Римус всегда считал, что любовь и привязанность — это чудовищные чувства. Они превращают тебя в слабака, а ему быть слабым никак быть нельзя. Его пушистая проблема не давала шанса проявить слабость, открыться никому без осуждения, ненависти и страха. Так его растил отец, который хотел всем сердцем помочь своему сыну, но его пушистая проблема всегда была с ним, вспышкой в сознании напоминая о том, что его сын никогда не сможет жить нормальной жизнью, что его нужно подготовить к разочарованиям, ненависти и непониманию со стороны окружающих, что никто не сможет полюбить его и быть в безопасности.

Римус не до конца понимал это, когда был ребенком. Не понимал до момента, когда жизнь разделилась на «до» и «после». Хогвартс стал приютом для Римуса, подарил друзей. И то, что могло сделать его слабым.

I am the monster you created

Римус всегда считал себя монстром. Он был монстром, способным убить, растерзать на части. Но именно Сириус сделал его ещё большим монстром, даря свою любовь, внимание, заботу, поддержку.

Сперва Люпин растерялся, когда это черноволосое чудо с блестящими голубыми глазами ворвалось в его жизнь. Он никогда не мог понять, в какой именно момент Сириус заполнил всю его жизнь собой, каждую клеточку в его теле, каждую мысль. Римус не понимал и никогда не сможет, наверное, в какой момент Сириус стал для него кислородом. Люпину и без прорицаний было понятно, что так должно было произойти, ведь жизнь же не может сжалиться над ним хотя бы в чем-то. Римусу удалось смириться с ликантропией, черт бы с ней, он не мог на это повлиять — он просто стал разменной монетой в борьбе взрослых. Но Сириус… На Сириуса он мог повлиять, но не смог. Не смог ли? Не захотел. Ведь ему так хотелось, чтобы у него был друг, друзья, кто-то, кто поддержит и попробует понять. А Сириус… чертов Сириус не просто попробовал его понять, он его понял. С полуслова, на каком-то метафизическом уровне он его понял. Он его увидел. И принял. Даже пушистая проблема не стала для него проблемой.

— Это не делает тебя хуже, Рем, — сказал тогда Сириус. — Для меня ты, в первую очередь, друг. А потом, где-то на сотом пункте, уже оборотень.

Слова, которые Римус помнил всегда, слышал перед каждым полнолунием. А потом слова-напоминания о пушистой проблеме пропали. Римус был только другом. Римус стал другом. Римус стал любовью. И именно в этот момент Римус понял, что он устал быть один. Что, возможно, любовь не делает слабым. Ведь ради любви — хоть вначале и неосознанной — Сириус ради него нырнул в омут с головой и стал анимагом. Возможно, любовь делает сильнее?

You ripped out all my parts

Разве, любя, могут подставить своего возлюбленного и привести их главного врага к Гремучей Иве? И так подло, в момент его слабости, когда он себя не контролирует, когда его буквально нет? Когда есть только волк, и никого больше?

Римус задавался этим вопросом весь день, пока пролежал в Больничном Крыле. Он прогнал Джеймса и Питера, потому что не мог выносить сочувствующие и скорбящие взгляды Питера и слушать оправдания Джеймса. А главного виновника не было, его всё утро отчитывала Макгонагалл под тяжёлым взглядом Дамблдора. Да и Римус не хотел его видеть. Ни сегодня, ни завтра, ни вообще, наверное, в этой жизни. Возможно, отец был прав, любовь — это слабость, способ управлять другими, слабыми людьми. И Римус так жалко повелся на эти щенячьи глаза, сбитый шепот объяснения. И стал слабаком. Стал орудием расправы в руках Сириуса.

And worst of all, for me to live

I gotta kill the part of me that saw

Римус не простил предательства, но закрыл глаза. Он решил, что каждый ошибается, сам он тоже ошибался и будет ошибаться. Но думать об этом он не хотел. Не тогда, когда Сириус был в его объятьях. Не тогда, когда Сириус улыбался в поцелуй, нежно придерживая за затылок, запутавшись пальцами в вечно взъерошенных волосах. Римус закрывал глаза на то скребущее чувство неминуемого предательства, разрывающего его грудную клетку.

And I needed you more

Римусу стало наплевать на волчье чутье и недоверие, которое пробуждалось в каждую минуту с Сириусом. Бродяга, его Бродяга, был нужен ему. Ему нужны были его прикосновения, его объятья, его постоянное присутствие в личном пространстве. Ведь любовь Сириуса наполняла его радостью, легкостью, жизнью, смыслом. Римус сомневался, кто из них большей по-собачьи предан, ведь Люпин готов был всё отдать, всё положить к ногам его Бродяги. Ему не нужна была магия, ведь магией всей его жизни был именно Сириус.

I hope you know we had everything

У них было всё. Всё, о чем мог бы только Римус мечтать. Тяжёлые дни заданий, изоляции друг от друга наполнялись лишь только мечтами о совместном будущем. О маленькой квартирке в Лондоне или Эдинбурге, или подальше от всех, подальше от Лондона, от всех этих тяжелых воспоминаниях. А к Поттерам можно попасть через Аппарацию, это не проблема. И обязательно с личной библиотекой Римуса, Сириус неоднократно говорил, что хочет узнать больше о его литературных предпочтениях, прочитать все магловские книги, о которых его Лунатик постоянно говорит или цитирует. А ещё лучше — услышать, как его Лунатик читает ему вечером, обязательно около камина. И гораздо лучше был бы дом, где-нибудь в лесу, о чём постоянно шептал Римусу Сириус перед сном, чтобы проводить полнолуния вместе, не ограничивая Волка в свободе погонять белок.

When you broke me and left these pieces

I want you to hurt like you hurt me today

Каким же Римус был глупцом. Он знал, что надо было расставить всё по местам ещё тогда, на пятом курсе. Ведь не могло же всё быть так хорошо. Римус ошибался, ошибается и будет ошибаться. Он это знал. Тогда почему он был уверен, что это была последняя ошибка со стороны Сириуса? Что он больше не ошибётся. Откуда была такая уверенность? Неужели любовь настолько сильно его ослепила?

И эта была его главная ошибка. Теперь он, вернувшийся с задания Дамблдора, стоит на коленях в их с Сириусом общей квартире, пытаясь заглушить раздирающие его изнутри вопли и рыдания, когда неделю назад он потерял всё, что у него было.

And I want you to lose like I lose

When I play «What Could Have Been»

Oh, «What Could Have Been»

Как он мог поверить, что все эти мечты Сириуса — Римус теперь не был уверен, что в этих мечтах, была хоть частичка его собственных желаний — могут быть реальными? Как он мог поверить, что всё это произойдёт с ним в реальности? И его слабость перед Сириусом имела слишком высокую цену.

Не в силах поднять взгляд, лишь бы не видеть комнату, полную воспоминаний о хороших днях — Римус не мог признать их хорошими, теперь всё казалось частью игры, которую вел Сириус. Всё напоминало ему о Сириусе, о Лили, о Джеймсе, о Питере. Шарф, который связала Лили, потому что Гарри не давал ей спать своими пинками. Свитки, исписанные Джеймсом. Кружка с остатками сливочного пива, которая так и осталась на столе, хотя Сириус клялся, что уберёт всё после того, как проводит Римуса на задание.

Он потерял всё сразу. Он потерял их всех в один вечер.

Why don't you love who I am?

What we could have been

Римус не ходил на слушанья по делу Сириуса. Он не выходил из дома, пытаясь собрать себя по частям, пытаясь решить, как жить дальше. Римус метался по комнатам, не зная, куда себя деть. Он хотел сжечь это место дотла, не оставить ничего, что напомнило бы ему о Сириусе. Он хотел, чтобы ничто не напоминало ни об одном из его друзей, потому что они были настолько сильно связаны, что воспоминание об одном приводило ко всем остальным, в особенности к нему. Римус почти сжёг куртку Сириуса, но не смог, рука не поднялась. И в следующее мгновение Римус обнаружил себя жалко всхлипывающим и обнимающим куртку, еще хранящую остатки запаха Сириуса.

Что бы могло быть с ними? Кем бы они могли быть, если бы всё развивалось иначе? Римус возненавидел себя за эту мысль, но только так он мог успокоиться. Только так, он находил успокоение, особенно когда Дамблдор пришёл его проверить. И этот старик как будто в упор не понимал, что последнее, что он хотел бы слышать сейчас — это его оправдания о том, что он не встал на защиту Римуса, когда его начали подозревать в измене, ведь его пребывание в стае стало превышать все обговоренные сроки. Римусу не было дела до этих жалких попыток успокоить его, не после слов о том, что это именно его Сириус подозревал Римуса в измене. Но Дамблдор будто не видел, что его слова делают только хуже, продолжая добивать словами о том, что всё, возможно, однажды рассудят, всё встанет на места.

Как всё может встать на места? Лили, Джейм и Питер не воскреснут. Сириус не перестанет быть предателем. Кто всё рассудит? Где правда? Да и стоит ли её искать? Стоит ли вообще думать, что его Сириус… Его ли? Римус потерял всякую уверенность в том, был ли Сириус когда-нибудь действительно его. Или это была лишь маска? Знал ли Римус Сириуса когда-нибудь? Настоящего Сириуса. И какой он — этот настоящий Сириус?

I am your ghost, a fallen angel

You ripped out all my parts

С того дня всё поменялось. Римус не мог назвать все эти годы жизнью, он просто был. Существовал.

Мысли упрямо возвращались к Сириусу, к каждой его фразе, к фантомам прикосновений по ночам, когда единственным способом уснуть было дешевое пойло или доведение себя до истерики.

Волк бунтовал больше всего, изводя Римуса каждое полнолуние, прибавив слишком много шрамов на теле. Пушистая проблема перестала быть проблемой, перейдя в ранг катастрофы, напоминая физической болью, что всё произошедшее — не часть кошмарного сна, который закончится в объятьях Сириуса.

Сириуса больше нет. Был ли Сириус когда-нибудь? Был, конечно, был. И всё ещё остается в каждой клеточке его тела, в каждом куске его разбитого сердца и души, каждый день, час, минуту и секунду напоминая о том, что было. И о том, что могло бы быть.

I couldn't care what invention you made me

Римус научился жить. С каждым призрачным напоминанием о самой большой боли его жизни. И даже согласился стать дурацким преподавателем Защиты от Тёмных Искусств, прекрасно осознавая, что то, с чем он встретиться на территории Хогвартса, может сокрушить его. И всё, что он так старательно пытался заново поставить на места. Ведь каждый самый пыльный угол напоминал ему о том, что было. О том, что могло бы быть. И Гарри… Чёрт возьми, живое напоминание, живое воплощение его друзей.

И эта карта. Карта, которая никогда не врёт. И это трижды проклятое имя Петтигрю на карте. Имя, которое расставило всё на места. Имя, которое привело к нему.

'Cause I, I was meant to be yours

И всё вдруг встало на места. Как и говорил Дамблдор. Римус зря пытался все эти годы собрать себя по частям, зря пытался найти способ излечить себя. Ведь достаточно было увидеть эти глаза, эти живые глаза на истощенном лице. Как будто и не было тех мучительных лет.

И держа его Сириуса — конечно, чёрт возьми, его Сириуса, он всегда был его — для Римуса всё встало на места. Сириус всегда был Сириусом, не было никакой маски. Была лишь эта его одержимость самим Римусом, его преданность ему. И все эти сомнения лишь были его слабостью, его личным страхом быть покинутым. Не настоящими подозрениями. Только лишь страхом быть оставленным. Как всегда сам Римус и боялся.

Держа Сириуса в объятьях, Римус понял, что он был создан для Сириуса. Только для него. Для его любви. И для того, чтобы любить его в ответ. Теперь Римус его не отпустит. Никогда. Он будет всегда с ним, даже когда Сириусу вынужденно придётся бежать, скрываться по всей стране. Он всегда будет следить за ним. Издалека. У них не получится быть тем, чем они мечтали стать. Но они могут построить новое.

I hope you know we had everything

When you broke me and left these pieces

I want you to hurt like you hurt me today

Жизнь почти наладилась. Сириус вернулся к почти нормальной жизни, хотя всем было понятно, что сидеть на Гриммо ему нравилось в последнюю очередь. И даже жалкие попытки Римуса расшевелить Сириуса отвлекали лишь на пару мгновений. Проверенный способ затыкать возмущения Сириуса поцелуями работал безотказно, особенно сейчас, спустя 13 лет разлуки. Жадность Сириуса до Римуса никуда не пропала, лишь стала сильнее. Он не хотел отходить от него ни на шаг. Как и от Гарри.

Чувство беспокойства снова вернулось к Римусу. Волка снова что-то не устраивало. Римус списывал его недовольство на то, что ему не дают повеселиться с Бродягой, которого он чувствовал, к которому столько лет рвался сквозь ненависть.

Но Римус понимал, что что-то должно было произойти, поэтому наслаждался каждым моментом, пытаясь впитать в себя как можно больше от Сириуса. Это превратилось в безумие, в попытку умирающего надышаться воздухом. Римус действительно этого хотел. Даже возвращение Сириуса, его Сириуса, его Бродяги, не могло вернуть его в то состояние, в котором он был когда-то давно. Он чувствовал, что всё должно было подойти к какому-то логичному финалу. Его финалу. Не Сириуса.

What we could have been

Римус не мог потерять его снова. Не после того, как обрёл его на эти несколько жалких месяцев. Сириус не должен был уйти. Не должен был уйти от него навсегда. Даже радость в его глазах перед тем, как раствориться в арке, не могла успокоить Римуса — ведь теперь Сириус наконец-то нашёл покой, он рядом с другом. Ведь теперь Римус снова один. Без него. Без шанса увидеть его снова.

И даже Нимфадора с её безусловной любовью не могла вернуть его к жизни. Ведь в ней так много от него. Слишком много от него. И вся их история с Сириусом должна была стать показательной для Римуса — ему нельзя любить. От него только проблемы, только смерть.

И ведь снова он повелся. Снова упал в этот омут с головой. Он боялся слишком долго. Он страдал слишком много. И Нимфадора… Как бы она не отпиралась, ему нравилось называть её именно так. И они стали почти всем тем, о чем он мечтал с Сириусом. Но без Сириуса. И Римус надеялся, что однажды сможет увидеться с ним снова, чтобы, возможно, стать тем, чем они могли бы быть.