– Видишь того парня у входа? Ровно через два часа он разбудит тебя и проводит к пристани. Я приду чуть позже.

– Куда ты?

– Собираюсь украсть лодку.

Эдвард легонько коснулся плеча Стида, улыбнувшись ему с отчаянной влюбленностью, которую прежде приходилось с таким старанием скрывать.

– Поспи хоть немного. Встретимся на пляже.

Оставив Стида отдыхать, он юркой тенью скользнул между рядами кроватей и выбежал вон. Все оказалось проще, чем он рассчитывал. Прежняя слава сослужила службу и теперь, когда он уже не мог похвастаться густой бородой. Впечатлительный паренек, охранявший корпус, согласился помочь, поверив наспех придуманной истории о кознях заклятого недруга. Путь мимо всех караульных был за пару часов досконально изучен. Стиду и его провожатому ничего не грозило. Даже лодку Эд уже присмотрел, оставалось лишь дождаться, когда ее хозяин уберется с берега, и увести это бесценное средство для побега у него из-под носа.

Пробираясь к воде едва заметной тропой среди почти непролазных зарослей, Эд пытался хоть немного усмирить окрыленную душу, что заставляла его отвлекаться на сладкие мечтания вместо того, чтобы сосредоточиться на деле. Он не мог до конца осознать, что Стид принял его чувства и ответил на них, пусть несмело и тихо, но ответил… пригубил ту щемящую нежность, что текла в его венах… согласился разделить с ним мечты об иной жизни, в которой будет чуть больше тепла…

Темное прошлое хлестало по плечам, точно жесткие пальмовые листья, корни цеплялись за щиколотки, но Эдвард был слишком счастлив, вновь и вновь проживая те мгновения, когда целовал Стида, касался шелковистой кожи его щек, держал его руку в своей…

И теперь лишь пара часов разделяли его с возможностью вновь прижать к себе любимого…

Оказавшись на берегу у небольшой деревушки, он пытливо вгляделся в кромку леса. Кажется, рыбаки уже возвратились домой. Одна из двух вытащенных на песок лодок выглядела достаточно крепко сколоченной, и Эд подобрался к ней, точно настороженный ягуар.

Нужно было спешить. Стид скоро должен был покинуть казармы.

Эд выбрался из зарослей и быстрым шагом двинулся к кособокой пристани, у которой покачивалась украденная им лодка. Мешок с одеждой был единственным, что он взял с собой. Еда и вода беглецам не требовались: утолить голод они смогут уже на «Возмездии».

– Стид?

Он ожидал, что различит в сумерках знакомый силуэт… говорил себе, что стоит сначала отплыть на достаточное расстояние, прежде чем обняться со спасенным любимым, но берег встретил его совершенным безлюдьем.

Быть может, Стид замешкался, не сразу проснувшись после наполненного событиями дня? Или задержался, опасливо выжидая, прежде чем караул пройдет мимо корпуса? Эдвард хотел было отправиться его искать, но вспомнил, что к воде ведут сразу несколько троп, и, если они со Стидом разминутся, план окажется под угрозой.

Он не мог так рисковать. Стида нужно было дождаться здесь, на пристани.

Но ночь текла, струилась сквозь пальцы… Темные, едва различимые громады облаков становились все более отчетливыми. Послушный своей привычке, бриз уже менял направление… Эд ждал, замерев посреди этой мирской круговерти, с нарастающей тревогой предчувствуя неладное.

В непрестанно шуршащих, перешептывающихся джунглях было спокойно. Со стороны казарм не доносилось ни звука. Стид должен был выйти на берег уже давно, но…

Осознав, что он попросту мог передумать, Эд почувствовал внезапную слабость, настолько беспощадную, что вынужден был опуститься на скрипучие доски пристани.

Что если… Стид не готов был к побегу? Ведь Эд надавил на него, смутил, сбил с мыслей своим поцелуем… Что если он хотел бежать, но… не хотел соглашаться со всем остальным? Эд представил все так, что для Стида спасение становилось возможным лишь в случае согласия быть с ним… Что если Эд действительно не был ему нужен?

Отрекшийся от всего, что делало его столь неотразимым в глазах людей… ставший излишне податливым, мягким и… жалким? Жалким в своей навязчивой влюбленности в того, кому не годился в подметки?

Теперь он больше не смотрел в сторону леса. С каждой минутой… а позже и часом… становилось все более очевидно, что Стид не придет.

Почему же он продолжал ждать? Чтобы испить эту чашу до дна, убедиться, что ему не место в планах того, кого он так безнадежно любит? Или, может быть, чтобы набредшие на него британцы отправили-таки его на казнь, и он в последний раз увидел Стида, прежде чем закончить свою беспутную жизнь?

Когда первые лучи невинного в своей неизбежности рассвета коснулись его лица, Эдвард поднялся и принялся отвязывать лодку. Закинув тяжелый мешок со старой одеждой, он забрался в нее и взялся за весла.

Пора было убираться отсюда.

«Возмездие» стояло на якоре в паре морских миль от берега, терпеливо дожидаясь своих со-капитанов. Едва ощутимый ветер почти не тревожил паруса. С палубы слышался какой-то шум, но Эдвард не мог разобрать, что там происходит.

Он не слышал и не ощущал ничего, кроме слабого сопротивления волн движениям весел. С каждым взмахом, каждым всплеском воды он отдалялся от момента, когда был счастлив…

Забравшись на борт, он внезапно стал свидетелем мятежа, что был в самом разгаре. Команда Стида готовилась выбросить за борт связанного по рукам и ногам Хэндса. Еще мгновение, и Иззи попрощался бы с жизнью, но Эдварда нисколько не взволновала такая перспектива. Возможно, для многих из них это было не так уж и плохо…

Пираты, отребье…

Зачем они влачили свое жалкое существование, цеплялись за что-то вместо того, чтобы осознать бесполезность всех этих усилий? Должно быть, в основе такого упрямства лежала привычка… Та, что превращала жизнь в однообразное вращение кабестана.

Для Эда это вращение продолжалось лишь благодаря присутствию неизменного первого помощника…

– Иззи, – проговорил он так тихо, что, казалось, даже шум почти незаметных волн мог заглушить эти звуки, но люди Боннета все, как один, обернулись. – Я буду у себя, зайди ко мне чуть позже.

Нетвердым шагом двинувшись к полуюту, он даже не глянул на матросов, зная, что мятеж погашен, точно пламя под проливным дождем.

Капитанская каюта встретила его темнотой и прохладой. В ее полумраке замерли вещи, которых еще недавно касалась рука Стида… На столе лежало перо, которым они вместе подписали Акт Милосердия, у окна стояла подзорная труба, через подлокотник дивана был переброшен халат…

Не осознавая, что чувствует, Эдвард прошелся по каюте, провел ладонью по лакированным спинкам стульев, тронул тяжелую ткань портьер и замер у книжного шкафа. Все эти корешки с вычурными надписями, тисненными золотом и серебром, готовы были рассказывать сотни историй, заставляя слушателей восхищенно замирать, на миг становясь призраками в колеблющихся отсветах пламени фонаря… Но прочесть их мог только Стид.

Лишь он придавал всему смысл.

Все, что произошло с Эдвардом здесь, на этом крошечном судне… чудесное спасение, воплощение безумных идей, увлекательное изучение нового, раскрытие темных тайн прошлого, прощание и возвращение… было возможно лишь с ним.

В два быстрых шага оказавшись у дивана, Эдвард схватил халат джентльмена-пирата, сгреб в охапку, нещадно измяв, и прижал к лицу, чтобы заглушить рвущийся наружу стон отчаяния.

Желание быть как можно ближе к Стиду никуда не исчезло. Даже не сам разрыв с ним… расстояние, не позволяющее видеть его, прикасаться к нему, причиняло страдания, тяжелее которых Эд не испытывал прежде.

С трудом понимая, что делает, двигаясь, словно в густом, непроглядном тумане, он сбросил с себя всю казенную одежду и облачился в тот самый халат, а потом долго сидел на краю ложа джентльмена-пирата, жадно вдыхая нежный, едва уловимый запах его золотистых волос, идущий от расписанной райскими птицами ткани.

В какой-то момент, повинуясь странному порыву, он принялся разбирать постель, доставать мягкие одеяла и тяжелые, щедро набитые пухом подушки, а потом собрал все это в охапку и перенес в нишу, где принялся сооружать некое подобие гнезда. Так он делал в далеком детстве, зарываясь в обрезки тканей, что приносила домой мать, чтобы шить для кичливых слуг из господского дома.

Слабость пытала его, но он не смел ложиться в постель Стида… непризнанный, не допущенный, отвергнутый им… и потому попытался создать себе новое ложе, взяв все, что напоминало о Стиде, кутаясь в него, прижимая его к себе…

Иззи был у него раз или два. Прекрасно все понимая и испытывая отвращение ко тому, что Эд делает, терзаясь душевными муками, он все-таки не отказал ни в том, чтобы передать пару бессмысленных приказов, ни в том, чтобы вызвать в каюту Люциуса.

Эдвард пытался держаться. Пытался найти положение, при котором раненное сердце могло бы сделать хоть один удар без боли, но все было тщетно.

– Я сочинил несколько строк и хотел бы, чтобы ты записал их для меня, – он медленно, словно бы устало перевел взгляд на Люциуса, забравшегося в импровизированный форт из подушек и одеял и усевшегося как можно дальше от него. Будто он был способен причинить мальчишке вред… В действительности же он едва ли смог бы сейчас подняться на ноги и не упасть в приступе сильного головокружения.

– Хорошо, я готов.

Эд вздохнул, собираясь с мыслями. Когда-то давно, задолго до знакомства со Стидом, он имел обыкновение развлекаться, держа в плену на «Мести королевы Анны» тех несчастных, кто хоть сколько-нибудь смыслил в искусствах. Дрожащие от страха музыканты играли ему на клавесине, одном из его любимых трофеев, бледные безо всякого грима актеры давали представления, а поэты срывающимися голосами декламировали стихи… Он быстро понял, что может не только сохранять все это в памяти, но и менять, создавая что-то свое…

Кануть в черную бездну

Не дает тонкий волос.

Я держусь, понимая

Неизбежность исхода.

До костей плоть истерлась,

Но не смею я сдаться.

Пусть и тщетны усилья,

Все цепляюсь, цепляюсь…

Мальчишка тихо скрипел пером, в то время как по его лицу катились едва различимые в сумраке слезы. Должно быть, в этих словах было слишком много соли, и она оставляла след даже на чужих щеках…

– Тебе все это отвратительно?

– Ох, я испытываю совсем не… отвращение. – Люциус через силу разгладил сведенные на переносице брови. – Я хотел бы знать, о чем эта песня… Что заставляет вас висеть на волоске?

– Эти строки не обо мне. Они о вымышленном герое…

– О том, что ему плохо?..

У Эда уже не осталось сил противиться, и он, позволив влаге сорваться со слипшихся ресниц, потерянно прошептал искривившимися губами:

– Пожалуй…

– Может быть, ему стоит отпустить эту нить?

В тоне Люциуса не было пренебрежения, даже непонимания… только спокойная, светлая нежность. Столь знакомая, столь напоминающая…

– Хочешь сказать, ему следует сдаться и умереть?

– Может, это не будет смертью… Может, жизнь просто начнется заново?