«Алкоголь — мой друг, алкоголь — мой враг

Алкоголь всегда в чём-то виноват».

Электрофорез — Алкоголь мой враг

— Прекрати киснуть, Дзёно! — не оставляет попытки достучаться до совести и отчаянно взывает Татихара, стуча внушительным кулаком о жалобно скрипящую дверь комнаты студента и фырча. — Выходи, а то я дверь взломаю!

«Прекрати киснуть» — фраза, что за последнюю неделю Сайгику слышал ровно восемнадцать раз. Да, он считает их, разы, намеренно, и даже устанавливает, с какой периодичностью упёртый подобно барану (и порой такой же безбожно глупый) одногруппник повторяет навязчивую мысль в разных формулировках. Вежливый отказ не действует и на пару часов, а вот язвительное шипение, смешанное с саркастическим оскалом и шутками, позволяет продохнуть денёк-другой. Не более.

А на деле Дзёно вовсе не киснет. Он учится и отдыхает по-своему, без лишнего шума, действующего на нервы, и компании друзей. Если прямо, то включает музыку в наушниках, и не обращает ровно никакого внимания на происходящее за пределами помещения, выделенной ему и молчаливому соседу в общежитие на время учёбы. И второкурснику нравится такое и никакое другое времяпровождение; он не соглашается на предложения устроить кутёж на выходных и прямым текстом отправляет каждого навязчивого товарища куда-подальше. Нахуй.

Тэтте — тот самый тихий, не бунтующий сосед — проблем не доставляет, в отличии от бузящего каждый чёртов день Мичизо, и только изредка выкидывает что-то эдакое, из ряда вон выходящее. Глупые шутки, например, ляпает посреди разговора; не слушает уже не просьбы, а приказы прекратить отжиматься посреди комнаты во время того, как Дзёно пытается отбросить любые думы об грядущих экзаменах, сессиях и заснуть; но с этим мириться вполне себе возможно. Тем более что его Сайгику вроде бы любит и уживается со всевозможными странностями, помогает тренировать мышцы, поддерживать спортивную форму и намеренно загоняет в постель поздней ночью не только ради своего спокойного сна.

А вот с бессовестным выносом ни в чём невинной двери на протяжении получаса... нет, невозможно мириться с подобной вопиющей наглостью! И главное, ради чего? А выпивки ради!

Как будто бы без Дзёно они не могут, как всегда, собраться старой компанией, напиться, как всегда, до поросячьего хрюканья, и, как всегда, нарваться на неприятности без него.

— Дзёно, я не отстану! — громко повторяет Мичизо, и доведенный до белого каления Сайгику шипит сквозь зубы, выдёргивая из ушей бесполезные затычки, и вскакивает с ровно застеленной кровати, чтобы открыть и покрыть нахала благим матом. Таким, от которого не только уши в трубочку завяжутся, но и ты сам станешь белым и пушистым ангелочком по сравнению с второкурсником.

— Татихара, русским языком сказал: я никуда не пойду! — ядовито выплевывает он, чудом не ломая древний засов с двери, проживший не одного поколение таких же строптивых студентов, и уставляясь на одногруппника характерным прищуром. Выражение лица, впрочем, неизменно спокойное и чуть ли ни умиротворённое, зато губы готовятся известить весь этаж о том, какие сволочные и пидорские у него всё-таки друзья. Мичизо улыбается довольно, во весь белозубый рот, как будто знает — сейчас ему точно не откажут, и всё же позволяет вдоволь наругаться: — а вот тебе рекомендуется пройти нахуй. Или в пизду. В зависимости от того, что нравится меньше. Пожалуйста, оставь мне впечатление о себе, как о наиболее здравомыслящем человеке, а не конченном!

Но, надо же, за спиной хулиганистого парня действительно красуется самый настоящий козырь. Девушка, стоящая позади и опирающаяся лопатками об белую стену, блестит коварными карими глазами и уже начинает говорить, а Сайгику от безысходности заранее вцепляется в белые прядки волос.

— Дзё-оно! — почти мурлыкая, протягивает она, делает широкий шаг вперёд и вытягивает вперёд длинные руки. Невысокость её обманчива — бойкая девушка едва ли слабее усердно работащеюго в комнате Тэтте и легко способна придушить любого несогласного, а потому Дзёно полуавтоматически подаётся назад и прячется за дверью. — Подумай ещё разок. Мы платим! Ну, ладно, Татихара платит, но у нас ведь почти коммунистическое общество! Недаром в одном общежитие живём.

Ну всё. Попал и пропал без возможности ускользнуть. У Теруко отличное настроение, она желает расслабиться в ближайшем дешёвом баре и, как следует студентам, оторваться на всю мощь. Ему не оставляют даже малейшего выбора, и Сайгику вздыхает, понуро опускает голову в попытке изобразить вялый кивок, и друзья разом хлопают в ладоши, мол, получилось!

— У тебя есть час на припудривание носика и прочий макияж. — Уведомив одногруппника, Теруко кокетливо взмахивает рукой, качает бедрами и исчезает за ближайшим поворотом с Татихарой за руку. Она почти никогда не позволяет себе подобного поведения, но сегодня у девушки и впрямь настрой вести себя игриво.

Дзёно ещё до похода в бар успевает тысячу раз пожалеть, что не обнаружил, на какие рычажки нужно давить, чтобы влиять на своенравную подругу. А после же всех, включая и Мичизо, и саму Оокуру, будет пожирать чувство уничтожающей и рвущей изнутри вины за настойчивость и упрямость, пришедшие к одной большой проблеме.

Но обо всем, как следует, мы поговорим по чёткому порядку. Иначе всё это — бессмысленное пустословие.

***

— Отмазаться не удалось, — констатирует Тэтте и сочувствующе пожимает острыми плечами. Ему в ответ лишь уныло кивают, и он отрывается от конспекта, ерзаёт на стуле и кладет подбородок на его невысокую спинку, сложившись в три погибели. — С тобой не пойду. У меня тренировки и в воскресенье.

— Да кто бы тебе предлагал, — Дзёно давится смехом, закатывает глаза и отворачивается к приветливо скрипящему несмазанными петлями шкафу. Зеркало невесело хмурится ему в ответ, усмехается и кривится, пока студент поправляет волосы разукрашенным гребешком и с горечью мысленно перебирает одежду, даже не открывая дверцу шкафа. — Ненавижу, когда ты напиваешься. Становишься ещё более непробиваемым и глупым.

Суэхиро молчит, не дует щёки и только досадливо закусывает нижнюю губу, наблюдая за росторопными переодеваниями соседа. Подаренную им толстовку пропускают и выбирают старую, ещё школьную рубашку, — благо, Дзёно ни веса не набрал, а только потерял, ни вытянулся на сантиметр-полтора, за два года, — но злиться на это смысла нет. Парень ведь бережливый, а подарки так и вовсе лелеет, хоть и вслух называет безвкусными и не подходящими под особенный его стиль. Зимой он из неё вовсе не вылезает, а вдали от Тэтте и в ней засыпает. В грязные же, непристойные светлого лика места ни за какие деньги не натянет. Мало ли кого приглючит стошнить прямиком на одежду студента?

— Ты это… — Суэхиро беззвучно шевелит губами, формулируя мысль, и выпаливает: — звони. Я и отпроситься могу, приехать, провести домой.

— О, — Дзёно улыбается и перестаёт щурить глаза, распахивая их непривычно широко. Тэтте подобным не удивить, он привык, — и только ему одному дозволяется подобная роскошь, — но всё же поднимает голову и ловит редкий момент, дабы как следует всмотреться в отражающий солнечный свет взор, нырнуть в его бездонную глубь и добровольно поддаться магическому гипнозу. — Нет необходимости. Я найду лом и разобью всем лица ради криков, молящих о пощаде, жалобного скулежа и предсмертных стонов. Только ради этой забавы.

— Дзёно.

— Что?

Прищур вновь властвует на лице и прячет изумительные глаза. Дурной знак, не иначе.

— Не мечтай о жестокостях. Вредно для психики.

— Я тебя умоляю, — Дзёно подходит к стулу вплотную и легонько ударяет указательным пальцем по носу мрачного соседа, как по кнопке или красному носу циркового клоуна. — Для какой там психики? Моей-то? — Теперь он дважды стучит себе по виску, однако приложив каплю силы, и череп откликнулся глухом звуком. — Подумай об этом пару часов.

— Дзёно, аукнется.

— О боже. Иди на тренировку, Тэтте, — всплескивает он руками и недвусмысленно показывает на дверь комнаты. — Физический труд для тебя всяко полезней умственного.

— Ещё рано, — качает головой Суэхиро, растирая кончик носа. — Мне нужно выйти как раз через час.

— Боже, какой же ты тугодум! — протяжно жалуется безразличной пустоте Дзёно и возвращается на кровать, вытягиваясь во весь рост и стряхивая на пол тапочки с ног. — Не можешь понять, что я мечтаю тебя выставить наружу.

Тэтте молча отворачивается к письменному столу, подбирает скатившуюся на пол ручку и не отвечает больше на выпадки однокурсника. Большего Сайгику и не нужно: так он добился полной, напоминающей гробовую, тишины в комнате, и на последующие сорок, может, и все пятьдесят минут гарантировал себе покой и молчание. Он закидывает нога на ногу и вновь затыкает уши разноцветными берушами, и на веки опускается блаженная тяжесть, приказывающая ему в одно мгновение окунуться в сладостную дремоту. Редкому студенту, если он по своей природе трудоголик и честный ученик, позволяется такая роскошь, как здоровый и крепкий восьмичасовой сон, и, подари кто Дзёно возможность, он проспал бы всё воскресенье. В любых местах, позах и забивая огромный хер на кошмары, лишь потому что до смерти устал за шесть рабочих дней.

Дзёно уже в третий раз убаюкало прикосновение ласкового ветерка, пробравшегося в комнату через открытую форточку, и сейчас он сладко спит. Даже посапывает и бормочет, закрыв ладонью губы, и Тэтте не удерживается, поглядывает на него через плечо, и мягкая улыбка самопроизвольно натягивается на губы.

К несчастью, Татихара, видимо, совсем не подозревает о базовой людской необходимость подолгу спать, и врывается в комнату без важных церемоний, положенных, вообще-то, по этикету — без стука. Теруко оказывается более дальновидной и прячется за дверь, и её решение, как выяснилось уже через секунду после того, как заранее развеселившийся парень закричал на всю комнату: «эге-гей, пора идти!», более чем умное. Дзёно, не просыпаясь толком, отрывает руку ото рта, нашаривает рядом подушку и слабенько швыряет её в Мичизо. Удар не задаётся, и артиллерия попусту не долетает мимо цели, а кинутый телефон парень налету хватает и ахает — болезненный снаряд!

— Дзёно, эй, это я, а не какие-то там враги, которые тебе снятся! — предпринимает он попытку докричаться до спящего и категорически отказывающегося просыпаться друга, сначала побаиваясь подходить ближе. Пару секунд он исследует обстановку: на кровати пусто, на тумбочке тоже. Коль метнёт скомканное одеяло или простынку, то не страшно. Ничего не сломает, в том числе и Татихара останется жив-цел, а потому парень преодолевает расстояние в пару огромных шагов до кровати и замирает. — Ты меня слышишь, эй?

— Отстань, — бормочет Сайгику и переворачивается к стене, спрятав нос в локте и засопев лучше прежнего. Просыпаться ему категорически не хочется.

— Но мы уже договорились! — обиженным тоном говорит Татихара и поднимает с пола подушку. Наволочка сбилась, и второкурсник заботливо натягивает её обратно, распихивая уголки по нужным местам. — Давай, просыпайся, а то без тебя уйдем.

— Ты его угрозами не напугаешь, — бурчит Тэтте, однако от исписанной тетради не отрывается. — Тем более, вы пришли на двадцать минут раньше. Он не встанет. Сидите тихо, пока не проснётся он сам, а все другие действия крайне бесполезны.

Теруко проскальзывает-таки в комнату, убедившись, что обстрел случайными предметами закончился, с облегчением выдыхает и вытирает лоб от ненастоящих капель пота. Уже через секунду, правда, она ёжится и оглядывается в причинах такого лютого холода в комнате. Без разрешения она запрыгивает на пустой подоконник, приподнимается на коленях и проворачивает ручку окна, запирая его, затем переворачивается и свешивает ноги отсюда. Один боец позицию занял, осталось найти место для второго.

Пока Оокура стучит пятками по батареям и, сходя с ума от скуки, зевает до того громко и широко, что челюсть от зависти сводит даже у зажмурившего глаза во сне Дзёно, Татихара возвращает телефон хозяину под ухо и отходит назад. Он переминается с ноги на ногу и неловко озирается. Если Сайгику любит безмолвие и дорожит им, то его рыжеволосого одногруппника оно смущает, однако нарушить его он не вправе. В самом деле: заявился раньше назначенного времени, качал придуманные права и выталкивал из сна друга, для которого, возможно, каждая минута отдыха ценна не меньше золотых червонцев… Стыдно.

Суэхиро же немного привирал. Если его соседа ещё немного потормошить, как следует потрясти за плечо и крякнуть в ухо противным, визжащим голосом, то он проснётся, как и все люди. Не богатырь и даже не их дальний-предальний потомок, чтобы иметь возможность беспробудно дрыхнуть от последних лучей заката до дребезжания рассвета за потрескавшейся оконной рамой, но Тэтте сжаливается и помогает ему сохранить ничтожную треть часа для сна.

Дзёно об этом не узнаёт при пробуждении — как только друзья замечают, как он приоткрывает налитые сонливостью глаза, они хватают его за руки-ноги и, не щадя, роняют на пол вместе с тёплым одеялом. Перед этим парень ещё въезжает спиной в ведущую на второй ярус кровати лестницу и сдирает, наверное, кожу, но с уверенностью заявляет: лучшего способа для пробуждения не существует на всём белом свете, который Сайгику рьяно материт последние, должно быть, пять минут. Разве только окатить ведром ледянящей кровь воды такой же несомнительный вариант как и разбудить, так и потерять к себе всякое доверие. Ну, можете проверить на личной практике, если не верите.

А потом его берут под локоток, поднимают на ноги и бодро отправляются к выходу из общежития. Внимание их компания не привлекает — слишком все заебались, раз не выбежали на душераздирающие крики раньше — и покидает здание без возникающих на ровном месте препятствий.

Пусть и Сайгику, повторюсь, предпочёл бы, чтобы на каждом шагу ему мешали, предсказывали и стопорили, лишь бы не пустить в бар и не дать выпить хоть один шот. Но либо Бога нет, либо ему нравится издеваться над молодыми людьми, а по одной из этих двух причин до шумного бара Теруко, Татихара да смирившийся Дзёно добрались без сучка и задоринки.

***

Час они пьют себе и пьют в стороне от всеобщего веселья, совсем не претендуя на новых знакомых и, напротив, пропуская мимо ушей каждого желающего узнать имя «очаровательной девчушки, наполненной неземной красотой и словно сошедшей с небес или обложки эротического журнала». Это, кстати, ничуть не переделанные и не перевратые слова подпитого посетителя, подсевшего совсем рядом и дыхнувшего перегаром на разом позеленевшую Теруко. Девушка не из робких особ и, отдышавшись, показала тогда незнакомцу длинный средний палец и вкрадчивым голосом сказала, что засунет в место поглубже, если мужчина сейчас же не свалит куда подальше.

Полтора часа пьют тоже неплохо, Дзёно даже начинает казаться, что всё затеяно не напрасно. Ему весело, и шумящая голова не мешает оживлённо спорить с Татихарой на ерундовую тему, а Теруко тем временем попивает из трубочки коктейль и удовлетворенно хихикает. Шалость удалась — мальчики поссорились, она пьяна, но не в хлам, и удовольствуется честью видеть налитые пунцом и ядреной злостью щёки Сайгику.

Потом, как только часы на телефоне осведомляют о прошедшем втором часе посиделок, Мичизо резко становится плохо. Бледнел-то он давно, но никто не придавал этому внимания до последнего момента, а сейчас он уже вскакивает и покидает стол.

Ладно, не беда. Главное другое — его рвёт в холодный бочок унитаза, а не на брюки Дзёно — если скидывание с кровати простить, в теории, можно, то подобное преступление вообще обязано преследоваться законом.

Татихара не возвращается с пять или семь минут, и на его место подсаживается другой завсегдатай непрестижного заведения. Он молод, в отличии от первого сомнительного кавалера, и его подпитость выдаёт с головой одна только хамоватая, несвязная речь.

— К-красавица, — действует он просто, приобнимая за плечи несчастную Оокуры, не замечая сжавшихся в одновременном гневе кулаков и Сайгику, и Теруко, под столом, — а в-вы, — иканье прерывает его, — не за-аняты, случаем?

— А твоё какое собачье дело? — вскакивает и скалится Дзёно, без тени страха и сомнений подшагивая и хватая мерзавца за грудки. — Не трогал бы ты никого, пока ясного разрешения не получишь. Это отвратительно.

— О-о, а ты ч-что, парень её? — Незнакомец хохочет, прищуривает взгляд совсем также, как разъярившийся Дзёно, дразня его, и вытяфкивает слова: — о-ох, прости, если это так, то спешу тебя разочаровать: та-акой, — он ещё раз оглядывает мешкающую Теруко, то ли пытаясь подтвердить свои мысли, то ли так, сугубо ради эстетического услаждения, — даме, та-акой, — теперь плавающий взор остановился на лице парня, — пидор не нужен. Вот скажи мне, нахуя тебе волосы та-акие?

— А твоё какое собачье дело? — нараспев повторяет вопрос Сайгику и расслабляет руку, отпуская одежду и встряхивая запястье словно от крайней степени брезгливости. На деле же второкурсник примеривается и глядит, на какой щеке лучше прозвучат пощечины, однако Теруко чувствует его порывы и срывается вслед за ним.

— Дзёно, угомонись, — чеканит она и ловит занесённую ладонь. — Он того не стоит. Сейчас Татихара придёт, расплатимся и мирно пойдём домой. Дзёно?

— Ах, так вас ещё и тро-ое? — оскорбляется хам. Он толкает Оокуру обратно, на прежнее место возле стены, и срывается в звериный рык. Ну точно дикий пёс, превратившийся в человека и решивший, что в мире людей сохраняются правила поганых псин — трахай любых течных сук, и тебе за подобное никто не накажет.

Видит Бог, Дзёно до последнего надеялся и противился, позволял подруге замедлять себя и не давать бить уёбка, но время настаёт. Парень с высшей степенью удовольствия дважды заезжает мужчине по щеке. Один-то удар проходит вскользь, его и считать стыдно, а со вторым студент старается на славу и вкладывает всю душу во звонкую пощечину.

Шумиха в баре не прекращается, но заинтересованные взгляды сиюминутно перетекают с собеседников, барменов и наполненных алкоголем стаканов на центр разгорающейся драки. И музыка та же самая, ненавязчивая и не предназначенная для боя совсем, но Сайгику мало волнует это. Эпичнее в несколько раз будет, если бармен ненароком переключит её на саундтрек боевика, но имеем то, что имеем.

Но вопиющая радость Дзёно длится секунду. Или секунды три, непонятно точно, потому перед его глазами всё смешивается в неясный фоновый шум и опасно сужается до мерзкого, пропахшего алкоголем и дешёвыми сигаретами, мужчину на десяток лет старше его самого.

Он в красках запоминает его противное лицо. Смещённый, видимо, не раз сломанный, горбатый нос; проступающие красные вены ярости на огромных серых глазах, посаженных на огромном расстоянии друг от друга; короткая стрижка ёжиком; плохо выбритая щетина. На щеках — шрамы, и даже на лбу виднеется один, особенно выделяющийся и уродующий без того отнюдь не красивое лицо.

Да, Дзёно это видит и тщательно запоминает, а потом слышит трезвон разбитого о чью-то бедовую голову стекла. Он чувствует вгрызающуюся в затылок боль не сразу, как и стекающую по шее вниз горячую кровь, а лишь через за миг до потери сознания. За один миг до того, как его, безвольного и поверженного, бьют головой о столешницы подельники урода, заливаясь радостным гоготом и колотят студента без намёка на жалость и сострадание. Они плюют на перемазанное кровью лицо, только бы потешить уязвленное самолюбие, наступают на грудь тяжелыми ботинками и яростнее прежнего вбивают в пол.

Он уже не может слышать и видеть перекосившееся от онемелого ужаса Татихару, запоздало вырвавшегося из уборной на страшный шум, присвистывания и хлопанья в ладоши. Мичизо опять тошнит, но не сколько из-за увиденного кошмара, а сколько из-за отвращения к искренне радующимся мордобою и кровопролитию пьяницам, и бледный парень безвольно сползает на пол. Он не в силах помочь разом потерявшего величественность и гордость Дзёно — трудно не то чтобы держать голову высоко, а прийти в сознание тогда, когда бесчестный бандит хватается за попавшиеся под руку вилки и втыкает их в твоё тело.

Теруко же пытается — она вызывает врачей и полицию, забиваясь в угол и срывая горло, чтобы докричаться сквозь гам толпы, бросает телефон и лезет колотить четырёх взрослых мужчин. Она не надеется их остановить, но внимание как минимум одного переманивает на себя и позволяет растянувшемуся на грязном полу бара Сайгику минуту передышки.

Лицо студента заливает кровь, пачкает некогда, всего с десяток минут назад, белоснежные волосы, и затекает в нос, но оттолкавшие толпу медики не позволяют Дзёно задохнуться столь глупо. Теруко помогает прийти в себе дрожащему поодаль ото всех другу, закидывает его руки на плечи и тащит вперёд, к пробивающимся вместе с Дзёно врачам скорой помощи. Пьяный сбор не понимал всю серьезность ситуации, и только младшие и выпившие меньше всех отступали в сторону и утягивали всех остальных.

Жаль только, что Сайгику не достоин больше такой чести, как взглянуть на спасшего, возможно, его жизнь врачей, и перенести в отличную памяти их отличительные черт вроде усталого, покрытого напряженными морщинами лица старшего; открепившегося кармана бэйджика одного из младших в бригаде; взволнованных васильковых глаз среднего и крупных капель пота на лбу и шее каждого. Дело совсем не в том, что дыхание может ослабеть по дороге в карате скорой помощи, а на пороге больницы и вовсе прерваться окончательно. Нет, всё не так. Всё сложнее и печальнее смерти, как бы глупо и лишённо всякого смысла это не звучало сейчас.

Ему не зальет глаза солнце, мстя на неосмотрительность с вечера, — шторы-то надо закрывать! — и зеленый сигнал светофора не подскажет, что пора переходить дорогу, спешить и бежать, пока не задавили торопящиеся водители. Зеленый, жёлтый, красный — для Дзёно не имеет никакого значения. Пусть хоть фиолетовый или ядрёно-малиновый!

***

Вечерняя тренировка заканчивается, и Суэхиро, поблагодарив тренера, с традиционным поклоном удаляется в раздевалку на втором этаже длинного здания. Близилось время соревнований, и их, привычных претендентов на участие, ежедневно гоняли дольше положенных двух часов, но Тэтте не жалуется на увеличившуюся нагрузку и остаётся ещё на дополнительные полчаса. Всё, кто мог, уже разбежались по домам, зато самый трудолюбивый уползает только сейчас.

Уходит он, правда, и плетётся в общежитие тоже далеко не сразу — не больно-то хотелось студенту идти в мокрой, пропахшей потом и потому вонючей после изнурительных упражнений одежде. Ему самому, вернее, всё равно, он и в кровать забирался пару раз в ней, но уже случался прецедент, что притязательный и требующий идеальную чистоту Дзёно едва не выселил Суэхиро на коврик в коридоре. Тэтте ничего страшного и не сделал, ну, подумаешь, не воспользовался предоставленным профессиональной секцией душем и заснул прямо так… Да о чем уж там говорить! За носок без пары, кинутый на пол, Тэтте почти придушили этим же самым носком. Зато с тех пор у парня всегда с собой есть сменная одежда, да и на полках общего шкафа отсутствует бардак.

Приводит он в себя в порядок, водой смывая с себя трёхчасовую тренировку и усталость, недолго. Минут семь, от силы восемь или девять, и скоро высушивает беспокойные волосы, поверхностно вытирается шероховатым полотенцем и наскоро одевается. Он не следит за одеждой, и, как итог: растянутая футболка надета наизнанку, ремень от брюк забыт в раздевалке вместе с коротким шнуром зарядника, а чёрная шапка накрывает глаза, но не защищает чувствительные уши.

Тэтте не замечает этого и идёт прямо так, смеша своим видом маленькую золотоволосую девчонку, показывающую коротким пальцем на бредущего вперёд студента и привлекающую внимания отца. Мужчина ненадолго оборачивается, изучает неинтересного ему Суэхиро, и пожимает плечами, не понимая, что такого экстраординарного ребёнок увидел в незнакомом пареньке. Прежде, чем утянуть девчонку во двор, он наклоняется и шепчет ей на ухо: «Элис, мы не тыкаем в людей ничем. Даже пальцем, им это не нравится», но та закатывает глаза и вырывает ладонь из руки старшего.

Уже стоя под накренившимся набок знаком автобусной остановки, Тэтте находит телефон в кармане куртки (а его там приходится и вправду искать: он постоянно падает в большую дырку, которую всем лень зашивать, и прячется среди складок) и включает.

Первое бросающееся в глаза — тридцать шесть пропущенных звонков от Дзёно Сайгику.

Странно. Тревожность колет сердце, но Тэтте верит, что это — очередные шуточки Сайгику, ведь его просили звонить в случае чего. Если не Дзёно, так не в меньшей степени пьяные Татихара и Оокура…

Следующий, тридцать седьмой звонок, от которого телефон грозно завибрировал в руках, лелеет надежду на глупый прикол и не более чем прикол, и дрожащий голос Теруко его даже успокаивает. Ну точно отобрали у друга телефона телефон и глумятся, пока Дзёно икает и озирается в поисках пропавшей вещицы.

Но, как оказалось, Теруко трясётся вовсе не от смеха или возбуждения, а вполне объяснимого страха.

— Тэтте! — шепчет она, но без малейшего облегчения. — Произошёл пиздец. Огромный и лютый пиздец.

— Избавьте меня от своих идиотских пранков, — недовольно отрезает Суэхиро. В его душе, однако, холодеет и застывает: он не верит в шутки, а потому добавляет спокойнее и обеспокоенно: — что произошло-то?

— Мы... он в больнице, в палате реанимации, — забирает трубку и взволнованно выкладывает Татихара. В машине из него выбило всю пьянь и вернуло возможность соображать стремительно (не без старой-доброй помощи в виде тумака от Оокуры), и теперь так же, как и всегда, он способен говорить быстро, притом без запинок и заикания. — С Дзёно...

На фоне слышится ругань Оокуры: она, матерясь сквозь зубы, пытается объяснить, и Тэтте не выдерживает, рявкает на них со всей дури:

— Громкую связь, блядь, поставьте!

Теперь телефон доносит разом множество звуков: с трудом слышное пищанье аппаратов, громкий, ранящий сердце плач и редкую ругань.

— Он встал на мою защиту и огрёб разом от четырех уебанов, — выпаливает-таки Теруко и резко замолкает, видимо, крутя головой и осматривая кругом.

Тэтте останавливает занесённую на полпути ногу и не ставит её на выдвинувшуюся вместе с автоматической дверью подножкой. Смысл опасных слов «больница», «реанимация», «беда» доходит до него только сейчас, и паническое удушье парализует студента, заставляя ждать невиновных в трагедии пассажиров и нерусского водителя.

— Где вы? — стеклянно спрашивает он, оперевшись всё-таки ногой о твердую поверхность и помешав закрыть дверь.

— Э-эм, в больнице.

— Да в какой, блядь, больнице?! Номер скажи, адрес!

— Тэтте, мы не на меньших нервах, чем ты, — грубо осаживает его Теруко, но всё же продолжает: — недалеко от нашего общежития первая больница. Пока всё туманно, нас не допустили даже в отделение.

— Молодой человек, вы собираетесь ехать? — оборачивается на него водитель и усталыми глазами просит метнуться уже либо туда, либо сюда. Интеллигентный с виду мужчина, только вымотанный и раздражённый тяжелым днём, и Тэтте виновато бормочет извинения и одним махом запрыгивает внутрь. Подножка за его спиной прячется, и дверь, закрываясь, хлопает, а машина двигается с остановки вперёд. — На следующей кто выходит?

Пара человек отзывается, а Суэхиро сжимается на одиночном месте и сдавливает ладонями болезненно пульсирующие виски, чтобы хоть как-то утихомирить адскую головную боль, прочным обручом прилипшую к черепу и возрастающую с каждой ёбаной минутой. Руки сотрясает жуткий тремор, и по могильно белым щекам скатываются непроизвольные слёзы. Как бы Тэтте не кусает себя изнури за щёки, губы и кончик языка, они не перестают накапливаться в опухших глазах и против воли второкурсника падать на рукава куртки и неглаженные брюки.

Что же с ним, Дзёно, натворили…

Что же он натворил? Зачем полез в заведомо неравную драку?

Что же с ним, глупцом, сейчас?

До общежития ехать недолго, три остановки, до больницы — пять или три минуты неторопливого шага. А, выскочив из маршрутки и положив в руку водителя купюру, Тэтте срывается и бежит со всей мочи. Он рискует, огибает прохожих и оказывается возле большого, — как и длинного, так одновременно и высоко здания, — потратив на это в три раза меньше времени, после чего сбавляет скорость и больше не бежит.

В больнице сразу становится дурно. Суэхиро здесь бывал, не раз и не два, и даже лежал по здоровью, но никогда ему ещё здесь не нравилось, каждый раз он мечтал поскорее ретироваться на улицу, где воздух свежее, люди здоровее, а опасный дух смерти и горечи не ощущается столь ярко, назло щекоча нос и заражая легкие смрадным ароматом. Болезни не пахнут. От них несёт омерзительной вонью и тяжестью потерь, невкусными лекарствами и белыми стенами больничных палат.

Тэтте не может уйти. Из головы выбивает то, что в больнице есть рабочий лифт (и не один!), и бросается на верхние этажи. Реанимация, как он помнит, на шестом, самом высоком и недоступном. Наиболее глупое решение, если вспомнить, насколько часто старые лифты приходят в нерабочее состояние…

Теруко и Татихара сидят на полу возле входа в отделение — скамеек рядом и в помине не видно, а спускаться на этаж ниже и ждать там они не могут. Паренёк, уронив голову на чужое плечо и съежившись до небывалых маленьких размеров, беспокойно дремлет и дергается, пихая подругу локтями в бок и хныча, а Оокура щелкает пальцами, тревожно оглядывается в поисках чего-то (или кого-то) и подпрыгивает, роняя одногруппника, как только слышит поднимающегося с пятого на шестой этаж Суэхиро. Тишина не нарушается после того, как Тэтте подходит совсем близко и сползает по стене подобно Татихаре. Чёрная смольная чёлка спадает на лицо и прикрывает заплаканные глаза, на фоне даже не бледности, а мертвецкой серости и опустошенности, выделяясь особенно ярко.

Они не пытаются объяснится перед соседом Дзёно: знают, что от любых слов он впадёт в бесконтрольную ярость и примется творить бесчинство, а потому молчали и не прикасались к нему даже кончиками пальцев. Они, школьные друзья, знают и об нежно-романтической привязанности, хоть и правильнее и откровеннее сказать: любви. Они хорошо помнят округлившиеся глаза Суэхиро во время первого поцелуя, поскольку имели несомнительное счастье лицезреть его вместе с парой-тройкой оставшихся в прошлом друзей. Дело опять происходило на пьянке, когда подростки собрались вместе, и кто-то из девочек предложил сыграть в бутылочку.

Забавно, но Тэтте до того не выпал никому больше, и он не надеялся, что Дзёно возьмёт да выполнит условия, подсядет на колени, хитро щурясь и улыбаясь, и положит ладошку на взъерошенный черноволосый затылок. Он целовал его иначе, чем предыдущую девочку, и парень ощутил это: во-первых, с ней он едва соприкоснулся и тут же отпрянул, насухо вытер губы и крутанул пластиковую бутылку. А с Суэхиро задержался, лизнул его пересохшие губы и сквозь тоненькую щель между ними коснулся стиснутых зубов. Алкоголь стёр рамки дозволенного между растяпистыми подростками, и они упустили из виду с интересом наблюдающую и удовлетворенно хихикающую компанию из десяти сверстников. Никто из присутствовавших, слава всему святому, не догадался сфотографировать целующихся парней. Во-вторых же, Сайгику показал глаза, незначительно приподнял веки и позволил задыхающемуся Тэтте впервые увидеть в них свет, живость и игривое сияние.

Суэхиро сбежал тогда и наотрез отказался принимать участие в игре, а вдогонку за ним, не извиняясь, из круга вышел Дзёно и заперся в осязаемой темноте ванной комнате. Не один, парень тоже забился сюда и присел рядом со стиральной машинкой, обхватил ноги и прижал колени к нервно вздымающейся груди.

Что было дальше — ни пытливой Теруко, ни Татихаре не удалось выяснить за четыре года, однако они уверены более чем на сотню процентов: в ту ночь и начались их продолжительные отношения.

Тэтте не винит ни себя за то, что не успел, не оставил Дзёно в общежитии, ни утащивших в бар друзей. Они не отвечают за неудачное стечение обстоятельств и моральных уродов, и, услышь парень извинения, он бы взорвался.

— Поздно уже, — вдруг тихо говорит проснувшийся Татихара. — Нас с Теруко скоро хватится соседка.

— Я никуда не пойду, — качает головой Суэхиро. — Идите. А я буду ждать. — Видя назревающую попытку спорить, он настаивает: — идите, вам ни к чему лишний час проводить здесь.

— Напиши, — просит Теруко и заставляет парня подняться, — что бы с Дзёно не было — напиши.

Получив благодарный кивок, она выдыхает и утаскивает по лестнице вниз Мичизо, и в коридоре между отделениями остаётся один-единственный студент-второкурсник, откинувший голову назад и мысленно отсчитывающий минуты, проходящие с момента его прихода в больнице. Врач появится только через ещё долгие шестьдесят восемь минут, за который Тэтте не сможет ни унять убивающее беспокойство, ни сомкнуть на десять минут глаз и отдохнуть.

За это время он предполагает сотню возможных травм Дзёно, и, хоть он и не видел его после плачевной драки, разум сам по себе вырисовывал ужасного рода картинки. Переломанные ребра, пробившие лёгкие. Неестественно выгнутые под ужасным углом руки, изуродованные кровавыми порезами. Тихие, насильно поддерживаемые врачами вздохи.

Суэхиро мутит. Он с превеликим трудом сдерживает желания немедля сорваться в реанимацию, где спасают или следят за состоянием избитого студента, и развеять тошнотворные догадки. Убедиться, что всё не так уж и плохо, и врачи просто тянут время, обманывают их, а не цепляются всеми за последнюю, постепенно угасающую вместе с жизнью Сайгику, надежду.

Вместе с вечером наступает затишье: госпитализированные больные ложатся спать, а посетителей-то давно выпроводили, позволяя пациентам насладиться мирным сном и спокойствием. Тэтте жалеет об оставленных на столе наушниках и берушах — они бы помогли создать иллюзию, что парень существует в собственной тишине и прячется от суеты бренного мира, а не окутывается как сетью-ловушкой, не становится пойманным и загнанным в тупик.

Счёт времени теряется, и Тэтте не начинает его заново. Он лишь собьется и заблудится в пугающих мыслях снова, снова и снова, а потому заставляет себя не думать ни о чём. Вообще. Он вытягивает ноги вперёд и дальше глядит в высокий потолок, но уже без размышлений. Так проще, наверное, но секунды теперь не летят стрелой, а размазываются по незримым часам и тащатся вперёд медленно, скрипя и едва-едва передвигаясь вперёд. Суэхиро ощущает всё именно так и нервно сглатывает огромный ком, ощутимо бухнувшийся в желудок, когда слышит шаркающие шаги.

Измотанный врач, толкнувший дверь, и сам не ожидает увидеть полусидящего на полу молодого парня. Он омрачается и, приняв его за бродяжку, лишившегося жилья и решившего спрятаться и переночевать в больнице, и без лишних церемоний приказывает:

— Эй, чего ты тут делаешь? Больница — не отель и не приют. Если ты кого-то посещал, тебе давно стоило уйти домой.

— Вы реанимировали Дзёно Сайгику? — Тэтте действительно встаёт, но не отправляется прочь из больницы, а вскидывает взгляд на прячущего руки в карманы халата врача и пытается заглянуть сквозь медицинскую маску. Она скрывает эмоции и не даёт понять, что испытывает мужчина: облегчение, злобу или бессильную растерянность из-за потери пациента. — Вы можете сказать мне, что с ним?

Врач медлит и, не доверяя, внимательнее анализирует с головы до ног встревоженного парня. Не походит на бандита и избившего его пациента пьяницу.

— Кем вы ему приходитесь? — исправляет себя врач и говорит с Суэхиро теперь уважительно.

— Мы... близкие друз- Нет, нет, нет. Мы в отношениях, — задумывается лишь на миг и поспешно объясняет он. Врать, что они друзья — глупо и не имеет ни капли смысла. Простых друзей просто прогонят, а так... присутствует крошечный шанс, врач будет упрям и столь жесток для укрытия правды. — Я не могу уйти, если не буду знать состояние Дзёно.

— Вам неприятно будет услышать новости. Подумайте.

Интересно, он правда думал, что таким образом сделает лучше?

— Говорите, пожалуйста. — Голос разом садится и сипит, но Тэтте все равно кивает, как бы подтверждая: он не передумает.

Врач долю мгновения сомневается, отводя тревожный и замученный взгляд, тяжело вздыхает, но, начиная говорить, смотрит таки на позднего посетителя. Глаза не врут.

— Дзёно сломал руку и два ребра, получил сотрясение мозга средней тяжести. — Тэтте зажмурился и отшатнулся к стене за своей спиной, шумно и ничуть не наигранно сглатывая застрявший в горле болезненный ком. Всё вышло ровно так, как он себе и надумывал. — Это не представляет угрозу его жизни, но мы пытались спасти не только её, а зрение Сайгику.

Беспросветный пиздец.

— Нам не удалось этого сделать. Современной медицине неподвластны некоторые травмы, в том числе и та, которую пережил ваш...

Тэтте присаживается на корточки в ногах реаниматолога и замирает в ступоре, впивается ногтями в кожу на голове и шепчет яростные проклятия. Он не заботится тем, что может подумать про него умолкнувший врач, и, оттягивая волосы до боли, одно за другим произносит скарбезное ругательство. Вокруг раздаётся и нарастает безнадёжный грохот, скрежетание и сводящий с ума рокот — то разваливается окружающая его реальность, годами выстраиваемая привычками, нормами и уверенностью в неизменности и надёжности.

Разумеется, оглушительно гремит и бухает, рассыпаясь на камни и песчинки, только в голове Суэхиро.

Да и его-то мир остаётся прежним. Цветным, красивым и ярким, в котором неполноценная мгла наступает только перед сном, когда Тэтте закрывает глаза. И то неполноценная, ибо солнечный, лунный или любой другой неестественный свет, иногда мешающий крепкому сну, всё равно просвечивается сквозь и немало раздражает. Чего, казалось бы, истерить и трястись, как если бы сообщили о слепоте тебе, а не другому человеку? С чего бы Тэтте уже второй раз за день глотает ядреные капли и всхлипывает неистово, с редкостной болью и утратой?

Он не умер.

Он лишь лишился острого, пусть даже и совсем не орлиного зрения, в двадцать лет… Из-за потасовки! Из-за того, что выпил в выходной и расслабился. Из-за того, что провёл время не в комнате, а в баре, окружённый двумя самыми близкими друзьями.

— Я могу увидеть Дзёно? — выпрямляется и глухо спрашивает Суэхиро. Его покачивает то ли от скопившейся за долгий день усталости, то ли от шока и потрясения, но он стоит на своих двух и не намеревается уходить. — Я должен быть рядом с ним.

Врач колеблется долго, не говоря решения или боясь озвучивать вслух — он не имеет подобных прав, и даже жалящая сердце жалость не может руководить им. Порядки нарушать нельзя, как бы не хотелось проявить сострадание к студентам, и мужчина стоически отказывает, обязав Тэтте немедля покинуть здание.

Тэтте не спорит и, попрощавшись коротким поклоном, словно забыв, что он не на тренировке, разворачивается к лестнице. Врач удивляется, но мысленно благодарит парня за отсутствие споров и благоразумность юноши, возвращаясь в палату и продолжая наблюдение за состоянием разношёрстных пациентов. Дзёно, к которому рвался неконфликтный парень, единственный пока не находится в сознании, но его состояние — некритичное.

Как же врач-реаниматолог порой ненавидит свою работу. В восемнадцать он мечтал спасать людей, учился, чтобы в итоге столкнуться со смертями. Им, докторам, не выдается безграничная власть направо и налево спасать людей сразу же после выпуска из медицинского института. Судьба поневоле сталкивает их с ужасными смертями, горечью и лишениями, такими, как у юного Дзёно, лицом к лицу, не позволяет спасти и сохранить жизнь, глаза, слух или конечность. Судьба подло хихикает и плетёт новые козни, пока такие, как юный Дзёно, не подозревают ещё о подготовленной им участи. Судьба изнуряет и мучает тех, кому не повезло, а их, докторов, вынуждает обессиленно наблюдать со стороны.

Но и такому, к счастью или огромному сожалению, тоже привыкаешь.

***

Тэтте Суэхиро 01:49

Меня не пустили к Дзёно. Завтра я к нему приду. Тэтте Суэхиро 01:50Он ослеп. Скорее всего навсегда. И не пришёл ещё в себя.

Теруко Оокура 6:02

ЧЕ БЛЯТЬ

Текуро Оокура 06:02

И ТЫ НАСТОЛЬКО СПОКОЙНО ОБ ЭТОМ ПИШЕШЬ?

***

Невесть как Тэтте добрался до комнаты в общежитие и около двух часов ночи без сил завалился на первый этаж кровати в пропахшей больничной слабостью. Увидь Дзёно такое беззаконие — покарал бы соседа самолично. Но он не увидит, даже если встанет напротив кровати и максимально широко раскроет глаза, так, как никогда ещё в жизни не делал, при ярком дневном свете... Суэхиро невольно задумывается об этом во сне и душит глухой стон, жалкое хныканье в мягкой подушке. Подавленность скребёт душу и сердце ржавой тёркой, истязает и давит звон будильника, не давая студенту проснуться своевременно и собраться на первые пары к педантичным преподавателям. Напрасно и Теруко, от чьих поступающих вызовов телефонная коробка едва ли не разрывается, ему звонит. Оставшиеся десять процентов зарядки выдерживают недолго и иссякают, лишая подругу хозяина добиваться ответа подобным способом.

Но проснуться Оокура его заставляет, влетев в опять не запертую комнату около одиннадцати часов утра и скинув его на пол точно так же, как и Сайгику меньше суток назад. Тэтте ударяется спиной и, в ту же секунду выпадая из черноты снов в реальность, болезненно, хрипло вскрикивает.

— Два сапога пара! — вскипает Теруко, но злость её быстро перетухает и тлеет в обеспокоенной тревоге: слишком дерьмово и разбито выглядел приподнявший на локтях друг. — Что одного, что другого можно разбудить швырянием о землю.. — бормочет она и опускается на одно колено, чтобы их глаза оказались на одном уровне. Тэтте не очень это нравится, и он противится, встряхивает недовольно гудящей головой и прячется от подруги за нечёсанными прядями. — Почему ты, блядь, посреди ночи пишешь, что Дзёно теперь слеп?!

— Когда ещё я должен был это написать? — вскидывает чёрную бровь Тэтте, и его перекашивает истерическая гримаса. Ему не дали проснуться по-человечески и дать прийти в себя, сразу же забрасывая вопросами о Сайгику, отчего напряжение в комнате возрастает в стократ. Оокура, сжавшая ладонь на чужом плече, приходит в смятение — её сильного, несгибаемого друга встряхивает дрожь и колотит ничто иное, как озлобленности и сумасшедшего отчаянья. — Или ты спрашиваешь, почему он ослеп? Почему я об этом писал? О чём ты вообще спрашиваешь меня, Теруко?

Суэхиро — не железный человек, покорно терпящий истязания телесные и духовные, и когда-то он не сдерживал эмоциональные прорывы. Например, получив в начальной школе тяжелым баскетбольным мячом в живот от старшеклассников, мальчишка удивленно-болезненно вскрикнул, согнулся пополам и разревелся. Или лет в двенадцать он, пролетев мимо важных соревнований из-за упёршихся родителей и учителей («мальчику нужен не спорт, а подготовка к годовым тестам», — вторили они в один голос, и плевать, что ничего, кроме затаенной обиды и истрепанных нервов, Тэтте с этих проверок не получил), жаловался Теруко и Сайгику под лестницей подъезда. Он, уязвленный и раздражённый на весь белый мир, буквально плакался, а Дзёно слушал со всей невнимательностью, задумчиво хмыкал в кулак и незаметными прикосновениями через тонкую рубашку в дурацкую клетку утешал.

Со временем и без того редкие срывы исчерпались и остались в детской неуравновешенности, и Тэтте неизменно сохранял самообладание и лёгкую задумчивость, которую принимали за тугодумство и посмеивались за спиной подростка. Шутки Дзёно, наверное, сыграли важную роль в этом, и парень вырос с абсолютно, казалось бы, непробиваемой и крепкой броней.

Но так казалось до вчерашнего вечера. Звонок из больницы вырвал из его рук надежный щит, но не лишил возможности защищаться врукопашную, зато проведенные полтора часа в больнице и отрешенный приговор врача окончательно обезоружили его.

— Я не знаю, что скажу Дзёно, если он откроет глаза, — сипит Суэхиро, не дождавшись ответа от растерявшейся девушки. — Вместо снов у меня в голове бьется один вопрос: «как я могу ему помочь».... Он возненавидит жизнь.

— Тэтте, во-первых, Дзёно обязательно очнётся, — придерживая взорвавшихся было бесов, говорит Теруко и свободной рукой сжимает тонкое запястье парня. — Это даже не обсуждается. Во-вторых... — тут она запинается, тщательно подбирает слова и поджимает губы. — Он не из слабых людей. Инвалидность не может не отразиться...

— Никакой он не инвалид. — Теруко, изумившись, замолкает, а Суэхиро стискивает трясущиеся пальцы в кулак и рявкает: — нельзя о нём говорить в подобном ключе! Он не инвалид.

«..не может не отразиться как и на самом инвалиде, так и на его близких».

— Он потерял зрение, — отрезает девушка, свирипея. — Станешь отрицать произошедшее — сделаешь хуже всем, и тогда я сотню раз подумаю над тем, чтобы подпустить тебя ближе чем на километр к Дзёно, ясно?

Тэтте замолкает, и его голова безвольно падает на грудь.

— Желаешь помочь? Так намотай сопли на кулак и слушай приказы врачей. Помоги Дзёно адаптироваться и научиться жить по-новому. Знай Дзёно, что ты рядом и не бросаешь его, забив на всё остальное — он найдёт в себе желание жить и радоваться любой жизни. А если уж он останется без поддержки и вынужден будет выслушивать твои утешения, мол, всё не так уж и плохо, то сломается. Я и Татихара не сможем оказать такой помощи, какую способен дать ты, и не вытащим его просто так.

Тень мягкости и сострадания пропадает из обрубающего каждое предложение голоса Теруко, и это оттесняет слабость и жалостливые слёзы. Не в сию же секунду, но Суэхиро успокаивается и переводит дыхание, жадно вдыхая спёртый воздух, наполненный духотой, после чего медленно кивает. Далеко не весь смысл слов доходит до него мгновенно, и Оокура прекрасно понимает, а потому не позволяет другу детства подняться на негнущиеся ноги и прибивает за плечи обратно к полу.

Они сидят в подобном положении ещё долго, — уж точно не меньше получаса, — и кто-то из стыдливых соседей, проходя мимо настежь открытой двери комнаты, захлопывает её. Щелканье дверного замка и вытряхивает Тэтте из оцепенения: он смахивает набок пропитавшиеся потом, прилипшие к мокрому лбу волосы, ни с того ни с сего вдруг, встрепенувшись, настораживается и вертит головой в поиске чего-то. Ему кажется, что в него вцепился чей-то острый, как цепкие колючки репейника, взгляд, но его обладателя не находит. Ни под столом, ни под двухярусной кроватью (хотя интересно, кто бы вообще пролез в эту тонкую щель...), ни в приоткрытом шкафу. Может, Суэхиро из-за напряжения бредит и чувствует ненастоящее, может, он просто-напросто принял строгий взгляд Теруко за чужой.

— Прости. Я понял, — откашлявшись и прочистив горло, извиняется он. Тэтте не привык многословно благодарить друзей, но внимательная Оокура не требовала этого ни когда-то в прошлом, ни сейчас, и лишь, уточняя, спрашивает:

— А теперь объясни мне, что ты понял.

Снова повисает молчание, но совсем другое — во время него Тэтте не пытается успокоиться и унять дрожь, а задумается и формулирует мысли, с предельной аккуратностью расставляя их книгами по полочкам. Требуется не столь же много времени, как до этого, и вскоре он начинает говорить:

— Дзёно не нужна моя жалость. Поддержка и жалость — не одно и то же. Я принимаю случившееся и иду дальше вместе с Дзёно, протягиваю ему руку и веду вперёд. Не отпускаю его и не позволяю думать, что он остался во тьме один.

— А как красиво ска-азано-то... — присвистывает Теруко и искряще смеется, когда сидящий перед ней парень отчего-то принимает это за оскорбительную усмешку и насупливается.

— Завались.

— Ой ли, так и завалюсь, а вы сами будете разгребать.

— Ну и будем.

— Ой бля-а..... Иди нахер.

***

Чёрт. Тело точно побили тяжелым молотком, а после ещё и прокрутили в мясорубке, чтоб наверняка — Дзёно, по крайней мере, ощущает всё подобным образом. Вырываться из беспамятства тяжело и, честно сказать, нет рвения. Боль тяжестью окутывает каждый миллиметр, мешает продохнуть и пошевелить даже пальцам, и парень расходится в глухом кашле. Грудь разрывается и ноет ещё сильнее, чем прежде, но это не мешает Сайгику услышать шуршание по правый бок и касающееся его руки тепло шершавой ладони.

Людей кругом немного, но они суетятся и, кажется, поспешно вскакивают на ноги, подходят к нему, что-то проверяют... Дзёно пытается открыть глаза, но не может. Странно.

— Дзёно Сайгику, вы меня слышите? — настойчиво повторяет, кажется, далеко не впервые, чей-то отдаленный голос. Дзёно одновременно понимает, что его источник совсем рядом, едва ли дальше расстояния пяти шагов, и одновременно с тем слышит звук издалека, глухо и как будто бы эхом. Шум в голове мешает слышать.

— Да. — Он говорит неразличимо и слабо, но неведомому собеседнику этого хватает с головой.

— ...

А вот теперь Сайгику не воспринимает посторонние звуки. Мир кругом плавится и снова швыряет его в крепкие объятия небытия.

***

Тэтте узнает о том, что Сайгику ненадолго приходил в себя, только через несколько часов после этого кратковременного события — уже после полудня и прихода в больницу. На занятия он не ходит намеренно, но переписывает предоставляемые Татихарой конспекты, недолгое время уделяет учебе и часть дня, не проводимую в больнице рядом с любимым, читает. Читает много и разборчиво, пытается окунуться в психологию и понять, как лучше подступиться к Дзёно и какие слова произнести в первую очередь, но, врезаясь в тупик, украдкой подвывает и мучается от выпивающей все силы головной боли.

Кто бы знал, что, поднявшись на лифте до пятого этажа и облачившись в уже привычные халат и щекочущую нос медицинскую маску, он уже встретится с осмысленно полусидящим в койке Дзёно? Слов, худо-бедно подобранных сразу после разъяснительного разговора с подругой, не остаётся вовсе — из головы поганой метлой их погнал лишённый всякой живости и блеска взгляд, остановленный на прикрытых одеялом руках. Без сомнений, Тэтте истосковался по общению с ним и до сей минуты думал, что завалит его сотней слов; что заполнит пятидневную тишину помещения и не даст Сайгику, как и обещал, хоть на мгновение почувствовать трагическое одиночество. Он хотел, но вместо этого губы точно кто-то склеивает, не давая разомкнуться и произнести хотя бы: «привет, Дзёно. Ты в порядке?».

Ни черта не в порядке, можно понять и без глупого вопроса по глазам. Сайгику вскидывает их машинально, уловив шорох возле двери, но смотрит не совсем туда, куда нужно: Тэтте стоит на шаг левее. По серым, чуть отливающих зеленью, опустелых глазах и жалкому голосу:

— Кто здесь?

— Я. — Суэхиро отвечает хрипло и незнакомо, от чего Дзёно только сильнее настораживается и, закрываясь, скрещивает руки на животе. — Я, Тэтте.

— Тэтте... — повторяет за ним слепец и тяжело вздыхает. — Подойти ко мне. Я не вижу тебя. Я... я ничего не вижу, Тэтте.

«Я знаю. — Даже в мыслях ответ звучит странно, неуместно и дико, и Тэтте не решается озвучивать его. Он приближается к кровати больного, намеренно переставляет ноги не бесшумно, чтобы Сайгику понимал, как быстро он приближается, и не пугался прикосновения. — И я боюсь больше никогда не увидеть сияния твоих глаз, Дзёно».