Хотя он смутно помнил, как его связали и поволокли к закрытому экипажу, а потом все также грубо вытолкали наружу и повели куда-то в застенки, его сознание в полной мере прояснилось лишь теперь.

Он лежал на куче соломы в тесной камере, не успевшей до конца отдать жар предыдущего дня, невообразимо душной, похожей на каменные внутренности. На нем были только рубашка и кюлоты, его руки так и остались связанными, из-за чего все тело затекло и непереносимо ныло. Этой боли вторило неприятно саднящее место удара. Стид подозревал, что кожа на затылке была рассечена.

Понять, где он находится, не было никакой возможности. Глухая дверь не имела смотрового окошка, а окно камеры располагалось почти под самым потолком. За стеной мирно шелестели пальмы, некстати напоминая о чем-то уютном из далекого детства.

Стид на пробу пошевелился и тут же обнаружил, что у него достаточно сил, чтобы попытаться встать. Должно быть, он пролежал так не слишком долго, поскольку иначе его конечности уже потеряли бы чувствительность.

Пытаясь найти хоть какую-то точку опоры в колкой, но все-таки довольно мягкой куче соломы, он производил слишком много шума, и это не осталось незамеченным.

– Пленник пришел в себя, – послышалось из-за двери.

Затем последовал приказ, произнесенный голосом, заставившим Стида вмиг похолодеть. Он был готов к тому, чтобы предстать перед властями родного острова и получить заслуженное наказание, но никак не к тому, чтобы вновь встретиться лицом к лицу с жертвой своего самого жестокого преступления.

– Ведите его ко мне.

Дверь камеры открылась и в нее вошли двое крепких мужчин в форме офицеров британского флота, но без привычных глазу синих мундиров. Они подхватили не сопротивляющегося Стида и все также бесцеремонно поволокли его наружу.

Он оказался в коридоре, с одной стороны которого располагались подряд пять камер, но, в отличие от той, в которой содержали его, остальные закрывались решетками. Почти все они пустовали, лишь в одной он заметил, пока его толкали вперед, одинокую фигуру человека, сгорбившегося и обхватившего себя руками. Лица Стид не разглядел, но силуэт показался ему знакомым.

Когда пленник и двое конвоиров миновали основное помещение этой небольшой тюрьмы, больше похожей на постройку для личных нужд какого-то местного работорговца, они оказались в пустом зале, единственной мебелью в котором был громоздкий стол, заваленный бумагами.

Стид приготовился увидеть призрак, не раз являвшийся ему во снах и даже посреди бела дня, но перед ним предстал человек из плоти и крови, хоть и похожий на убитого им Найджела Бэдминтона как две капли воды.

– Чонси, – выдохнул он с облегчением и одновременно с подступающим к сердцу страхом.

Едва ли призрак, которого он посмел прогнать и после попытался забыть о самом его существовании, решил бы заговорить с ним вновь. Но вот брат-близнец погибшего наверняка желал получить ответы на свои вопросы, прежде чем поквитаться с убийцей.

Чонси Бэдминтон восседал за столом в своей адмиральской форме, что странно контрастировало с отсутствием знаков отличий у его подчиненных. Его стальные глаза смотрели на Стида так, будто их взгляд был острием, способным пронзать насквозь.

– А вот и наш храбрый малыш Боннет. Прославленный пират, гроза морей и злейший враг Короны в Атлантике…

Стида подвели к столу, и он заметил столбы с кольцами для цепей, стоящие так, чтобы можно было приковать пленника на расстоянии от допрашивающего. Впрочем, его приковывать не стали, видимо, сочтя не слишком опасным вопреки тому, что только с издевкой изрек Чонси.

Тревога прокатывалась по его телу волнами дрожи, но Стид старался держаться прямо и выглядеть спокойным. Он чувствовал себя так, словно шагнул на первую ступень короткой лестницы, ведущей к закономерному исходу его жизни. И он был бесконечно рад тому, что предстал перед правосудием один.

– Почему ты не поприветствуешь меня как джентльмен? Или, как ты стал называть себя, джентльмен-пират?

– Чонси, прошу, переходи к делу, – устало, но все-таки с достоинством проговорил Стид. В нем неожиданно проснулась старая привычка отвечать на издевательства подчеркнуто спокойно и даже глядя чуть свысока, хотя он понимал, что не имел на это никакого морального права.

Тон Бэдминтона сочился ненавистью, и Стид не мог не признавать, что это было более чем справедливо. Злые и изобретательные, братья-близнецы были причиной его страданий в детские годы, но, все-таки, он не мог не сопереживать Чонси, оставшемуся наедине с зияющей пустотой в сердце после смерти Найджела… Смерти от его руки…

– К делу? Что ж, хорошо. За убийство моего брата тебе грозит виселица. Губернатор Барбадоса осведомлен о том, что ты вернулся, и мне ничего не стоит передать тебя ему. Хотя я с радостью пустил бы тебе пулю в лоб собственноручно.

– Так что же тебя останавливает? Выведи меня под стены этой тюрьмы и… – голос Стида дрогнул, и Чонси ответил на это едва заметной улыбкой одними кончиками губ, скорее похожей на конвульсию, чем на выражение удовлетворения.

– Долг заставляет меня оставить в стороне свои личные желания. Едва ли это чувство тебе знакомо, Боннет…

На это Стид лишь безразлично пожал плечами, как бы говоря: «Ты представления не имеешь о том, что я считаю своим долгом и насколько ему верен».

Не переставая пронзать его взглядом, Чонси повернул голову в сторону одного из подчиненных и коротко приказал:

– Приведите второго.

Послышались шаги, потом лязганье ключа в замочной скважине и скрип решетчатой двери. Вскоре конвоир вернулся в зал, толкая перед собой того самого заключенного, которого Стид приметил в углу одной из камер. К его изумлению, им оказался Иззи Хэндс.

Избитый и измученный, он выглядел как зверь, которого тащили на веревке на потеху толпе. Его и без того отталкивающее лицо искажала гримаса боли, но, очевидно, не той, что доставляют раны…

– Это тот самый человек, Стид Боннет? – обратился к нему Чонси, заставив Стида в совершенном непонимании уставиться на своего старого знакомого.

Что это могло значить?

Но ответ Хэндса, процеженный через стиснутые зубы, поверг его в еще большее изумление:

– Нет. Я впервые его вижу.

Чонси коротко хохотнул, будто услышал совершенно невообразимую шутку, которую не стоило произносить в приличном обществе. Пытаясь понять, что происходит, Стид всматривался в его лицо и не мог разгадать его странного, болезненно напряженного выражения. Оно напоминало смесь презрения, восторга и какой-то самодовольной обреченности.

– Очевидное доказательство того, что ты лжешь. От начала и до конца. Тебе не могло быть известно, что я знаю этого человека, и мне не нужно, чтобы ты его опознавал.

Глянув на Иззи, Стид увидел, как тот сначала в отчаянии вздрогнул, а потом на одно кратчайшее мгновение перевел взгляд с сидящего за столом адмирала на него. И он почувствовал, как от этого мимолетного соприкосновения ему передается ужас, которому он пока не знал названия, но понимал, что тот неумолимо накроет их обоих.

– Ты лгал мне с самого начала, что, в общем-то, объяснимо, ведь ты не джентльмен и не хозяин своему слову. Но неужели ты думал, что Короне не известны приметы первого помощника Черной Бороды? Когда мои люди забрали тебя, погибающего от жажды, с крохотного острова, я сразу понял, кто ты. По тем уродливым отметинам, которыми вы покрываете себя, как будто специально, чтобы вас было легче опознавать и отправлять на виселицу.

Хэндс медленно качнулся, перенося вес на другую ногу, и смачно сплюнул на пол.

– Но все-таки ты оказался полезен. Благодаря тебе наш истинный джентльмен и по совместительству пират теперь с нами. – Чонси медленно и с явным удовольствием перевел взгляд с Иззи на Стида. – Ты знаешь, ведь это он придумал план, как выманить тебя на сушу?

– Выманить? – внезапно севшим голосом проговорил Стид.

Чонси позволил себе короткую, но крайне неприятную улыбку, в которой словно бы сосредоточилась вся суть пытавших Стида страхов и сомнений последних дней.

– Сделать так, чтобы ты сам покинул свой корабль и высадился на суше без команды. Наш находчивый друг предположил, что тебя можно заставить бросить все и вернуться, если упомянуть твою семью, а мне лишь оставалось добавить к этому конкретные детали и убедить удачно подвернувшегося исполнителя, что он поступает как христианин, приближая преступника к петле.

– Так значит… с Мэри… все в порядке?

Стид почувствовал, как сердце замерло, готовясь кануть в пучину ужаса от содеянного.

– Должно быть. Я не интересуюсь барбадосскими сплетнями. Хотя, признаюсь, я видел ее мельком на улице в сопровождении какого-то мужлана.

Произнеся это, Чонси изобразил притворное сожаление, как бы говоря, что понимает чувства Стида, только что узнавшего, что жена наставила ему рогов, но тот вдруг ощутил робкую радость от мысли, что Мэри не одна и ей, возможно, есть кому довериться и у кого получить утешение.

Но если ей не нужна его помочь, это означает, что он оставил Кракена перед лицом опасности, легкомысленно доверившись чужим словам… даже не задумавшись о том, что они могут оказаться ложью…

Стид уронил голову и тихо, бессильно простонал.

– И вот мы наконец-то переходим к сути. К тому, о чем умолчал наш разжалованный пиратский капитан. Хотя упомянуть о том, что вместе с неким Боннетом по морю путешествует чудовище в обличии человека, было бы уместно, раз он так жаждет поквитаться с этим аристократом.

Чувствуя, как внутренности сковывает холодом, Стид резко поднял голову и впился в лицо Чонси напряженным взглядом.

– Те немногие, кто выжил после первой встречи с монстром, рассказывали, что перед нападением видели на палубе незнакомца. Мужчину с бледным лицом и длинными черными волосами… И хотя у него не было бороды, кто-то утверждал, что так выглядел печально известный Эдвард Тич незадолго до своей гибели. – в тоне Бэдминтона презрение удивительным образом мешалось с некоторой долей благоговения. – А позже другие пострадавшие утверждали, что монстр не раз появлялся там, где видели «Возмездие». Твой крохотный корабль, Боннет.

Рядом послышался какой-то сдавленный звук, и Стид тут же предельно ясно представил чувства Иззи Хэндса, пытавшегося вернуть своего капитана даже после того, как того захватили сверхъестественные силы… Он осознал, через что пришлось пройти этому человеку, и почему он начал отпираться, когда стало ясно, что целью адмирала является не только поимка барбадосского преступника…

Наблюдая за обоими арестантами с холодным, цепким интересом, Чонси, продолжал:

– Я хотел бы знать, как вышло, что самый нелепый и бесполезный пират в истории стал спутником морского чудовища, еще недавно бывшего живой легендой Атлантики. Что кроме нежного, хотя и не первосортного мяса он может получить от тебя, малыш Боннет?

Стид разомкнул будто онемевшие губы и безжизненно произнес:

– Не представляю, о чем ты говоришь…

– Конечно, представляешь. Мне удалось собрать достаточно свидетельств того, что вы с ним связаны. И я уверен, что, если бы тебя подвергли пыткам, ты вперемешку с визгом и слезами все рассказал бы. Но я не стану тратить время на это омерзительное действо. 

– Так чего же ты добиваешься?

Чонси нервно осклабился и после нескольких мгновений хорошо рассчитанной паузы произнес:

– Считай, что я уже добился и вполне доволен результатом. Советую тебе использовать оставшееся время на то, чтобы покаяться перед Богом за все те преступления, которые ты совершил.

Он кивнул стоящему позади пленников офицеру, чтобы тот увел их в свои камеры, но Стид вдруг дернулся вперед и в невыносимом, буквально разрывающем сердце волнении воскликнул:

– Что ты собираешься делать?!

Кривая улыбка Чонси, теперь уже не сходящая с его губ, начала шириться, пока не превратила его лицо в какое-то подобие пугающей маски.

– Теперь ты наконец-то осознал, что за твои деяния последует заслуженная кара?

Но Стид будто не услышал этих слов. Ощутив на своем предплечье руки охранника, он все равно подался вперед еще на шаг и вдруг рухнул на колени перед столом Чонси.

– Что ты собираешься сделать с ним?..

Позади послышалось сдавленное шипение:

– Заткнись, Боннет! Ради всего святого, заткнись!!

Стальной взгляд Чонси засиял неподдельным ликованием.

– С кем это «с ним»? С чудовищем, отправившим на дно двенадцать кораблей? С пиратом, разграблявшим земли Его Величества на протяжении нескольких лет? Кто он тебе, малыш Боннет? Может, объяснишь мне?

Но Стид мог лишь с отчаянием смотреть на него снизу вверх, пытаясь прочесть в его лице хоть что-то, способное подсказать ему ответ. Ему нужна была надежда… крохотная толика надежды, что Кракен не пострадает от того, что он сделал… не попадет в ловушку этой роковой привязанности…

– Допрос окончен. Уведите обоих.

Его рывком подняли на ноги и поволокли обратно в зал с камерами. Следом точно также потащили шипящего и упирающегося Хэндса.

– Ты идиот, Боннет! Надеюсь, твоя смерть будет бесполезной!

Услышав это, Стид лишь жалко простонал:

– Я тоже…

Он снова оказался в своей глухой камере. Один из конвоиров достал нож и перерезал веревку на его запястьях. Должно быть, это означало, что Стид пробудет здешним узником еще довольно долго.

Как только его оставили одного, он забился в самый дальний угол и там сполз по стене вниз. От непереносимой муки было тяжело дышать. Он мог лишь бессильно хватать ртом воздух, почти не проникающий в сжатую приступом отчаяния грудь.

Прежде ему часто хотелось умереть… забыться, перестать переживать одно и то же каждый день, закрыть глаза и больше никогда не просыпаться… но он лишь малодушно продолжал делать то, что делал. Сейчас же он так истово мечтал, чтобы его жизнь вмиг оборвалась, что был готов кричать и умолять об этом…

Вот только у пленивших его были другие планы.

Он отдал бы все на свете за то, чтобы его последним злодеянием не стало предательство того, кого он любит. Чтобы Кракен не пострадал из-за того, что доверился истинному чудовищу, ломающему жизни, точно хрупкие крылья мотыльков.

Воспоминания о том, как морской хозяин нежно, влюбленно касался его губ своими прохладными губами, как неотрывно смотрел в его глаза с волнением и робкой надеждой, как доверчиво жался к нему, без слов прося о столь необходимой ему ласке, были для него стократ страшнее, чем любая пытка, какую мог бы вообразить себе Чонси.

Слезы катились по его щекам, мочили ткань рубашки. Он не представлял себе большей боли и отчаяния, чем те, что испытывал сейчас, но этого было недостаточно для того, чтобы его сердце остановилось и спасло любимое им существо от надвигающейся опасности.

Ненавидя себя сильнее, чем когда-либо прежде, он все-таки продолжал жить.