Потерялся проездной на трамвай, оторвалась от пальто пуговица, кофе из автомата пролился на рубашку. Все это было неприятно, но поправимо, а потом по дороге домой я упала, и укороченный рабочий день стал совсем неприятным.

      Вообще падать на глазах у других людей очень обидно. Начинает казаться, что на тебя все смотрят, хотя ты точно знаешь, что это не так, поспешно вскакиваешь, глупо улыбаешься, убегая, будто с места преступления, но осадок остается, такой белый и тяжелый. Нерастворимый.

      Я ввалилась в квартиру, шурша пакетами, с минуту расстегивала сапоги и уныло радовалась долгожданному одиночеству. Дома никто не смотрит, и можно падать, терять проездные и смело отрывать от пальто все пуговицы, но не хотелось ни того, ни другого, ни третьего, а только тишины и покоя.

      Голос Человека ворвался в прихожую гулким эхом.

      — Ты там уснула?

      — Нет, — неубедительно соврала я и побрела на кухню, где пахло ужином.

      Человек орудовал поварешкой, сосредоточенный и ловкий, он успевал следить за несколькими конфорками одновременно и все замечать:

      — Упала? — спросил, едва взглянув на меня. — Вот и очень зря. Хоть не расшиблась?

      — Не знаю, — грустно ответила я, опустившись на низкую табуретку. — А еще я проездной потеряла.

      — И это делать было вовсе не обязательно… — расставляя тарелки. — Погоди, а руки? Ты же не головой упала. Иди, — почти скомандовал.

      И я побрела в ванную, подальше от назидательного тона, про оторванную пуговицу решила не говорить.

      На левом колене назревал внушительный синяк, он еще не болел, но уже давал хороший повод для расстройства. Как понятно было раньше: упал — тебя подняли, отряхнули и непременно пожалели. Повзрослев, ты сам должен вставать, стирать испачканные в грязи брюки, попутно выслушивая нотации в свой адрес.

      — Не лей воду зря, — велел Человек, проходя по коридору. — Пакеты на пороге бросила.

      Из вредности сделала напор сильнее. Человек распекал со вкусом и насмешливой улыбкой, конечно, он не хотел ничего плохого, но именно сейчас каждое слово неприятно задевало. К шуму воды добавилось шуршание пакетов, сквозь которое долетали отдельные колкие фразы:

      — Хлеб у нас еще есть… Молоко не то… Полотенца… А мороженое? Еще слишком холодно, учти, без чая его есть не дам.

      Ну, это глупо. Я взрослый самостоятельный человек, и только мне решать: есть мороженое в феврале или нет. Захотелось хлопнуть дверью, топнуть или выпалить что-нибудь обидное, чтобы настроение испортилось не только у меня, но колено все-таки болело, а в глаза как будто попало мыло. Я не нашла ничего лучше, чем выскользнуть из ванной и спрятаться на балконе.

      Сизые увесистые облака беспросветной пеленой окутали небо. Внизу, на улице, докипала вечерняя жизнь: соседка гуляла с бульдогом, то и дело подзывая его к себе, а он отвечал недовольным сопением, вдалеке гудела переполненная трасса, и где-то в стороне обиженно плакал ребенок. Я присела на корточки, так чтобы меня нельзя было заметить из гостиной, и растерла замерзшее лицо руками. Влажные ладони приторно пахли химозной земляникой со сливками.

      В окружении тучных коробок, велосипедных шин и прочего незнакомого и в то же время родного скарба, облегченно вздохнула. В фанерной перегородке заметила небольшое отверстие. Его еще мальчишкой проделал папа, он плевался в прохожих горохом через соломинку и сбрасывал петарды на клумбы. Я же, будучи маленькой, не отличалась изобретательностью и просто наблюдала за людьми, пережидая наказание.

      За этим занятием меня и застал Человек.

      — Ну, ты даешь. Я покупки достал, на стол накрыл, а она на имя не отзывается, на балкон выкатилась, еще и без тапок.

      — Мне захотелось, — честно ответила я и снова прислонилась щекой к перегородке.

      — Ну, раз захотелось, — Человек развел руками и внезапно спросил. — Как нога?

      — Синяк будет красивый.

      — Ясно, ясно… — пробубнил он и ушел обратно в дом.

      Бульдог внизу весело бегал между голых кленов за мячиком, по расчищенной тропинке под руку гуляли две старушки. Человек вернулся с пачкой мороженого:

      — Приложи к колену, можешь потом съесть.

      — Что? Даже до ужина? — спросила я недоверчиво.

      — Еще чего, — хмуро ответил он, опускаясь рядом со мной на пыльный половик, но помолчав, добавил. — Ладно уж, ты сегодня потерпевшая. Больно было?

      — Скорее обидно.

      — Это не страшно, ты же низенькая, тебе падать недалеко. Да и вообще людям полезно иногда вот так встряхивать себя, взгляд на мир меняется, понимаешь? Но, когда падают старые, уже страшно. Их жалко.

      ― Детей тоже жалко, — возразила я.

      ― Не так, им можно, это у них заведено.

      ― Так если сильно.

      ― Если сильно, любого жалко.

      Я опять взглянула на старушек, но они уверенно держались друг за друга и падать не собирались.

      — Завтра накрошим с тобой лишний батон хлеба, пойдем воробьев кормить, — пообещал Человек. — Все равно испортится, а они съедят. Они же звери.

      Я не стала переубеждать его, что воробьи — это птицы, и продолжила смотреть на улицу. Мороженое таяло, ужин остывал, а мы продолжили сидеть рядом в густых сумерках.