У Римуса всегда были проблемы с принятием себя. Все они, словно торнадо, закручивались в центре под названием «пушистая проблема». Римусу было проще называть свою ликантропию именно так, хотя это ребячество к пятнадцати годам и приносило дискомфорт, с языка то и дело норовило сорваться одно простое слово, но сил и мужества у него на это не хватало. Мародёрам нравилось говорить именно о «пушистой проблеме», потому что для них эта «проблема» была, по сути, игрой, да-да, Римус, ты для них просто увлекательная игра в шпионов с кодовыми названиями и именами. Римус поёжился, близилось полнолуние и его Волк царапался в межреберье, проникая хриплым рыком в подкорку, разрушая и без того неустойчивый баланс его терпения.

      Глубокий вдох, медленный выдох.

      Джеймс вопросительно уставился на него, оторвавшись от своего эссе по Зельеварению, получил отрицательное мотание головой, чтобы вернуться к пергаменту. Видишь, ему всё равно, что там у тебя в голове, что там с тобой, иначе бы заметил. Я вот всегда замечаю, и твою зверскую ревность, потому что Бродяги опять нет с вами. Ещё бы Волк не знал, деля сознание с Римусом. Почему ты от меня открещиваешься, я и ты — мы всегда были и будем вместе, как бы ты не стремился избавиться от меня. Сегодня Волк особенно разговорчив, ноябрьские полнолуния ему нравились больше всего — именно с него открывалась череда самых тяжёлых обращений, вплоть до лета. Какая-то странная ведьма в одну из вылазок в Хогсмид поймала Римуса на выходе из книжного магазина, пронзительно рассматривая глаза Люпина, и только потом он услышал:

— Жаль, что ты его не принимаешь, Тёмное Время скоро, а до весны слишком много лун, чтобы натворить дел.

      Он не понимал, о чём идёт речь, а ведьма уже будто растворилась в воздухе. Характерного для трансгрессии хлопка он не слышал. Римус хотел снова найти её и расспросить, но ждать следующего похода в Хогсмид у него просто не было ни времени, ни терпения — это привело его в библиотеку. Поиски затянулись, но он нашёл книгу с викканскими традициями — небольшой томик на четыреста страниц с обзорной информацией по ритуалам, пантеону богов и Колесе года. Оттуда он и узнал о Тёмном Времени — зиме, если Римус правильно понял. Он долго вспоминал все зимние полнолуния и пришел к выводу, что действительно именно полнолуния с ноября по март переносятся тяжелее всего. Викканство объясняло эти месяцы как самое тёмное время, когда на земле царит смерть, уныние, а злые духи имеют возможность безнаказанно бродить среди людей. Где-то к середине объяснения Римусу стало тяжело переваривать всю эту информацию, он оставил свои попытки понять, смирившись с размытыми объяснениями и отсутствием возможного способа найти решение его «пушистой проблемы». Ему было достаточно и того, что он нашёл: первое полнолуние года называлось волчьей луной (мысленная заметка, что это самое сложное полнолуние года), полнолуния с ноября по март — самые сложные, потому что это время принадлежит тёмным силам. И ни черта о том, что с этим делать тем, кто напрямую зависит от луны. А ты что, надеялся, что сможешь избавиться от меня? Римус уже ни на что не надеялся, ни во что не верил.

      Глубокий вдох, медленный выдох.

      Октябрь глумливо отсчитывал последние дни, грозясь полнолунием. Волк глумливо хрипел в каждой частичке тела, пробивая путь к разуму Римуса, стараясь получить контроль. Хотя казалось бы, уже и так много чего Волк забрал своими животными инстинктами, увеличив чувствительность каждой клеточки тела и рецептора в разы. Каждый прием пищи превращался в смрадящую какофонию звуков, запахов. Отвращение к еде боролось с животным чувством голода. Но Римус знал, что попытка поесть обернется рвотой и лихорадкой, потому что Волк хотел не печёной картошки с курицей, а мяса, горячего, живого, полного крови. Римус не мог больше этого выносить, он выскочил из-за стола, игнорируя вопросы мародеров, вопросительно провожавших его взглядом. Как же Римус хотел сбежать, спрятаться от звенящих звуков, разрывающих его голову, от запахов, скручивающих и выворачивающих его желудок. Просто прими уже как факт — ты есть я, а я есть ты. Ты и я — мы монстр, мы зверь, нам нет места среди людей. Ты сознательно делаешь себя слабым, отказываясь от меня. Когда-нибудь ты не сдержишься и придешь ко мне.

Глубокий вдох, рваный выдох.

      Запах пыли, пота, лака для метлы, чернил и драже Берти-Ботс — так пахла комната мародеров. Римус мог досконально, по нотам разложить каждый витавший и едва заметный аромат этой комнаты. Привлекательнее всего пахла кровать напротив: мята, табак, сосна, ваниль пьянящая и сводящая с ума, пергамент, мыло, кожа, мускус. Боже, как же все это сводило Римуса с ума. Как же это сводит меня с ума. Хоть в чем-то с Волком они были солидарны. До безумия хотелось вдыхать этот аромат, наполнять свои лёгкие этим запахом, задохнуться, утонуть в нём. Римус устало закрыл глаза, надеясь выровнять дыхание, успокоить лихорадочный бег мысли. Ему почти удалось восстановить дыхание, когда дверь скрипнула, поток воздуха занес тот запах. Как бы ни старался обладатель этого пьянящего букета ароматов подойти к кровати, Римус слышал в шагах нервозность, обеспокоенность, ведь с его Лунатиком никогда такого не было: не было бессонниц, не было лихорадки дрожащих рук, не было панического бегства во время обеда.

      Матрас прогнулся под тяжестью тела Сириуса, холодная ладонь опустилась на лоб, принеся с собой ещё больше запаха. Римус надеялся, что Сириус сразу поймет необходимость Люпина остаться наедине, хотя бы сейчас. Иначе он сойдёт с ума и натворит дел. Римус искренне надеялся на это, стараясь возвести рассудительность Сириуса в абсолют — Лунатик не раз срывался на Бродягу перед полнолунием, он должен был запомнить, что его лучше не трогать. Но забота и взволнованность всегда брали верх над благоразумием. Как будто тебе неприятно, что он здесь, с тобой, а не с кем-то сосется в углу, ты же чувствуешь, его запах чистый, он ни с кем сегодня еще не был. Как же Римус хотел выключить это ментальное радио.

      Римус открыл глаза и посмотрел прямо в глаза напротив, чтобы утонуть в сверкающей обеспокоенностью теплоте голубых глаз. Римус боялся услышать любой вопрос, который был готов сорваться с губ Сириуса, поэтому он сел в кровати, оказываясь преступно близко к Бродяге, оказываясь в омуте его запаха.

— Ты как?

      Римус мог только выдавить кривую улыбку. Как он? В крайней степени хуево, он даже не мог точно сказать, в чем именно воплощалась хуевость его состояния: в незамолкающем голосе Волка, жажде крови, в ломоте в костях и суставах, в подскочившей температуре, в запахе, в желании уткнуться в шею носом, одержимо втягивая это прекрасное сочетание, двигаясь к заветному месту за ухом, попутно слизывая и сцеловывая с кожи. Римус не мог себя сдерживать, устало положив голову на плечо Сириуса, которого пробила дрожь от жара, исходившего от Лунатика. Тебе же нравится то, что ты можешь чувствовать его на таком уровне, что можешь так четко слышать его запах, усилившийся от возбуждения, слышать его заполошно бьющееся сердце, чувствовать эту незаметную для других дрожь. Ты кайфуешь, дорогой мой. А представь, как эта твоя особенность сведет его с ума, как он судорожно выдохнет. И стоит ли пытаться отказываться от этого?..

— Может, стоит сходить к мадам Помфри? Лунатик, ты сейчас буквально сгоришь у меня на руках, — взволнованно прошептал Сириус.

      Римус мотнул головой, невольно уткнувшись носом в шею Сириуса. Ему было плевать, что скажет ему Сириус, что ему подкинет в голову Волк. Он просто чертовски сильно хотел заполнить все свои легкие запахом Сириуса.

      Глубокий вдох.

      Боже, Римус готов задохнуться прямо сейчас, лишь бы никогда не выпускать из легких это сочетание мяты, табака чувствуешь, сильнее пахнет, он курил перед обедом, ванили, кожи, мускуса и мыла.

      С трудом оторвавшись, Римус поднял голову, чтобы увидеть небольшой румянец на щеках, едва открытые с поволокой глаза. Римус был готов отдать свою любовь к шоколаду, лишь бы смотреть на это вечно. Рука Сириуса хоть и съехала со лба Римуса, когда он сел в кровати, но так и не была убрана совсем, лишь переместилась на плечо, с которого неуверенно передвинулась к затылку, надавливая, чтобы только Лунатик приблизился. Соприкоснувшись лбами, судорожно выдыхая в губы друг друга, они замерли, боясь сделать последний шаг в бездну. Римус бы при всем своем желании не смог бы остановиться — его тормоза отрывали как гормоны, так и Волк, хищно рычащий в сознании. Римус был уверен, что Сириус тоже вряд ли смог бы остановиться, но принимать решение за него он не мог. Поэтому лучше остановиться здесь и сейчас.

— Мне нужно немного полежать, — хрипло выдал Римус, обжигая дыханием губы напротив и вызывая дрожь.

— Мне оставить тебя? — такой же хриплый жар ударился в его губы. Боже-блять-никогда-не-оставляй-меня-я-не-смогу-дышать-без-тебя.

      Римус ничего не смог сказать, он только кивнул. Лунатик физически смог ощутить то сопротивление, которое испытывал Бродяга в попытке оторваться и покинуть комнату. Римус уповал на благоразумие Сириуса. Хотя бы в вопросах, которые касались их двоих. Но одновременно с этим он так не хотел, чтобы Сириус уходил, он жаждал губ напротив, не Волк, он жаждал его запаха, не Волк. Это его чувства и желания, Волк не может дурманить голову. Я и не дурманю, ты забываешь, что мы — одно целое, что есть у тебя, есть и у меня. И наоборот. Когда придет время, ты сам всё поймешь.

Отвлекаемый монологом Волка, Римус не заметил, как Сириус ушел из комнаты.

Глубокий вдох воздуха с витающим запахом Сириуса. Медленный и нежеланный выдох.