— Шинтаро, у тебя гости, — кричит мать с кухни и он улыбается — сегодня ужинать не одному. Осознание ее слов накрывает лишь следом. Любопытство пересиливает и он, не раздеваясь, сразу идет к себе в комнату.

Сначала кажется, что там пусто — чужое присутствие не ощутимо, а затем различается тихий шум компьютера и замечается пара болтающихся со стула ног в тапочках для гостей. Головы не видно, но Шинтаро точно знает, что это кто-то незнакомый. Или же наоборот.

— С возвращением, Кисараги Шинтаро.

Предчувствие не обманывает и, пускай голос отличается, Шинтаро не удивляется, признавая. Он закрывает дверь, проходит в комнату и, не задумываясь даже на секунду, разворачивает кресло к себе.

— Зачем ты здесь?

В этот раз ребенок. Угрозы от такого едва ли стоит ждать, но Шинтаро опасается рефлекторно. Темноволосый угловатый мальчик закатывает глаза и делает глоток из кружки в руках.

— А ведь сам как-то предлагал зайти в гости.

На выдохе Шинтаро расслабляет плечи. Неуверенность в чистоте чужих мотивов остается, но покрывается толстым слоем довольства. Сколько журавликов сейчас? Он не пересчитывает, пытаясь отвлечься от неверия в происходящее, сдерживаясь, чтобы не схватить надежду за хвост — этот придаток у такого длинного существа — ничто, для удовлетворения своих потребностей Шинтаро нужно поймать его за горло, меньшее бесполезно.

— У тебя весьма странное хобби, Кисараги Шинтаро.

Кружка чуть ли не с треском опускается на стол. Похоже, новый образ тот примеряет совсем недавно, еще не зная как правильно рассчитывать силу.

Шинтаро бросает взгляд на монитор и забывает как моргать. Волнительность смущения — то, по чему он не скучает, однако вопреки этому рождается ностальгия. Множество фотографий, которыми его когда-то шантажировала одна из подруг, сейчас в его жизни незначительны, однако они все равно заставляют мысли пускаться в новые зигзаги, сталкиваясь меж собой. Не из-за содержания, а того, кто их в этот раз видит.

— Посмотри на меня.

Подчиняясь, Шинтаро ведет глаза чуть правее от экрана. Темные острые зрачки в красном завораживают. Ничего необычного. Мальчик поводит перед собой рукой и кладет ладони на наполовину прикрытые шортами коленки. На улице отнюдь не лето и сознание Шинтаро где-то на задворках озадачивается выбором такой одежды.

— Это тело ничуть не походит ни на одно из тех, какие я использовал прежде, как и на те, изображения которых ты хранишь, однако смотришь на меня ты все так же, Кисараги Шинтаро.

Звучит как упрек. Подразумевается как упрек, если подумать. Но на самом деле не упрек, а простое замечание со стороны. Так же как и «сегодня теплая погода» звучит перефразированное уже привычное «ты желаешь этого тела». Журавликов до тысячи еще слишком много, бетон гладкий и сухой, возможные трещины на нем — чудо, и даже так Шинтаро в этот раз этого не сносит — сегодня они в его доме, а это что-то да значит.

— Эти фотографии и этот мальчик тут ни при чем. Что ты вообще предполагаешь, когда я…

Шинтаро осекается — вовремя осознает, что неправильно начав, все в лучшем случае разрешится тем, что над ним посмеются. Для таких заявлений еще очень и очень рано.

— Что ты хочешь, чтобы я предполагал?

Молча в ответ, он, отпуская спинку стула, за которую все это время держится, отстраняется на шаг, будто это поможет придумать лучший вариант на неожиданную заинтересованность и отворачивается. Стена радость не выдаст и Шинтаро широко улыбается, хоть и всего на мгновение — исход в любом случае останется неизменным. Игнорируя «внутренний голос», приравнивающий теперешнюю возможность высказаться с желаемым им в общем целом, он идет к кровати и падает лицом в подушку. Подальше от искушения, которое таким образом суживается до совсем не привлекательного высокого тона, пусть и взрослых мыслей.

Скрипит стул — мальчик не встает, но двигается, поворачивая себя к Шинтаро. Облокачиваясь на ручку, подпирая ладонью подбородок, он почти что разочарованно тянет слова, что детским голосом похоже на канитель по конфетам. Шинтаро превозмогает себя и накрывается одеялом. С головой.

— А ведь я дал тебе такой шанс, Кисараги Шинтаро. Это тело не способно на хоть какое-то успешное сопротивление. Неужели границы твоей морали все еще высоки настолько, что преступать их ты можешь только в фантазиях?

Уши слушают ребенка, а вот «наполнитель» воспринимает все совсем иначе, отчего очередное предложение себя, теперь уже не в нагло открытой форме, вгоняет Шинтаро в больший соблазн, чем раньше. Недостаточный для согласия, однако, уже вынуждающий задуматься, правда над другим: как до такого доходит? Это же своеобразная форма издевательств, так как он вообще выбирает между «да» и «нет»?

Вновь скрипит стул. Шинтаро знает, что за этим последует и не собирается ничего с этим делать. Шелестя тканью, мальчик присаживается рядом.

— Если собираешься спать, то я не против.

Ожидание не спасает от вздрагивания, стоит ладошке прикоснуться к спине. Холод ощущается даже сквозь одежду. Для ребенка такое совсем не нормально, но не для его теперешнего обладателя. Ему всегда холодно. Он не способен сохранять тепло сам. Именно эту странность Шинтаро избирает себе в оправдание, когда мальчик забирается под одеяло целиком и, подныривая под локоть, устраивается под подбородком. Непривычная близость вызывает неприятные ощущения, желание съежиться и отстраниться. Шинтаро терпит.

Маленькое тело прижимающееся к груди беззащитно и хрупко, как и говорит мальчик. Его не составит труда вынудить сделать все, что угодно. Шинтаро ничего не стоит воспользоваться доверием, данным превосходством в силе и, положив руку ребенку на шею, сильно сжать, пожертвовав малым ради много. Или же оставить попытки достучаться до того, чего у этого существа попросту нет и удовлетвориться предложенным. Ненасытности эти варианты, где он в любом случае что-то теряет и недополучает, не нравятся.

Сонливость не приходит и Шинтаро начинает считать журавлики. Заснувший мальчик не чувствует легких прикосновений к макушке. Не слышит он и едва различимый шепот. Шинтаро слушают две змеи.