***
Двадцать второе августа.
— Геля, я не буду праздновать!
Несмотря на то, что календарь оповещал всему миру о том, что вот уже десять часов и двадцать семь минут как наступил её день рождения, Ксюша Князева никакого праздника не ощущала. Напротив, желание в этот день у неё было только одно — убиться, и, пожалуй, как можно скорее. Вот уже больше месяца Герман с ней не общалась. После того сообщения с признанием Лиза так и не ответила… И весь следующий день, когда гости разъезжались, демонстративно не подходила к Ксении, всем своим видом показывая, что говорить им больше не о чем… Что ж. Елизавета, теперь хотя бы всё знает. Только вот существовать совершенно не хочется…
Итак, девушка уже часа полтора лежала, свернувшись калачиком, в кровати, с головой укрывшись обоими одеялами, и только периодически отбрыкивалась от бегающей вокруг неё Гелены. Зарицкая, как любой нормальный человек, видимо пыталась хоть как-то растормошить «виновницу торжества» и попытаться это самое торжество организовать. Тщетно. Режиссёрша отказывалась даже шевелиться.
— Милая, ну, сегодня ведь твой день, твой главный праздник…
Из-под кучи покрывал в очередной раз послышались князевские матерки, сообщающие о том, что праздник совсем не главный, а очень даже какой-то ебучий, на что Геля только привычно усмехнулась. Она давно уже привыкла к особенностям поведения своей девушки, и была уверена, что надо только немножко её дожать. Не может же человек в действительности не праздновать свой день рождения…
— Нормальный праздник. Поэтому, солнце моё, давай-ка мы сейчас с тобой встанем с кроватки, оденемся, умоемся и… — договорить актрисе не дали.
— Не собираюсь я вставать! — Князева, слегка высунувшись из постели, недовольно сверкнула зелёными глазами и тут же закопалась обратно, — Я тебе ещё в начале месяца прямо сообщила, что отмечать ничего не планирую.
— Именно поэтому я не стала ничего организовывать и никого к нам приглашать… — присела на край кровати и осторожно погладила Ксению по торчащим из-под покрывала волосам, — …Но вдвоём-то мы можем отпраздновать. Должна же я поздравить любимую девушку, правда?
— Кривда! — буркнуло одеяло.
— Так что смотри: сейчас мы съездим в одно место, где я подготовила для тебя сюрприз, а вечером в ресторан… Я тебя приглашаю, милая моя…
— Милая, милая! Хуилая! — внезапно сорвалась Князева.
Оттолкнула от себя руку Гелены и, рывком сорвав с себя покрывало, подскочила на ноги. Злобно уставилась на девушку, так отчаянно пытавшуюся заставить её отмечать день рождения. Она не знала, она не понимала, что делать этого Ксюше не хочется абсолютно! Хотя, откуда ей было знать…
— Ксюш… — Геля обиженно подняла глаза на режиссёршу, — Я для тебя стараюсь, а ты вот так со мной. Так что, давай-ка, успокаивайся, приходи в себя, и будем собираться… А то это уже как-то даже не по-человечески.
— Да, да, не по-человечески! Да я вообще, получается, не человек, прикинь!
— Ксюшенька, милая, успокойся… — попыталась приподняться навстречу бушующей Князевой. Но куда там…
Девушка с немыслимой для только что поднявшегося с кровати человека силой нажала ей на плечи, буквально насильно усаживая её обратно. После чего, нервно бурча что-то себе под нос, схватила с прикроватной тумбочки пачку сигарет. Выбить одну, не то, что закурить, удалось не с первого раза — руки Князевой совершенно дрожали. Наконец, достав несчастную сигаретку из уже в конец измятой пачки, прикурила и, жадно затянувшись, подняла глаза на Зарицкую. Та абсолютно огромными глазами взирала на неё.
— Ты на все эти мои махинации с таким же ужасом пялилась, да? — хрипло усмехнулась, выпустив струйку дыма.
— Да… Потому что ты меня уже действительно пугаешь, солнце…
— Хватит! Всё! Никакое я тебе не солнце, не милая и не Ксюшенька!
От князевского крика Гелена инстинктивно вжалась поглубже в постель. Ксения же, сделав ещё пару затяжек, затушила бычок о краешек пепельницы и приземлилась рядом с Зарицкой. Вдохнула-выдохнула пару раз, будто успокаиваясь, и несмело погладила брюнетку по волосам.
— Гель, а вот теперь правда послушай меня… Нам с тобой надо очень серьёзно поговорить.
Геля молчала.
«Что ж, может так даже и лучше… Проще уж точно…»
— Гель… Гель, я… Я действительно не буду праздновать день рождения. Я, конечно, его вообще не буду праздновать, но с тобой не буду особенно, — прикрыла глаза и ещё раз тяжело вздохнула, — Геля, понимаешь, я вообще ничего с тобой не буду праздновать больше…
Брюнетка попыталась что-то сказать. Возможно, выяснить причину или снова произнести все эти правильные умные слова, какие обычно говорят люди, забота и нежность которых уже до чёртиков тебе опостылела. Ксюша не знала. Потому что Ксюша вдруг взглянула на эту до ужаса хорошую, добрую, понимающую девушку и… расплакалась. Позорно разревелась, чего не делала класса с девятого, размазывая слёзы по щекам и тихонько подвывая в кулак. А всё потому, что эта доброта, правильность, нежность и всепрощение больше были ей не нужны… А нужна была лишь одна женщина, которая зацепилась за её чёрную душу в далёком холодном ноябре, да так и не отпустила до сих пор. Женщина, от которой Ксении Сергеевне Князевой, по большому счёту, и надо-то было всего ничего: лишь бы Она по ней скучала…
— Геля, я полюбила другую… — внезапно, сквозь остановившиеся вдруг слёзы и так и не рискнув поднять глаза.
— Что?..
Что-то гулко ударилось об пол. Судя по звуку, это был телефон Зарицкой, но выяснять это девушка не решилась. Она вообще не решалась сейчас смотреть на Гелену.
— Ксюш… — голос актрисы звучал глухо, — Я, конечно, не могу сказать тебе, что я страшно рада, ты сама понимаешь, но… Но такое бывает. Да, бывает! Ну, влюбилась ты в кого-то, и что с того? Творческому человеку всегда надо в кого-то влюбляться. Любишь-то ты меня! А, значит, переживём…
— Не переживём, Геля! — нервно рассмеялась и, наконец, подняла на девушку взгляд. Зарицкая сидела, тормоша в руках край одеяла, и в глазах её читалась страшная потерянность. Глубоко вздохнула и попыталась продолжить как можно мягче, — Я не влюбилась, господи, как ты не понимаешь! Я полюбила! Я люблю её, чёрт возьми, давно, долго и крепко! И как же странно осознавать, что первым человеком, кому я так открыто в этом призналась, стала ты…
— И такое тоже бывает!.. — брюнетка неопределённо хмыкнула, но тут же, будто, взяла себя в руки и «включила» в себе привычную Гелю, которая и поддержит, и поможет, и всё простит, и добрая такая, что удавиться охота… — Ну, значит, ты полюбила. Ничего страшного. Я же тебе не запрещаю! В жизни вообще много удивительных вещей встречается… Ну, будет у тебя вот такая вот платоническая любовь… Ты же творец…
Точно в эту секунду плотину имени Ксении Сергеевны прорвало. Потому что режиссёрша окончательно укрепилась в мысли, что нахрен ей не сдалась это долбанное Гелино всепрощение! Нихера это не круто и нихера Зарицкая не святая, как казалось раньше. Единственное, чего хочется от этой грёбанной заботы — так это блевать…
— Да какой творец, блять, Геля?! Какая платоническая любовь?! Зарицкая, очнись, ты меня слышишь вообще?! Я с ней сплю. Я сплю с ней, слышишь? Я сплю с ней грёбанные девять месяцев, я влюбилась, как кошка, и мне, сука, никогда — ты слышишь, Геля, ни-ког-да — в жизни не было так хорошо! Только я, идиотка последняя, никак не могу ей во всём этом признаться! Потому что боюсь это счастье просрать! Только вот ещё больше всё это просираю… Да чего уж там, просрала уже! Опять же, спасибо мне, дуре, и тебе с твоей меланхоличненькой улыбочкой! Как же я брошу Гелечку! Она же обидится! Ей же будет больно! Только больнее, чем мне сейчас, уже не будет никому!!! Потому что я, дорогая моя Гелечка, уже действительно просрала свою последнюю попытку на счастье… Свою единственную, блять, попытку… И я не знаю, что будет дальше, я не знаю, как я буду дальше жить. Но Ей я врать больше не буду. А поэтому, я прошу тебя, уйди ты уже из моей жизни! Уходи!!!
На последнем крике, полном боли, злобы и отчаяния, «воздушный шарик» сдулся. Минут пятнадцать во всём доме стояла поистине гробовая тишина. Наверное, так и бывает, когда понимаешь, что лишился абсолютно всего, что было в твоей жизни…
— Ксюш… — Зарицкая первой решилась нарушить это страшное молчание.
— Не надо… — глухо прошептала режиссёрша. Собственный голос казался не чужим, нет, но настолько чужеродным, что казалось, что за пару минут она постарела лет на двадцать, — Не говори ничего, пожалуйста… И… Уходи. Правда, я прошу тебя, Гель, уходи сейчас. Иначе я не знаю, какой дряни я ещё тебе наговорю… А что бы там ни было, я не хочу задевать тебя ещё сильнее…
— Ксюш…
— Я… Я, правда… Я серьёзно… Уходи, пожалуйста. Я знаю, тебе есть куда. Нет, я тебя не выгоняю сейчас, просто уйди, пожалуйста, и не возвращайся хотя бы до завтра. Мне очень нужно побыть одной… А завтра вернёшься, я помогу тебе собрать вещи… И, конечно, ты можешь жить здесь, пока не разберешься, как и где ты будешь жить дальше… Я же не совсем тварь. Но как раньше уже не будет… И надолго уже не будет… Прости. Я больше тебя не люблю. А, может, и не любила никогда…
— Ксюш…
— Уходи! — и уронила голову на руки.
Больше Гелена Зарицкая не произнесла ни слова. Она действительно ушла. Встала с кровати, умылась, накидала в сумочку каких-то вещей и молча ушла…
А Ксюша, наконец, оставшись одна, схватила с постели одну из многочисленных подушек и, уткнувшись в неё лицом, взвыла. Хотелось снова свернуться калачиком, и плакать-плакать-плакать-плакать, пока не кончатся слёзы. Пока не кончатся чувства. Пока не кончится вся Ксюша Князева…
В то же мгновение раздался дверной звонок.