Они были близнецами: она и брат. Эта истина длинною в жизнь отчего-то особенно остро вспомнилась в затуманенном болью и лекарствами сознании.
Она и брат. Они. Близнецы.
Мир что тысячу лет назад, что сейчас тяготел к любви объяснять это явление с особым смаком. В мире, где была магия, наука, мутанты, все равно находились вещи, которые окутывали особенным мистицизмом. И рожденные в один день из одной утробы относились к этой категории.
Светлые волосы, острый взгляд, нахальный язык – они были очень похожи. Вот только он техно, а она – нет. И пусть их семья была одной из тех немногих смешанных, где два противоположных начала мирно уживались на одной территории, это дало свои плоды.
Брат любимый, единственный... но не обожаемый до потери пульса. Она считала, что имеет власть ощутить веяния его будущего, но не могла чувствовать его ежедневно, не могла ощутить его собой. И ей хотелось верить, что он испытывает то же самое – или и вовсе ничего, так легче было щадить свою гордость. Она была не против поделиться с ним чувством счастья или собственного превосходства, но боль хотелось оставить при себе. Не из жалости, жалость – это про кого-то другого, более мягкого.
Боль – это когда тебя ранили. Ты подстрелена, корчишься в луже этого чувства и в одночасье становишься жалким червем под чьими-то ногами. Невыносимо, немыслимо...
Когда-то – наверное, уже в другой жизни – она смело полагала, что такого не будет. С братом – возможно, и тогда она рывком поставит его на ноги. Но не с ней, не с ее гордостью.
Болел обрубок ниже плеча. Болела душа. В голове звучало произнесенное кем-то "ну вы же близнецы, у вас нет никого ближе!"
И как объяснить одурманенному обезболивающими и успокоительными сознанию, что нет? Да? Может быть?
Дверь бесшумно отъехала в сторону, и на нее посмотрели внимательные знакомые глаза. Синие, как морское дно – именно таким она его рисовала его в детстве, под пристальным вниманием их обладателя.
***
Она пришла в себя резко, не сразу поняв, откуда звон в голове и почему жжет щеку. Чужие пальцы, сжимающие ее плечи, были холодными и твердыми как камень. Такие всегда оставляют синяки, аккуратные темно-фиолетовые следы, которые очень неохотно сходят без вмешательства лекарств.
– Что ты приняла?
В первую секунду мужчина перед ней показался ей незнакомым. Голова соображала медленно, все было как в сломанном компьютере. Твердые ладони встряхнули ее еще раз, и осознание полоснуло головной болью в висках.
– Не помню. Кажется, успокоительное. И обезболивающее. Нет, дозировку не смотрела.
И устало повторила:
– Не помню.
У Даймонда вся жизнь была по своим инструкциям. Это умение раскладывать абсолютно все на молекулы, чтобы в конечном итоге собрать именно то, что нужно – талант. Талант и практика множества лет. Поэтому он все поймет сам.
– Где рука?
Что? Рука? Какая рука? Сехмет смотрела на прямую переносицу мужчины, и ей казалось, что она рассуждает о чем-то серьезном. Глобальном. Мыслей в голове не было, но головная боль усиливалась с каждым мгновением, пропорционально онемению в груди.
Даймонд коротко сжал губы в прямую полоску и, кажется, собирался отвесить ей пощечину. Не первую, судя по пылающей щеке.
Ах, рука...
Сехмет попыталась улыбнуться, но плоть мышц лица едва слушалась ее желаний и смогла выдать лишь кривой оскал.
– Я подумала, что преподнести золото нашему божеству – банально. Захотелось его удивить.
Больше он ничего не спрашивал. Что-то колол, перевязывал – она не смотрела, держа подбородок строго прямо. Ей было никак, но видеть, что осталось от руки, почему-то сейчас было совсем невыносимо. Наверное, больно.
Только в конце, когда он поднял ее на руки, она запрокинула голову на его плечо и посмотрела на него ясными светлым взглядом.
– Ты знал, – тихо, едва слышно. – Знал, что предрасположенность к алхимии не перебить. Все эти сказки о выборе, возможности остаться просто магом – воспитательная ложь. Я вся пропиталась желанием разбирать и собирать. Изменять. Вещи... их структуры... – она зашлась глубоким вздохом, экономя силы.
Он не ответил, занося ее в ванну.
***
Тот, кто сказал, что время лечит, обманул целый мир. Время вырабатывает иммунитет, не более.
Последующие дни потянулись однообразной вереницей. Сехмет очень много спала: наступало утро, и, заглянув в комнату, Даймонд видел, как она лежит, завернувшись в одеяло и отвернувшись к стене. Затем он будил ее, она через никак впихивала в себя витамины и калории, просто потому что надо принимала лекарства, позволяла себя осмотреть и снова засыпала. Такое же пробуждение повторялось и вечером.
На ее лице не было ни капли умственной деятельности, только неясное внутреннее напряжение. Все свои ресурсы девушка бросила на восстановление здоровья тела, оставив тонкие психологические проблемы на потом.
Даймонд не спрашивал, что с не случилось в том медвежьем углу, куда он посоветовал ей съездить проверить голову и подумать, но внимательно наблюдал и был достаточно умен, чтобы делать выводы.
Неутешительные, однако.
Было жаль терять наиболее близкую по духу родственницу. В их не сильно большом семействе людей, тяготеющих к прекрасному искусству алхимии, было раз-два и обчелся, оттого заметить назревающий талант в племяннице было особенно отрадно. Но вот же... незадача.
Если она решит похоронить себя, то мешать ей он не будет. Но все же жесткости ей было не занимать – поэтому, неторопливо завершая нужное в лаборатории, он ждал.
И дождался.
***
– Никогда не думала, что будет так.
Сехмет смотрела отстранено, сжимая ледяными пальцами стакан.
Дядя не ответил, и этим он потрясающий родственник в целом и человек в частности. Никаких заверений о доброте мира и своей лично, никаких попыток подтолкнуть разговор идти быстрее. Всегда знает, когда ответы ждут, а когда – просто выговариваются с прицелом на будущее.
Тем более он был занят. Прилаживание протеза к тому, что осталось от левой руки – дело не шуточное. Но он всегда был талантлив. Идеальный... исполнитель,
Сехмет молчала долго, глядя перед собой. Время бесконечного сна прошло и грозилось смениться бесконечным разложением. У нее почти не было времени на реабилитацию...
– Пошевели пальцами, – попросил Даймонд, и металлическая конечность осторожно шевелила указательным и безымянным.
– Для начала сойдет.
Он сел за стол напротив нее, а она с некоторым напряжением начала рассматривать свою руку. Свою новую чужую руку.
Действительно не думала, что будет так...
Но когда подняла свой взгляд-ледник на него, в них не было ни растерянности, ни страха. Успокоительное, которое он ей подобрал, действовало выше всех похвал.
– Я расскажу тебе историю, – у нее получилось сказать это почти мягко.
– Она занимательная?
– Весьма.
И он начал слушать, сцепив пальцы в замок перед собой.
Соулмейт имел небывалую власть, был притягателен для жителей этого мира. Не познав его, легко смеяться над ним и верить, что пока голова на месте, не бывать такому – сойти с ума и вжиться так сильно и безнадежно в кого-то другого. Сехмет никогда так не говорила, но Даймонд по глазам видел – думала и чувствовала. Не могла представить такого, чтобы сойти с ума по кому-то другому, чтобы своя душа оказалась лишь частью, а не неповторимым целым.
Сехмет говорила о Логане спокойно и почти не двигаясь. Когда она упомянула, что тот военный, Даймонду стало все ясно, как божий день.
Под абсолютным запретом одна вещь: смешение науки и магии. Алхимия являлась официально редким искусством магии, для которого нужны некоторые не магические знания. За одно это к ней относятся с определенным напряжением. Не преступление, но и как явление не желательно. И если кто-то хочет подняться по карьерной лестнице такой сферы, как военное дело, до высот, то не желательные связи - последнее, что в этом поможет.
Как же все очевидно.
– Что он тебе сказал?
Ее взгляд все еще был спокоен, но голос дрогнул пустотой:
– Не помню. Все как в белом тумане, ни лица, не слов. Но это не имеет значение – он сказал, не важно, как.
И снова замолчала, только взгляд стал тяжелее камня.
– У меня вот здесь, – механический палец резко упирается в грудь, – дыра. Меня разрывает на части, меня пожирает пустота. Я хочу трансмутировать это. Себя.
– А если не получится? – он был любезен и сдержан ровно настолько, насколько племянница мрачна.
– Не получится или не попытаюсь – все едино, останется лишь сломанная кукла. Тогда ты меня убьешь, а семье придумаешь историю о несчастном случае или же и вовсе ничего не скажешь.
Не просит, не уговаривает. Требует так, словно он ей должен, словно она одна знает истину в этом мире. Действительно, ее потеря будет весьма печальной.
– Твой брат?
Сехмет молчит с минуту, в посеревших глазах мелькают тени неясных мыслей. Ее голос тих и по-змеиному вкрадчив.
– А ты как думаешь? Он не знает – и не узнает. Это... происшествие для меня - бесконечное унижение. Достаточно того, что такой меня увидел ты.
***
Он открывает глаза с ощущением каменной хватки на сердце.
Это не важно.
Она ему просто понравилась.
Браслет важнее.
Мечта важнее.
Алхимик.
Это пройдет.
Нужно только подождать...
Ему снится смех под дождем, алые разводы по контурам странных знаков и увечье.
Медленно опадают листья. Лето прошло.