Светлая майская ночь, за окном шум еще бодрствующей улицы. Там, внизу, под окном, люди лаялись между собой, хуже зверей, машины залезали ко мне в комнату светом фар. А я сидела у себя на кровати и не могла уснуть. Всякий раз, когда случались такие долгие ночи, ко мне приходили мысли, хотя я их совсем не хотела и не ждала.

      Сегодня мне снова пришлось терпеть эту противную тяжесть в висках. Ничего с этим поделать было нельзя, оставалось только лежать и вздыхать, уткнувшись лицом в уже нагревшуюся подушку. Человек из соседней комнаты постучался в стену.

      Его голос звучал строго:

      — Не вздыхай, пожалуйста.

      — Хорошо.

      Я спряталась под одеялом, но скоро Человек снова забарабанил по стене кулаком:

      — Не крутись на кровати, на ней спать надо, а не крутиться.

      Я замерла и постаралась не двигаться и не дышать.

       «Как интересно, — подумалось мне. — Вот я сейчас лежу, ничего ведь не делаю, а при этом хочу, чтобы обязательно что-то произошло. А что именно должно происходить, я не знаю. Обидно. Всегда хотелось думать, что однажды, не очень поздно, мне можно будет знать хоть что-то наверняка. Я, конечно, подожду еще, мне не к спеху, но вдруг может так получиться, что я всю свою жизнь проживу, но так ничего не пойму и не узнаю?»

      Человек заглянул ко мне в комнату и устало попросил:

      — Не думай.

      — Извини, пожалуйста. Неужели так громко?

      — Нет, — он присел рядом со мной на кровать. — Просто о таких глупостях думать на ночь глядя нельзя. От этого живот сводит.

      В соседней квартире заплакал двухмесячный младенец, он кричал пронзительно и сильно, делясь с нами своей тревогой.

      — Вот дети, — начал Человек негромко, вслушиваясь в жалобы ребенка. — Такие маленькие, и те уже думают. Нет, чтобы сказать сразу, чего им хочется.

      — Они говорить не умеют.

      — Ну, младенцы-то ладно, им простить можно. Но вот взрослые. Почему они молчат? Или тоже не умеют?

      — Они не хотят.

      — Вот, — Человек ткнул пальцем в воздух. — А не хотят, потому что и мыслей своих не понимают. От этого и поглупеть совсем можно, ведь с мыслями надо сначала познакомиться, а потом о них говорить.

      — Ты, наверное, хотел сказать «ознакомиться»?

      — Нет, я знаю, что я хотел сказать. Не надо учить мой ум. Ну? — Человек поднялся, подбоченившись, посмотрел на меня совсем уж серьезно.

      — Что? — я испугалась.

      — Ну, чего ты сидишь?

      Я встала.

      — Иди.

      — Куда?

      — На кухню.

      — Зачем?

      — Чай варить. Или ты собралась гостей беседами занимать?

      И мы пошли на кухню. Пока я суетилась с чаем, Человек доставал из холодильника варенье. Это была его идея держать в холодильнике все, что поместится, даже хлеб, он там дольше хранится. Когда я стала расставлять посуду, то все-таки спросила:

      — А на сколько человек брать чашек?

      — На двух. А на гостей… — он задумался. — Давай так, одну — побольше, лучше кружку, а другую — поменьше, можно совсем маленькую.

      — Слушай, — я взглянула в окно, откуда на меня покосилось мое же отражение в недавно помытом стекле. — А кто эти гости?

      — Увидишь, — Человек прислушался и скомандовал. — Все, встречай.

      Я побежала к двери, такой ответственной мне давно не приходилось себя чувствовать: в пижаме, босиком и с тряпкой в руках, а шла, как на парад.

      В прихожей было тихо, я посмотрела в дверной глазок и ничего не увидела:

      — Чего ты там возишься? — спросил Человек.

      — Там никого нет.

      — Что значит нет? — он подошел ко мне. — Они просто очень вежливые.

      Стоило двери приоткрыться, как на пороге показались две тени.

      — Доброго вам вечера, — поздоровалась большая тень.

      — Доброй ночи, — крикнула маленькая тень, по размеру не больше годовалого ребенка.

      — Здравствуйте, — я улыбнулась как можно радушнее, но тени не шелохнулись, пришлось снова шепотом обратиться к Человеку за помощью. — Почему они не заходят?

      — Потому что их сначала надо впустить. Скажи: «заходите».

      — «Заходите», — повторила я.

      — Нам можно? — уточнила тень побольше. — Мы вас не стесним?

      — Мы у вас поместимся? — добавила маленькая тень.

      — Конечно, я буду рада. Заходите.

      — Тогда ладно, — с этими словами кроха проскочила внутрь, осмотрелась и побежала на кухню, громко топая ногами.

      — Благодарю, — кивнула другая тень и шагнула внутрь.

      Огромная и черная, она была даже выше Человека. Я хотела вцепиться в его руку и спрятаться, а еще лучше убежать, но только стиснула в руках злосчастную мокрую тряпку и замерла. Тень спросила тихим голосом:

      — Вы меня боитесь?

      — Нет, что вы, — бойко отозвалась я. — Проходите.

      Та ответила коротким реверансом и гордо проплыла по коридору, едва касаясь пола. Человек запер дверь.

      Мы сели за стол. Страшная тень расположилась сбоку, выпрямив спину и сложив руки перед собой, а маленькая — во главе стола, придвинув себе вместо стула высокую табуретку.

      — Чаю дашь? — спросила она, воровато озираясь.

      — Дам, — кивнула я и взялась за чайник.

      — Чур, мне самую большую, — пропищала маленькая тень и ухватилась за кружку обеими руками. — Эту!

      — Хорошо. А сахару вам нужно?

      — Много! Четыре, нет, пять ложек. И лимону!

      — А вам? — спросила я у большой тени.

      — Мне — эту, если вас не затруднит, — сказала она, кивнув на самую маленькую чашку.

      Когда чай был разлит, первая тень принялась жадно хлебать из кружки, а вторая размешивала ложкой сахар по часовой стрелке, я впервые видела, чтобы это делали с таким достоинством. Воцарившееся молчание начало удручать, и мне пришлось снова подать голос:

      — Вам уютно?

      Высокая гостья улыбнулась:

      — Очень, благодарю.

      — Вкусно! — выпалила маленькая тень и покосилась на банку варенья. — А вареньем вы кормите?

      — Да, — я хотела дать ей ложку и блюдце, но она уже влезла в банку руками:

      — Малиновое.

      Человек усмехнулся, а я посмотрела на вторую гостью:

      — А вы? Вы хотите варенья? У нас еще абрикосовое есть. Мед есть. Хотите?

      — Нет, вы очень любезны. Давайте лучше поговорим, — тень отодвинула чашку. — Вот вас как зовут, если не секрет?

      — Ее Оля зовут, — объяснила маленькая тень.

      — Замечательное имя.

      — Да, — согласилась я. — Аккуратное. А как мне лучше обращаться к вам?

      — На работе меня принято называть Хранительницей Будущего, милейшая. Но вы меня можете называть просто — Маргарита Борисовна.

      — А меня, меня спроси! — закричала кроха из банки.

      — А вас как?

      — Васька. Я храню твои воспоминания. Здорово?

      Ее перемазанная черная физиономия вызвала во мне усмешку, сидеть на кухне в окружении теней стало проще:

      — Красивые имена, редкие. Особенно ваше, Маргарита Борисовна.

      — Я польщена. Вы меня, милочка, можете бояться столько, сколько вам этого захочется. Не отказывайте себе в удовольствии. Тем более, это — моя работа, — Маргарита Борисовна сказала это и покровительственно коснулась рукава моей пижамы.

      — Хорошо, буду бояться. Скажите, Васька, а вас бояться тоже нужно?

      Та очень сосредоточено облизывала себе пальцы и отвечать была совсем не готова. Я опять повернулась к Хранительнице Будущего:

      — Получается, вы придумываете мне мысли?

      — Не совсем, мы — ваши мысли, дорогая, — Маргарита Борисовна и добавила: — я так рада, наконец, можно все обсудить. А то вы же молодые, такие неловкие, уж простите. Вот, вы знаете Лермонтова?

      — Да, правда, не так хорошо, как хотелось бы.

      — Какой это был неосторожный молодой человек, — она так тяжело вздохнула, что над нами закачалась и замигала лампочка. — Ничего не боялся. А со мной как разговаривал? Ничего ему, видите ли, не страшно. И чем все это кончилось? — тут Маргарита Борисовна наморщила лоб, как будто мысли о великом поэте вызвали у нее приступ мигрени. — Ой, а про Александра Македонского я вообще молчу. Это надо такое выдумать: сражаться со слонами. Вы можете себе это представить? Ладно, я ему и это простила. Но идти в поход без теплых вещей и без шапки, разве так можно?

      — Еще про Пушкина расскажи! — крикнула Васька, вынырнув из банки.

      — Какой Пушкин? — удивилась Маргарита. — При чем тут Пушкин? Не путай меня, Василиса, ешь варенье.

      — Я съела.

      — Тогда помой руки, а пока ты их моешь, подумай о том, как это некрасиво — встревать в разговор.

      Васька соскочила с табуретки и побрела к раковине, хмуро ворча себе под нос:

      — Нет ничего некрасивее, чем заставлять умную красивую женщину мыть руки.

      Маргарита Борисовна проводила ее строгим взглядом и снова обратилась ко мне:

      — Так о чем это я?

      — О Македонском, — напомнила я.

      — Точно. Я все к тому, что не надо не бояться. Это вредно, только увлекаться тоже не стоит. Аккуратно. С прохладцей, понимаете?

      Я понимала, по крайней мере, мне так показалось. Маргарита Борисовна собиралась рассказать еще что-то про Наполеона, но Васька уже помыла руки и вернулась к столу. Услышав о Бонапарте, она выпалила громко и радостно:

      — А он маленький был. Карлик!

      — Василиса! Где твои манеры?

      — Я тоже хочу поучить.

      Маргарита Борисовна погрозила ей пальцем:

      — Ты недостаточно хорошо вымыла руки, чтобы кого-то учить, дорогая.

      Васька обиженно поджала губы, и я тихонько попросила:

      — Маргарита Борисовна, ну, мы самую малость. Ей же так хочется.

      — Ну, хорошо, — согласилась та. — Только потому, что вы, Ольга… простите, как вас по батюшке?

      — Алексеевна.

      — Ольга Алексеевна, только потому, что вы так просите.

      Васька радостно вскочила на стол и принялась рассказывать. Она говорила про скрипучие качели в саду, про головастиков, живших в озере рядом с лесом, про траву утром за домом, по которой так приятно бегать босиком, про дожди в июле с грозами, когда и страшно, и весело смотреть из окна на сверкающие молнии. Я слушала и вспоминала. Все, все это были мои воспоминания. Там, среди них, всплывали детские болезни, страхи и обиды, но сейчас они виделись самым главным и самым родным.

      Все это время Человек молчал и жевал бутерброды, прислонившись к дверному косяку.

      Когда у нас кончилось и малиновое, и абрикосовое варенье с медом, гости ушли. На прощанье Маргарита Борисовна обняла меня ласковой темнотой и в последний раз напомнила:

      — Бояться, но с прохладцей. И побольше фантазии.

      — Обязательно, — заверила я.

      Васька погладила меня по руке липкими пальцами:

      — Не забудешь помнить?

      — Не забуду.

      Они ушли, беззвучно растворившись по ту сторону порога. Мы какое-то время еще постояли с Человеком под светом желтоватой лампы в тесной прихожей, всматриваясь в гулкую пустоту лестничной клетки.

      — Знаешь, — сказала я ему. — А я поняла, почему люди не говорят про свои мысли.

      — Почему?

      — А потому что они их совсем не знают.

      — А я тебе что говорил? — Человек довольно заулыбался.

      — Я узнала.

      — И что будешь делать?

      — Вряд ли от этого я сделалась умней, но что-то изменилось, наверное. Хуже точно не стало.