XIII. ДМИТРИЙ

В любой ситуации нужно уметь находить плюсы. Потому что иначе ты, в лучшем случае, впадешь в хроническую депрессию, а в худшем — выйдешь в окно.

Собственно, поэтому Дима честно старается сохранять позитив. Да, они оказались в чужой стране, в окружении кучи незнакомых людей, без малейшего плана и без подготовки посреди гребаного Средиземного моря, что значит в окружении голодных и злых монстров — зато их бесплатно везут в бесплатный дом и собираются бесплатно накормить их любимой едой.

Эд так и говорит: «Скажите, кто че любит пожрать, Арсений, запиши и скинь мне». На робкий вопрос Оксаны, из чего вообще можно выбрать, Эд коротко ржет и отмахивается, что абсолютно всё на их вкус, прямиком из лучших ресторанов, а главное, что не за их деньги.

Лично Дима не имеет ничего против, хотя большая часть недо-команды неуверенно переглядывается. Потом Разумовский решительно заявляет, что сам всё оплатит, поэтому, да, заказывать можно всё, что угодно. Очень эффективное решение проблемы, конечно.

Игорь, судя по кислому лицу, свой лимит смирения с подачками от миллиардеров исчерпал еще в Питере, когда ему купили билет и визу. Но спорить он не пытается — просто осторожно просит обычную жареную картошку.

Дима примерно представляет, как это, казалось бы, простое блюдо будет выглядеть приготовленным в «лучшем ресторане», и уже предвкушает реакцию майора на это.

— А можно нескромный вопрос? — обращается Дима к Эду спустя двадцать минут весьма утомительной дороги.

— Жги.

— В доме, куда вы нас пристроили, будет так же тесно, или есть шанс, что мы нормально разместимся?

Эд неожиданно начинает угорать и, кажется, не утыкается лбом в ладони от смеха только потому, что едет за рулем.

— Не боись, — весело говорит он. — Поместитесь, у нас отличная хата.

«У нас», то есть их везут не в гостевой дом, а… Ладно, Дима просто продолжит игнорировать происходящий вокруг пиздец и будет задумчиво смотреть на подсвеченный огнями город и мерцающие в небе звезды.

Романтика, епта.

— Если что, я оплачу нам еще один дом, — вполголоса заверяет Разумовский.

Пару секунд стоит тишина. А потом все дружно начинают ржать, и Дима понимает: это у них нервное. Коллективное помешательство. А они ведь суток не провели все вместе.

…Из микроавтобуса они не выходят, а вываливаются — что ни говори, их путешествие длилось почти двенадцать часов, если считать дорогу от отеля. А некоторые и половину вчерашнего дня провели в пути, так что теперь, даже если их привезли в однокомнатную квартиру, это не пугает: главное наконец-то куда-нибудь лечь и отключиться от мира до завтра.

Но когда с горем пополам они выбираются сами и достают наружу вещи, а потом наконец-то оборачиваются — что ж, даже Разумовский еле слышно присвистывает.

Эд всеобщего замешательства как будто не замечает: он спокойно двигается в сторону главного входа в огромный дом — машину почему-то не блокирует.

— Ну нихера себе, — выдыхает Антон, и они с Арсением понемногу начинают двигаться вслед за Эдом.

Дима более чем согласен с такой оценкой. Не то чтобы он никогда не видел подобных особняков — видел, и даже бывал в них, — и всё-таки увидеть сейчас, когда Эд вроде как вез их к себе домой… неожиданно.

— Ладно, че стоим-то, — ворчит Дима, но сам слышит, что неубедительно, и двигается вслед за ребятами.

Огромный двор подсвечен яркими фонарями, в доме горит свет, поэтому всё достаточно хорошо видно: и каменную дорожку, и белые стены, и берег моря совсем рядом. Этажа всего два, но это компенсируется большой площадью, плюс здание уходит куда-то вниз, и Дима может ручаться, что там есть по меньшей мере гараж размером с их павильон в Главкино.

На пороге Эд прикрикивает своим хриплым басом:

— Малыш, я дома!

— Да уж слышу, — отзывается ему другой голос. И тоже мужской.

Часть гостей, которые еще не отошли от первоначального шока, теперь совсем затихают, ошарашенно наблюдая, как Эдик пересекает прихожую и на пороге одной из комнат сталкивается в недолгом объятии с улыбающимся Егором.

Дима, конечно, знал, что они встречаются, но почему-то даже не подумал, что Егор может быть уже здесь. Не то чтобы он слишком много думал о чужой личной жизни, верно?

— Опа, какие люди, — с непонятной интонацией проговаривает Арсений.

— Здоро́во, — кивает Егор сразу всем и ведет бровью. — Обалдеть, как вас много!

Они, столпившиеся на пороге, неловко переглядываются. Потом мелкий белобрысый пацан, который вечно крутится рядом с Игорем, вполголоса удивляется:

— Это что, Егор Крид?.. — но в тишине его слова звучат неожиданно громко.

Дима с интересом смотрит на Егора, ожидая, как тот привычно смутится и выдаст какую-нибудь глупую ерунду.

Но, еще более неожиданно, Егор хмыкает:

— Только без шуток про Крит — меня вот это чудовище ими задолбало в свое время. — Эд, хохотнув, скрывается в дверном проеме. — Да, как погляжу, я тут не главная знаменитость. — Он явно смотрит на Разумовского, но тут же переводит взгляд на Антона. — И уж точно не единственная. Тох, привет.

Антон отмирает, шагает ближе к нему и протягивает ладонь; они пожимают руки, как давние друзья, и, честно, видеть на лице Егора такое серьезно-заебанное выражение очень странно.

— А ты как тут? — растерянно спрашивает Антон.

— Долго рассказывать — мотаюсь туда-сюда, уже в край заебался, но в целом не жалуюсь.

Он здоровается с Арсением, потом с Димой — сжимает руку чуть ли не до боли, причем как будто не специально — и с Серегой. Все остальные тоже начинают шевелиться, снимают обувь, разбредаются, давая друг другу побольше места.

— Булк, че со жратвой? — Эд высовывается из кухни, судя по зажатому в зубах бутерброду из батона и неровного куска колбасы.

— Будет минут через десять — заказ дохера большой. Они и так быстро, на самом деле.

Егор окидывает взглядом толпу и, очевидно, изо всех сил старается не показывать своего ахуя.

— Ребят, вы пока располагайтесь: на втором этаже семь гостевых, плюс еще куча комнат, если кому не хватит места. Потом подтягивайтесь в гостиную, она вон, за дверью. Поедим и спать, экскурсия и все важные дела завтра.

— Сэнк ю вэри мач, — отзывается мелкий пацан, прибившийся к ним в аэропорту, и первым направляется к лестнице.

Дима же про себя не перестает удивляться и спрашивать у вселенной: какого черта? Чтоб Егор — да вот так уверенно раскомандовался? Чтоб Егор — да не показывал своих эмоций? Может, это на самом деле какой-то другой Егор?

Но ему, откровенно говоря, не до теорий заговора. Теперь, когда душ, еда и кровать оказались так близко, он в полной мере понимает, насколько сильно устал, так что тянет Матвиенко с собой в первую попавшуюся комнату с двумя кроватями.

— Ты че? — притворно возмущается тот. — Я, может, не с тобой хотел.

— Ага, а с кем? — фыркает Дима, выразительно глядя на него. Когда дверь за ними прикрывается, он уточняет вполголоса: — К нашим женатикам не подселишься, а все остальные пока особого доверия не вызывают. К кому тут идти — к питерским ментам? К вояке, который за всю дорогу сказал три слова? Или к мелкому этому? Он вообще левый какой-то.

— А че ты мне одних мужиков предлагаешь?

Есть у Сереги эта интонация — он пользуется ею примерно девяносто процентов времени, — когда нихера не понятно, шутит он или нет. Дима вот не шутит, поэтому, приземляясь на кровать, рассуждает на полном серьезе:

— Оксана замужем, и она нам как сестра, так что не вариант. Рыжая отгрызет тебе лицо, поверь, я о ней наслышан, а к блондинке вообще на лишний метр не приближайся, потому что Разумовскому достаточно чихнуть, и у нас всех будут такие проблемы, что до конца жизни не отмоешься.

Сережа хмыкает, принимаясь разбирать сумку.

— Она и сама справится, по-моему… Да иди ты, Поз, я же в шутку. У меня вообще Аня есть.

Это Дима никак не комментирует, и даже удерживается и не закатывает глаза, а молча идет в душ, раз Сережа занялся вещами.

Не через десять, а через все двадцать минут они спускаются в обозначенную гостиную — удивительно уютную и не вычурную. Да и всё в доме каким-то удивительным образом сохраняет это ощущение уюта. Обычно особняки, которые отхватывают себе миллиардеры, лишены всякой жизни: в них сплошная роскошь, существующая лишь для удовлетворения собственного эго и для выебонов.

Но дом Эда… или, наверное, Егора… или их общий… Короче, этот дом похож на любой другой, с кучей мелких вещей на полках, неидеальным порядком, с парой десятков чуть пожухлых растений по углам и забытым за диваном носком.

Удивительно нормальный дом, словом.

В гостиной, помимо хозяев, оказываются только Оксана да Игорь с напарником. Сидят не за обеденным столом — тот, заставленный полными тарелками, сдвинут к стене, — а вокруг журнального. Оксана и Егор держат свои тарелки на коленях, Эд и Игорь с пацаном нависают над низким столиком.

— О, мужики, вы вовремя, — невнятно говорит Эд, не пытаясь сначала проглотить то, что жевал.

Егор качает головой, но никак это не комментирует — должно быть, уже привык. Вместо этого он поясняет сам:

— Да, привезли пару минут назад. Я не знаю, что вы заказывали, так что берите вон там свои тарелки и приземляйтесь.

Дима выбирает среди четырех одинаковых мясных стейков тот, что поближе, и плетется к дивану. Он бы с удовольствием разместился в сторонке, на кресле, но есть ощущение, что в их компании найдутся те, кому намного нужнее держать дистанцию от других.

Едят молча. Даже Эдик, что примечательно, не пытается говорить с набитым ртом и с аппетитом уминает что-то рыбное. Егор, успевший создать впечатление стереотипного радушного хозяина, не задает глупые вопросы о перелете — спасибо ему за это.

Впрочем, тишина длится недолго.

Шум слышится издалека, и когда приоткрытая дверь распахивается под аккомпанемент двух взбудораженных голосов, Дима уже точно знает, кто пришел.

— …просто невероятные! Эдуард, это же ваш дом? — уточняет Сережа, сверкая глазами. За ним маячит его помощница, а еще дальше — неизвестный мелкий.

Эд давится рыбой и громко откашливается. Дима с искренним удовольствием наблюдает, как выражение лица Сережи гаснет, сменяясь плохо скрываемым разочарованием.

— Я Эд, — хрипит Эд и зачем-то добавляет: — С вашего позволения. А дом Булкин, вы шо.

— Вообще-то наш, — исправляет Егор, бросая на него укоризненный взгляд. В этот момент в гостиную заходят Арсений с Антоном, Олег и Юля. — Ребят, берите вон там свои порции и присоединяйтесь! Так вот, дом наш общий, я бы тут никогда не жил, если бы не Эд.

— Да, мне надо было съеба… уехать, короче. Поближе к исторической родине.

— А я как раз копил на виллу, — подхватывает Егор. — Но в итоге продал кое-что из своего, Эд тоже, и в сумме получилось вполне прилично. Вот и купили.

— Абсолютно нерациональное вложение средств, — ворчит Эд, за что его с улыбкой тыкают в плечо, но он тут же резко поворачивает голову и в отместку за плечо кусает.

Наблюдать за ними занимательно, но один вопрос не дает Диме покоя. Впрочем, озвучивает его примостившийся рядом Арсений:

— Слушайте, вы не примите в штыки, просто… Дико непривычно, что вы вот так спокойно, ну…

Он многозначительно (совсем бессмысленно, на самом деле) взмахивает рукой. Стоило бы пошутить, что они сами несильно отличаются, но момент не тот, так что Дима с интересом ждет ответа.

А в ответ Егор проговаривает всё так же спокойно, но с отчетливо слышимыми стальными нотами:

— Мы у себя дома, а вы у нас в гостях — какие могут быть вопросы? А если кого-то что-то не устраивает, — он быстро окидывает взглядом сидящих напротив них мужчин, — входная дверь открыта. Еда на вынос — я не злой.

К удивлению Димы, Олег уверенно мотает головой, а Игорь улыбается.

— Да вы чего, никаких проблем вообще.

Пару секунд стоит тишина, а потом Разумовский подает голос с оккупированного кресла:

— Так вот, Эд, Егор, я хотел сказать, что дом великолепный! Здесь уже был такой ремонт, или вы сами делали?

Разговор понемногу оживает. Хозяева дома наперебой рассказывают байки про этот самый дом, шарящие за архитектуру то и дело поддакивают что-то насчет стилей, остальные больше задают вопросы юридического и финансового плана.

И в целом ничто не предвещает проблем. Дима даже начинает верить, что все они действительно подружатся. Вот прям как на первом курсе универа, когда в первые две недели вы смотрите друг на друга дикими зверями, а к сессии становитесь дружной семьей.

Но они давно не первокурсники, а задача у них посерьезнее, чем сдать экзамены. И об этом приходится вспомнить, когда, в ответ на оброненное Эдом «отдельная оружейная для небесной бронзы — там столько железа, закачаетесь» напарник Игоря тихонько спрашивает:

— Что за небесная бронза?

Разговор и стук вилок по тарелкам стихают в один миг. Игорь прикрывает глаза и опускает голову, потирая лоб ладонью, Разумовский шумно выдыхает, остальные напряженно переглядываются. Лично Дима во все глаза смотрит на парня — неожиданно вспоминая, что того тоже зовут Димой.

— Металл, из которого делают оружие полубогов, — поясняет он, внимательно следя за реакцией.

Но Дима-два не выглядит ни впечатленным, ни сбитым с толку. Он кивает без каких-либо эмоций, как будто в ответ на данную инструкцию, и, явно смущенный, что оказался в центре внимания, пытается спрятаться за пустой тарелкой.

— Ты смертный, что ли? — резко спрашивает Эд, тоже наблюдая.

Парень открывает рот, чтобы что-то сказать, но вместо него хмуро отвечает Игорь:

— Да. Но это не будет проблемой, я за него ручаюсь.

Со стороны окна слышится многозначительный смешок, и Игорь тут же вскидывается:

— Ты-то, блять, чего вообще, а?! Сиди там молчи!

Между тем Дима-два глупо розовеет, а Эд медленно опускает вилку. Та угрожающе стукается о тарелку.

— Та-а-ак, — тянет Эд, прикрыв глаза и сжав кулаки. Потом смотрит на Игоря и проникновенно спрашивает: — Ты ебанулся?

— Только не надо из-за меня ругаться! — неожиданно твердо говорит Димка и выпрямляется. — Да, я, если честно, всё ещё не до конца понимаю, что происходит, но это не значит, что…

— В смысле?! — вскрикивает Эд, едва ли не подпрыгивая, а Егор даже не пытается его остановить — сам сидит, хмуро глядя в стол. — Он еще и не знает ничего? Вы че… — Эд окидывает взглядом сразу всех. — Вы с ума посходили все? Кто еще здесь смертный и не шарит, признавайтесь, блять, пока не поздно!

— Я смертная, но я всё знаю, — заявляет Оксана. — И не надо кричать, пожалуйста!

— Я тоже смертная и тоже всё знаю, — добавляет помощница Разумовского, хотя тот вцепился ей в плечо, явно намекая молчать. — И много чем могу помочь, между прочим.

— Да-да, — поддакивает Оксана.

Юля тоже начинает что-то говорить, одновременно с ней подрываются Арсений и Разумовский. Лично у Димы нет слов, и он полностью солидарен с Эдом, который бухается обратно на диван и откидывается на спинку, прижав обе ладони к лицу.

— Хуйня какая, — шепотом выдыхает сидящий напротив Серега, меланхолично дотягиваясь вилкой до остатков мясной нарезки.

Больше всего вопросов у Димы вызывает — ну, Дима, который мент. Потому что он, похоже, единственный из всех, кто абсолютно не в курсе происходящего. Что ж, ему предстоит познавательная поездка.

С другой стороны, не будь здесь этого Димы, все они паниковали бы из-за того, что ничего не знают и не понимают. Но на его фоне начинает казаться, что у них не так уж и мало информации.

А еще напрягает этот… как его зовут-то?.. Дима косится в сторону окна, где прямо на широком подоконнике расположился до сих пор малознакомый персонаж. Он не торопится есть — на его тарелке всё ещё половина порции, и он с интересом наблюдает и прислушивается к происходящему за столом.

Что ж, это одно из тех дел, которое остается на завтра. Потому что сейчас Дима не в состоянии думать.

Он поворачивается к Антону, ждет, пока тот глянет на него, и вполголоса, чтобы не перебивать орущих над ними людей, спрашивает:

— Во сколько завтра встречаемся?

— Давай часов в десять? Всем надо выспаться и оклематься немного.

Егор наклоняется к ним через стол и, также вполголоса, предлагает:

— Может в одиннадцать тогда? Просто это последний день, когда мы сможем отдохнуть, потом надо будет уже выдвигаться.

Дима согласно угукает и поднимается. Думает, стоит ли желать всем спокойной ночи, но есть подозрение, что его попросту не услышат. Тем не менее, он сталкивается взглядом с пацаном, сидящим на подоконнике: тот смотрит на него с прищуром и салютует вилкой. Дима кивает в ответ и без зазрения совести уходит спать первым.

Правда, уже в комнате сон как рукой снимает. Организм всё ещё требует прямо сейчас лечь и отрубиться, но мозг работает в полную силу, а сердце колотится от тревоги и недоброго предчувствия.

— Да блять, — шепотом ругается Дима, достает из бокового кармана сумки сигареты и выходит на балкон. Тот совмещен с балконом соседней комнаты, но ее обитатели, кем бы ни были, всё ещё внизу.

Дима поджигает сигарету, облокачивается на кованные перила, затягивается, выдыхает.

Фокусирует взгляд и понимает, что перед ним — море.

Сразу становится спокойнее.

Это плохо объяснимый феномен человеческой психики: способность расслабляться и терять все мысли, когда видишь перед собой пейзаж, и не важно, природный или городской, безмолвие там или суета.

Дима ухмыляется этой мысли и затягивается еще раз.

— Хорошо дома, правда? — раздается справа от него негромкий голос.

И почему-то Дима даже не дергается — как будто за секунду до того, как услышал, он почувствовал появление кого-то рядом. Так что он спокойно поворачивает голову.

Гермеса он видел несколько раз в своей жизни, а разговаривает с ним достаточно часто, чтобы сейчас только хмыкнуть:

— Это не мой дом. Родина — может быть. Но не дом.

Он говорит медленно, потому что против воли рассматривает отца — в неярком свете уличной иллюминации черты лица достаточно хорошо видны. Гермес любит менять внешность, но перед ним отчего-то всегда предстает плюс-минус одинаковым: темноволосым, кареглазым, невысоким. Хочется верить, что это его истинная внешность — человеческая, по крайней мере.

Хочется верить, что Дима похож на своего отца.

Гермес ничего не отвечает на его реплику. Вместо этого он кивает на сигарету в его руке.

— Ты, кажется, бросил?

Ну надо же, отец так к нему внимателен…

— Бросил. — Дима пожимает плечами, отворачивается и снова затягивается. На выдохе добавляет: — Иногда без них сложно.

— Угостишь?

Дима молча протягивает ему зажигалку и открытую пачку. И отстраненно замечает, что тревоги окончательно ушли — может быть, ненадолго, может быть, они вернутся, как только он останется один в комнате.

Но сейчас ему так спокойно, как не было даже при виде моря.

— Команда ваша, я вижу, никак не подружится, — как бы между делом размышляет Гермес.

Дима прислушивается, но в доме отличная звукоизоляция — или ребята сбавили тона и снова разговаривают без ругани. А может, просто расходятся по комнатам.

— Мы и суток вместе не провели, — отвечает Дима без сарказма, вспоминает свои недавние рассуждения и невольно улыбается. — Нормально всё будет, я думаю. Друзьями, может, и не станем, но коллегами — обязаны.

— Времени у вас мало, Дим, — говорит отец с сочувствием. — Выдвигайтесь как можно скорее, пока не поздно.

Дима хмурится.

И неожиданно его осеняет догадка.

— Это ты отправил то послание? — Он снова смотрит на Гермеса. — Зимой, перед новым годом?

Отец качает головой, и Дима сразу понимает, что оказался неправ, потому что, какой бы ни была репутация Гермеса, тот еще ни разу не обманул его.

— Нет, но это неважно. Я сейчас тебе говорю: отправляйтесь прямо завтра. Поговори с Эдом — он успел много узнать даже за этот день.

Дима, в целом, не удивлен, что с момента, когда Арсений вчера днем скинул Эду текст пророчества, тот успел что-то нарыть.

Да, точно, пророчество…

— В чем вообще смысл этого поиска? — спрашивает Дима без особой надежды. Но вдруг отец даст хоть какую-то подсказку. — Мы до сих пор, как слепые котята, знаем только о том, что уже под ногами. А в чем цель?

Гермес долго не отвечает, нарочито медленно выдыхая дым. Потом тушит прямо о перила недокуренную сигарету и проговаривает, не глядя на Диму:

— Знаешь, сынок, как говорят: путешествие важнее места назначения… Не буду лгать, что в вашем случае это так. Но пока можете верить в это, если вам нужно во что-то верить.

Это совсем не ответ, и всё-таки иррационально успокаивает. Дима тушит окурок, шумно вздыхает. Он чувствует, что разговор окончен, а значит отец может исчезнуть в любую минуту, но ни спросить, ни сказать попросту нечего.

Это, кажется, самая главная беда того, чтобы быть полубогом. Не монстры и не опасности, не тот факт, что твой родитель не может быть рядом с тобой.

А то, что тебе не о чем с ним разговаривать. И это никогда не изменится.

Разве что в те недолгие периоды, когда ты выполняешь его поручение или просишь о помощи. Но и тогда — разве ж это разговор?

Дима, против воли испугавшись долгого молчания, выпаливает:

— Мы выживем вообще?

Гермес неожиданно смеется, хоть и невесело.

— Я не Оракул и не Мойра — не у меня тебе об этом спрашивать. Но если хочешь знать мое мнение, — он поворачивается спиной к морю и опирается на перила локтями, — всё у вас получится. То, что вы все взрослые, это не проблема, а преимущество — хотя и такое, какое надо уметь использовать. Но у вас в команде достаточно подготовленных ребят. Если сможете договориться, поиск будет успешным и даже легким.

Дима нервно хмыкает. Легким, ну как же. Вот уже чего точно не стоит ожидать.

— Дим, — зовет Гермес, и Дима заставляет себя снова посмотреть на него. — Пятнадцатое июля.

Завороженный тем, как похожи глаза Гермеса на его собственные, Дима не сразу осознает сказанное. А после хмурится.

— Что?..

— У вас десять дней, — продолжает отец серьезно, и по спине Димы пробегает холодок. — Потом начнется новый виток. И он будет последним, так что его ни в коем случае нельзя допустить.

— Какой виток? Ты о чем вообще?..

— Всё, я ничего тебе не говорил.

Гермес отводит взгляд, запрокидывает голову и смотрит на звезды так, словно впервые за три тысячи лет его существования там что-то изменилось.

Пятнадцатое июля.

Дата сама собой выжигается в подсознании.

Десять дней.

Десять, мать его, дней, чтобы, по меньшей мере, найти три артефакта, а еще куча других строчек, и… Что б вас!..

— Как мама? — неожиданно спрашивает Гермес, и паника уходит так же быстро, как нахлынула.

Дима чуть улыбается, как всегда, думая о своей семье.

— Здорова, счастлива. Всё у нее хорошо, правда.

— Хорошо.

Хочется спросить и еще об одном. Но это та самая тема, которую страшно поднимать, потому что кажется: заговоришь, и оно станет реальным. Поэтому Дима прикусывает губу и молчит.

Молчит, не зная, что сказать или о чем спросить — ведь отец впервые в жизни пришел к нему вот так, почти без цели, просто побыть рядом и поддержать.

Молчит, уже зная, что впоследствии будет ругать себя за то, что не воспользовался шансом.

— Ладно, сын. Я должен идти. Ну, знаешь, доставлять послания и всё такое.

Гермес выпрямляется, Дима тоже. Они смотрят друг на друга, а потом Гермес кладет ладонь на его плечо и крепко сжимает. И от этого ощущения хочется по-детски разреветься.

Темур стал ему папой с ранних лет, и у Димы никогда не было ощущения, что чего-то не хватает. Но, как бы он ни пытался настроить себя на мысль, что тот, кого нет рядом, не считается родным… он ведь всегда понимал, что где-то на Олимпе живет его отец. Который действительно, не по выдуманным причинам, не может жить с ним.

Не имеет права, на самом-то деле, даже общаться — и всё-таки общается. Дает понять, что Дима хоть немного важен. Приходит вот, помогает.

Отец. Надо же. У него правда есть родной отец.

На этой мысли Диму накрывает диким желанием прямо сейчас позвонить Савине, а потом попросить ее принести трубку Тео, и останавливает только понимание, что дети давно спят.

Он никогда не оставит их одних, никогда не позволит узнать, что это такое — понимать, что отец не с тобой из-за каких-то высших целей.

— Спасибо, — выдыхает Дима и, решившись, накрывает ладонью запястье Гермеса. Его кожа прохладная, мягкая и как будто ненастоящая. Кажется, сдави чуть сильнее, и рука рассыплется золотыми искрами.

— И бросай курить, Дим, — журит Гермес, прищуриваясь. — Переходи на чай с ромашкой, пора бы уже.

Дима тихо смеется, еще секунду позволяет себе постоять так, а потом нехотя опускает руку и прикрывает глаза. Лицо обдает теплым ветром, и когда он снова смотрит перед собой, на балконе больше никого нет.

Но чувство спокойствия и уверенности остается с ним, так что Дима возвращается в комнату, ложится и мгновенно засыпает до самого утра. Пачка сигарет так и остается лежать на перилах.