А может в употреблении алкоголя все-таки была своя прелесть. По крайней мере подвыпившая Мона, с блестящими глазами и раскрасневшимися щеками, выглядела раз в десять счастливее, чем за весь предыдущий месяц, забитый одной лишь диссертацией. Что-то о небесных телах и их отражениях в лужах — тема максимально туманная для простых смертных без третьего глаза.

      — Я, — с напором заявила она, тыкая пальцем в каждого присутствующего на этой выходной встрече-посиделке для тех, кто морально (и местами физически) чувствовал себя слишком старым, чтобы отдыхать в клубе.

      Веселье в толпе людей, ужас какой! А остеохондроз лечить кто потом будет?

      — Я, — снова с усилием повторила Мона, когда ее ноготь, покрытый лаком цвета ночного неба, указал на невозмутимого Дилюка, единственного, кому зажигать в клубе не позволяла не поясница, а натура трезвенника, — вообще-то гениальна. Я лучший таролог в этой комнате.

      Она обвела мутным взглядом присутствующих и, не заметив зачатков третьего глаза ни в пытающейся расслабить плечи Джинн, ни в вольготно лежащей на диване Лизе, поспешила исправиться:

      — В вашей жизни.

      Со стороны кухни раздался звон — Венти уже добрые полчаса как пропал, потому что душа внезапно потребовала не коктейлей, не вишневого пива, а минеральной воды, непременно из морозильника, непременно с зеленой этикеткой. И это при том, что Дилюк милостиво снизошел побыть сегодня барменом — этим вечером его «Кружевная госпожа» была главным спонсором румяных щек Моны.

      Было довольно ироничным то, что именно непьющий человек смог соорудить что-то настолько приличное из того, что было, но лучшей в чужих жизнях таролог уже всем популярно объяснила, что этот феномен — продукт кармы гордого винодельческого семейства Рагнвиндр. Тонкие материи, небесные законы.

      — Дорогуша, разве тут кто-то против? — со смешком потянула Лиза, по которой никогда нельзя было сказать, а точно ли она пила и берёт ли её градус вообще.

      Джинн молчала, но на её блаженном лице было написано, что, пока её саму не дёргают бежать решать дела, она всеми руками, ногами, и всей своей ответственной душой «за». За что угодно — и кого угодно.

      А Дилюк — Дилюку, что скрывать, не повезло, ведь никакое нейтральное выражение лица не скроет истинные помыслы от лучшего в мире таролога. Ему глубоко наплевать ладно бы на талант Моны — астрологи люди не гордые, переживут чужое невежество.

      А вот за науку, чистую как слеза мифической аранары, возвышенную, как грозы Иназумы, было обидно.

      И спускать такое с рук совсем никак нельзя.

      — Дилюк. Ты хороший человек.

      На лице «хорошего человека Дилюка» не дрогнул ни один мускул. Он меланхолично помешивал маленькой ложечкой что-то красивое и тёмно-фиолетовое в высоком стакане, и только тонкое чутье истинного профессионала подсказало Моне, что мысленно этот трезвенник-бармен посмеивается. Какое неуважение к искусству звезд!

      Сделав глоток «Кружевной госпожи», Мона с громким стуком поставила стакан на низкий столик, о который она за этот вечер уже успела отбить все колени и порвать капроновые колготки.

      — Но молодые звезды сказали мне, что ты мог бы быть счастливым.

      А еще на Рождество Архонта он подарил ей книгу, которую она сама ни за какие деньги ни в какой букинистике уже не нашла. Но это, конечно же, к делу не относится!

      — Молодые звезды? Джинн, ты про свою сестру?

      Венти вернулся также, как и исчез: незаметно, под звон бутылок. В его руках даже невинная и полезная минералка выглядела максимально неприлично.

      — Нет, мы про Дилюка!

      — Я не против, если это будет про Барбару, — с миной джентльмена совсем не по-джентльменски бросил Дилюк.

      — А, нет, продолжим про Дилюка, — Венти был настоящим предателем.

      Дилюк всегда знал, что единственный человек в этой компании, которому можно доверять, это он сам. Всегда.

      А еще — что нельзя отдавать инициативу противнику и тушеваться. Такой подход, знаете ли, не располагает к победам.

      А проигрывать Дилюк, скажем так, не любил. Это было вредно для здоровья.

      Поэтому он мысленно вздохнул и, расслабившись, положил ладонь на стойку (да, в квартире трезвенника была настоящая барная стойка. Во-первых, это было красиво, а, во-вторых, Дилюк просто всегда знал, что она ему нужна и в очередной раз оказался прав) спокойно и прямо посмотрел на Мону.

      В последний раз под таким взглядом заплакала первокурсница. Дилюк так и не понял, что такого ужасного было в его взгляде, но на всякий случай запомнил, какие мышцы лица были напряжены в тот момент.

      — Было бы глупо отказывать лучшему астрологу в своей жизни, — спокойно и ровно произнес он, не сводя прямого взгляда. — И, если госпожа-таролог полагает, что мне чего-то в жизни не хватает — она может озвучить свои предложения. Сейчас.

      Из кресла послышался глухой стон — это Джинн согнулась и закрыла лицо руками.

      — Ребята… я немного не в кондиции… Вы только не деритесь, пожалуйста, я…

      — Как можно, — не моргнув и глазом, ровно заверил ее Дилюк и аккуратно нацепил на бокал дольку ананаса. — У нас все прилично и дружелюбно. Ещё коктейль?

      Предложенное она выпила не глядя и не думая — госпожа Гуннхильдр была сегодня без брони и не вывозила ничего, даже Дилюка, который просто Смотрит и просто Говорит.

      Хотелось верить, что он смешал что-то эдакое — или она намешала всё неправильно, что вряд ли — и, если ситуация выйдет из-под контроля, все разберутся без нее. Как-нибудь. Хотя бы здесь, на домашних посиделках без кипы бумаг и ублюдски тупых людей, ах, эта жизнь…

      Но Мона была немного пьяна, и у Моны не было нужды в психотерапевте, потому что ее самооценка — прекрасная, как далекие галактики и нерушимая, как те же далекие галактики — была выпестованной и абсолютно, совершенно натуральной.

      Мона хлопнула ладонями по столу и громко, во весь голос возвестила:

      — Сейчас я тебе расшифрую волю звёзд! Венти — ах — дай мне мою сумку. Ту, что справа.

      Никто не решился сказать, что вообще-то сумка на диване лежит одна. Уголок губ Дилюка подрагивал.

      Ну да ничего! Сейчас она ему все популярно разложит — и посмотрит, как он запоёт! Ведь ничто так не пугает людей, как чистое, незамутненное счастье. А этот Рагнвиндр вырос непуганным — кому, как не ей, исправить это досадное упущение?

      Карты легли на стол так, словно были созданы для этого момента, этой столешницы, этих (не)благодарных зрителей.

      — Ох… о, — она профессионал и не будет говорить то, что от неё хотят услышать. Люди должны смотреть истине в лицо! Истине и звёздам. — Человек в твоей линии отношений — о, очень крепкая линия, как…

      — Красная нить? — с нездоровым любопытством подалась вперёд Лиза, развлекаясь как всегда за чужой счет.

      — Красный канат! — припечатала Мона. — Толстая, крепкая, неразрывная! Это любовь, ясно? Одна-единственная, потому что он, — палец снова указал на скептично изогнувшего бровь Дилюка, — однолюб!

      — Почему это прозвучало как оскорбление?

      — Да, на самом деле это диагноз! — Венти был счастливее всех. — До гробовой доски, так, что у вас будет парное захоронение и памятник! Кстати, мой друг устроился работать в похоронное бюро, могу организовать скидку за двоих сразу!

      — Не стоит, у меня семейный склеп, — на лице Дилюка было написано разве что вселенское терпение. Любовь на века — Мона могла бы не халтурить так откровенно, но ей можно простить — она под градусом. А он поведёт себя прилично и не станет говорить, что вот это: красная нить, роковая-яркая-как шторм любовь — всё это с горстью поэзии сверху ему радостно предсказывали уличные гадалки каждый раз, когда он ездил отдохнуть в Сумеру или Ли Юэ. Страны разные, но подход у шарлатанов везде одинаковый…

      Но расслабился он рано.

      Или просто недооценил Мону, которая подняла ладонь вверх — и припечатала словесно:

      — Ах. Человек, которого ты полюбишь — ненадёжный и ёбнутый.

      Вот это было смело. Так смело, что Дилюк замер и прекратил протирать чистый стакан, уставившись на торжественную Мону с лицом искреннего удивления.

      Лиза негромко кашлянула, прикрывая рот ладонью.

      — О, дорогая, я думала, ты гадаешь на счастье Дилюка?

      — Я же сказала, — Мона начала раздражаться, — будет любовь с одним человеком, крепко и на всю жизнь!

      — С ненадёжным? — уточнил Венти, неожиданно больше заинтересованный своим смартфоном, а не прекрасным поводом для бесконечных шуток и, чем Архонт не шутит, материалом для новой песни о роковой ненадёжной любви и гробу на две персоны.

      — А про ёбнутого здесь никого не смущает?

      Наблюдение о прелести употребления алкоголя Дилюк был готов взять обратно: Моне больше не наливать.

      Примерно никогда.

      …позже, когда пора было вызывать такси, а все расслабились после хриплых споров о сочетании и несочетании «надёжности и преданности» и «что такое ёбнутость и может ли она осчастливить кого-то, кто Дилюк», Джинн осторожно коснулась его руки, лихорадочно румяная и виноватая.

      — Спасибо за хороший вечер. Надеюсь… ты не огорчён? Сегодняшняя шутка возможно немного…

      Она замялась.

      Приподняв брови, Дилюк с удивлением посмотрел на неё. А потом улыбнулся быстрой теплой улыбкой. Подруга никогда не могла расслабиться до конца, стремясь даже в плывущем состоянии убедиться, что никто всё-таки не перешёл каких-то границ.

      Мило, но для здоровья тоже не очень полезно.

      — Джинн, мне нагадали, что я влюблюсь в «ненадёжного и ёбнутого» до гробовой доски и совместного захоронения. Расстроен? Я бы посмеялся, но делать так в лицо лучшему тарологу — все-таки невежливо. Не забудь перед сном выпить аспирин, будь добра к себе.

      Джинн страдальчески зажмурилась. Перед глазами всё плыло, о Дилюк — заботливый и замечательный — был таким надёжным и устойчивым. А таблетку она выпьет обязательно, потому что в груди все сжалось от чужой мягкости и резко стало обидно, что такому замечательному другу нагадали какую-то ерунду. Ну как можно хорошему человеку желать… этого… как там его… Ёбнутого?

      Завтра она обязательно поговорит с Моной. И с Венти. И с Дилюком.

      Но сначала — проспаться. И аспирин. Или наоборот?

* * *

      Бывают дни, когда всё, абсолютно всё идёт не по плану.

      Сначала Дилюк остался без машины: ремонт затянулся, и пришлось вспомнить все прелести общественного транспорта. Например то, что автобусы любят ходить через раз, и в ожидании чуда можно не только не суметь вызвать такси (оказывается, бывают дни, когда нет свободных машин, это катастрофа), но и просто замёрзнуть: зима в этом году уступала весне неохотно и по утрам были заморозки.

      А потом, стоило на минуту отвлечься на телефон, произошло это.

      Столкновение, в результате которого Дилюк ощутил, что на него впервые в жизни был выплеснут чужой кофе. И, судя по цвету, в лучшем случае это был американо. Без молока.

      Причина очередной неприятности этого утра цепко ухватила за локоть и придержала за поясницу. Чужой стакан упал под ноги.

      — Ой, какая жалость, — но Дилюк не вчера родился, чтобы с уверенностью сказать: ни черта этому человеку не жаль!

      Он, знаете ли, работает с людьми. С людьми навеселе. И разобрать улыбку в голосе теперь способен даже в темноте с завязанными глазами.

      Сжав зубы, он резко дёрнул плечом, сбрасывая с себя чужие грабли, поднял голову — нахал был выше — и было собрался высказать смуглому незнакомцу всё, что он о нём думает. О нём и грёбанном американо. Без молока.

      О, Архонт, дай выдержки не сесть за публичное удушение этой довольной рожи.

      А незнакомец, все также улыбаясь, забрал стакан из рук Дилюка и вылил его содержимое себе на голову.

      — Ну, теперь твои прекрасные глаза перестанут так оскорбленно на меня смотреть, красота?

      Дилюк молчал.

      У него не было слов.

      Он стоял посреди улицы, грудь спереди неприятно холодило мокрое пятно, перед ним стоял мужчина, по чьему лицу и пальто стекало то, что еще минуту назад было вкусным сезонным напитком с малиной.

      Слов действительно не было.

      Кроме разве что:

      — Ты ёбнутый?

      О.

      Ах.

      Смешное предсказание Моны, уже пару месяцев как позабытое, нашло свой звёздный час, чтобы триумфально всплыть из глубин подсознания — тех, откуда обычно воспоминания, незначительные и ненужные, не подают признаков жизни.

      И на миг Дилюк ощутил себя снова как тогда, в своей квартире у стойки, когда решаешь: ты будешь вести в этой маленькой битве или позволишь закидать себя воображаемыми закатниками.

      Нельзя упускать инициативу. А с этим — с этим…

      Он же, видит Барбатос, поехавший. Или бешеный. Но ёбнутый точно — с этой нахальной улыбкой и гладкой медовой кожей.

      — Не важно, — оборвал он, увидев, как чужой рот снова раскрылся. Пожалуй, он морально не готов в ближайшие пять минуть услышать что-нибудь ещё. — Как тебя зовут?

      Всё-таки обращаться к человеку просто и нецензурно — невежливо, даже если это правда.

      — Кайя Альберих, но для тебя —

      — Дилюк. Придётся нам быть знакомыми, — перебил его Дилюк, резко седьмым чувством ощутив, что не хочет слышать конец и этой фразы. Точно не сегодня, хватит потрясений.

      Он не мог перестать смотреть, как то, что было воплощением вкуса, капает с чужих тёмных волос. Тут уже настроение было не объяснять человеку, какой он мудак, а хватать в охапку и тащить в ближайшее помещение — на улице холод, а он с мокрой головой.

      Ходячее бедствие, даром что в перчатках.

      Альберих истолковал чужое сдержанное страдание по-своему.

      — Я могу оплатить химчистку!

      — Лучше купи мне новый кофе.

      Эта ситуация могла быть лучше, если бы он успел сделать хотя бы глоток… Один глоток, и потеря не была бы такой удручающей. Всё в этой ситуации было удручающим, и Дилюк не мог понять, за что хвататься первым делом.

      Кайя прищурился и заулыбался — так ласково и довольно, что захотелось оглянуться по сторонам и убедиться, что всё в порядке и Дилюк ничего не упустил.

      Как будто в этом бардаке хоть что-то могло быть в порядке.

      — Это предложение продолжить знакомство, хм, за столиком во-он в той кофейне?

      Дилюк медленно вздохнул и выдохнул, рассматривая чужой, необычный зрачок. Нетипичная для Мондштада красота в льдистом синем мареве — экзотика, на которую можно засмотреться.

      Как и на любого красивого человека — правда не то чтоб Дилюк сильно обращал внимания на людей, по работе ему уже все так примелькались, что такие яркие черты он порой замечал не с первого и даже не с третьего раза. Издержки работы с большим потоком людей: все смешались в одно смутное и человекообразное.

      — Диктуй.

      — Что? — один-единственный глаз (второй почему-то был скрыт под повязкой) так забавно округлился, что Дилюк и не стал давить улыбку: вы только посмотрите, какой невинный взгляд, словно у ребёнка, которого зажали в подворотне с намерениями отобрать мороженное.

      Стало легче: дышать, вертеть меж пальцев нестандартную ситуацию, которую он почему-то начал форсировать, вместо того, чтобы если не договориться о химчистке, то хотя бы просто обойти этого широкоплечего неадеквата по широкой дуге и забыть как бредовый сон.

      — Свой номер телефона. Я напишу тебе вечером. На этой неделе у нас свидание. Советую не занимать вечер субботы. И, будь добр, надень что-нибудь приличное, на дырки твоих джинс холодно смотреть.

      — Вот так вот сразу? А может я мужчина приличный и…

      Что ж, врёт как дышит — приличные люди не будут так бездарно тратить чужой утренний кофе с тонной сливок и сиропа.

      Дилюк смерил его уничижительным взглядом.

      — Так я тебя и не в Собор Барбатоса зову.

      Кайя замешкался — и через миг снова разулыбался, довольный, как Венти, получивший халявное вино. Стоп, почему в голову лезут мысли еще и о барде с замашками хиппи?..

      — Так я и не против.

      Венти тут же был забыт, а Дилюк набрал воздуха побольше, ощущая странное чувство стеснения в груди. Или наоборот, её распирало так, что хоть хватайся за чужие плечи в поисках опоры и пытайся выдохнуть?..

      Наверное от возмущения.

      Этот тип возмущал до скрытой дрожи в пальцах. До траты времени на фейковое свидание, после которого можно будет с чистой душой забыть о всяких бесполезных предсказаниях и то лукавых, то наивных взглядах.

      — Я — мужчина приличный, с ненадёжным и ёбнутым на первом свидании в собор не пойду, — категорично отзеркалил Дилюк — как точку поставил.

      Это был не разговор. Это было… безумие какое-то.

      Но было забавно — примерно как в тот вечер, когда Мона триумфально раскидывалась предсказаниями, а Дилюк давил ухмылку и думал «да он никогда не».

      Он и сейчас не планировал ничего подобного — любовь, двойные гробы, что за бред?

      Просто шуточное свидание.

      Просто шутка.

      Влюбиться на всю жизнь в кого-то, кто выливает себе стаканы кофе на голову — это слишком, нет?

(через восемь месяцев Дилюк узнает, что Кайя был знаком с Венти, а Венти — с дилеммой Кайи по поводу одного молчаливого бармена, который так чудно долбится в глаза, что не видит в своих посетителях людей. Заинтересованных людей.

И технически — Мона нагадала все верно, а фактически — вовремя переданная информация и мозговой штурм, как бы так извернуться, чтобы непрошибаемый господин Рагнвиндр сказал в сердцах «вот ёбнутый».)

P.S.

До собора эти двое тоже дойдут.