазой с ветвями физалиса. Она не хотела ни быть рассеянной над морем или еще какую-то чушь. Табличку в колумбарии тоже не хотела. Пока торчит там, я ничего толком не…

— Так она мертва.

— М-м.

— Но ты меня вытащил.

— М-м.

— Зачем?

— Ее воля. Одна из.

— Она мертва. Зачем исполнять ее завещание, адвокат Ли? И как тогда могут «пострадать твои яйца», которые тебе так дороги и кто тебе платит?

— Ох, ты такой разговорчивый, я могу и привыкнуть…

— Хенг.

Очень трудно не дернуться, когда твое имя произносят таким тоном и так твердо. Хенг наконец-то смотрит на своего гостя. Палочки тот отложил (хорошо, а то фактически холодное оружие), сидит все в той же позе. Хенг чуть ведет плечом, откладывает свои палочки на подставку. Рыба вкусная, что пиздец, жевать бы ее, а не языками чесать.

Хенг думает, какие слова подобрать, начинает издалека:

— Я же уже вводил тебя в курс дела…выжившие семьи пришли к соглашению, что для того, чтобы наладить систему, нужна, как по старинке, семья-глава и в принципе объединение. Учитывая то, как наглеет правительство, как наливаются свежей кровью новые банды, которые хотят наследовать идеологию Стигийских… они чаще всего тупые, конечно, но все-таки, спорить с огнестрельным тяжко, банды быстро появляются, наносят много ущерба, и также быстро распадаются… Никто не хочет брать такую ответственность, но знают, что есть те люди, которые могли бы… вернее, остался ты.

— Они хотят того, кто возьмет ответственность и того, кого можно в итоге винить.

— Или того, кто может все возродить и навести порядок.

— Кто платит тебе и почему ты исполняешь волю Ма? Кто ты такой вообще? Вытаскиваешь за деньги всякую мразь из тюрем, адвокат дьявола, это я еще понять могу. Но не сходится, адвокат Ли. Ты не принадлежишь никакому из…

— Нет, конечно. Не успел дать клятву, но заочно верен. Знаешь, все всегда говорят о ней как о чокнутой старухе, страшной карге, садистке и так далее. Но для меня она была другой. А яйца она мне и в мире мертвых подвесить сможет. Белые веера «белый бумажный веер» — отвечает в триаде за воспитание и контрразведку, а также за общие вопросы и финансы должны выживать и передавать друг другу знания, ведь они отвечают за следующие поколения семей. Потому они воспитываются подальше, отдельно, наблюдая и ведая, но не контактируя, пока не приходит время. Из тебя воспитывали следующего желтого дракона«желтый дракон» — лидер, ведает общим руководством и стратегией триады , это совершенно другая история.

— Она сожгла наш Дом. Она убила…

— А ты хотел, чтобы всех детей забрали Стигийские? Измывались над ними, насиловали, рубили на органы, проводили опыты со своей наркотой и смесями? Сделали своими рабами? Пушечным мясом? Пешками для тюремных сроков?

— Если бы она сказала…

— Ты бы не слушал. Знаешь, я знаком с тобой всего ничего, но я вижу — ты бы не слушал и не послушал. Не было никакого другого плана. И быть не могло. Как видишь, через столько лет, половина ее завещания про то, как все исправить и возродить Дом, а другая — про тебя. На тот момент желтому дракону уже перерубили глотку. То, что ты оказался в тюрьме в итоге — тебя обезопасило. Она не «сдала» тебя. Она тебя спасла. И в глубине души ты знаешь это. Просто не можешь простить ей то, на что сам не был способен.

Молчание. Виснет вязкой массой между. Хенг опускает взгляд в тарелку и снова берется за палочки. Побольше рыбы, сунуть в рот, жевать…

— Кем она была для тебя?

Хенг откидывает палочки, те падают недалеко от тарелки, оставляя после себя след от соуса. Хенг жует, сложив руки на груди. Смотрит перед собой. Не тугодум, ведь. То ли издевается, то ли просто хочет услышать. Конечно Хенг не похож на обычного воспитанника, даже если из вееров.

Те тоже мертвы. Хенг — явно особенный. Явно тот, кому болит.

Кто все эти годы набирался терпения, опыта, дурости…

— Мать. Она — моя мать. Теперь мы можем доесть для начала? Рыба — вкусная. Я — голодный. Ты — мудак. На этом пока закончим, продолжим после.

Удивительно, но Фэй правда ничего больше не говорит. Придвигается обратно к столу и начинает жевать рыбу. Тишина больше не кажется вязкой. Она почти уютная. Пару минут спустя, Хань Фэй спрашивает, смотря куда-то перед собой:

— Пива у тебя тут нет?

Хенг усмехается в свою рыбу, мотает головой и говорит, прежде чем закинуть очередную порцию в рот: «Только финская водка». Еще молчание. Затем хриплое и краткое «где?».

Хенг переводит взгляд на господина Хань Фэя и не сдерживает улыбки. Вот это уже другой разговор.

Он обещает, что принесет и разольет им. Только дожует.

Чунцин

Ночь рухнула на Чунцин как-то внезапно. Так ощущалось. Вот был день, яркий и промозглый, — Сяо Чжань провел его в офисе перед экраном с бесконечными схемами и чертежами, утверждая проекты, — а вот уже и ночь. Можно выдохнуть.

Ван Ибо еще не вернулся. Редкость, когда тот оказывается дома позже, чем Чжань. Непривычно. Хоть должно быть наоборот.

Разве Чжань не привык к своему одиночеству? Смешно.

Все — обман.

Все, что он говорит себе — сплошная ложь. Потому что правда слишком болезненна.

На подоконнике теперь полно места. Чжань задумчиво смотрит на фигурку Сунь Укуна. Затем на статуэтку дракона. Не может припомнить его имя, Ибо что-то говорил…

Вспоминается проигрыватель. Джеймс не понимал любовь Чжаня и его искреннее очарование «раритетным барахлом». Меж тем, Чжань — гордый владелец пары виниловых проигрывателей и трех печатных машинок. Пора вытащить что-то одно, наверное, лучше проигрыватель.

Место на подоконнике займет законно и практично. Этим Чжань и занимается, забыв поесть. Разогретый в духовке ужин остается стынуть. Курица с запеченными фруктами под острым соусом. Не таким острым, как обычно.

Первая пластинка, которую Чжань вытаскивает, привлекает обложкой: коллаж из множества людей на фоне словно выцветшей фотографии леса. Незнакомые слова поверх, которые не разобрать. Но Чжань помнит ее. Помнит, где купил и почему. Вытаскивает из тонкой бумаги, укладывает на проигрыватель. Тончайший кончик алмазной иглы начинает свой путь по извивам винила, ее движения преобразовываются в частоту и амплитуду сигнала, все это становится музыкой. Мягким перебором гитары, спокойным и глубоким мужским голосом с легким вибрато на долгих нотах. Единственное более менее знакомое слово среди всего — Luna. На этой пластинке всего две песни. С одной стороны — луна, с другой — солнце. Они записаны несколько раз кряду.

Чжань помнит пальцы старика, прожженные курением сигар, от того и потемневшие, с большим количеством колец. Чжань купил эту пластинку у него за бесценок в каком-то опаленном солнцем поселке Испании. Он не знал, что на ней.

А когда услышал — сразу же влюбился. В нечто, что эта музыка ему дарила.

Странное, меланхолично-сладкое чувство особого покоя. И в чем-то — приговора. Трудно объяснить. Можно только слушать.

Чжань растягивается на мягком ворсе ковра. Музыка продолжает литься, обрамленная теплым шорохом и треском пластины. Так бы вел себя огонь небольшого костра. Он горит сейчас внутри, греет все тело, от обветренных губ до кончиков пальцев ног.

Чжань не знает, сколько раз подряд уже прослушал этот трек. Ему даже кажется, он стал разбирать отдельные фразы и отдаленно понимать их. Чем-то вроде шестого чувства. Дверной замок коротко пищит, затем дребезжат ключи. Ван Ибо закрывает дверь изнутри. На пол падает рюкзак. Чжань не поворачивает голову и не открывает глаза. Слушает, как в музыку вплетаются обыденные звуки: Ван Ибо скинул обувь, прошел вглубь. Оставил карточку и ключи (с дурацким брелком футбольного мяча) на столе. Подходит ближе.

Шорох, вздох, хриплый шепот: «Гэ? Ты спишь?». Чжань невольно улыбается и шепчет в ответ: «Нет». Ван Ибо укладывается на ковер рядом, ничего не спрашивая. Музыка начинает литься с начала. Мягкий перебор гитары. Затем — плавное вступление голоса.

Чжань все еще молчит и глаза его закрыты. Он чувствует, как сначала теплые пальцы Ибо скользят по его шее, затем он опускается ладонью на середину груди. Оставляет руку там. Чжань не думает, когда накрывает ее своей. Легко сжимает, поглаживает. Ибо спрашивает: «Тяжелый день?».

Чжань мычит что-то похожее на утверждение. Ибо продолжает: «Там очень яркая и большая луна, ты видел?». Чжань понимает, что нет. Не видел. Не смотрел в небо, когда ехал, когда шел от парковки к дому, хоть уже стемнело. И потом не смотрел. В окно, например. Но зато он слышит.

В песне. Там ведь что-то про луну, да?

Чжань тянет ладонь Ибо ближе ко рту, касается губами подушечек пальцев, спускается ниже, целует во внутреннюю сторону. Ровно посередине. Где-то там линия жизни, судьбы, любви… хоть в какую-то он попал, наверное. Хриплый смешок. «Что ты делаешь, гэ?». Чжань знает ответ, но не скажет его. Он прекрасно знает, что делает. Открыв глаза, он сразу же смотрит в те, что напротив. Ибо подпер голову свободной рукой, его взгляд теплый и слегка насмешливый. Улыбка касается губ.

Чжань касается их тоже. Прихватив за шею и прижав к себе. Ибо нравится. Ибо укладывается сверху. Теперь мягкость ковра не так уж спасает. Музыка слегка ускоряется. О луне поют все чаще. Чжань принимает решение, которое не оформишь в слова. Задирает футболку Ибо, скользит ладонями от поясницы до середины лопаток. Ибо распаляется быстрее лесного пожара, ему нужно так мало… ему нужно так много. Ему нужен весь Чжань.

Ибо сидит на его бедрах и расстегивает пуговицы рубашки. Те на удивление легко слушаются, хоть Ибо не терпится. Чжань ему никак не помогает, только гладит по рукам, от кистей до сгибов, выше и обратно вниз. Проходится кромкой ногтей. Ибо наконец-то может касаться губами кожи груди, вести языком к соску, чтобы прихватить, укусить ниже. Чжань зарывается пальцами в его волосы и тянет с силой. Ибо усмехается в его кожу, задевает зубами, опускается еще ниже. Чжань тянет к себе резко, пресекая этот путь, сразу же вливается в поцелуй, замедляет в нем ласку, движения становятся тягучими и более полными — не касаться, а вжиматься друг в друга, дышать глубже и тяжелее, вязнуть в ощущении жара друг от друга. Музыка останавливается.

Дыхание заполняет собой все пространство. Ван Ибо говорит у губ:

— У тебя под рубашкой не было майки.

— В моих планах ты был дома раньше меня. Тебя раздражает стягивать ее каждый раз. Разве нет?

Ибо хочется передразнить это «разве нет». Что-то злит его, и это что-то на самом деле никак не связано с Чжанем. Просто тот сейчас под ним. Просто его стояк трется о собственный.

Просто, просто, просто… просто скоро все станет не только сложным, но и хуевым. Это сводит его с ума. Ибо касается губами шеи, ведет языком, пальцы вздергивают ремень, не просто расстегивают, еще и вытаскивают из шлеек. Он хочет… нет, с Чжанем так нельзя.

Да почему, блядь?!

Ван Ибо выпрямляется на его бедрах. Чжань ведет ладонями от его бедер к ребрам, вжимает ладонь у живота, скользит к джинсам и наконец-то расстегивает их. Спускает вместе с бельем. Ибо сглатывает и смотрит в его глаза, ничего не предпринимая. Только ремень отбросил.

Пальцы обхватывают член. Скользят по нему. Степенно вверх, крайняя плоть собирается и закрывает головку, спокойно вниз, кожица стягивается, оголяя головку. Ибо наклоняется, прихватывая губы. Целует и целует, медленно, подхватывая плавный ритм ласки. Нетерпение сдавливает жгутом, но он заставляет себя выжидать. Он…

— Если ты хочешь… мы можем… пойти дальше. Мне все равно, дать или брать, слышишь?

Блядь. Это будет неправильно. Все это будет неправильно, потому что… Ибо мотает головой, целует снова и где-то в середине ласки слышится приглушенное «замолчи». Чжань слушается. Он думает, что сегодня все пойдет по обычному раскладу. Почти так и получается. Ибо отсасывает ему, качественно и тщательно, выцеловывает по низу живота, собирает белесые потеки с кожи языком. Целует. Целует долго, так как любит. А затем уходит в душ, не ожидая ничего в ответ, и, кажется, даже не желая. Чжань остается лежать на ковре, слушая вместо музыки, как льется вода.

Почему-то ему становится паршиво, как еще никогда за последние месяцы.

х х х

Они не пара. Они не устанавливали никаких особых правил. Жили, потому что хотели так жить. Оставаться, не уходить. Вот, в чем проблема. Ван Ибо впервые хочет остаться, а не уйти.

И он не знает, что с этим делать.

Перед глазами мелькает новостная сводка, где фотографию брата разместили в правом верхнем углу, зачитывая бездушные строчки про похищение, успешное взятие главы какой-то там банды (просто смешно), и вместо радости от очевидного вывода — брат на свободе и, видимо, «хурма» удалась, — он ощутил раздражение и страх. Его новый, неопознанный вид.

Как бы он поступил и что чувствовал, если бы Сяо Чжаня не было в его жизни?

Радовался, затаился бы и ждал знака, встречи с братом. У них есть свои шифры и способы, да и не сказать, что Ван Ибо так уж тщательно скрывался в последнее время.

Расслабился. Дал слабину. Забылся.

Был почти что счастлив.

И теперь… вполне возможно, что и сам Чжань может оказаться в опасности. Информация о том, что один из воспитанников выжил, не была таким уж секретом. Кому надо, может сопоставить два и два, просто надо надеяться, что это никому не нужно. Но Ибо не настолько наивен.

Король возвращается, так ведь? Охота началась.

Фэй скоро найдет его. И все его обещания про обычную жизнь обычных людей — желанный обман для них обоих. То, что поддерживало их двоих все это время. Ибо не злится. В конце концов, что еще можно было говорить и обещать четырнадцатилетнему пацану? Да и Ибо знал — в тот момент Хань Фэй верил в то, что обещал. Просто в их жизни снова что-то пошло не так. Ибо не знает, что делать.

Зато знает, чего точно делать не хочет. Не хочет спать с Сяо Чжанем до конца и так, чтобы потом молча уйти. Не хочет, чтобы тот все знал, потому что знания часто приводят к опасности. Не хочет, чтобы тот в ней был. Не хочет ему своей жизни. Но и не хочет… не хочет…

— Бо-ди? Ты там в порядке? Льешь уже так долго…

Ван Ибо закрывает кран. Вода перестает падать на него ливнем. Он отодвигает створку душа, Чжань оказывается уже внутри ванной, войдя без спроса. Протягивает ему полотенце, склонив голову набок. Глаза покрасневшие, но это от линз. Чжань спрашивает: «Что случилось?».

Коварно. Припереть Ибо в тот момент, когда он голый, распаренный, и да, несколько растерянный. Стоять тут со своим сосредоточенно взрослым видом, обманчиво спокойным. От рубашки Чжань уже избавился, стоит в белой футболке и домашних идиотских шортах. Ибо оборачивает бедра полотенцем, заправляет край, чтобы не сползло, кивает бездумно вместо ответа, хоть этот жест совсем не подходит. Чжань наблюдает за ним. Затем накидывает полотенце поменьше на голову и принимается ерошить волосы. Высушивать.

— Извини, я, может, не подумал…если у тебя никогда не было опыта такого рода на самом деле, это ничего… ты просто ведешь себя так, словно… тебе не нужно казаться для меня более опытным, окей?

Ван Ибо горько усмехается. Ну вот как? Ему бы хотелось быть всем тем, что Чжань видит в нем и что предполагает. Ему бы хотелось жить в его мире целиком и полностью. Забыть о том, кто он и зачем. Отказаться от всего. Можно было бы, наверное. Но как тогда жить с обратной стороной медали такого решения? С чувством того, что ты предал Семью? Брата? С чувством, что затаился окончательно, как последняя жалкая крыса и делаешь вид, что живешь нормально?

Разве он может и разве создан для такого? Рано или поздно он превратит свою и чужую жизни в фарш, спасибо, если не буквально. А прошлое все равно его настигнет. У него в мозгах и сердце изначально не так, что тут сделаешь. Может, это звучит слишком драматично. Но так он чувствует сейчас. И пора бы в этом признаться. Вслух. Хотя бы в части всего, но так, чтобы Чжань понял, но не оказался ни целью, ни средством. Надо просто надеяться, что Ибо не настолько налажал, как боится. Ему уже начало казаться, что за ним есть хвост. Паранойя или простое следствие?

Кто разберет.

Он пообещает, что он вернется, точно. Хотя бы так.

Чжань перестает ерошить его волосы и кидает полотенце куда-то в сторону корзины для белья. Неуверенно ему улыбается. Полный пиздец. Ибо приоткрывает губы, затем чешет по щеке, опускает взгляд. Как сказать? Что именно сказать?

— Я не хочу с тобой… трахаться.

— М… хорошо, ладно, я понял тебя.

— Нет. Я хочу, но не так.

— А как?

Это было бы очень смешно, если бы не было так грустно. От нелепости ситуации Ибо улыбается, затем качает головой. Смотрит куда-то за плечо Чжаня. Там приоткрытая дверь. Пар из ванной выдыхается через эту щель. Ибо снова смотрит на Чжаня. Затем говорит:

— Я в тебя влюбился, окей? Но мне скоро придется уйти. Я не хочу спать с тобой, чтобы потом уйти. Это будет неправильно и плохо.

Бровь Сяо Чжаня поднимается как и всегда, когда он не просто чего-то не понимает, но и это чего-то явно слегонца осуждает. Ван Ибо прочищает горло и трет по шее. Место и время для разговора — просто охренительны. Что ж за день такой сегодня…

— В твоем понимании… весь предыдущий секс был не особо секс, и не так считается, и можно отсосать и уйти, но не можно дать себя трахнуть или трахнуть и уйти? Хоть, ладно, мы клятв друг другу не давали и это вообще все…

— Чжань. Я сказал, что влюбился в тебя.

— Да, я слышал. Еще я слышал, что ты собираешься уходить. Когда?

Ван Ибо понимает, что собственное смятение нервно курит по сравнению с тем, что творится с Чжанем сейчас. Его чуть было не колотит и это совсем на него не похоже. Ибо рискует и подходит ближе, сжимая чужие плечи. Со стороны все это весьма нелепо. Он знает. И бесит себя больше, чем наверное, бесит сейчас Сяо Чжаня.

— Окей, не так. Мне кажется, что я не просто влюбился, а что люблю тебя. И поэтому мне надо уйти.

— Что за хуйню ты сейчас…

Наверное, Сяо Чжань хотел продолжить словом «несешь», но весь мир прерывается на четкий, оглущающий миг выстрела. Сам он не такой громкий, как дребезг оконных стекол. Ибо обнаруживает, что накрыл собой Чжаня, дверь в ванную тот каким-то образом захлопнул сам, и, кажется, ему пора одеться. Он налажал. И натворил хуйни. И ему с этим разбираться.

План с «уйти» превратился в план «забрать с собой». Даже если Сяо Чжань будет против.

— Ты в порядке?

Вместо ответа в Ван Ибо летят джинсы и белье с пола, а также футболка из корзины грязного белья.

Сяо Чжань не впал в ступор, не в истерике, не оглушен и даже не пытается спросить «какого хуя?». Ибо одевается, пальцы дрожат, но это адреналин. А еще азарт. Он не зря сегодня ходил на пристань.

— Нужно добраться до рюкзака. Там оружие и наличка. И нужно валить.

— Я так понимаю, твоя любовь мне тут жизнь сломала, да?

Сяо Чжань говорит это, резко открывая шкафчик за зеркалом. Берет одну из банок своих пилюль, смачно откручивает крышку, заглатывает сразу две, захлопывает зеркальную дверцу. Наклоняется к крану, запивая ледяной водой. Глоток. Еще один глухой хлопок, затем дребезг. Глоток. Чжань дергается, выпрямляется и вытирает рот тыльной стороной ладони. Спрашивает уже куда более взвинченно, усилие сохранить контроль видимо — Чжань сжимает края раковины до побелевших пальцев:

— Чего они хотят? Убить?

Ван Ибо качает головой и говорит тише: «Наделать шума. Если бы хотели убить, уже бы убили. Пугают. Показывают, что знают, где я и с кем. Сейчас уедут, полиция наверняка в пути. Это не для того, чтобы убрать меня, это предупреждение. Сегодня…мой брат вышел, это… связано. Они хотят его так выманить, чтобы пошел слух, что на меня охотятся. Я налажал. А может, никогда не был хорош. Просто раньше брат был в тюрьме и не было смысла…».

Чжань шепчет: «Вау, теперь мне намного спокойнее, Ван Ибо». Тот пожимает плечами. Пальцы Чжаня тоже мелко дрожат, когда он перестает сжимать раковину. Чжань смотрит на свое отражение. Зеркало только-только отошло от горячего и влажного воздуха, отражает действительность вокруг без тумана. Ибо подходит ближе. Обнимает со спины крепче. Чжань смотрит на него через зеркало и почему-то усмехается, затем говорит:

— Пообещай мне кое-что, влюбленный или любящий меня Ван Ибо.

— Все, что захочешь.

— Мы ведь не умрем, пока не переспим нормально, да?

Ван Ибо мягко кусает его в плечо, а затем целует в шею. Глухой хлопок. Дребезг. Визг шин.

Обнять крепче и прижать к себе еще сильнее.

— Да. Мы определенно не умрем, пока не переспим нормально, Сяо-гэ. И даже после этого не умрем. Я обещаю.

Следом за визгом шин слышится вой сирен, пока не так близко. Чжань кивает, Ибо уже открывает дверь и отдает команды так, словно привык это делать. Что собрать, во что одеться, что забрать, о чем забыть. Чжань думает, что надо позвонить родителям. Сказать, что на новый год он приехать не сможет. Завал на работе. Государственной важности. И его совсем не пугает то, как он легко принял весь этот пиздец. Наверное, потому что ждал его. С первой минуты, как стащил Ван Ибо с моста.

Он знал, что тот изменит его жизнь. Только вот не предполагал, что так сильно.