Шеф Райкерской тюрьмы Джеймс Уорден вздохнул и вытер пот со лба.

-Я поговорю с ним. Сам. Лично.

- Ублюдок хитер. Вспомните Родригеса..

- Никто не доказал причастность толстяка к смерти того латиноса! – Джеймс хлопнул широкой ладонью по столу. - Я лично осматривал камеру. Мы перетрясли всех, проверили записи с камер наружного видеонаблюдения и даже пошли на подкуп. Все как воды в рот набрали. Они охотно выболтали о том, что делали последний час перед смертью Хулио. Но когда Родригес упал, по близости никого не оказалось.

- Он просто взял в руки плеер. Вставил в уши наушники, включил и упал. После того, как часом ранее послал, нет – непочтительно отозвался! – о матери своего сокамерника - Отто Октавиуса. Психически больного массового убийцы с докторской степенью! Мы перевели нашего предполагаемого убийцу в одиночку. А теперь у нас письмо с просьбой о принятии решения поместить в одну камеру с ним нового заключенного. Поместить в камеру, где содержится сумасшедший, подозреваемый в убийстве сокамерника и – осужденный за многочисленные, совершенные ранее.

Уорден скрестил перед собой кончики пальцев.

- Размещайте Додсон отдельно.

- Но в женском отделении сейчас нет ни одной койки.

- Проклятие. Неужели наш толстяк – единственный, кто сидит в «одиночке» - простите за каламбур – в одиночку?

- Сэр, после того, как на улицах города расплодились эти костюмированные клоуны, нам пришлось спешно освобождать, укреплять и переоснащать половину западного крыла. Отделение строжайшего режима постоянно переполнено. Женское отделение тоже. Есть возможность направить Додсон на север штата. Пришел запрос из Рейвенкрофтской психиатрической лечебницы, из Бруклина, из Вестчестера и…

- Ладно. – Джеймс тяжело вздохнул. – Камера доктора в отделении строжайшего режима хорошо укреплена и изолирована. Хотя конечно - психов следовало бы разделить, к тому же она – женщина…

- Сэр, вы считаете, у него возникнет интерес? – Один из надзирателей улыбнулся. - Ему почти пятьдесят.

- Бывшему мужу Додсон было восемьдесят два. – Возразил второй.- Сделай выводы.

- Прекратили разговоры. – Уорден тяжело поднялся из кресла. - В конце концов это временно. Через три недели Додсон переедет в Рейвенкрофтскую психиатрическую лечебницу или в Южный Бруклин. Помяните мое слово, джентльмены, она наймет толстого хитрого адвоката, черт, нет, она наймет целую свору толстых хитрых адвокатов, мозгоправов и разных бюрократов, которые вытащат ее отсюда.

- Я кажется, начинаю улавливать, но все еще не совсем понимаю…

- У нас свой интерес. – Уорден соединил перед собой кончики пальцев. – Оставить Додсон на острове на как можно более долгий срок. Как – уже детали.

Хотя Джефферсон несколько раз делал запрос на перевод Отто в закрытую психиатрическую лечебницу строгого режима в Южном Бруклине, Уорден стоял на своем. Приговор не подлежал обжалованию – Отто должен был провести на острове остаток жизни. В конце концов, администрация тюрьмы пошла на некоторое смягчение режима. На третий год заключения ему были разрешены свидания. Он был ошеломлен, узнав, что к нему все же не ослаб интерес. Не могло не радовать и то, что несмотря на довольно частые повреждения различной тяжести в начале своего заключения, доктор, по-видимому, избавился от своей неуклюжести. Сломанные кости срослись, ссадины зажили, по меркам Райкера Отто был здоров как бык. После подозрительной смерти его сокамерника, с доктором произошли некоторые изменения. В частности он сменил общую камеру, где вместе с ним содержалось девятнадцать человек, а сам он был двадцатым, на одиночную, укрытую за пуленепробиваемым стеклом. Его лишили права на отдых – отныне он не мог покидать камеру, и лишь иногда его выводили для свиданий с адвокатом, который не допускался в отделение строгого режима.

Камера Доктора Осьминога находилась в самом дальнем конце коридора, от которого ее отделяло двойное толстое закаленное стекло, установленное от стены до стены и от пола до потолка. Длина камеры составляла примерно шесть метров, ширина от стены до второй стеклянной – около трех с половиной. Внутри были привинченный к полу стол, со стопками книг в мягких обложках, топчан у стены, тоже привинченный к полу, небольшая раковина и унитаз в углу. Кроме бронированой двери со сложной системой затворов со внешним миром камеру соединял стальной ящик, при помощи которого в камеру попадали различные предметы. С момента переезда Октавиус не вступал в контакт ни с одним заключенным кроме старого Вернона - тюремного почтальона.

Когда Джеймс Уорден вошел в камеру Октавиус приклеивал к стене фотографию с изображением Невидимой Леди.

- Доброе утро, - вежливо поздоровался он, не прекращая своего занятия. – Прошу меня извинить, я закончу через минуту.

Отто Октавиус был одного роста с ним. Широкоплечий, коренастый мужчина с гладкими, зачесанными ото лба каштановыми волосами, в униформе заключенного и темных очках овальной формы. Насчет этих очков Джеймс получил пояснения от адвоката Октавиуса. Какое-то то ли поражение, то ли повреждение глазных нервов вследствие аварии. Солнечный свет доставлял глазам доктора массу неудобств, из-за чего тот носил очки не снимая, даже когда принимал душ. Уорден ни разу не видел его глаз.

- Я слушаю вас. - Отто наконец покончил со своим занятием и повернулся к Уордену.

У него было хищное скуластое лицо с высоким выпуклым лбом и чисто выбритым квадратным подбородком. Губы были сжаты, отчего казались тонкими.

Внешняя невозмутимость и даже некоторая благожелательность этого человека была напускной, и Джеймс Уорден был слишком хорошо знаком с подобной манерой поведения.

- Доктор, - Отто удивленно приподнял брови. Охрана редко вспоминала о его степени, и он считал, что начальник тюрьмы не исключение. – Вы один из самых спокойных заключенных Райкера. Я хочу, что бы так оно и оставалось.

Он приблизил свое лицо к лицу Октавиуса и понизил голос.

- Ты ведешь себя тихо пока это тебе выгодно. Хочешь уменьшить срок за хорошее поведение. Предлагаю сделку, толстяк. Продолжай в том же духе, и я так уж и быть закрою глаза на смерть Родригеса.

- Прошу прощения, кого?

- Латиноса, который поджарился, включив свой плеер. Я знаю, что это был ты, Отто. Другие заключенные на тебя настучали.

- Не понимаю, о чем вы говорите, начальник. – Октавиус невозмутимо перекусил край ленты и приклеил к стене очередную вырезку, на этот раз – фото Капитана Америки. Половина стены над его постелью уже была оклеена как обоями пестрым лоскутным панно которое составляли вырванные из газеты фотографий. Вырванные в буквальном смысле, потому что ножниц доктору не доверили.

- Временно в твою камеру поместят нового жильца.

- Это – одиночная камера. – Заметил ученый.

- Поспишь на полу. Ты же у нас джентльмен. Вот и уступишь леди постель ненадолго, пока в женском отделении освободится койка.

- Леди? Это что, женщина?

- Да. Не волнуйся, она пробудет здесь совсем недолго.

Октавиус повернулся к нему.

- Уорден, я думал, что ты нормальный человек. А выходит мы оба – психи. Скажи хотя бы, почему ты выбрал мою камеру? Кто эта женщина?

- Я подумал о тебе, потому что ты у нас женщинами не интересуешься, а твоя камера одна из самых прочных…

- Означает ли это, что мне следует опасаться на ее счет?

- О, напротив. Она самая обыкновенная. Просто немного не в себе. Ну да ты сам вскоре все поймешь. Займись уборкой, - он указал на обрывки газет. – Ее приведут через час.

Джеймс направился к двери – нарочно медленно. Ожидаемый окрик раздался через минуту.

- Подождите!

Уорден обернулся.

- Чего ты хочешь?

- Если я стану терпеть около себя другого заключенного, мне ведь что-то полагается?

- На самом деле – нет, Октавиус.

- И все же? Я ведь четыре года на острове. И четыре года гоняю кулак. Вы хотите подселить ко мне женщину. И вас, должно быть, смущает это обстоятельство? А вдруг я стану причиной беременности?

- Не думаю, что после всего, что с тобой произошло, ты хоть на что-то годишься. Но мы выставим двоих дюжих парней напротив твоей камеры, Отто. И они проследят за тем, что бы ты вел себя прилично.

- Начальник, - Октавиус даже оторвался от очередной газеты. – Смерть Родригеса. Вы вероятно хотите знать все обстоятельства?

- Как я уже сказал, твои бывшие сокамерники сдали тебя с потрохами, Отто.

На его лице не дрогнул ни один мускул.

- Но я почему-то все еще не в карцере…

- Это потому, что ты у нас – знаменитость. Хотя мы обычно не делаем исключений даже для парней вроде тебя. Скоро прибудет твоя новая соседка. Желаю приятно провести час до ее появления.

- Уорден! – В голосе доктора явно слышалась сталь. – Мои гарантии? Каковы мои гарантии? Я буду терпеть эту женщину, но мне нужно кое-что…

- Час на прогулку один раз в неделю, но за это благодари своего адвоката. Гердес позаботился о том, что бы ты дышал свежим воздухом. Это все.

Уорден вышел и дверь сразу же заперли. Отто некоторое время смотрел на дверь, чувствуя, как внутри клокочет ярость. Он ненавидел этот остров, он ненавидел этого человека и того, другого, из-за которого он оказался здесь. Хотя ненавидеть своего тюремщика бессмысленно, он – ничто, пустое место. Гораздо важнее сублимировать энергию и направить ее в нужное русло. В конце концов, люди, а в его представлении они не далеко ушли от простейших, так похожи друг на друга. Он найдет способ…

Тюрьма разбивалась на группировки, шайки и банды. Сильные вымогали у слабых, слабые искали поддержку сильных. Секты, расы, хитрость и тупость, политика и циничный нигилизм – вот, чем был насыщен воздух в тюрьме и каждый кубический сантиметр был наполнен противоречиями. Отто как и другие вставал и ложился по звонку, и в начале своего заключения даже ходил на курсы специальной терапии, направленной на адаптацию заключенных, их исправление и возврат в нормальное общество. Он не посещал библиотеку, зато ежедневно проводил несколько часов, занимаясь на тренажерах. Кормили на Райкере отвратительно, но за деньги он мог достать все, что угодно – порнографические журналы, сигареты, даже выпивку и наркотики, если бы задался такой целью.

После ухода Уордена Отто некоторое время расхаживал по своей камере, заложив руки за спину. У доктора была характерная походка заключенного, вынужденного двигаться в ограниченном пространстве - с легким раскачиванием, быстрая, всегда по прямой, словно он и вправду куда-то спешил. Десять шагов, поворот кругом и снова десять шагов. Поворот кругом у стены, восемь, девять, десять – ровно десять шагов до койки, еще десять обратно, до стены, и так пятьдесят, восемьдесят, или сто раз каждый день. Дожидаясь прихода почтальона, он успел совершить не менее тридцати оборотов.

Наконец глубине коридора послышался скрип расшатанных колес. И в самом деле, вскоре возле его камеры остановилась тележка.

- Как ваши дела, Док? - Черные глаза заключенного-библиотекаря с интересом смотрели в его сторону.

- Черт знает что… - Октавиус досадливо поморщился. – Вначале Гердес сообщает мне, что какой-то выскочка интересуется моей скромной персоной – и уже пишет обо мне книгу, затем вот так просто по-соседски заходит начальник тюрьмы с нелепым предложением. Я сижу в тюрьме! Неужели это никого не останавливает? Неужели человека, заключенного под стражу нельзя отставить в покое?

- Что и говорить, никакого уважения. – Вернон отчасти из любопытства, отчасти из вежливости все еще топтался возле камеры. Доктор внушал ему почтение и общаясь с ним, он всегда ощущал легкий трепет. - Я положу новый выпуск «Научной Америки» вот сюда, вы не возражаете?

Медленно обернувшись, Октавиус протянул руку и взял из железного ящика, соединявшего его камеру с внешним миром, свернутый журнал.

-«Дейли Багл» вышла?

-Да, но думаю, вам не стоит ее брать.- С сомнением протянул Вернон, быстро пробегая глазами первые, напечатанные крупным шрифтом, заголовки. - «Человек-паук, когда закончится это безумие на улицах?». Вы ведь не слишком любите этого ползучего парня, верно? К чему лишний раз смотреть на эти фотографии?

Октавиус поднял на него глаза. Этот старик был единственным, пожалуй, во всей тюрьме, кто не раздражал его.

- Нет, ее я тоже прочту. Там, на последней странице - еще одна фотография... Ну-ка.

Вернон развернул и прижал газету к стеклу, что бы доктор, наклонившись, смог получше рассмотреть изображение. Зернистая фотография не слишком хорошего качества. Увидев, все что хотел, Октавиус удовлетворенно кивнул. Вернон заметил, что его губы слегка дрогнули в улыбке.

- Будь добр, передай мне выпуск.

Вернон положил в ящик свернутую газету, и та полетела в камеру доктора. Тот достал и развернул ее. По мере прочтения ухмылка доктора становилась шире.

- Да. Паркер... На первой полосе фотография Паркера. Я видел его пару раз. А вот фото на последней странице - его сделал некий Хейт...

Вернон все еще не уходил, хотя видел, что внимание Отто поглотила передовица с новостью о неудачном ограблении. Помявшись еще немного и подождав, когда доктор опять поднимет взгляд, Вернон наконец задал вопрос:

- Это правда, что к вам скоро кого-то подселят?

Октавиус с отвращением оглядел второй стул, который охранник внес в камеру двадцать минут назад.

- Как видишь…

- Надеюсь, он не станет надоедать вам. Этот парень, Додсон, наверное, новичок. Как думаете, его семья раскошелиться на адвоката?

- Это она. Как ты сказал? Догсон?

Вернон распахнул глаза.

- Додсон... Так это – женщина?

- Один черт… Она может мне все испортить.

- Что испортить? Вы о чем, док?

- Мою сцену. – Отто указал на прикрепленные к стене вырезки. – Мое уравнение. Мою цепную реакцию. Я все подготовил, просчитал и просто не могу упустить такой шанс.

Он бросил газету на стол и обернулся к Вернону.

- Послушай, ты не мог бы достать мне айпод? Или хотя бы кассетный плейер?

Отто осмотрел коридор, но охранник стоял далеко от его камеры и вряд ли что-то слышал.

- Понимаешь, мне правда не хватает музыки. Так тоскливо сидеть в «одиночке». Вот например «Ода радости» Бетховена. Очень сильное произведение, торжественное, пронизанное величием гения сочинившего его… Ты когда-нибудь слышал «К Элизе?»

Отто вполголоса замурлыкал мотив.

Вернон вздохнул и пожал плечами. Психопат он психопат и есть. И все же когда-то доктор Ок был блестящим ученым…

- Попробую.

Тележка покатилась прочь. Отто оборвал пение и опять зашагал взад-вперед, ожидая прихода гостьи.