О последнем годе своей жизни Билли Харгроув знает только со слов окружающих.

Про случай в торговом центре Макс рассказывает ему еще в больнице. Быстро упоминает каких-то демогоргонов, паразитирующего истязателя и тонкие материи. Приводит даже одноклассницу на освидетельствование (что Билли как бы чист).

Билли чистым до конца никогда и не был.

Они это хорошо понимают, но делают вид, что все в порядке.

Про Афганистан он узнает со слов таких же солдат и старших по званию. Зачем-то неожиданно вспоминает, как в первый пустынный день парень с лоснящейся кожей по слогам вычерчивает местные фразы и всем нравоучительно повторяет, что с их помощью можно пережить, например, плен. Поэтому надо запоминать и приспосабливаться.

Когда Билли поделится этими воспоминаниями с терапевтом, то не сможет назвать имя того солдата; хотя знает его очень хорошо.

Про плен он собирает знания, все равно что сводит в единую книгу.

Каждая новая информация — полноценная глава (которую Билли с отстраненностью читателя просматривает на своем теле).

Повествование нехронологическое.

И в виде пролога выступает Красный Крест (тот самый Комитет), который обследовал деревню, отвоеванную у ДРА, на предмет раненных и больных.

А нашел подвал с военнопленными, и Билли в их числе.

Он на самом деле совсем не помнит этого; ни каких-либо Крестов, ни первой остановки в полевом госпитале; ни редких вопросов медсестер — звенящая пустота медальной оболочкой поворачивается —

и награда та полая.

Пустая, как и сам рядовой Билли Харгроув.

После пролога идет первая глава, уже побольше объемом. Там достаточно интересно, про стамбульскую частную клинику, в которой часто режут американских солдат на куски и перешивают их в функционирующие организмы. Про то, как его все-таки прогнали по базе данных и смогли опознать. Про кропотливую работу врачей в белых халатах, но с такими же темными моджахедскими глазами.

Билли дергается от их прикосновений ровно до того момента, как по его венам не расползается оплавленная ртуть.

Билли кажется, что он чувствует, как медленно она протекает сквозь все кровеносные сосуды и отравляет ему организм.

Притупляет внимание, забирает себе реакцию.

Первая глава его поствоенной книги про то, как в стамбульском госпитале его осматривали люди, делали замеры и вечно что-то записывали в бланки, переговариваясь между собой на незнакомом языке. Это был не пушту и даже не фарси.

Их Билли теперь легко узнает на слух.

Благодаря безымянному парню с крайне лоснящейся кожей на афганском солнце.

Достаточно скоро его навещает мужчина и представляется советником-посланником американского посольства, показывает удостоверение. Билли откуда-то знает (ему это тоже когда-то рассказывали), что среди дипломатов не всегда числятся профессиональные служащие. Зачастую они — скрытые игроки силовых структур, и этот мужчина явно не из простых.

Он также ртутно-успокаивающе разговаривает с Билли, обещает ему в ближайшее время отправку домой. Сразу же, как он придет в себя и получит заключение от всех врачей про то, что может совершать трансатлантические перелеты.

— Тебя уже очень ждут дома, парень, — натянуто улыбается незнакомец, и Билли не может ответить ему тем же.

Потому что все попытки вспомнить, кто именно его ждет и в каком конкретном доме, увенчиваются только одним:

долгим сном.

В котором Билли на самом деле не засыпает.

А заново проходит уровень за уровнем. Чтобы когда он откроет глаза, то смог пересказать цепочку событий. Которая привела его в Стамбул, в частную клинику, в палату, где напротив сидит совсем не дипломат и задает наводящие вопросы.

Кулаки почти не сжимаются. По телу прокатывается заносчивая слабость, и она бросает Билли вызов.

Но спорить с ней не хочется, он просто закрывает глаза.

Отдается безжизненному оглушению, в котором, по заверению врачей, пробыл примерно четыре месяца.

Время для Билли теряет свою ценность (четыре месяца назад потеряло).

Он больше никуда не торопится. Потому что привыкает не спешить.

Один врач появляется чаще других: женщина средних лет с мягкими чертами лица. Она просит называть ее Фериде и не гонится за Билли с вопросами. Просто предлагает им вместе пройти долгий путь.

Прочитать его книгу вдвоем.

Билли кивает и указывает на третью главу, в которой главный герой попадается неприятелю, и вместе с несколькими выжившими товарищами его привозят в какую-то деревню, чтобы бросить в подвал.

— Там были только американцы, Билли? — ненавязчиво интересуется Фериде и откладывает листы с записями в сторону, — Если ты, конечно, хочешь мне об этом рассказать.

Билли не хочет, но рассказывает.

О том, что их союзников

— Ты про моджахедов?

— Да.

О том, что их союзников расстреливают сразу. Другая вера, все дела. Непримиримая кровная баталия, которая длится уже веками.

— Верно, — Фериде как-то странно улыбается, — иной толк ислама. Хорошо, что ты об этом знаешь. Продолжай.

А продолжать, в общем-то, нечего. Какие-то пленные уже были там, когда Билли попадает в каменное здание. И его приковывают то ли кандалами, то ли наручниками к стене. Забирают парня со знанием языков в соседнюю комнату и возвращают только через несколько часов. С уставшими и красными от страха глазами, но живым стуком пульса в висках.

— Он говорит мне, что его допрашивали, — Билли засматривается на цветущее дерево во дворе клиники и еще больше отстраняет себя от рассказа. Будто бы его там никогда и не было; будто бы он всю эту историю действительно прочитал. — Настаивает, что простые солдаты афганской армии не нужны. Их в этой пустыне нечем кормить. Поэтому, чтобы выжить, надо быть полезным. Парень упоминает, что он — переводчик, и может рассказать то, что помнит из переговоров. А меня зачем-то выгораживает нелепым званием. Тем, которого у меня, по правде, и не было.

Билли оставляют прикованным к стенке, потому что его клеймят специалистом по стрелковому оружию. Переводчик шипит ему сквозь сжатые зубы, чтобы Билли запоминал простые пуштунские фразы («да», «нет», «как тебя зовут»), а еще лучше начинал представляться каким-нибудь арабским именем. Ахмедом там. Или Бенрашидом.

— В этом подвале лучше относились к тем, кто шел на контакт. Кто интересовался религией, брал другое имя. И хотел быть полезным Армии возрождения Афганистана.

— И ты был таким, Билли?

— Я никогда не умел слушаться.

Кажется, в первый раз за отказ в сотрудничестве ему хотят что-то сломать, но один из афганцев против: если из Харгроува действительно хороший мастер по починке оружия, то руки ему еще пригодятся.

Значит, бить можно по лицу, ниже глаз, и куда-нибудь в живот.

Переводчик шумно выдыхает, когда Билли приходит в себя и стирает с губ запекшуюся прогорклую кровь.

Во второй раз он уже не так яро отказывается. Просто молчит.

И солдаты тоже его не бьют.

Просто перестают кормить.

— Сложно назвать это хоть какой-то едой. Мутная вода, в которой что-то плавало. Будто бы в жестяную миску набрали воды из лужи. Но это был единственный шанс за сутки что-то выпить и перекусить.

Фериде приходит к нему в палату каждый день. Иногда предлагает прогуляться во дворе и продолжить там их разговор.

И в ее глазах груз такой непроходимой тяжести, будто бы она сама была в плену.

Бывает каждый раз, когда работает с такими, как Билли, солдатами.

— Долго тебя морили голодом?

— Я.. я не знаю, — честно признается он, когда вытягивается на лавке и пронзает потускневшими глазами чужестранное небо, — наверно, не очень. Раз я все-таки выжил.

Фериде пожимает плечами. И это тоже вполне закономерная реакция.

Она выбивает разрешение у военного штаба и руководства больницы пройтись со своим подопечным вдоль весеннего Босфора. И поговорить по душам.

Билли так накачивают препаратами, что он вообще перестает сопротивляться и здраво соглашается на любое предложение.

Поначалу облокачивается о каменное ограждение канала, но все-таки невольно отшатывается.

— Голые стены напоминает, — признается он Фериде, — ну, как в том подвале.

И затем добавляет:

— Однажды начались дожди, и нас затопило.

Не по голову, разумеется, — продолжает свой рассказ Билли и смотрит, как невысокие волны Босфора облизывают надстройки. В воздухе пахнет солью и рыбным рынком поблизости.

Чуждые ему за последний год запахи.

Как и чуждая ему за все это непродолжительное повествование жизнь.

— Нас залило не так уж сильно. Наверно, по голень. Но только через пару дней стало понятно, что мы начинаем заболевать.

Болезнь пробивалась медленно, но не оставляла шансов (Билли избегает смотреть на людей в кафе, хоть и знает, что его все рассматривают). Фериде совсем не переживает, что водит с собой на поводке ручную бомбу. Которая взорваться может в любую секунду, если не выпьет свои препараты.

Но Билли послушно пьет капсулу за капсулой.

Потому что ему, в общем-то, в состоянии кататонии вполне нормально.

Он так понемногу привыкает существовать.

— Тебе это снится? — Фериде пьет свой чай с крепкой турецкой заваркой и больше не мнется, когда спрашивает.

Раскладывает вопросами для Билли многие события по своим местам.

— Нет, — он на секунду задумывается, — плен мне не снится. Но я проживаю его раз за разом. Каждый день туда возвращаюсь, чтобы открыть глаза по колено в воде. Много кашлять. Смотреть, как теряет сознание переводчик. И почти что чувствовать, как нас вытаскивают из подвала наружу, складывают на солнце у входа. Нас несколько человек, и мы все сильно щуримся. Потому что видели куски солнца только через узкие окна под потолком.

А оно все время было там. Это солнце.

Жило себе за каменными стенами, играло бликами на пыльных песчаных дорогах.

Жизнь в афганское деревне никогда не останавливалась, пускай в ней располагался армейский отряд ДРА и подвал с безымянными пленными.

— Я лежал тогда на солнце, и мне не было жарко. Впервые. Это было так странно. Я ведь ненавидел жар Афганистана. Все время писал об этом в письмах и про себя клялся, что не сунусь ни разу после контракта на Ближний Восток. А потом я лежу на солнце, в пыли и песке, и чувствую, как оно меня обнимает. А мне не жарко, вот совсем. Мне просто.. Просто не жарко. Я его не чувствую.

В один из дней Фериде приносит с собой бланки. И говорит, что Билли признан достаточно вменяемым для транспортировки. Объясняет последние детали. Что военный штаб был, конечно, извещен про обнаружение и идентификацию Билли Харгроува, но вряд ли до его семьи добралось счастливое письмо (потому что несчастливых в последнее время как-то больше). Так что, он будет приятным сюрпризом для своих родных.

Фериде складывает все документы Билли в плотную папку и просит их не потерять.

— Это для твоего будущего терапевта, хорошо? После армии он у тебя обязательно будет. Но это хорошо, Билли, это очень хорошо. Он тебе будет помогать.

Харгроув не возражает.

Ему на руки дают много каких-то пачек с таблетками, и Фериде показывает на листке порядок их приема. Все тщательно записывает ровным почерком, и Билли рад, что врачи в этой клинике англоговорящие. Забористая арабская речь вызывает в нем теперь неприятные воспоминания.

В последний день перед вылетом Билли в Штаты, Фериде предлагает закончить повествование. Перед тем, как один из американских дипломатов (на этот раз это настоящий дипломат) встретит его на выходе из больницы, сопроводит в аэропорт и доведет почти что до самого трапа.

Прежде чем Билли навсегда покинет пряную Турцию и будет неуютно вжиматься в кресло самолета среди толпы чуждых ему гражданских, Фериде предлагает дописать книгу и собрать все последние сведения в полноценный рассказ.

Билли кивает, но заканчивает описание скомкано. Подводит черту, но без особенного удовольствия.

— После того, как я поправился, они еще раз обратились ко мне с предложением начать чинить автоматы. По сути, там не было ничего сложного, я ведь все время на базах только этим и занимался. Стрелял, разбирал оружие, снова стрелял. И иногда ездил с конвоями. Больше решил не отказываться. Они мне еще предлагали изучить механизм ручной гранаты, чтобы научиться ее собирать. Но потом побоялись давать в руки. Все-таки автоматы были не заряжены, а граната могла подорвать их всех к шайтану, которого они так боялись.

Фериде тепло смеется, но в доверительном жесте не касается руки Билли.

Ему рекомендовано избегать больших скоплений людей и тесных прикосновений. Билли вновь не сопротивляется (внутри бунтующе кто-то вскидывает взгляд, но Билли устало отмахивается; драться сам с собой он не собирается).

— А тот парень? Переводчик.

— Его тело закапывают вместе с теми, кого расстреляли. Пленных брали достаточно активно. Но из них мало кто держался дольше недели. В конце концов, из моего отряда нас осталось только двое.

— Ты никогда не называешь имени переводчика, — Фериде задает самый главный вопрос, который начинает с утроенной скоростью разматывать нервный узел внутри Харгроува. — Помнишь, как его звали?

Эта глава — предпоследняя.

Билли больше не хочется продолжать ее читать.

— Остин. Остин Фергюсон. У него еще очки были. И мать, которой он часто писал письма. Она же волновалась. Ну знаете, как все матери. У которых сыновья попали в Афганистан.

Фериде тоже больше не нравится эта история. Возможно, у нее есть сын или даже несколько. Возможно, они тоже однажды отправятся воевать.

Она пытается Билли развеселить, но тему для этого веселья выбирает достаточно странную.

— Очень жаль, что ничего из твоих личных вещей не уцелело. Но ты говорил, что писал письма? Расскажешь кому?

И Билли рассказывает. По памяти, каждое из них.

Быстро проскакивает тему с Макс, а на Стиве Харрингтоне останавливается. И сам вслух удивляется, что помнит, как зовут бывшего одноклассника.

— Стив Харрингтон? — неожиданно переспрашивает Фериде.

— Стив Харрингтон, — повторяет Билли.

И удивляется еще раз. Потому что имя Стива вполне органично звучит в стамбульской клинике.

— О чем он тебе писал?

Билли, конечно, умалчивает про секту фанатиков в Хоукинсе, про всякую чертовщину и про то, что у Стива есть бита с гвоздями (которой Макс его чуть не зашибла однажды). Он ограничивается фактами про видеопрокат, неловкую дружбу по переписке и общих знакомых.

— Он неплохо общается с моей сестрой Макс и ее фриковатыми друзьями. Помогает им часто.

— С уроками?

— Ну типа.

Разве что выживания.

Фериде про Стива слушает с большим интересом и советует Билли сосредоточиться на воспоминаниях о доме, пока он будет туда добираться.

— Вспомни, что тебе особенно нравится в Хоукинсе. И почему ты будешь рад снова оказаться там.

Ответ очевидный: в Хоукинсе нет войны.

Но Билли не хуже Фериде знает. Война с ним теперь навсегда. Он привезет ее с собой в любой угол планеты, куда бы не отправился.

На прощание Фериде вкладывает в его папку с назначениями свой адрес и номер телефона. Предлагает писать ей хотя бы иногда, вдруг у Билли найдется повод. Все-таки про Афганистан она знает чуть больше, чем врачи Индианы. И будет рада получить от Билли даже пару строчек.

О том, что он добрался домой и у него все в порядке.

Билли жмет ладонь женщины в своей руке на прощание и говорит, что однажды с ней точно свяжется. Чтобы рассказать о своих успехах вне пустынных конвоев.

— Передавай привет Стиву Харрингтону, — Фериде улыбается и подмигивает ему.

Билли ухмыляется.

Это самое лучшее, что вскоре с ним может случиться.

Не Хоукинс и не встреча с семьей.

А С. Харрингтон.

И об этом Билли думает весь свой продолжительный полет над Атлантикой.

В Хоукинсе он оказывается через несколько дней. Проще было из Афганистана улететь, честное слово, чем забраться в глушь штата Индиана (из которого Билли так долго хотел сбежать). Последние указания он получает в Индианаполисе и подписывает документы об увольнении ввиду особых обстоятельств. А также соглашение на такие льготы, как (принудительная) терапия, сроки которой еще предстоит определить, запас таблеток и военную пенсию.

Билли ехидно смешно.

Ему едва двадцать. Какая пенсия.

Отдохнув дома, он должен заглянуть в Индианаполис примерно через месяц для плановой отметки в личном деле. И для выяснения дополнительных обстоятельств, вскользь упомянутых в отчетах турецких врачей.

Америка невольно придает Билли сил. И ему уже хочется огрызаться в ответ на штабное командование.

Будто бы и не был в армии.

Будто бы и не учился подчинению.

Будто бы и правда собирается глушить транквилизаторы всю свою жизнь.

В Хоукинс он добирается непризнанным. Сходит на автобусной остановке в военной форме, натягивает на лицо подаренные Фериде очки во время их прогулки на Босфоре.

И удивляется, что город по-прежнему стоит на месте.

Макс и Стив описывали события гуще. Видимо, за те месяцы, что Билли вынужденно пропустил, в городе произошли изменения. По крайней мере, по улицам не бегают потусторонние твари. Остальное можно пережить.

Перед дверью дома Билли неловко мнется.

Испытывает странную неловкость. Словно не хочет возвращаться конкретно в этот дом (потому что именно домом его и не считает). Это ведь надо будет сдерживаться на все слова отца, снова уживаться с мачехой. Удержаться от того, чтобы с порога отчитать Макс за беспросветный, но идиотский героизм.

Билли думает, что может прямо сейчас развернуться и свалить в любую точку страны. Начать свою историю заново. Не будут же его с военной полицией искать.

Но.

Заносит руку над звонком.

В Хоукинс он приехал, чтобы прочитать последнюю главу своей истории. Не эпилог, но хороший финал.

Сьюзан, увидев Билли на крыльце, удачно имитирует рыбу, выброшенную на берег. Глупо раскрывает рот и не находит подходящих слов. Это его забавляет. Особенно потому что следующей в коридоре появляется Макс, и она кричит почти во весь голос.

— Боже!

Прежде чем оказаться около него.

— Ну ты и засранец. Какого!..

Кажется, она даже порывается его обнять.

И если при виде сестры Билли еще немного теряется, то отцу на его шокированное «Билли?», он прекрасно знает, что ответить.

Всегда знал.

— Сэр.

И заходит в дом, крепко закрывая за собой входную дверь.

***

Билли просыпается слишком рано для Хоукинса. Еще, наверно, живет по восточному времени, но не может больше уснуть. Долго ворочается в своей кровати, которая больше не дает привычного комфорта, и решается вспомнить типичный гражданский распорядок дня.

Почти что годовая служба в армии со списанием по причине плена дает ему полное право называть какие-то вещи гражданскими, а себя — перебежчиком.

Из военного лагеря домой.

Не поменялись ни душ, ни бритва, ни зеркало.

Стал другим Билли. У которого в глазах то ли дымка отдаленных перестрелок, то ли запустение.

Из шкафчика он достает свой одеколон и решает заново отращивать длину волос. Все-таки армейские базы ему больше не грозят уставными правилами.

Билли перебирает свою одежду и с удовольствием вытаскивает джинсы и любимую рубашку. Красную.

Чтобы после строгого военного распорядка расстегнуть ее на привычные пуговицы.

Перед тем, как выйти на кухню, Билли выдыхает и лбом прикасается к дверному косяку. Вспоминает про таблетки и наспех глотает их, не запивая водой.

Наверно, стоит объяснить отцу, чем конкретно была чревата служба Билли в армии США.

Еще лучше — на определенном примере показать.

На кухне он долго не задерживается. Хочет сначала поговорить с Макс, вытащить из нее хоть какие-то детали всего случившегося за этот год, но понимает, что при Сьюзан подобный разговор лучше не заводить. Даже намеками.

На всякий случай.

Билли сам, когда впервые узнал про паранормальное, чуть не отъехал.

Вместе с истязателем в своей голове.

— Не напомнишь, где находится видеопрокат?

Макс, кажется, давится утренними хлопьями и за салфеткой прячет удивленную улыбку. А после кивает и быстро рассказывает, как туда добраться.

Учитывая, что свою машину Билли разбил, когда почти год назад пытался убить школьников, то для него самым удачным становится пеший маршрут.

Все-таки он за последнее время преодолевал расстояния и побольше.

***

У видеопроката он сталкивается с какой-то девушкой, но проходится по ней безразличным взглядом. Без каких-то скользких попыток познакомиться, минуя все дотошные улыбки.

Но когда Билли заходит внутрь, то все равно улыбается.

Впервые за последние месяцы.

Впервые за новую жизнь.

— Это здесь могут рассказать про новинки видеопроката?

Строчка из первого ответного письма сама приходит на ум.

Стива за стойкой Билли замечает не сразу. Сначала бегло оглядывает небольшое помещение и с неким сомнением представляет, как Харрингтон все эти месяцы писал ему письма про это место. И про череду каких-то фильмов.

Нормальную подводку к разговору придумать сложнее, чем зайти в пустой прокат.

Типа привет, чувак, как сам. Чем все это время занимался. Я попал в небольшую неприятность, но вот теперь здесь.

Вернулся. Как и обещал.

Тебе

Все не то.

Билли подходит ближе к стойке, позволяет себе на нее опереться.

Наглеет с каждой секундой все больше.

И рядом со Стивом как-то неожиданно вспоминает самого себя.

Понимает, наконец, зачем вернулся домой.

— Привет, красавица.

Он здесь, чтобы закрыть финал и написать достойный эпилог.