Пёстрые ленты колыхались на ветру, висящие на ветках деревьев. Люд Запада, разодетый в яркие одежды, гулял и пел песни о счастье, любви и благополучии. Лавочники предлагали красивые украшения влюблённым парочкам, а таверны приглашали испить вина.
Август мял в пальцах край бумажного фонарика, который они хотели запустить вечером всей семьей. Кальм неподалеку просил у хозяина прилавка со сладостями пару причудливых зверьков из карамели на палочках. Фонарик вдруг надорвался, едва заметно и незначительно, но Августа это заставило вздрогнуть.
Его воспитывали строгие холодные родители, которые, как и большинство на Севере, порицали однополые пары и связи со зверолюдьми. Ему запрещали злиться, запрещали плакать. В нём воспитали страх перед собственными чувствами. Перед своим «Я», которое с годами говорило в нём всё громче.
Августу нравились женщины. Их запахи, округлости или угловатости, голоса, слова и рассуждения. Но мужчины нравились тоже. Он убегал от этого, прятался, строил из себя дурашливого малого, простого и прозрачного, как стекло. Но стоило щуплому «цыпленку» появиться в жизни вампира, как фальшивая улыбка слетела с губ, а эмоции полезли наружу.
Кальм стремительно расцветал. Это невозможно было скрыть. Нескладный, долговязый мальчишка раздался в плечах, окреп мышцами и стал тем, на кого можно было положиться. Хотя ученый всегда был таким. Он с первых же дней, как появился у Арселя в особняке, сбежав из дома, сумел найти решение, спасшее Хоку от участи калеки.
Дырку на фонарике продувало ветром, оборванные края едва-едва трепетали. Руки Августа задрожали, и, смяв фонарь, он прижал его к пылающему лбу.
— Ты чего? — окликнул его Кальм и встал перед ним, протягивая карамель на палочке. — Фонарь зазря испортил.
Августу, выросшему в пасмурных краях и ставшему вампиром, солнце не нравилось. Но он терпел его, потому что волосы Кальма под яркими лучами сияли темной медью, а карие глаза отдавали легкой зеленью. Ради такого зрелища он был готов хоть сгореть заживо.
— Опять из-за чего-то расстроился? — ученый сунул в рот свой леденец, и Августу захотелось прибить парня.
У вампиров, помимо крови, была и другая слабость, и сейчас Кальм бил по этой слабости одним своим видом. Тонкие губы обхватили липкую карамель, мусоля и посасывая. Северянин погнал бы свои мысли поганой метлой, если бы они были осязаемы. Он не имел права думать такую грязь про своего лучшего друга. Про человека, с которым мог не заставлять себя улыбаться или притворяться кем-то другим.
Ещё этот глупый, испорченный фонарь в руках…
— Кальм, я люблю тебя.
Звучало-то как по-идиотски. Неуместно, жалко. Наверное, сестры специально оставили их наедине и ушли где-то гулять. Лучше бы они этого не делали. Может быть, тогда бы так не опозорился.
— Да, я тоже тебя люблю, — легкомысленно отозвался ученый, на мгновение оторвавшись от сладкого.
— Ты не понял…
— Всё я понял, — уверенно заявил он.
Август уставился на него, как на умалишенного. Кальм был спокоен, когда оперся спиной на стену дома, что давал тень вампиру. Он всё сосал свой дурацкий леденец, и северянин не выдержал. Он поймал друга за руку и отвел сладость от его рта, чувствуя, что теряет остатки сдержанности.
— Чего? — вскинул брови Кальм. А затем ухмыльнулся: — Не бойся, я тебя не брошу. Когда-нибудь, когда я верну себе фамилию родителей и их дом, то выйду за тебя замуж и буду купать в достатке и заботе, как ты того заслуживаешь.
— Дурной, — проворчал Август.
Руки не отпустил. Спустил свою ниже и переплелся с горячими пальцами, роняя леденец. Он не был готов открыться ему полностью и стать чем-то большим вместе сиюминутно, но Кальм и не торопил, не требовал. Точно гений. Точно герой.
Его герой.