В далеком детстве я хотела убежать из дома, решила быть по-настоящему взрослой и самостоятельной, а потому собрала теплых вещей, сменного белья, прихватила красивое платье, так, на всякий случай, достала почти полную копилку. Утрамбовав все в отцовский походный рюкзак, я пошла на кухню, чтобы попрощаться с папой и мамой, позвонила дедушке и двум бабушкам, велела им вести себя хорошо, оставила сестре любимые игрушки. Казалось бы, все, пора, но вот как-то не сложилось. Не помню почему. То ли на обед мама готовила пастуший пирог, то ли сестра слишком громко плакала от новости о том, что я собралась уходить. А может всему виной моя хорошая фантазия, и я вообразила, что в той, взрослой, полной свободы жизни, мне не удастся вернуться домой. Так или иначе, затея с побегом исчерпала себя в тот же вечер.
Прошло много лет, только, видно, я не успела в связи с этим повзрослеть, не научилась уходить. Но что поделать? Больше случая для побега найти не удалось. Хотя, порой, особенно утром в понедельник, хотелось бежать. Не в школу, не в университет и уж точно не на работу, а куда-то совсем в противоположную сторону: проехать нужную остановку на автобусе, вместо билета на метро купить билет на поезд в совершенно незнакомый город. Не обязательно мечтать об абсолютной свободе, это слишком громко и пафосно, мне бы хватило и полдня, и желательно вернуться затемно.
— Просыпайся! — Человек вытащил меня за ноги из-под одеяла. — Вставай.
Он метался из комнаты в комнату, хватал какие-то вещи, потом ронял их и бежал дальше. Было полседьмого утра. Воскресенье. Я тихо влезла в ванную, чтобы умыться и спрятаться от кутерьмы, но Человек быстро нашел меня и сам намазал мне зубную щетку пастой:
— Мы опаздываем!
Волшебное слово: «опаздываем», — после него грех не испугаться и не начать торопиться самой. Во рту еще оставался вкус мяты, он противно смешивался со вкусом вчерашнего лимонного чая.
Я переодевалась, растерянно озираясь по сторонам. В гостиной — как при обыске, ну, или как в кино, где полицейские ведут обыск. На кухне сердито тарахтело радио, ему вторил разъярившийся чайник. Закричал утренними передачами пыльный телевизор, что странно, я точно помнила, что год назад лично выдернула его из розетки и больше не включала. Впервые за долгое время загудел пылесос, он бился в шкафу, на самой верхней полке, до которой я никогда не могла дотянуться, и грозился вот-вот упасть и вырваться наружу.
— Плохо, они догадались, — нахмурился Человек, заворачивая меня в длинный шарф. — Больше нам тут оставаться нельзя, — схватил сумку, и из нее тут же что-то вывалилось, наверняка, что-то очень нужное.
Со звоном раскрылось окно.
Мы выскочили из квартиры. Человек перепрыгивал через три-четыре ступеньки, а я, вцепившись в рукав его куртки, послушно летела за ним. Выпрыгнув из подъезда, чуть не сбили дворника. Я слышала, как он закричал нам вслед дурным голосом:
— Ходят!
А мы бежали, прохожих не было, все еще крепко спали, но были светофоры, их Человек переключал одним взглядом, обгонял подслеповатые трамваи и маршрутки, один раз чуть не сбил машину. Дальше и дальше, вдоль бесконечной дороги, сквозь осенний туман и шуршание опавших листьев. От скорости заслезились глаза, перехватило дух. Наконец, я попыталась упасть, просто чтобы остановить череду мелькавших домов и непогасших фонарных столбов.
— Узнаешь дорогу? — строго спросил Человек.
— Нет, — честно ответила я, с трудом восстанавливая дыхание.
— Отлично, значит, теперь они нас уже точно не догонят, — похлопал по плечу.
И мы пошли, неторопливо, сворачивая в сторону незнакомых палисадников и двориков. Человек проверял содержимое нашей сумки и сетовал, что самое важное, мы, разумеется, забыли. Я зябко поправляла шарф и беспомощно крутила головой. Названия улиц ни о чем мне не говорили, равно как и названия бульваров, вывески магазинов и странный памятник усатому гусару на коне. Растерянность смешивалась с любопытством и подступавшим ужасом:
— А кто за нами гонится?
— Да много кто: дела, проблемы, обязанности, правила, бытовуха и серость. Все, что так мешает и вечно портит настроение.
Человек держал мою руку аккуратно, словно я была слепой или сумасшедшей, или все сразу.
— А куда мы идем?
— Далеко, — ответил он бодро.
— Надолго?
— Насовсем, — тут он меня даже приобнял. — И все у тебя там будет хорошо. Вот увидишь.
— А я маме не сказала…
Человек будто не услышал, спохватился:
— Ты же голодная? Давай где-нибудь тебя подкрепим, на пустой желудок сбегать нехорошо.
Невкусный горячий шоколад и такой же невкусный бутерброд из кулинарии, в котором мало колбасы и много хлеба. Я послушно жевала скудный завтрак путешественника, а Человек рассуждал вслух, прихлебывая крепкий кофе из бумажного стаканчика:
— Представляешь, как будет здорово? Ни врагов, ни работы, ни даже будильника этого дурацкого. Рванешь на море, согласен, холодновато. Но, глянь, я взял твой плеер, если включишь музыку, можно будет гулять по берегу и кормить чаек под Боба Дилана. Красота же?
— Мы, кажется, кран в ванной не закрыли, — ответила я сквозь колбасу.
— Еще чего-нибудь поесть хочешь?
— Нет.
Мы теперь могли не спешить, как сказал Человек, теперь все будет хорошо, а я тем временем чувствовала, что обута слишком легко для октября и тем более для предполагаемой прогулки по берегу моря, неохотно глядела по сторонам. Все казалось до омерзения безрадостным: закрытый кинотеатр, обтянутый зеленой строительной сеткой, уродливо одинаковые девятиэтажки, выстроившиеся в ряд, кучка злых воробьев, толстая кошка, она тоже смотрела весьма недобро. Я все время отставала, поправляла шнурки, вытряхивала несуществующие камушки из ботинок, так что Человеку пришлось снова вести меня за руку:
— …или можно уехать в поле с термосом. Залезть на крышу ржавеющего пикапа и смотреть, как в колосья опускается солнце. Правда, колосья, наверное, все собрали, но мы что-нибудь придумаем.
— Мне это недавно снилось. Ты что, подсматривал?
— Не подсматривал, а контролировал. Скажи спасибо, а то если бы меня не оказалось рядом, в поле бы случилась гроза с градом, а из соседнего леса на тебя выбежал бы медведь.
— А завтра на работу, — вставила я и опять запнулась на ровном месте.
Завтра обещали снег и резкое похолодание, какое уж там поле? А вот гроза наклевывалась уже сейчас, небо заволокло серыми облаками. Полуголые деревья скрипели и качали на нас тощими ветками, но Человек улыбался так, точно ничего не замечал:
— Или знаешь что? — спросил он, расходясь. — Поедем наугад, ткнем пальцем в карту, купим билеты. Это же самое интересное, поедем с тобой хоть на край света.
— Я в этом месяце за свет еще не заплатила.
Тут Человек не выдержал:
— Ты что, нарочно?
— Нет.
— Я тебе про счастье говорю, стараюсь. А ты? Какая тебе разница, будет у тебя свет или нет, если ты сама будешь далеко-далеко?
— Никакой, просто нехорошо это, — отозвалась, замявшись.
— Нет, ты не понимаешь, от чего отказываешься. Тебе будет хорошо.
— Понимаю и не отказываюсь, просто…
— Что? Ну вот что? Ты даже ответа не придумала, чтобы спорить, недальнозоркая, — сухо подытожил Человек. — А то: работа, вода, свет. Можно подумать, ты не хочешь быть счастливой, — тут он осекся и изумленно перевел взгляд на меня.
Не люблю, когда Человек принимается вот так отчитывать, подбоченившись и старательно глядя в лицо.
— Говоришь, воду не выключила?
Я кивнула.
— И свет, да? Убытки, — устало вздохнул Человек.
Я закивала активнее.
— Ну, пошли тогда, глядишь, соседи еще не заметили.
И все началось сначала, обратная дорога показалась куда приятнее. Я видела закрытый кинотеатр, кучку воробьев, кошка куда-то ушла. Человек всем видом показывал, что сердит, но при этом крепко сжимал мою ладонь, и рука у него была такая теплая и уютная. Мы больше не переключали светофоры, а чинно ждали, пока проедут немногочисленные машины.
— Нет, я просто не понимаю, ты что, правда, совсем не хочешь быть счастливой? — не выдержал Человек.
— Хочу, только не так сразу и не навсегда.
— Не понимаю.
— Я тоже, — пожала плечами. — Думаю, я счастлива уже сейчас. У меня есть проблемы, дела и правила, но они все мои.
— Не понимаю, не понимаю, — повторял Человек, растирая лоб. — Может, так и надо… Мама у тебя все-таки хорошая.
— Очень хорошая.
— …и ее нехорошо расстраивать, и за свет и воду платить надо, а то это тоже нехорошо. Все равно не понимаю, — Человек еще раз грустно вздохнул, погладил мои пальцы. — В любом случае, с днем рождения тебя.
Я не нашла ничего лучше, чем предложить:
— Хочешь послушать Боба Дилана?