Прошло восемь месяцев по летоисчислению Подземелья с тех пор, как Алиса вернулась. И в голове Шляпника была совершенная неразбериха.

Шляпник всё не мог перестать думать, была ли та Алиса, которая приходила к нему и уверяла, что никогда не возвращалась в свой мир, настоящей? Мог ли быть той самой Алисой полупрозрачный силуэт в доспехах? Здравый смысл, который всеми так любим, не помогал Шляпнику: он в Стране Чудес был так же полезен, как замужество четырнадцатилетней девушки. Та Алиса, в доспехах, даже по мнению Шляпника была странной. Но ещё более странной была вернувшаяся Алиса.

Временами она была тёплая, яркая, цветущая, такая, какой он помнил её в Бравный день, точь-в-точь, разве что немножко взрослее. Она смеялась, поправляла путавшиеся и спадавшие на лицо волосы поспешным милым движением, она смешно шагала по живописным аллейкам в саду, временами неловко оправляя платье, она чуть съезжала в седле, качаясь на спине лошади и крепко впиваясь в её гриву. Она была живая, и всё в ней, каждая маленькая деталь, было наполнено чем-то непреодолимо нежным, во всём ещё существе была какая-то наивная детская простота и лучезарность. Шляпник тянулся к этой Алисе, время для него больше не стояло на месте, оно шло, тикали перемазанные маслом карманные часы в пиджаке, а на лице его появлялась улыбка, такая, как раньше, такая, какой никогда бы не было больше, если бы не Алиса.

Но иногда Алиса менялась. Она вдруг снова появлялась в доспехах, бледнела, напоминая не ту живую, яркую Алису, а какой-то мутный синевато-серый призрачный дым. Она часто разговаривала с ним серьёзно, о том, о чём Шляпник не хотел бы говорить. Она откуда-то знала о нём всё, она напоминала ему о самых грустных моментах его жизни. Она была какой-то холодной и злой и преследовала его даже тогда, когда он совсем не хотел её видеть. Шляпник не знал, как она умудрялась пробраться в его комнатку-мастерскую, всегда так незаметно, крадучись, и как у неё получалось так же внезапно исчезать.

Шляпник не слушал Мирану, которая упорно и безнадёжно, украдкой вытирая слезу, пыталась достучаться до него. Она пыталась объяснить, что Шляпник болен, что нет никакой Алисы в доспехах, нет никакого силуэта, что всё это – просто его фантазия, поддерживавшая его все те сто лет, что Алисы не было в Подземелье. Шляпник не верил в то, что Алиса ушла, что она бросила королевство, бросила его. Шляпник не хотел верить в то, что Алиса была ненастоящая, что он сам её придумал лишь потому, что не мог без неё.

Шляпник по-прежнему любил Алису, какой бы она ни была. Пусть она даже полупрозрачный, неосязаемый силуэт в доспехах, пусть она зла и сдержанна, но всё же она была. Он никогда не отделял настоящее от своих фантазий, потому что настоящее было настолько фантастичным, а фантазии – настолько настоящими. И Шляпник отвергал любую подобную мысль. Что бы ни говорила Белая Королева, какие бы сомнения не поглощали его думы, он старался не допускать мысли о нереальности того, что он видел. Для него Алиса была одна. Просто она была… другой. И это была его реальность. Шляпник мучился не потому, что не любил Алису, а потому что не был уверен в её «булатности».

Шляпник не знал, что Алис было две и что они были совсем разные. Одна из них была та самая, живая и яркая, которую он так любил и благодаря которой тикали часы в его кармане, – а другая – холодная и бледная, в рыцарских доспехах – жила в его голове. Шляпник изумлялся, почему Алиса так менялась, и не понимал, что Алиса менялась только по воле его воображения. Он придумал себе Алису, когда она ушла. И теперь их две. Алиса и Лжеалиса. Но для Шляпника существовала только одна – та самая – и он искренне боялся того, что происходит вокруг. Мир сводил его с ума.

***

Была ночь. Какая-то странная, напоминавшая что-то из далёкого, почти скрывшегося прошлого. Над королевством светила огромная белая холодная луна. В этой луне было что-то, вызывавшее отчуждённые воспоминания. На тёмном ночном небе она светилась так ярко, так недосягаемо и так холодно, как будто была дырой в небе, сквозь которую врывался в страну весь этот безжалостный и манящий свет, и где-то в этом свете Шляпнику виделись какие-то смутные очертания иного мира, с которым, как почему-то казалось ему, он был тесно связан когда-то.

Шляпник шёл по узкой мощёной дорожке и смотрел на эту загадочную жуткую луну. Он слышал, как рядом брела Алиса, и ему захотелось поговорить с ней. Алиса в ту ночь была той самой, живой и тёплой, и он надеялся, что она отвлечёт его от этой страшной лунной притягательности.

– Как… – начал было Шляпник, но почувствовал, что его голос немного охрип, и прочистил горло, – как твои дела?

– Дела? – голос Алисы звучал так, будто бы её никогда в жизни не спрашивали, как у неё дела.

– Да, – подтвердил Шляпник. Он цеплялся за этот простой, бесхитростный вопрос как за спасительную ниточку, – как ты?

– Хорошо, – тихо ответила Алиса. – А ты?

– И я.

Всё это было до того неловко, что оба отвели глаза в сторону: Алиса уставилась на свои ноги, а Шляпник – снова на луну. Они оба знали, что солгали друг другу.

Шляпник ощущал какое-то странное чувство внутри себя. Он должен был поговорить с Алисой, хотя и не хотел говорить о том, о чём думал.

– Помнишь, – наконец заговорил он, – я рассказывал тебе?

– О чём? – будто не понимая, спросила Алиса.

Шляпник удивился, ведь она должна была прекрасно понимать, что он имел в виду. Ведь он уже рассказывал это ей, в один из тех длинных вечеров, когда она сидела в его комнате, молча, строго склонив голову немного набок, как и Шляпник, когда он не вполне понимал, о чём идёт речь. Правда, тогда она была в доспехах и, может, не слушала его.

– Недавно я начал вспоминать, – пояснил он.

– Что вспоминать?

Шляпник окончательно растерялся. Похоже, тогда Алиса, и правда, была невнимательна.

– Что-то, что было, что-то, чего не было. У меня была сестра, Алиса.

– У тебя была сестра Алиса? – изумлённо переспросила Алиса.

– Нет, – Шляпник смутился, – нет! Кажется, её звали Алисия… или Алоизия. Сестру.

Шляпника смущало это: как он мог забыть имя своей сестры? Ведь сестра была. И он её помнил. А имя будто вылетело из головы.

– Она была такая маленькая, и у неё были длинные волосы… как у тебя. Только рыжие. Она была очень милая. Но потом с ней что-то случилось.

– Что?

Это был самый жестокий вопрос, который могла задать Алиса. Он не знал. Но как он мог не знать? Шляпник обратился к луне, получше всмотрелся в свет дыры, щуря глаза: вдруг там есть ответ? Но очертания были слишком смутными.

– Я не помню.

Они снова замолчали. Луна понемногу затягивалась тучами, ночь темнела и чернела. Шляпник смотрел куда-то вдаль, мимо Алисы, будто её и не было рядом. Он думал о том, как же звали всё-таки его сестру и что с ней стало. Почему он помнит её? Где она теперь? Кто он и что случилось с ним после этого? Такие сложные, тяжёлые вопросы убивают человека. Что может быть страшнее осознания того, что ты не помнишь чего-то очень-очень важного? А ещё страшнее, когда ты знаешь, что ты был другим, но ты не помнишь того себя, старого. Каким ты был и что с тобой случилось? Что-то страшное? Что-то плохое?

– Она исчезла куда-то, – Шляпник всё пытался прорваться сквозь стену забытья, которую поставила перед ним память.

– Кто?

– Сестра.

Снова тишина. И мысли снова запутывались, углубляясь, как по спирали, всё круче и круче, спускаясь прямо в бездну перемешавшихся и полузабытых воспоминаний. Шляпник не мог молчать. Ему нельзя было молчать. Ему надо было высказать вслух всё, что приходило на ум, всё, что удерживало его в реальном мире. Надо было, чтобы свет, проникающий сквозь дыру-луну, не поглотил его.

– Я был шляпником.

– Ты и сейчас шляпник!

– Не здесь. Не при дворе.

А где? Шляпник не помнил. Алиса, казалось, что-то отвечала ему, но это было неважно.

– А потом я падал, – продолжал он. – Долго. Куда-то в глубину. А потом пришла ты. Мы пили чай. Ты была похожа на неё.

– На кого? – снова спросила Алиса.

– На сестру.

Шляпник остановился и ещё пристальнее взглянул на луну, сощурив глаза и пытаясь разглядеть там что-то, что явно там было, но не открывалось ему. Он пытался понять, что же напоминала ему эта луна. И вдруг ему в голову врезалось новое воспоминание. Луна в его воображении обрела новые очертания. Тучи вокруг обрамляли яблоко луны как веки, и в середине его Шляпнику привиделось тёмное блестящее пятно.

– У неё были большие глаза, совсем без ресниц, просто глаза… – ошарашенно произнёс он. Его собственный разум побеждал его, воспоминания всё больше охватывали, и чем больше их было, тем запутанней всё становилось, тем тяжелее было Шляпнику справиться со всем этим грузом простой человеческой жизни.

– У сестры?

– Нет. У неё.

– Кто это?

Снова этот жестокий вопрос. Шляпник не знал, не знал! Не помнил! Могла она понять это или нет? Что происходит с ним? Откуда все эти воспоминания? Почему они пришли именно сейчас? Почему он разрушает сам себя? Мир вокруг наполняется всё новыми и новыми обрывками памяти, реальными, как и эта мощёная дорожка, как и замок Белой Королевы, как и эта сумасшедшая луна. Свет воспоминаний, прорывавшийся сквозь дыру луны, сквозь темноту стены, выстроенной памятью, поражал, сокрушал, кружил всё больше и больше. Шляпник впадал в отчаяние. Ему нужно было что-то или кто-то, живой и тёплый, яркий, тот, кого он точно знает и помнит до мельчайших подробностей. Шляпник вскинул голову – этот кто-то стоял рядом с ним, озабоченно заглядывая в его лицо и крепко схватившись за рукав пиджака.

– Пойдём в замок, Шляпник. Пойдём, пожалуйста. Холодно.

Голос Алисы звучал так мягко, так смущённо, что Шляпник вдруг вздрогнул и наконец пришёл в себя. Он наконец увидел и заметил Алису, стоявшую рядом с ним, дрожавшую от холода, ёжившуюся, с растрёпанными ветром волосами и уставшим сонным взглядом.

– Да, да, – засуетился он, подходя к девушке ближе и укутывая её в свой пиджак. – Всё в порядке.

Конечно, это не было правдой. Ничего не было в порядке. Но пока у Шляпника было что-то в реальности, за что он мог уцепиться, он не терял веры в себя.