— Мама, — она стояла на коленях в храме богини Литэлис. — Я снова пришла просить о том же, о чём просила каждый вечер с того первого дня весны. Я никогда не взывала к тебе и не требовала, но молю тебя. Молю, исполни моё первое и последнее желание. Мне больше ничего не нужно.

      Подношение не исчезло с алтаря. В первые дни она злилась. Даже сломала статую богини в приступе ярости и горя. Через неделю злость уступила слезам. К концу месяца у Литэ не осталось, чем плакать. А через год окончательно исчезла тяга к жизни.

      Не в пример волчице.

      Когда её путь подходил к концу, Вийетта, несмотря на свою немощность, в один из дней просто ушла в поле. Литэ беспокоилась и тайком последовала за ней, спряталась в роще неподалёку. Но лучше бы она этого не делала.

      Царапая кору ногтями, ледяная зажимала рот рукой, пока ослабшая Вийетта, рыдая, молила кого-то — да кого угодно — дать ей второй шанс, позволить жить. Никто не отозвался.

      Литэ хотела бы забыть тот день, когда, будто в насмешку, с травой ласково играл ветерок, цветы пестрили буйством красок, а Вийетта мучительно кашляла черной свернутой кровью.

      — Однажды вы, божества, исчезнете из людских сердец. И тогда наступит ваш конец, светлые и темные вы наши, — произнесла Литэ, поднимаясь с рассохшихся половиц в храме. — С наслаждением жду этого.

      Подол плотного черного плаща взметнулся и описал дугу, когда ледяная развернулась и пошла на выход. Железные набойки широких каблуков нещадно били по деревянным доскам, как бы давая понять: что бы ни стояло на пути — по этому тоже пройдутся. Литэ вырвалась в прохладные сумерки, и навязчивый запах сушенных трав наконец-то перестал щекотать ноздри.

      Хиль — так назывался городок на Востоке, в котором они жили последние полтора года. Они — это Рута, Август, Кальм и…

      — «Всё по-прежнему?», — Литэ даже не удостоила взглядом небольшую доску, на которой эти слова были написаны аккуратной рукой.

      И Безликий.

      Он появился в их жизнях, когда прошло больше года со дня смерти Вийетты. Однажды на пороге их дома объявился человек, полностью скрытый одеждой (даже на лице не имелось ни разреза, лишь цельная ткань). За плечами у него были два легких меча с серебряным отливом, а в руках — дощечка из светлого дерева и магическое перо из цветного стекла. «Я пришел отдать долг Вийетте», — написал он на доске.

      С тех пор, сколько бы раз Литэ ни пыталась себя убить, Безликий мешал ей. Поэтому ледяная не жаловала его от слова совсем.

      Помимо этого назойливого типа, за ними увязался и другой. Рыжий северный волк Майло, который убил неродного отца Вийетты и по совместительству оказался ещё и её кровным дядей. Что тот, что другой мужчины изрядно портили Литэ нервы. Майло — тем, что был абсолютно раздражающим и шумным, а Безликий — потому что почти не позволял остаться ей наедине с собой лишнюю минуту.

      Литэ всё же повернулась к Безликому лицом, с улыбкой забрала дощечку, громко разломала ту пополам и, так же улыбаясь, вернула обратно хозяину. Привыкший к подобному поведению, он выкинул одну половину того, что осталось от полотна, и пошел за ней, по дороге что-то записывая.

      — Если там написано что-то вроде «нужны семена», можешь не пытаться мне показать, — предупредила Литэ, шагая впереди вниз по пустой улице (в Хиле редко кто ходил этой дорогой не по праздникам). Сзади раздался грудной смешок, и ледяная поняла, что угадала слово в слово. Она высокомерно откинула одну из белых длинных кос за плечо: — Рынок уже закрыт. Если девчонке что-то нужно, пусть ходит сама. Я не посыльная.

      Сквозь кваканье лягушек на реке, что была неподалёку, послышался легкий скрип. Безликий снова что-то писал.

      — «У неё болит спина», — неохотно прочла Литэ, когда обернулась. — Понять не могу, ты меня защищаешь или её?

      — «Тебя. Но еду выращивает она».

      Литэ выдернула остатки доски у мужчины и раскрошила одной рукой, глядя ему в… куда?

      Лицо он прятал не просто так. Если это можно было назвать лицом. Как-то раз Рута, чуть во хмеле, пошутила, что, должно быть, Безликий был настолько красив, что, если бы он показал свой лик, то люди вокруг теряли бы разум. Мужчина на это только молча стянул маску, полностью оправдав своё имя.

      Пока южанку рвало в ведро, он размеренно писал. Безликий — до того, как стать им — был разбойником. Со своей бандой они грабили путников на дорогах и в целом жили, ни о чем не задумываясь. Пили, предавались похоти, играли в игры.

      Пока в одну из ночей они не напали на повозку сина, что не успел доехать до ближайшего города до темноты. Жестокость «друзей» Безликого давно пустила корни в их сердцах, и той ночью появились ростки. Сина сразу же закололи насмерть, но в повозке он был не один.

      Девочка, едва ли хотя бы лет десяти. Она дрожала от озноба страха, который не давал ей ни закричать, ни попытаться убежать. Жадные, ненасытные до чужой боли, разбойники потянули к ней руки… И первый же, кто дотронулся до неё, потерял их. Безликий рубил направо и налево, калеча своих же товарищей.

      Даже у бандитов должна была быть какая-то честь. Он сам был вором; никак не насильником и душегубом. Но, вероятно, в те времена Безликий мог лишь обманываться. Он был слеп или наивен (что, пожалуй, казалось одним и тем же) и боялся посмотреть в глаза реальности. Его собственным поступкам не имелось оправданий.

      Через стоны и ругань бывших «друзей», мужчина на лошади увез девочку в город, помог найти родственников. И как-то так получилось, что тоже остался. В тех краях они только начинали орудовать, поэтому его лица ещё никто не знал. Чем не возможность начать с чистого листа?

      Но лист изначально оказался грязным. Та девочка сама привела к нему старых знакомцев. Хотела отомстить всем им.

      Мужики скрутили его, связали, обругали и обплевали. (Дальше Руте пришлось выбежать из дома, потому что окончания истории её желудок уже не выдерживал). Как трусу — они выкололи ему глаза и сшили веки. Язык отрезали за предательство. А нос — чтобы больше никогда и не помышлял, что он чем-то лучше них.

      И всё равно Он появился не в те моменты. Разбойник умер, а Безликий родился тогда, когда его окунули искалеченным лицом в бурлящий кипяток, превращая в ничто. Сами того не зная, они даровали ему избавление от прошлого «Я».

      Не только Рута после этой истории и увиденного мучилась кошмарами. Впечатлительный Кальм ещё с месяц боялся просто находиться рядом с Безликим, а наедине не оставался и по сей день. Август всегда отводил взгляд от маски мужчины, будто бы боялся, что через неё вновь может увидеть изуродованное лицо. А Литэ никак не показывала эмоций по этому поводу, её всего-то интересовало, как вообще Безликий видит...

      Южанка вздрогнула, когда дверь громко ударилась о стену, а на стол перед ней шумно прилетел мешок с нужными семенами. Литэ гневно протопала мимо по коридору в другую часть дома. Рута посмотрела на мужчину в сером, и тот развел руками в ответ.

      — Бесится, но делает, — она вздохнула, убирая за ухо седую прядь. — Что, опять твою доску сломала? Зайди к Августу, у него должна быть запасная.

      Безликий чуть поклонился в знак благодарности и завернул в коридор, где до этого прошла Литэ.

      На первом этаже были комнаты Руты, Кальма и Августа. На втором жили волк Майло, Литэ и Безликий.

      Рута вставала раньше всех, и поэтому её комната была самой ближней к выходу во двор. Чуть свет она ухаживала за скотиной и следила за посевами.

      Август хоть и терпеть ненавидел вставать днём, но готовить у него получалось лучше всех. Как и чинить мебель.

      Питаться северянину помогал неугомонный Майло, поэтому чаще всего рыжий спал до обеда и не отказывал себе в еде. Обычно именно он отвечал за отлов дичи и рыбы, но последнюю, бывало, до дома не доносил.

      Кальм у них заботился о заказах. Именно так. Иногда люди приходили к ним и просили об услуге. Оплату назначал сам алхимик, в зависимости от сложности просьбы. У этих «услуг», конечно же, были свои ограничения. Помимо прочего, он изредка делал украшения из редких материалов.

      Безликий брался за всё, где требовалось подсобить. Выпасти коз Руты? Конечно. Помочь Августу залатать крышу? Нет проблем. Двинуть Майло, чтобы не жрал сырую рыбу? Сделано. Припугнуть тех, кто пытался обдурить Кальма на деньги? Легко. Не дать Литэ опять утопиться? Вопрос привычки.

      — О, ты мне тоже нужен! — Кальм застал Безликого, выходя из своей комнаты. — Идем, у нас новое дело.

      Мужчина в сером указал на покои северянина, намекая, что «разговаривать» в данный момент нечем.

      — Э-эм, нет. Давай попозже.

      — Кальм, я тебя прекрасно слышу! — донеслось из-за двери, и Август высунул нос в коридор, цепляясь взглядом за кислое выражение лица друга. — Ты сказал, «новое дело»?

      — Знаешь, Август, в этот раз тебе лучше воздержаться…

      — Что?.. Ай! — северянин буквально вылетел из комнаты, когда оттуда его вытолкнул Майло.

      — Тупица, понятно же, что дело о вампирах, — волк ухмыльнулся. — И, похоже, не в самом хорошем смысле.

      Безликий помог Августу подняться, и тот настороженно посмотрел на несколько недовольного Кальма.

      — Это правда? — спросил он, а Кальм обреченно выдохнул:

      — Да, Август, прости. Есть подозрения, что это действительно кто-то из ваших. Поэтому тебе, мой друг, лучше остаться дома.

***

      — Не знаю, рассказывал ли вам Арсель, но отношение к вампирам раньше было кардинально иным, — рассказывал Майло с набитым ртом, покачиваясь на стуле.

      — Ноги со стола убери, — мрачно перебила его Литэ.

Все посмотрели на рыжего, взглядами умоляя не испытывать судьбу. Майло скривился, но сел нормально и продолжил:

      — Раньше вампиров боялись и ненавидели, без обид, солнышко, — он подмигнул Августу.

      — Солнышко? — шепнула Рута Литэ, и та мотнула головой:

      — Не выясняй.

      — Кровопьющие когда-то массово охотились и убивали не столько из-за жажды, сколько из собственного эго. Древние вампиры считали себя напорядок выше смертных и воспринимали их ничем большим, чем еду и игрушки. Надо понимать, что и изнасилования в те времена были чем-то обыденным, — Майло обильно запил пережеванное водой, а Кальм искоса глянул на Августа. Тот казался бледнее обычного и был очень тих.

      — Как это связано? — решился спросить алхимик, и вампир будто бы стушевался ещё сильнее.

      — Всё просто, — волк ухмыльнулся. — Чем больше кровопьющие сосут крови, тем нестерпимее становятся их низменные желания: властвовать и трахаться. Вы думаете, мы с Августом в карты играем, пока я его кормлю?

      — Но Август же… — Кальм не мог подобрать слов. — Август же «нормальный».

      — Его сдерживают остатки вшивой морали. Если бы смертные не научились истреблять вампиров, наш дружочек здесь не сидел бы, а жрал шею какого-нибудь ребенка прямо сейчас.

      — Я не!.. — северянин чуть не задохнулся от отвращения, но алхимик вскочил с места, повысив голос от злости:

      — Не смей так говорить об Августе! Он бы никогда такого не допустил! Тьфу, боги! И как ему не противно пить твою желчную кровь?!

      Кальм закусил губу, чувствуя неприязнь от самого себя, что испортил друзьям завтрак, но гнев за Августа был сильнее стыда и чувства вины. Ученый развернулся и ушел к себе в комнату, чтобы не портить другим настроение.

      Он сел на кровать и сжал голову ладонями, чувствуя себя оголенным нервом. Алхимик не хотел вмешивать северянина в вампирские дела, но выходило из рук вон плохо.

      — Кальм? — дверь тихо скрипнула, и Август заглянул внутрь. Парень утер нос и кивнул, позволяя зайти. Блондин осторожно присел рядом. Он сцепил свои пальцы в замок, глядя в пол, и сказал: — Чтоб ты знал, я ничего такого не делал.

      — Потому и злюсь! — Кальм вскинул лицо. — Как он смеет говорить о тебе гадости? Терпеть его не могу!

      Август посмеялся, но затем вздохнул:

      — Не делал, но… Кальм, я боюсь смерти, — северянин поднял светлые глаза на друга. — И если бы передо мной встал выбор: убить или умереть… То, наверное, загубил бы даже ребенка.

      Алхимик принялся тереть веки и громко шмыгнул носом. Потом он решительно посмотрел на блондина.

      — У тебя есть я — твой друг. Я не дам этому случиться, — Кальм сжал чужое сильное плечо. — Давай-ка, мы найдем тебе другого кормильца? Майло же в открытую издевается над тобой.

      — Не получится. Раз слухи о вампирах дошли и до наших краев.

      — Тогда… — Кальм немного зарделся. — Я?

      До Августа не сразу дошло, но когда он понял, то отчего-то тоже смутился. Он неловко кашлянул пару раз, похрустел пальцами, лихорадочно ища причины «против».

      — Для тебя это опасно, — озвучил северянин одну из них.

      — Я буду пить Рутины настойки от малокровия. И в городе есть лекаря.

      — Ты можешь чувствовать себя слабым.

      — Я же не боец, как вы, сила мне ни к чему.

      — А если ты умрешь?!

      — У нас есть Литэ, которая сумеет не допустить этого.

      — Ты не понимаешь?! — Август вскочил с кровати и принялся нервно расхаживать из угла в угол. — Нашей дружбе придет конец! Думаешь я… думаешь я смогу сдержаться?!

      — Если нашу дружбу способен испортить п-перепих, то что за дружба такая? — Кальм тоже встал, красный, как рак.

      — Будь хоть каплю серьезнее!

      — Я серьезен! И хочу помочь тебе, даже если придется сделать что-то… подобное!

      — Да тебя же и не целовали ни разу!.. Стоп, почему я вообще говорю с тобой об этом?

      — Потому что мы, э-э, хорошие друзья?

      — Кальм, ты придурок, — убито произнес Август. — Забудь об этом. Майло сойдет. Всё. Разговор окончен.

      — Ага, передавай привет Руте, нашей подруге, с которой ты, кстати, спал.

      Август, выходя, показал ему средний палец. Кальм сел обратно и потер висок. Наверное, не стоило так давить на блондина, но Кальм беспокоился, что связь с Майло может ударить по Августу хуже, чем до этого — с Арселем. Северянин по-тихоньку учился принимать себя вопреки всему, что ему вдалбливали с детства. И рыжий волк вполне был способен разрушить нестабильную уверенность Августа.

      — Что, закончили разбор романтических чувств друг к другу? — поддел Майло, стоило вампиру вновь показаться на кухне.

      — Заткнись, — «посоветовала» Литэ, и волк ответил ухмылочкой:

      — Совсем забыл. Среди нас же дочь богини любви и счастья. Главная защитница разбитых сердец. Как там Вийетта, позволь спросить?

      Едва он успел закончить предложение, как в лицо ему прилетело полной пищи глиняной тарелкой. Рута скрестила руки на груди, открыто выражая пренебрежение. Майло обтерся рукавом и заметил кровь, что текла у него из носа.

      — Не бойся, до тебя тоже очередь дойдет, — он достал из ярких волос кусок капусты и посмотрел на южанку. — Что насчёт Хоки? Мы совсем о ней не говорим, будто бы её никогда и не было. Ни письма, ни весточки от неё, полагаю? Ах, да! Ты же ей надоела, и она сбежала от тебя.

      Рута угрожающе поднялась, готовая начистить ему рыло даже со своей больной спиной, но вдруг спокойный и незаметный Безликий поставил ребром на стол свою доску.

      «Говоришь гадости про Августа, унижаешь Руту, ранишь Литэ. А сам к полнолунию становишься горьше редьки. Ты не волк, ты посмешище. Худший из худших», — гласило написанное.

      На кухне сделалось замогильно тихо. Даже неслышно вышедший на звук ссоры из комнаты Кальм замер и затаил дыхание. Лицо рыжего покрылось красными пятнами, и он порывался, было, встать, но дрогнул и плюхнулся обратно на стул, потому что Литэ неожиданно захохотала. Беловолосая покрутила серьгу, чуть потемневшую от времени и с улыбкой сказала:

      — Спрашиваешь, как Вийетта? Бегает по лугам под полной луной. Вдоволь ест диковинные божественные цветы и резвится в окружении таких же смелых и гордых волков, как она. Глумись, играйся, но после смерти ты сгинешь, так и не попав в лучший мир для лунных зверей.

      Она поднялась из-за стола и покинула их, оставляя в гробовом молчании. Майло резко встал и злобно ушел на улицу. Рута же подперла подбородок рукой, расстроенно ковыряя ногтем стол. Не хотелось бы ей знать, но она знала, что военная оставила дневники, которые писала до самой смерти, и Литэ ночами перечитывала их от корки до корки.

      «Она печалится. Я вижу это по её потухшему взору. Хотя, надеюсь, что зрение подводит меня.

      Я больше не молюсь и не ищу помощи у Высших. Литэ с самого начала была права: они покинули нас, они глухи к нашим страданиям. Если богиня Литэлис не внемлет просьбам собственной дочери, то чего мне взывать?

      Серьгу пришлось снять. Ухо уже не держит её. Надеюсь, Литэ простит».

      Ледяная захлопнула тетрадь, потому что текст прерывался черной кляксой крови, которая часто шла у Вийетты горлом. Беловолосая прижала дневник ко лбу, чувствуя, как стон застрял где-то в груди, не находя выхода.

      Она любила и раньше, но память услужливо стирала лица и имена этих мужчин и женщин. Но Вийетта — её образ Литэ забывать не хотела. С годами скорбь бы утихла, но от ледяной не осталось бы ничего, кроме пустой оболочки. Боль — единственное, что напоминало Литэ о том, что она ещё жива. И боль же толкала её от этой жизни избавиться. Она и не помнила, сколько жила, но достаточно долго, чтобы захотеть закончить свой путь...

      — Ешьте, мои милые, ешьте!

      Под чавканье и клацанье зубов вампирша гладила по грязным волосам упыренышей, что жадно вгрызались в плоть ещё теплого человека.

      Её дети, её славные дети. Такие хрупкие внешне, но смертельно опасные. Как же она любила их!

      — Да, вот так! Вы должны хорошо питаться, чтобы оставаться сильными и здоровыми. Так ешьте, милые, ешьте!

      Из горла человека, которого заживо осушали, вырвался последний хрип, и он затих, стеклянными глазами глядя в ночное, затянутое сливовыми тучами небо.

***

      Обкладывая цветами плот, стоящий на воде, она предварительно замораживала бутоны, чтобы те не завяли как можно дольше. Литэ шмыгала носом, но своё дело продолжала. Волчица заслуживала лучшего прощания с земным миром.

      Сзади послышались шаги, и ледяная увидела руки, почти полностью почерневшие. Цветок исчез в этих темных, измученных ладонях. Сгнил от магии некромантии, покидающей безжизненное тело.

      Литэ, вздрогнув, проснулась, когда Безликий чуть потряс её.

      — «Скоро выходим».

      Мерзкое послевкусие сна-воспоминания не желало рассеиваться, но пришлось собраться с духом и продолжить работу.

      — «Ты в порядке? Ворочалась, пока спала».

      — Отстань, — Литэ отодвинула от себя его доску, но он стер буквы и снова что-то написал.

      — «Вийетта?».

      — Всегда она. А теперь помолчи, пожалуйста.

      — «Не лучше было бы отказаться от задания и остаться дома?».

      — Вроде немой, а болтливей многих.

      — «Моё дело — беречь тебя».

      — Это я уже не в первый раз вижу. Только что-то не припомню: как вы познакомились с волчицей?

      Мужчина сразу же повесил доску на пояс за крючок и сел спокойно.

      — То-то и оно, — хмыкнула Литэ. — Не забывай: я слежу за тобой. И, поверь, когда-нибудь узнаю, почему от тебя совсем ничем не пахнет, и кто ты вообще на самом деле.

      — «Тот, кто всегда на твоей стороне», — он написал это на ладони и показал ей.

      — Ещё в любви признайся. Вот умора будет.

      — «Живые не в твоем вкусе».

      Литэ закатила глаза, пропустив подколку мимо внимания, потому что устала с ним спорить. И просто устала.

      Подняться утром с постели — вот, что было самым сложным заданием. Вероятно, из-за попыток ледяной себя убить Рута рано начала седеть. Поэтому Литэ заставляла себя вставать каждый бессмысленный день. Снова и снова. Это утомляло, забирало остатки душевных сил.

      Об этом она и молила свою мать.

      — Я просто хочу вечность танцевать с Вийеттой в божьих чертогах, — она неосознанно коснулась серьги. — Лежать с ней на волчьих полях. Хочу быть с ней.

      — Речная деревенька! — крикнул возница, прерывая поток её безнадежных мыслей.

      Повозка заскрипела и постепенно остановилась, и Безликий уже не успел показать то, что хотел ей сказать. Он подал ей руку, помогая выйти на дорогу, и она мельком увидела написанное. «Прости, тэлис».

      Тэлис. Это слово она хотела бы услышать от другого человека. И сама бы хотела так назвать её в ответ. Но Вийетты давно не было.

      Вскоре на дороге они остались вдвоём, глядя вслед уезжающей повозке. Деревня Реки находилась в десятке часов езды от Хиля, и им пришлось добираться всю ночь и часть дня. Общим советом было решено отправить на вампирское дело Литэ и Безликого.

      Рута по-прежнему мучилась со спиной, Августа насильно отстранили, у Кальма было много дел в городе, а Майло к полнолунию становился агрессивным и мог сорвать задание. Соответственно, Литэ и Безликому было без разницы, чем заниматься.

      Деревенька находилась в низине и была видна отовсюду. Чем ближе они подходили, тем яснее ощущалась сырость. Как и общая мрачная атмосфера.

      Свинцовые тучи нависали над деревней, воздух был влажным и тяжелым, а постройки — ветхими и почти сгнившими. Наверняка в поселении не было ни лекаря, ни школы. Они казались отрезанными от мира душным куполом тоски и безнадеги.

      Дряхлый староста встретил их у арки входа в деревеньку. Извинившись, что не может предложить ни отдыха, ни еды, он сразу перешел к делу. Старик повёл их к местному могильщику. Тот обитал на кладбище, в небольшой землянке. Литэ мазнула взглядом по поросшим мхом могильным плитам и отвернулась.

      — Вот он, — староста указал на свежевыкопанную яму, и ледяная с Безликим заглянули туда.

      Там лежал замотанный в простыню человек, белый, как мел. Казалось, как ни встань, его глаза всегда смотрели на тебя.

      — Давно умер? — спросила Литэ.

      — Да вот, по вечери нашли, — прогудел могильщик.

      — Безликий, — позвала она, и тот спрыгнул в могилу. Он размотал умершего и осмотрел его руки. Затем посмотрел на беловолосую и мотнул головой. Она велела старосте: — Сожгите.

      — Но как же? — растерялся он. — У нас не принято.

      — Тело не гниет, не меняется, даже ногти не пожелтели. Он встанет.

      — Да как же это? — заладил старик.

      Безликий вылез из могилы, отряхнул руки и написал на доске одно слово: «упырь». Дед побледнел, потом покраснел, затем посинел, словом, почувствовал себя дурно.

      — Остальных тоже выкопайте и сожгите, — Литэ по привычке теребила серьгу. — Время неспокойное.

      — Всех? — удивился могильщик.

      — Даже тех, от кого остались одни кости.

      — С-сина, но что ж творится? — староста промокнул вспотевший лоб рукавом рубахи. — Сначала наши сиротки пропали, а потом люди умирать начали.

      — И вы всех в землю хоронили?

      — Ну, да.

      — Безликий.

      Мужчина в сером вытащил из-за спины клинки и пошел вдоль могил.

      — Сина? — робко спросил дед, но она жестом велела ему замолчать, не отрывая взгляда от Безликого.

      Тот ступал медленной, неслышной поступью, поворачивая лицо в маске от одной могилы к другой. Пока он изучал могилы, ледяная изучала его.

      «Ты не просто прислушиваешься, ты видишь, как зрячий», — подумала она, пока пыталась понять, что же он такое.

      Внезапно Безликий воткнул клинок в одну из могил, другим указывая на пару прочих захоронений.

      — Сколько всего пропало людей? — Литэ перестала сверлить взглядом партнера и обратилась к старосте. — Трое?

      — Семеро, вообще-то, ваша светлость. Трое погибших, а сироток так и не сыскали.

      — Копайте, где скажет, — ледяная послала могильщика к Безликому и спросила у старика: — О ком речь?

      — Было у нас четверо деток на деревню, и все — сиротки. Матери отродясь не водилось, а отец их неместный был, не здесь рожденный. Так его медведь в лесу задрал. Вот мы их и растили, как могли. Кто тряпки отдавал, кто молоко… А потом пропали они. Двери в доме настежь распахнуты, а дитёв и духа нет.

      — Искали?

      — Искали, всё бестолку. Тогда земля сырая была, а ни следа у дома не осталось. Их же четверо, как без следов? Будто и не выходили…

      — Раньше пропадали люди? Таким образом.

      — Дед мой рассказывал, что давеча здесь земля дурной считалась, якобы нечисть водилась. Я молодой был, глупый, россказни его старческим бредом считал.

      — Ясно.

      Литэ задумалась. Точно упыри. Вампиры уже продолжительное время старались не жрать беспорядочно и соблюдать с людьми хоть сколько-то нейтральные отношения.

      Будто в подтверждение мыслей она услышала скрежет, от которого кожа покрылась мурашками. Судя по тому, как передернул плечами Безликий, эти звуки до его слуха тоже дошли.

      — Когда пропадают люди? — осторожно спросила ледяная, глядя в сторону леса.

      — Когда садится солнце.

      — Сегодня пасмурно… Безликий! — крикнула она. — Уведи их и не позволяй никому из деревенских покидать дома! Пусть рассыпят соль по порогам и под окнами! И чтобы всем тихо!

      Тот отрицательно замотал головой, и она оскалила клыки, показывая, что не намерена идти на уступки в данном случае. Мужчина сжал кулаки, но заложил клинки за спину и повёл старосту с могильщиком прочь с кладбища, прикрывая их со спин.

      Когда их шаги и суета в деревне стихи, она отпустила белые ресницы и вслушалась.

      Птицы молчали, зверей не было слышно. Лишь листва шуршала в будто застывшем лесу.

      Скрежь, скрежь, скрежь… Кто-то тихо царапал доски. Изнутри.

      Литэ подошла к одной из могил и присела на корточки.

      Скрежь, скрежь, скрежь…

      Это один из проснувшихся упырей царапал свой гроб.

      Женщина оглянулась на свежевырытую могилу. Она коснулась земли, и из ямы выросли толстые ледяные иглы, запачканные чужой кровью.

      И тогда раздался смех. Тоненький, беззаботный, как детский. Прямиком из леса. Через пару мгновений она увидела их и выпрямилась.

      Сиротки.

      Четверо детей вышли из-за деревьев. Если можно было назвать детьми то, чем они стали. Лица, руки и одежда их были в бурых пятнах, глаза светились нечистым сиянием, а из под губ, изогнутых в улыбках, торчали острые зубы.

      Они не решались на неё напасть, удивленные непривычным запахом крови. Она тоже выжидала. Ведь должны были они откуда-то появиться. Детей нельзя было обращать. Они не становились вампирами, они превращались в упырей, неразумных и бездумно жрущих. На такое был способен лишь сумасшедший.

      — Прекрасные малыши, не правда ли? — услышала Литэ голос, и к ней навстречу вышла женщина в длинном платье. Судя по тому, как «стояла» ткань, оно тоже было залито кровью.

      — Вот и ты, — произнесла беловолосая, не выказав и капли страха.

      — Мои детки проголодались, и какая удача, что нам довелось натолкнуться на человека с такой манящей, ароматной кровью. Клык отдаю, что и на вкус ты чудесна.

      — Должно быть, ты молода и ещё не встречала таких, как я, — Литэ слегка склонила голову вбок. — Впрочем, уже и не встретишь. Не беспокойся, я закончу это быстро.

      Литэ подняла руку, улыбнулась и сжала в кулак. Сперва было тихо, а затем один из упыренышей с треском взорвался изнутри, разлетаясь на маленькие, красные, ледяные камешки. Вампирша взвыла и попыталась напасть, но застыла, как вкопанная, когда взорвался второй ребенок. На третьем она кричала уже жалобно, а на четвертом упала на колени.

      — За что? — кричала она. — Они били их, издевались, гнали, как животных! За что?! Просто потому что их отец был не из этих краев?! Дети сами пришли ко мне, сами просили избавить их от боли! Так за что? За что ты с нами так поступила?! Эти деревенские заслужили смерти! А мы хотели жить спокойно после их смерти!

      По подбородку Литэ потекла влага. Она направила руку на вампиршу и произнесла:

      — Ты бы не смогла контролировать упырей. Ты и не имела права их обращать, как бы они не просили. Так или иначе, для тебя всё закончилось бы плохо… Но им, твоим «детям», не было больно.

      — Лучше умереть, чем слушать тебя.

      Вампирша поднялась с колен и гордо вскинула подбородок. Литэ, продолжая улыбаться, сжала кулак. Упыриная мать лопнула и рассыпалась в воздухе блестящим алым снегом. Ледяная опустила руку.

      Секунда, две три… И слезы полились горячим потоком. Она скривила рот, содрогаясь от беззвучных рыданий. Они хотели жить — то, что сказала вампирша. Просто жить.

      — Волчица… — заплакала она. — Волчица…

      Она тосковала. Скучала по голосу, по серым глазам, по ласковой улыбке, по жестам. Вийетта всегда знала, как успокоить её, могла найти слова и для других. Литэ не хватало верности и твердости характера подруги. Скольким она готова была пожертвовать, если бы появилась возможность вернуть её? Всем. Всеми.

      Перед глазами ледяной возникла чужая мозолистая ладонь с глупым рисунком улыбчивой рожицы. Литэ уткнулась лбом в эту ладонь, словно та могла спрятать её от мира и собственной жестокости. Но нет.

      Они вышли к ждущим людям, когда следы от слез немного сошли с лица беловолосой. Деревенские хвалили её и кричали что-то одобрительное. Предложение поужинать с ними Литэ отклонила.

      — Ну, сина! Ну, выручили! — староста хотел расцеловать руки женщины, когда люди провожали ледяную и наемника, но Безликий преградил ему путь, и тот стушевался. — Вот ваша награда, — он передал ему мешочек редких дорогих ракушек, которые можно было выловить лишь в их реке.

      — Что вы! — Литэ посмеялась, и Безликий встал рядом с ней, понимая значение выражения её лица. Этот смех предрекал смерть. — Кажется, я не смогу выполнить ваше задание.

      Безликий бросил мешок ракушек к ногам старосты, а ледяная вытащила кинжал и надрезала ладонь. На землю полилась кровь, и мужчина задрал маску до «носа», обнажая то, что должно было быть ртом, но являлось обезображенной щелью.

      — Проклинаю вас и ваши земли, и обрекаю на вечные муки. Слово моё нерушимо.

      Земля на закопанных могилах упырей-деревенских зашевелилась и взбухла. Когда нечисть полезла наружу, люди стали вопить и толкаться, приближая свою кончину.

      А Литэ с Безликим с улыбками наблюдали за торжеством смерти.

      «Есть на Востоке, в глуши, одна деревенька, окруженная высокими ледяными стенами. Поговаривают, что там водятся страшные существа с горящими глазами. Они прокляты навек страдать от голода и солнца. Обходи это место стороной, путник, не то сгинешь!».