Разожми, друг мой, пальцы.

Сдайся, хватку ослабив.

Пусть былое исчезнет,

Впредь чело не туманит.

Если жил ты, то было

Лишь души увяданье.

Встретив черный лик Смерти,

Ты смиришься с потерей.

Его хриплый голос, сопровождаемый лишь простым перебором струн лютни Француза, рассекал тишину, что царила на палубе, и вся команда, удивленно замерев, внимала ему. Для Эда в этот миг не существовало ни слушателей, ни самого «Возмездия». Его душа покачивалась на призрачных волнах тоски и сожалений, неспособная подняться над этой стихией, насквозь пронзаемая солнечными лучами…

Когда он закончил, матросы принялись аплодировать ему. Сначала неуверенно, должно быть, не слишком хорошо понимая, как с их капитаном могла произойти подобная разительная перемена, но потом все более отчетливо и рьяно. Не хлопал только Иззи, замерший у пушек с видом человека, на глазах которого уходит под воду самый роскошный из когда-либо построенных фрегатов.

– Это действительно потрясающе, Эдвард, – со смущением произнес здоровяк из команды Боннета по прозвищу Крошка Фини.

– Очень… проникновенно, – присоединился к нему Черный Пит, чей суровый облик делал произнесенные слова еще более весомыми.

– Его имя – Черная Борода! Или, как минимум, капитан! – тут же послышался сиплый крик. Матросам не понадобилось оборачиваться, чтобы понять, кто его исторг.

Но Эд поднялся со своего места и, наспех запахнув халат, надетый на голое тело, сделал несколько шагов навстречу Иззи, пытаясь урезонить своего первого помощника со всем терпением, что у него имелось.

– Иззи, постой. Отныне я действительно хотел бы, чтобы меня называли Эдвардом…

Сколь бы ни было мучительно произошедшее на Барбадосе, теперь он четко осознавал, что не может вновь стать прежним. Тот человек, что целовал любимого в нежных объятиях заката, так и не стал счастливым, но все-таки чуть лучше понял, кто он на самом деле…

Едва ли от Хэндса стоило ждать подобного понимания, однако для Эдварда ценна была сама попытка. Он помнил, что именно умение Стида быть ближе к своим людям сделало команду джентльмена-пирата такой сплоченной…

– Спасибо вам, ребята. Довольно трудно обнажать душу при всех… Но, если кто-то захочет сделать то же самое и выразить себя в творчестве, Люциус с радостью поможет.

Говоря это, он тепло, хоть и немного печально, улыбался. Ему действительно казалось, что стоит приложить усилия, чтобы сохранить нечто едва уловимое, нечто особенное, что отличало команду «Возмездия» от прочих. Может быть, именно это поможет его истерзанной душе оторвать крылья от просоленных волн и взмыть вверх?..

В ответ сидящие вокруг него матросы мгновенно оживились, принялись наперебой рассказывать о том, что умеют. И, как ни странно, у каждого нашлось чем похвалиться.

– Сколько же у нас талантов! – просиял Эд, с болезненной остротой радуясь тому, что его несмелые шаги в этом направлении не встречают сопротивления. – Даже странно, что мы занимаемся пиратством! Может быть, нам стоит устроить нечто вроде представления?

И хотя прежде он не делал ничего подобного, Эдвард понял, что попал в точку. Люди Боннета, казалось, только и ждали, что им позволят раскрыться еще ярче, а его собственные подчиненные, Айван и Клык, не привыкшие к подобным вольностям, смотрели на них с явной завистью.

Что ж, возможно, им тоже стоит попытаться найти в себе что-то новое.

Еще раз всех поблагодарив, Эдвард шагнул в тень и скрылся за дверью полуюта. Он уловил движение, которое сделал в его сторону пышущий недовольством Иззи, но посчитал, что тому нужно дать время остыть. Если же он сам не справится со своим разочарованием, Эд попытается его уговорить, не используя давление, как делал прежде. Ведь даже в этой затянутой в черную кожу груди бьется живое и, должно быть, ранимое сердце…

Эдвард чувствовал, что его сил едва хватило на этот краткий миг общения и веры в лучшее. Вернувшись в каюту, он сразу сник и в слабости оперся о стену, но, к счастью, этого никто уже не видел.

Стараясь не давать себе возможности провалиться во тьму, Эд принялся собирать разбросанные вещи: бутылки, что остались от его попыток забыться в алкогольном дурмане, смятую одежду Стида, которую он надевал, пытаясь вернуть себе ощущение, что любимый рядом… постельное белье из полуразобранного форта и прочее.

Стоило ему отвернуться от входа в каюту и на пару мгновений задуматься, как в нише с книгами обнаружился настороженно застывший Хэндс. Эдвард и забыл, насколько тихим может быть его помощник, когда того захочет…

– Не могу поверить, что я так жил все это время, – проговорил Эд, кладя очередную бутылку в прихваченную с палубы плетенную корзину. – А ты, Иззи?

Ответом ему было напряженное молчание. Но Эдвард не сдавался.

– Иззи?

– Буду говорить прямо, – наконец, произнес Хэндс, зачем-то сжимая в руках одну из богато украшенных книг Боннета.

– Прекрасно. Мы делимся любыми мыслями на этом корабле, – с обезоруживающей мягкостью отозвался Эд, несмело надеясь на то, что это новое ощущение открытости покажется Иззи хоть немного заманчивым.

– Надо было позволить англичанам убить тебя.

Эти слова разорвались между ними шаровой молнией, залетевшей в трюм корабля во время шторма. Эд вздрогнул и замер, словно за миг до того, как рассыпаться пеплом.

А Иззи продолжал.

– То, во что ты превратился… это хуже смерти.

– Ну, – усмехнулся Эд, нежданно ощутив знакомый ток немой, не имеющей названия силы, которая всегда переполняла его в минуты опасности, зримой или призрачной. – Я все еще Черная Борода…

– Нет! – Хэндс вдруг сорвался на крик и в два шага оказался рядом, дрожащий от ярости, точно прилюдно высеченный гордец. В его кулаке была зажата вырванная страница, там самая, что когда-то давно показал Эду Стид… надеясь порадовать упоминанием в роскошно оформленном издании… страница с гравюрой, на которой был изображен сущий дьявол… – Вот, вот Черная Борода! А не это жалкое существо, разгуливающее на глазах у матросов в шелковом халате и картинно тоскующее по своему изнеженному дружку…

Сам того не осознавая, Эд рывком подался вперед, и вот уже Иззи оказался прижат к деревянной колонне, а на его горле сомкнулись цепкие пальцы.

– Выбирай следующие слова с умом, пес! – процедил сквозь зубы Эдвард, расширив мгновенно потемневшие от ярости глаза.

Он все еще слышал отголоски своих собственных мыслей о том, что каждый имеет право на жизнь, на уважение… что следует быть терпеливее к тем, кого необратимо изуродовало пиратство… но его рука давила все сильнее, и лицо Иззи становилось все более диким, неузнаваемым…

Хотя сам Хэндс, кажется, начинал узнавать того, кто стоял перед ним.

– Вот он, – пугающе высоким свистом произнес он, будто бы нисколько не заботясь об отсутствии воздуха. Протянув к Эдварду руку, он коснулся ладонью щеки с заметно отрастающей щетиной и жутковато улыбнулся. Будто в его темном мире не было ничего прекраснее этого лика… Будто он желал впитать, поглотить его свет…

Увидев, что попытка напугать была воспринята Хэндсом нечто совершенно иное, Эд резко отпустил его. Проявление странной, неестественной страсти каленым железом прошлось по его и без того открытой, гноящейся ране.

И, будто желая причинить наибольший возможный ущерб, Иззи вновь приблизился к нему и прошипел:

– Мой капитан – Черная Борода. Не Эдвард… Эдварду лучше держать ухо востро…

Быстрые шаги, точно удары корабельного колокола, возвестили о том, что Хэндс покинул каюту. Эд остался стоять там, где его оставил первый помощник, потерянно глядя перед собой.

В один миг ему стало очевидно, что он никогда не будет кем-то, похожим на Стида… не приблизится к нему и на одну морскую милю… Как бы он ни старался быть понимающим и мягким, чутким и открытым… его нагонит беспощадная волна, и, ломая хлипкий корпус из несбывшихся мечтаний, преподнесет сокрушительный в своей жестокой простоте урок.

Придуманный, слепленный из страхов образ Черной Бороды – это все, что у него когда-либо было. Все, что у него есть. Чего он на самом деле заслуживает.

В эту непривычно прохладную ночь матросы попрятались по теплым углам, и на палубе никого не осталось. Лишь невозмутимый, привычный ко всему Баттонс нес свою вахту, время от времени перемещаясь от носа к корме и назад.

Бесшумно ступая босыми ногами, Эдвард призраком проскользнул к борту «Возмездия» и у самого форштевня замер, ласкаемый свежими потоками ветра.

Пора было… и вправду отпустить все, что тянуло в прошлое… Оставить позади мгновения мучительной, слишком тяжело давшейся надежды… болезненной привязанности к чужому сердцу, которое не знало той же муки…

Пальцы Эдварда бережно держали кусочек алого шелка, с которым он не расставался все эти годы, с тех пор, как под покровом ночи бежал из дома. Ему не нужно было закрывать глаза, чтобы нежный, сотканный из тонких лунных нитей образ Стида вновь встал перед ним…

«Вот видишь. Тебе идут изысканные вещи».

В ту ночь джентльмен-пират впервые показал ему, что кто-то может быть с ним бережным… заботливым, совершенно ничего не требуя взамен. И он был готов умереть за то, чтобы этот человек, наверное, единственный во всем подлунном мире, остался рядом с ним…

Но любовь Стида Боннета оказалась слишком тонким, слишком изысканным подарком для того, чтобы вручить его потрепанному проходимцу. Тому, кто, сняв пугающую маску, превращался в безликое ничтожество.

Ткань трепетала и рвалась куда-то. Эд держал ее самыми кончиками пальцев, пока едва заметное движение не разомкнуло их и…

– Вот ты где. Я везде тебя ищу…

Скрипнула дверь, ведущая в помещения полубака, и перед Эдвардом возник Люциус. Он тут же начал что-то говорить, но Эд не способен был его услышать в шуме ветра, унесшего прочь последнюю надежду…

Кем был тот человек, что пытался стать своим для этих странных, по сути бесполезных матросов? Кому пришла нелепая идея, о которой мальчишка толковал с таким воодушевлением? Зачем он просил называть себя Эдвардом, если все, чего заслуживал Эдвард с его мечтами о поцелуях – презрения, забвения и, может даже, смерти?

И Люциус, что видел в глазах столь жалкого существа слезы, заслуживал того же.

– Эд, все в порядке?

Всего лишь миг матрос наблюдал за тем, как остывает свет в его тяжелом взгляде, как губы растягиваются в презрительной улыбке, а следом рука Черной Бороды легко, не встретив сопротивления, вытолкнула его за борт.

Когда позади стихли крики тонущего мальчишки, он повел плечами, будто пробуждаясь от дурманящего сна. Все стало вдруг таким четким и понятным, словно прежде он блуждал наощупь, ослепленный ярким светом. И вот вернулась тьма…

Оказавшись в каюте, он сбросил опостылевший халат и принялся натягивать на себя прежнюю одежду, что была роднее собственной кожи. Подобранным в камине куском угля провел по скулам, повторяя привычный контур. Казарменный цирюльник сбрил бороду, но, кажется, на этом корабле все забыли, что Черная Борода это не только образ… Что ж, они вспомнят.

Седые пряди рассыпались по плечам, но теперь едва ли кому-то пришло бы в голову назвать его тоскующим существом. Впрочем, за сказанное в прошлом должна была последовать расплата.

Подхватив со стола ржавые ножницы, которыми несчастный Люциус отрезал себе палец, он отправился искать каморку Иззи.

Первый помощник занял совсем крохотный угол, вытеснив кого-то из матросов. Сейчас он крепко спал. Его сиплое дыхание перемежалось храпом, но лишь до того момента, пока острые концы ножниц не сомкнулись на мизинце его ноги.

Хэндс издал истошный вопль, и на его рот тут же легла ладонь в перчатке.

– Тише, это всего лишь мизинец, – обманчиво мягким тоном прошептал Черная Борода, довольно улыбаясь в ответ на ужас в глазах своего подчиненного. – Ну же, открой рот… жуй старательнее… Если ты еще хоть раз попробуешь угрожать мне, я скормлю тебе все остальные.

Иззи покорно пережевывал собственную плоть. Черная Борода мог слышать хруст фаланг. Он с интересом наблюдал за тем, как к боли и отчаянию в его глазах примешивается неестественное ликование. Таков был Хэндс, и это стоило использовать и впредь.

– Приведи себя в порядок и приходи в каюту. У нас много дел.

Он встал с постели Хэндса и собрался было уходить, когда тот спросил с заметной дрожью в голосе:

– Найти мальчишку, чтобы он делал записи?

– Не утруждайся. Он мертв.

Он ураганом прошелся по «Возмездию», уничтожая все, что когда-либо было дорого Стиду Боннету. Его драгоценные книги были сброшены за борт, его люди – оставлены на клочке суши без еды и питья, его близкий друг, способный протянуть руку в момент слабости – убит, поглощен пучиной.

Теперь на этом судне властвовал Кракен. И все оставшиеся служили ему в страхе.

Он больше не считал необходимым ждать вечера, чтобы открыть очередную бутылку рома, и дни напролет был пьян, что, впрочем, не мешало ему наводить ужас на дрожащих корабельных крыс.

Никто не смел обращаться к нему, кроме Иззи. Да и тот не рисковал лишний раз беспокоить своего капитана. Курс был проложен, цель была ясна.

Запершись в каюте, он часами сидел у окна, устремив совершенно пустой взгляд в пространство перед собой. Он больше ничего не чувствовал… Ни боли, ни отчаяния…

Лишь когда этот лишенный мысли взгляд касался прямоугольника картины, которая осталась единственным напоминанием о Стиде… силуэта белой башни, возносящей в небеса свой светоч… что-то оживало в нем, заполняло до краев и начинало струиться по щекам…

Тогда он вспоминал о том, что тонкая игла все также вздрагивает в такт толчкам предсердий.