шкафы и полки тейватских библиотек переполнены космическими рукописями: от заумных исследований из другого мира с формулами, вычислениями, которым и сотни страниц-веков-жизней не хватит, чтобы в деталях описать мельчайшее явление, до сборников самых удивительных легенд и сказаний о звёздах, страницы которых искрятся волшебством. за башнями из этих книг едва ли сейчас повезёт разглядеть беспокойную девушку — никогда прежде так сильно она не жалела о своей тяге к загадкам вселенной.

если бы только звёздные светила, извечные наблюдатели истории, осмелились прикоснуться к власти пера и чернил, если бы только ненароком пустили песнь о чудесах, которые навечно въелись в небесный атлас... но они жадно таят вселенские секреты. прошлое, настоящее, будущее — для них не существует подобных человеческих понятий. всё от условного начала до условного конца едино в своей неизбежности.

мона всегда это понимала, однако сейчас тревожно перебирает корешки книг дрожащими пальцами, отчаянно ищет на страницах ответы, а перед глазами всё те же мощные, разрушительные выбросы энергии в ничтожную долю секунд, космическая бездна и пепельная пустота. среди всего этого они — пламенное творение хаоса и порождение ледяного океана.

кто во всём мондштадте не слышал о них? кэйа альберих и дилюк рагнвиндр. уже семь лет миновало с появления первого в мондштадте, но спроси любого: кажется, кэйа всегда был важной частью небольшого городка, выстроенного на фантазиях. загадочный скиталец, руинный принц, любовник рассвета — как только не величает его местный народ. он подарил городу и его жителям второе дыхание, принёс в своем крошечном свёртке свободу невиданную — искреннюю и живую.

кэйа вернул в город винные реки утреннего солнца — дилюка рагнвиндра. научил поломанного человека и не менее покалеченный город вновь доверять друг другу: с малого — прощения старых ошибок и обид. нечестно и утопично будет заявить, что всё проходило безболезненно: в первый год винокурня чудом не превратилась в несчастную горстку пепла.

— видят архонты, я сделал всё, что мог, — шепчет себе под нос кэйа, с осторожной улыбкой оглядывая дилюка. тот стоит у входа натянутой струной, готовой в любое мгновение разорваться с кровавым треском.

«вы совсем не похожи на своего отца», повторит рагнвиндр намеренно мерзким тоном слова случайной дамы из таверны. что-то, оставленное мимолётом и совсем без злого умысла. да что ты говоришь? чёрт возьми, да, он не похож. дилюк, в отличие от него, жив! кэйа не знает, плакать ему или смеяться. зато дилюк знает — он сделает за него всё и сразу.

дилюк очарователен в своём хаосе. кэйа обжигает ладони о пылающие щеки, успокаивает искрящийся взгляд. закатные лучи солнца осторожно заглядывают в гости через приоткрытые окна, чтобы попрощаться. прохладные потоки ветра нежно играются с кожей, оставляя после себя добрые архонтовы весточки. молчание в звуках природы — их маленькая вселенная на двоих, в которую всегда можно ненадолго спрятаться.

дилюк приводит в порядок дыхание, а одна мягкая улыбка — самая громкая и честная его благодарность. осторожно поглаживает родное лицо подушечками пальцев, словно вырисовывая созвездие: среди миллиардов звёзд он всегда найдет свою.

— я знаю, что меня не прекратят сравнивать с отцом... сам ведь этим грешу, — кэйа осторожно ткнётся носом в покрасневшую щёку, показывая, что он слушает, продолжай: — отец для меня не клеймо, и я перестану своими руками безжалостно оставлять горящие метки на коже.

— подаришь моему любимому дилюку немного свободы?

— твоему подарю...

— уже что-то.

в это мгновение подумается вдруг совсем не о себе, не о винокурне и не о словах той дамы. мысли заполнят сказочные картины, что-то из совсем других реальностей: в них кэйа рядом с крепусом рагнвиндром, и они на пару безбожно подшучивают над дилюком, пока тот нелепо скрывает искреннее счастье за ворчанием. отец и кэйа разделяют на двоих такой простой и сильный нрав, внутреннее сияние, от которого у всех рядом с ними душа наполняется восхищением. лишь благодаря им дилюк, снова и снова сбиваясь с пути, находит дорогу домой. и в доме этом ему наконец-то хорошо.

☆

мона прикоснулась к тайнам вселенной неосторожно и совершенно случайно. разноцветные осколки мозаики, все предсказания и учения вдруг собрались в цельное полотно, за одно мгновение обрели ясность и тут же растворились в пустоте смыслов. следом за ними разум сковала тревога, она же окрасила юное лицо в самые тёмные оттенки. кэйа, не успев задать обеспокоенный вопрос, поспешил уберечь девушку от падения:

— не трогай! — крик громкий, привлекающий внимание любопытных прохожих.

— прости... можем мы как-то помочь?

мона не слышит, она удаляется спешно и молчаливо, боясь оглянуться. дышит ли она вообще? девушка доберётся до дома, от усталости провалится в сонную невесомость, что откроет ей самые удивительные тайны. благословение это или же кара, теперь уже не разгадаешь, а эти двое настолько нелепы, что знают о своей истории ещё меньше. настолько нелепы, что в конце её именно им, кэйе с дилюком, будет больнее всего. через несколько дней мона обязательно извинится, вкладывая в простое «мне жаль» намного больше, чем можно представить.

— не переживай. наверняка дилюк снова состроил какую-то страшную гримасу?

— пожалуй, у меня просто выдался не самый удачный день.

она вежливо откланяется и поторопится оставить их наедине, пока ещё есть время, —такое необъятное, но безнадёжно утекающее сквозь человеческие пальцы.

астрономические чудеса, игры со временем и пространством... это всё, конечно, очень интересно, только вот у дилюка на повестке дня вопросы куда важнее:

— у меня страшные гримасы?

— мона и правда удивительна, — пропуская вопрос, с улыбкой протянет кэйа и выдержит паузу. — ну вот теперь точно страшная! ха-ха, пошли уже домой, дилюк.

этот холодный вечер растворится в нежности: всегда трогательно и осторожно, словно опасаясь обнаружить под ладонями не тепло родного тела, а горсть звездной пыли. кэйа прижмётся совсем близко, приглушенными стонами создавая сладкую мелодию, которой дилюк готов заслушиваться до бесконечности. он заправит всё ту же непослушную прядь за ухо, аккуратно поглаживая затылок и кончиком языка оставляя на шее свои маленькие признания в любви.

этой ночью мона осторожно притронется к слезам, похожим на звёздный блеск, к ярким частицам золота в потоке вечности, к энергии космического танца, завораживающего взгляды, «до чего же прекрасно и печально», и навсегда скроет опасное знание за скрижальными печатями своего сознания. всему своё время.

☆

ещё ребёнком дилюк всегда сбегал на лесную поляну — ту самую, где бескрайний небосвод словно картина в галерее: контур, очерченный величественными кронами деревьев, сверчковые колыбельные, а поздней осенью — постели из опавшей листвы. на поляне бесчисленные истории, до которых никогда не дотянуться. небесные спутники всегда были верными слушателями и безмолвными помощниками, а огненный мальчик доверял им всего себя. они же дарили ему сказочные сны, спасительные нити, способные вытянуть из тьмы. кэйа, космический странник, ступал по сияющим следам, по кусочку собирая осколки из слёз, — теперь его очередь оберегать дилюка от кошмаров.

дилюк же ночным стражем укроет кэйю от воспоминаний прошлого, что притаились во льдах: согреет и обнимет, заполнит собой одиночество. тот, кто ярким светом озаряет весь мондштадт, поздней ночью крошечным огоньком скрывается под боком у дилюка. рассказывает о матери — всегда трепетно и нежно — о самых удивительных тропах, на которые ему удавалось ступить, обо всём, что удалось повстречать и собрать в дороге. дилюк слушает, а в слезах читает истории, которым никогда не придать словесную форму.

космические огни, посланники судьбы, непрерывно переплетали их пути. они словно играют по давно написанному сценарию, который от корки до корки вычитал каждый во вселенной, оставляя лишь главных героев в вечном неведении. нейтронные звёзды, на которых обращены все взгляды: союз, написанный чернилами бездны; гравитационный вальс пламени и льда; wunderkerzen... в неписаных пророчествах названиям нет конца и края.

некогда одинокие, безнадёжно дрейфующие в космосе пережитки прошлого, они нашли свободу друг в друге. в это верят сентиментальные космические наблюдатели, в это верят друзья и знакомые в мондштадте. в это хочет верить дилюк. в это всё ещё пытается верить кэйа.

отчаянно цепляются друг за друга в поисках такого простого, в котором слишком долго было отказано. стирать одиночество друг друга до атомов, заполнять собой пустоту и исцелять каждый порез. такие они были в самом начале — сломанные и отчаявшиеся: один на краю высокого обрыва, другой в самом его низу, погребённый в пыли дорог. такими они обещали себе никогда больше не становиться.

создавать счастливые моменты: заброшенная винокурня, в которой вновь ожила музыка, — под неё они целый вечер кружились по залу, привлекая взгляды любопытных гостей и утягивая их в общий звёздный вальс; первые безмолвные признания и нежность под треск камина в гостиной — первая интимность, горячая и скручивающая не только низ живота, но и остатки рассудка — до бенгальских огней в глазах; извинения перед аделиндой — словно нашкодившие подростки: «дорогие мои, работа не ждёт... господин кэйа, прекратите так улыбаться», оба тогда получили по лбу щёткой для уборки; таверна, которую дилюк всё же открыл, чтобы каждый вечер, когда барды отыграют последнюю песнь, встречать постоянного и самого щедрого клиента: поцелуй за бокал вина... поцелуй за улыбку... поцелуй за просто так, ведь ты, дилюк, ну слишком очаровательный; звёздная поляна и крыша усадьбы, где они долгими ночами любовались небесным сиянием, а кэйа рассказывал обо всех известных ему созвездиях, пальцем очерчивал замысловатые фигуры, печати судьбы.

это, в форме снежинки, похоже на тебя, однажды скажет ему дилюк, такое же неописуемо прекрасное и недостижимое, способное в любое мгновение раствориться на ладони. кэйа тогда непонимающе возьмёт руку дилюка и оставит множество коротких поцелуев, а затем ещё на лбу — один и долгий: «это прикосновение звёзд», неужели ты не веришь?

«ты след упавшей звезды, за которой мне никогда не угнаться и которую никогда не удержать». и даже в этом кэйа с крепусом в глазах дилюка едины.

мысли, запрятанные где-то глубоко под слоем, слоем, слоем звёздной пыли даже от самого кэйи, теперь так нелепо и отчаянно вытаскивает на поверхность дилюк. тот, кто знает, что повернуть назад, в счастливую утопию, уже не получится, но не смеет остановиться. прошу тебя, прекрати.

— неужели это было настолько очевидно?

— ты даже не замечал, как сияешь в каждой истории, в каждом слове о своих путешествиях? — посмеётся дилюк, — а сколько раз рассказывал про обещание повидать весь мир, не цепляясь за обломки прошлого? — он всегда слушал внимательно, — сколько раз начинал маяться по дому, врезаясь в каждый угол, от чувства тоски?

— дилюк, я...

— мы так долго и часто говорили, вместе мечтали о свободе. мне это казалось таким простым: ты и я. но знаешь, совсем недавно я вдруг осознал... мне хотелось низвести всё до атомов, но проклятая мысль так и проедала изнутри. до сих пор проедает, чтоб её. пусть мы уже не те мальчишки, готовые друг друга без остатка поглотить, всё равно больно.

— когда ты успел так вырасти, дилюк рагнвиндр?

— кэйа альберих, мы больше друг в друге не нуждаемся.

едва слышно, голос сорвался.

семь лет бок о бок — миллионы лет в гравитационном слиянии — где взять в себе смелость, о которой когда-то с такой гордостью писала вселенная? звёздные нити, миллионы раз переплетённые в искренности, в объятиях, в свободе. где взять смелость отпустить их сейчас, когда кажется, что весь мир разрушится?

дилюк, который в стенах некогда родного дома, чувствовал себя словно в клетке: со всех сторон острые лезвия, ледяные трупы и реки крови. отчаянно мечтавший сбежать оттуда навсегда, теперь нашёл в нём свой покой. вместе с кэйей они построили там новый мир, полный тепла и людских голосов, а семейное дело стало доброй памятью об отце. дилюк в этом постоянстве свободен. кэйа, некогда неприкаянной душой блуждающий по самым избитым уголкам мира, заточивший самого себя и все свои чувства за огромной ледяной стеной, теперь способен улыбаться искренне. дилюк, со своей нелепостью и безумным огнём в глазах, растопил всё без остатка. кэйа, некогда искавший дом, где его полюбят и примут, в итоге нашёл в этом доме самого себя — всё того же странника. и что делать? что делать, когда вы оба понимаете, что рядом оставаться больше не получится. что делать, когда невыносимо драматичный дилюк принял это раньше, а ты в это мгновение готов рассыпаться на звёздную пыль? распороть грудь в честности:

— я люблю тебя, дилюк рагнвиндр...

— а я люблю тебя, кэйа альберих.

— семь лет...

— и правда многовато. как это я ещё не устал от тебя?

— прекращай. я не знаю, что делать.

— я говорю все эти вещи, потому что знаю, что они правильные. не будь это так, я бы не чувствовал себя настолько паршиво. и почему... почему я просто не смог оставаться невнимательным идиотом до последнего?

— потому что ты знаешь, что я не буду счастлив, оставаясь на месте, а ты не будешь счастлив, удерживая меня здесь.

— и всё же маленький эгоист внутри отчаянно просит зацепиться за желание.

— которое ты истратил.

удар в правый глаз. больно.

от слов дилюка больнее. своими собственными руками он вытащил всё, выпотрошил его, а теперь стоит с головы до ног несчастный — взрослый мужчина с детской печалью на лице. кэйа целует его так отчаянно и так честно, что старательно сдерживаемые слёзы теперь способны бесследно смыть с космических карт целые галактики.

— ты говорил, что звёзды не плачут, — шепчет ему в губы дилюк и сжимает в своих объятиях, надеясь удержать подольше... навечно.

— я всегда буду возвращаться к тебе.

и если бы кто-то из двух нейтронных дураков понял ещё одну простую вещь, возможно, сердце бы сейчас не болело так громко: они помогли друг другу отыскать свободу в самих себе.

понадобится время, чтобы успокоить гадкое чувство одиночества, проснувшееся от долгого сна и которое они так долго и безрассудно заполняли друг другом... они обязательно научатся, а звёзды за ними проследят.

☆

одиночные нейтронные звёзды, бесцельно блуждающие в бескрайнем космическом пространстве, практически неподвластны, невозможно понять и разобрать их души на мельчайшие частицы материи. учёные ликуют и хлопают, когда две такие притягиваются и сливаются в одну, расстилая им поле для исследования: они непрерывно влияют друг на друга, искажают привычную форму, производят многочисленные гравитационные колебания. настолько ценный объект для астрономических изучений, настолько лакомый союз для мондштадтских обсуждений... и вдруг беззвучно растворяется на ночном полотне, погружая всю вселенную в томительное ожидание. как же так?

дилюк не сможет дать вам ответ — он с головой погружён в работу, оставляйте свои заявки с вопросами коннору, аделинде, да хоть крепусу, или постучитесь в дверь к рассказчику, жестокому творцу, но сомневаюсь, что этот злодей вам откроет, — коварные планы сами себя не сочинят, нежные читательские души сами себя не уничтожат.

всё случилось слишком тихо и спокойно, в один день кэйа просто исчез, а народу в таверне осталось лишь гадать на ничтожных крупицах и слухах: кто-то будет распинаться в пламенных речах о несчастной любви и разбитом дилюковом сердце, а кто-то без всякой иронии поинтересуется, правда ли эти двое были в отношениях, казались ведь хорошими друзьями... «на пике абсурда осталось назвать их братьями», — язвительно заметит кто-то в толпе, и вселенная закивает в согласии.

кэйа оставил в каждом уголке этого города свой невыводимый след. злобный создатель истории, наперед продумавший каждый поворот сюжета, за каждым же припрятал кучку стеклянных осколков, безжалостно ранящих кожу и сердце доброго читателя, а ещё одного безумца, который по звёздам тоскует невыносимо.

неужели таков конец сказки, описанный на последних страницах? где же те неописуемых масштабов взрывы, коллапсы, уничтоженные ткани времени и пространства? рассказчик пошутит, что их вы найдёте в душе дилюка, на что он в это мгновение, ломая все стены реальности, злобным взглядом пронзит небесное полотно: «передайте ему, что я всегда буду ждать». сказано это было звёздам, автору или небезразличным читателям? кто же угадает, о чём думает дилюк рагнвиндр...

спросите у разбитой вазы, склеенной по осколкам, у старого ковра, который пришлось безнадёжно возвращать в ночи из оврага под снисходительный звёздный смех, у аделинды, что иронично сметала пыль с самого дилюка, погружённого в свои мысли посреди рабочего дня: «молодой господин, вы ведь знаете — он вернётся». дилюк посмотрит на неё снизу вверх и улыбнётся как-то совсем безумно: «знаю, поэтому стремлюсь выпустить всю свою злость до этого момента». звучит пугающе — господин иногда странные вещи говорит. а дилюк добавит едва слышно: «иначе я бездумно удержу его при встрече, а этот дурак от большой любви поддастся».

пока народ вырисовывает из дилюка образ великого страдальца, он лежит у камина и раскрывает письмо, влюблённо поджав колени. кэйа расскажет ему обо всём в самых забавных подробностях. опишет голема руин из сумеру, в котором можно уместить несколько соборов барбатоса: «если у малыша тимми в воображении именно такой дружок, голубей пора немедленно вносить в красную книгу». расскажет о пустынных скарабеях, которых пытался собрать для деревенского ребёнка: «звезду на небе отыскать проще». каждая буква на бумаге светится свободой и легкостью: «как греют душу странствия, когда есть место, в которое хочешь вернуться; когда есть человек, который тебя ждёт; когда есть дом, по которому так сильно тоскуешь. если и ты скучаешь по мне, обрати свой взор к свету звёзд. я всегда сияю для тебя, дилюк рагнвиндр».

— для себя сияй, идиот, — пробурчит под нос и с трепетом поднесёт пергамент к лицу, вдыхая едва уловимые нотки родного аромата, пропитавшего бумагу, и оставляя неловкий поцелуй на последних строках. дилюк ответит на письмо, не удержавшись от привычных колкостей и острот, а потом ещё долгие часы проведёт, вглядываясь в каминное пламя, что рисует перед глазами нежные картины прошлого и потрескивает в доброй колыбельной.

пройдёт пять, двадцать, пятьдесят тяжёлых и одиноких ночей, которые верные небесные наблюдатели вежливо сохранят в тайне. пройдет ещё столько же, когда дилюк научится просыпаться утром и засыпать поздней ночью с лёгкой улыбкой. он знает, что кэйа вернётся к нему. когда это случится, он встретит его так, чтобы ̶э̶̶̶т̶̶̶о̶̶̶т̶̶̶ ̶̶̶н̶̶̶е̶̶̶в̶̶̶ы̶̶̶н̶̶̶о̶̶̶с̶̶̶и̶̶̶м̶̶̶ы̶̶̶й̶̶̶ ̶̶̶д̶̶̶у̶̶̶р̶̶̶а̶̶̶к̶̶̶ ̶̶̶е̶̶̶щ̶̶̶ё̶̶̶ ̶̶̶с̶̶̶т̶̶̶о̶̶̶ ̶̶̶р̶̶̶а̶̶̶з̶̶̶ ̶̶̶п̶̶̶о̶̶̶ж̶̶̶а̶̶̶л̶̶̶е̶̶̶л̶ кэйа знал: всегда и в любой реальности это место и это сердце будут его домом.

дилюк будет стоять на пороге усадьбы поздней ночью — в руке весточка, извещающая о скором прибытии, — и смотреть на небо. кэйа подойдёт бесшумно и пошутит, что не ожидал увидеть винокурню в целости. всего пара метров — в этой паре метров их вечность.

кэйа знает дилюка давно, и каждый раз рагнвиндру удаётся с невероятным триумфом его поразить: домашний, в мягких одеждах, вытягивает руки перед собой, молчаливо приглашая в объятия, а во взгляде спокойствие и улыбка честная, родная. где выжженная земля вместо виноградника? где реки не то слёз, не то крови? где же хотя бы такое привычно смурное «хм» вместо приветствия? почему только это удивительное «плюшевое» и полное любви? кэйа альберих падок на дилюка рагнвиндра всегда, но когда он такой такой, готов сколлапсировать хоть здесь и сейчас. предай свои рукописи пламени, жестокий создатель, и оставь вселенские замыслы: кэйа растворится в больших руках дилюка без остатка, и это всё, что имеет значение.

— я дома.

— угу.

— ты скучал?

— угу...

— дилюк рагнвиндр, ты плачешь?

— на себя посмотри!

— нам с тобой по тридцать, мы взрослые дядьки.

— рыдающие взрослые дядьки — вот комедия.

так будет не один и не два раза — так они и научатся жить, снова и снова находя друг друга в бескрайнем звёздном океане. это будет их свобода, которую не каждому удастся понять, а гравитационные всплески их встреч — вынести. такие яркие, громкие, удивительные создания.

☆

как известно, большинство элементов выкованы в ядрах звезд. нейтронные же звёзды — щедрые творцы золота. своим трудом они способны навечно обогатить жадное человечество, однако здесь и сейчас, в этой вселенной, в этой истории результат слияния собрался в одном маленьком украшении, что приложено к нераскрытому письму на столе винокурни.

дилюк наблюдал небо, покрытое плотной материей бездны, лишь однажды — в день смерти отца. тогда звёздное сияние было скрыто на долгие, мучительные часы, и сколько бы юный дилюк ни вглядывался, не мог отыскать в них надежду. сегодняшнее небо — копия того времени, словно срисованный пейзаж памяти, который хочется навсегда стереть.

он знает, что скрывается в этом письме. знает и потому особенно отчаянно вспоминает, какие слова говорил кэйе при прошлом возвращении; вспоминает каждое прикосновение его пальцев на шее, на лице, и выше, и ниже: везде с заботой, всегда до жарких отметин; вспоминает, как тосковал и как радовался, как любил, любил, любил. дилюк представит всё в самых красочных мелочах, и таким останется его последнее о нём воспоминание. потому что кэйа погиб.

никаких подробностей, никаких деталей: лишь маленький кусок пергамента и подвеска с золотой слезой, аккуратно припрятанная за повязанной лентой. кэйа пишет аккуратно, как всегда каллиграфически выводя каждый символ, каждую закорючку. дилюк любил над этим подшучивать: «пока ты допишешь письмо, твоя вселенная успеет схлопнуться». кэйа на это игриво приподнимал бровь, не опуская перо: «ну так потерпи и не схлопывайся, дилюк рагнвиндр». абсолютная победа, ворчливый мистер усаживается рядом. вглядывается в утончённость движений и осознаёт, что готов провести так хоть всю свою жизнь и даже больше, позволяя кэйе вырисовывать на своём сердце удивительные символы их общей истории.

а теперь он смотрит на последнее письмо, завершающую главу, по крупицам собирая в себе смелость.

«я сотни раз испортил драгоценный пергамент...

не найти во вселенной моей души слов, которые ты бы не знал. мы так глупо и отчаянно выучили друг друга наизусть. всё, чем я способен тебя удивить, — эта подвеска. всегда казалось наоборот, но теперь понимаю, что именно нашла меня в ночь нашего знакомства, а я пообещал бережно хранить её, чтобы подарить тебе однажды. тогда, когда речей больше не останется: останешься лишь ты, дилюк рагнвиндр, хаос небес; лишь я, упавшая звезда, что вечно светит для тебя в своей клятве.

не знаю, когда мне случится отправить это письмо, но пусть золотая слеза служит вечным напоминанием о том, что даже звёзды плачут. сильно и громко плачут, когда стирают себя до мельчайших частиц и оставляют себя в каждой букве для самого дорогого человека.

звёзды плачут. и ты плачь, дилюк. плачь долго и громко, так сильно, чтобы мондштадт, тевайт, небеса дрожали. в каждой твоей слезе — свобода, которую ты с таким трудом добыл и заслужил. даже не думай сдерживать свою боль: опали ею вселенную, и я тебя обязательно найду. я всегда буду возвращаться к тебе».

в ту ночь дилюк будет очарован золотым блеском. всё, что осталось от них с кэйей: символ их встречи, символ любви, символ прощания. в ту ночь перо остриём клинка, поставит чернилами болезненную точку в сердце дилюка, а тот упрямо превратит её в многоточие, в бесконечность. дилюк размоет своими слезами все внутренние границы, соберёт самого себя по кусочкам в одно целое: с детской наивностью и верой в чудо, с юной болью и ненавистью, со взрослой надеждой и любовью, — это целое никогда не забудет и навсегда сохранят в памяти города того, кто вновь научил их дышать свободой.

дилюк проживёт долгую жизнь. а глубокую старость встретит, с печальной улыбкой открывая винную бутыль, что они закрывали вместе с кэйей ещё десятки лет назад, когда-то в другой жизни. в чарующем аромате алкоголя эмоции и чувства, в них смех и слёзы.

прохладной звёздной ночью, на всё той же поляне, которая, кажется, навечно застыла вне пространства и времени, пожилой мужчина обратит взгляд к небу, кланяясь звёздам в вежливом приветствии и привычно благодаря их за присутствие, за безмолвную поддержку. безумное пламя в глазах стало с годами смиренным огнём.

«минуло пятьдесят лет с того дня, как ты покинул винокурню в последний раз. наверное, забавно тебе, вечно молодому и прекрасному, смотреть на этого нелепого старика, который год за годом приходит, чтобы разделить с тобой вино? так легко не отделаешься...»

этой ночью по винным рекам и звёздному океану дилюк проплывёт, с тоской и тёплой улыбкой оглядывая драгоценные события прошлого, некогда затерянные в пелене лет сны: моменты, в которых они были счастливы; моменты, в которых хотелось сердце раскрошить в пыль; все их моменты вместе, вся жизнь, вся история. дилюк помнит кэйю до мелочей и всё же боится даже на мгновение оторвать взгляд, потерять навсегда.

на краю вселенной, в тусклом сиянии, последнее воспоминание: всё та же поляна, такая знакомая и такая чужая. такая, какой дилюк её никогда не видел: астральная тропа, а вокруг космос бескрайний. он совсем-совсем юный, не более восемнадцати, а чуть поодаль существо, сотканное из космических частиц, в котором только теперь можно разглядеть настолько знакомые черты. давно оставленное в бездне воспоминание теперь с новой силой расцветает и вдруг перестаёт быть сказочной бессмыслицей из первых абзацев.

дилюк прикрывает рот постаревшими ладонями, скрывая от мира не то крик, не то безумный смех. золотая цепочка прожигает шею своей символичностью, своим существованием, не знающим границ времени. прошлое рисуется перед глазами яркой акварелью, а слёзы размывают её осторожно, оставляя после себя лишь следы хаоса и жестокую иронию судьбы.

«так это был ты?»