Тело Мицуи болит. Темно-лиловые синяки, расцветшие на груди и животе, ноют при каждом неосторожном движении, громком выдохе. Из-за поврежденного, наспех вправленного носа затруднено дыхание. Для Такаши получать по лицу — не первый жизненный опыт, но он не уверен, сделал ли без медицинской помощи все правильно. Прохладная вода, льющаяся из душа, барабанит по коже, задевая каждый нерв и болезненное ранение. И это — справедливое напоминание о том, как Мицуя слаб и немощен перед силой Хайтани. Закрываясь в ванной комнате, изолируя себя от чуткого надзора братьев, Такаши хочет спрятаться. На пять, десять, пятнадцать минут, прежде чем настойчиво постучат, прервав уединение. Оказывается, возможность побыть одному так же важна, как сон и питание.

      Мицуя уязвим. Рубцы, оставленные смертью Дракена, так и не смогли до конца зажить. Груз вины за то, что не предвидел трагичный исход, не уберег подчиненных от страшной участи, камнем лежит на груди. В новостях кадры с мест преступлений всегда милосердно размыты, но у Такаши живое воображение, а из Рана отличный рассказчик. Как по часам, он включает новости по ТВ, по пальцам считая убитых и восторгаясь тому, что Мицуя выбрал быть живым в качестве верной псины. В такие минуты стыд сильнее желания жить, но не громче ненависти к самому себе.

      Но главный изъян Такаши — Хаккай. Неизвестность пугает, страх потерять последнего друга настолько велик, что затмевает сознание. Мицуя прокручивает последние сказанные им слова заевшей пластинкой и хочет верить, что Шиба жив, но разум твердит обратное. Иммунитет на жизнь — привилегия, и Хайтани раздают его, исходя из личных интересов.

      Сжимая пальцы, Такаши бьет кулаком в стену снова и снова, желая причинить себе больше боли в качестве наказания. Мертвые отпустят грехи без истязаний, но вот себя Мицуя простить не может. И если разорвать нутро никак, и доктор — увы! — не поможет, то кровь, утекающая в водосток вместе с водой, ненадолго отрезвит сознание, напомнив о том, что он еще жив. Пусть эта простая истина и ощущается неправильно.

      Разжав дрожащий кулак, Мицуя медленно оседает на дно душевой. Он хочет исчезнуть. Он хочет, чтобы его крепко обняли. Но рядом притаилась лишь темнота и одиночество, и, прижавшись лбом к колену, Такаши спрашивает у покойника:

      — Дракен, что мне делать?

      Но ответа нет. Никто не слышит.

      Время на сожаления быстро истекает. Внутри Мицуи завывает сирена, предупреждая о том, что пора возвращаться в реальность. Задержись он еще ненадолго, и за дверью начнется тревога: вдруг пленник, не выдержав давления, перерезал бритвой горло. Одно касания — легкий исход. Такаши очень хочет, но не может позволить себе быть легкомысленным и потому смиренно поднимается на ноги и выключает воду. В комнате повисает неуютная тишина, притихшие мысли вновь заполняют черепную коробку: вопросы без ответов, сотни невысказанных слов и обманутых обещаний. Если бы можно было отключить сознание, молодой человек непременно бы этим воспользовался. Наспех вытираясь, Мицуя не смотрит в зеркало. В собственном отражении боится увидеть призрака.

      Промедление стоит жизни, а Такаши и без того сильно потратился. Он может сходить с ума, повинуясь воле Рана, или попытаться что-то выяснить хотя бы о состоянии Шибы. Что бы ни затеял Хайтани, стоит дать ему то, чего он страстно желает, и мужчине быстро наскучит играть в эти нелепые игры.

      На выходе Мицуя сталкивается с Риндо. Подпирая плечом косяк, тот даже не пытается придумать оправдание. Оборачивается на шум открывающей двери и сканирует гостя с головы до ног, на несколько секунд задержав взгляд на разбитых костяшках. Кровь почти перестала течь, но отёчность на коже правдивее любого объяснения.

      — Выглядишь помятым, — скучающе констатирует Риндо.

      — Спасибо.

      Разговаривать с младшим Хайтани не находится ни сил, ни желания. Вытягивать из него информацию — бесполезная трата времени. Он стал куда упрямее и тише брата. От былой прыти и энергии осталось немного, будто в какой-то момент в нем переключился тумблер, а, может, Риндо просто вырос. Такаши интуитивно чувствует исходящую от него угрозу и хочет держаться подальше, но в условиях проживания в одном доме подобное попросту невозможно.

      — Где твой брат?

      — В кабинете. Делает вид, что занят.

      — Понятно.

      От воспоминаний о ночи, когда Мицуя столкнулся с Раном в кабинете, жжет губы. Он кусает внутреннюю сторону щеки и думает о том, что сегодня вынужден сделать что-то похуже и добровольно. Нет права на ошибку. Нет права на отступление. Но так неловко и будто бы стыдно. Проходя мимо младшего Хайтани, Такаши на него не смотрит.

      — Осторожнее. Он не очень-то любит, когда его прерывают, — раздается предупреждение со спины.

      — Мне все равно, — крохотная правда в океане лжи.

      Промедление возле кабинета занимает несколько мгновений. Секунда на вдох. Секунда на выдох. Мицуя тянет ручку двери под наблюдением Риндо и входит внутрь.

      При свете дня комната кажется еще более безжизненной. Аккуратно заполненные стеллажи и чистая мебель. Искусно, но без души. Единственное темное пятно в этой пустоте — Ран, холеной статуей застывший возле стола. Он отрывает взгляд от бумаг и обращает внимание на гостя с долей раздражения, недовольный тем, что его прервали. Губы Хайтани расплываются в скудной улыбке, а вот глаза — осколки цветного льда, в них нет тепла.

      — Что такое, Така-чан, соскучился? Я тут немного занят, — кивнув на документы, сообщает мужчина, — давай позже.

      Бесконечное «потом» Такаши поперек горла, и злость, кипящая в жилах, ищет выхода. Он действует на рваном импульсе, подходя к Хайтани и выхватывая из его рук папку. Ран не обращает внимания на то, как документы летят за чужую спину и рассыпаются на полу беспорядком, он продолжает смотреть на Мицую.

      — Какой грозный. Пугаешь.

      — Прекрати паясничать. Я к тебе с предложением.

      У Такаши не осталось ресурсов и ограниченный круг возможностей. Власть и статус утеряны. Счета закрыты. В подтверждение тому Ран, наклонившись, задает очевидный вопрос с издевкой:

      — Тебе разве есть что предложить?

      — Есть. Я пересплю с тобой, — во рту от сказанного становится кисло, — если дашь мне нужную информацию. Ты же поэтому меня тогда спас?

      С момента добровольного заключения Мицуя не строит иллюзий относительно Рана Хайтани. Его действия с погрешностью в 0,1 процент продиктованы получением выгоды: материальной или физической. И то, по какой причине он помогает избежать смерти предателю мафии — не иначе как способ достижения цели. Недвусмысленные намеки, случайные прикосновения и даже прямые предложения провести ночь вместе — все это Такаши получал от мужчины и раньше, будучи в статусе советника Майки. Тогда он еще мог отстаивать свои границы, его слова что-то да значили. Теперь последнее решение остается за Раном.

      Теплая ладонь ложится на шею Мицуи, нежно оглаживая, выискивая точку пульса. Бесстрастное лицо и твердый взгляд молодого человека твердят о решимости, но сердце не обманывает, выстукивая за сотню ударов в минуту.

      — А сердечко-то быстро бьется, — хмыкает Хайтани, отстраняясь и присаживаясь на край стола. — Я бы назвал возможность переспать с тобой дополнительным бонусом. Не хотел торопить события, но раз ты настаиваешь, то действуй, — в голосе нескрываемая насмешка. — Докажи, что моя информация того стоит.

      Ран выглядит расслабленным и заинтересованным в происходящем наполовину.

      — Какие гарантии? — уточняет Такаши.

      — Мое честное слово, разумеется. Не веришь — проваливай.

      Было бы так просто последовать совету и уйти, тем самым спасая остатки своей никчемной гордости. Вместо этого Мицуя, затаив дыхание, делает несколько шагов навстречу к Хайтани, сведя расстояние между ними к минимуму. Стоило предварительно опустошить бар внизу, смазать неприятные ощущения и воспоминания. Такаши знает: позже они огнем прожгут сознание, и грязь, оставленная чужими ладонями, не сотрется губкой, сколько не втирай ее в кожу.

      Поколебавшись, он кладет руки на плечи и стягивает с мужчины пиджак. Его действия резки и неосторожны. Мицуя не пытается быть нежным с человеком, который того не заслуживает. Это просто механика действий, повторяет он про себя, высвобождая из петель пуговицы рубашки. Пальцы скованны и неосторожны: выходит не с первого раза. Такаши рассчитывал, что Ран перехватит инициативу сразу же, но он неподвижно наблюдает за попыткой его раздеть. Позже Хайтани нельзя будет ни в чем обвинить, потому что зачинщик происходящего — сам Мицуя.

      — Какой же ты деревянный, — скучающе тянет Ран. — Говоришь, хочешь переспать со мной? — пальцы мужчины больно вцепляются в подбородок Такаши, заставляя смотреть в глаза. — Чего же ведешь себя тогда как святая Дева Мария? Мне неинтересна роль насильника.

      Он не врет, но подменяет понятия. Принуждение тоже часть его тирании. Особой, хитрой. Связывающей по рукам и ногам, не позволяющей без согласия двигаться. Прежде Мицуе приходилось наблюдать за подопытными, скованными нуждой или обещанием перед Хайтани, и все-таки примерить эту роль на себе — совсем другое. Такаши в шаге от того, чтобы вцепиться в Рана без грамма сексуального подтекста, но ощущает непримиримое бессилие.

      — Ты можешь заткнуться? — пихает кулаком мужчину в плечо.

      — И заснуть от тоски?

      Заснуть навсегда — лучший из вариантов, вот только он недоступен.

      Борьба внутри Мицуи непрерывна, но он не позволяет сомнениям одержать верх. Хватает Рана за воротник наполовину расстегнутой рубашки и тянет на себя, затыкая болтливый рот губами. Они больно сталкиваются лбами, но это неважно, совсем неважно. Поцелуй выходит смазанным и неаккуратным. В нем больше зубов и духа борьбы, чем распаляющей страсти. И пока под крепко сжатыми веками Мицуи белые пятна, а на уме — воспоминания о другом человеке, Ран вырисовывает круги на его пояснице.

      Запекшаяся на нижней губе ранка снова открывается, и во рту отчетливо ощущается металлический привкус. Хочется сплюнуть или хотя бы вытереть, но Хайтани не отпускает, игриво вгрызаясь зубами в поврежденную плоть. Кровь пачкает подбородок и шею, яркими пятнами въедается в воротник рубашки, и только тогда Ран отстраняется, но не отпускает.

      — У тебя фетиш такой что ли?

      — Кровь тебе к лицу. Осталось напомнить, как правильно целоваться. Давно не практиковался, да, Така-чан?

      — Тебе виднее. Ты же следил за мной, — едко подмечает Мицуя, проводя по кровоточащей ранке языком. — Ну так, ответь, как давно я не практиковался?

      Вопрос риторический. Они оба знают: последние месяцы выдались для Такаши напряженными. До того как Майки объявил его предателем, молодой человек существовал между работой и поисками убийцы лучшего друга. Сон, еда, отдых — все стало привилегией, которую он не мог себе позволить. В противном случае Мицуя не страдал бы от мигрени и непрекращающихся кошмаров.

      Ран, бдительно наблюдающий за тем, как его жизнь разваливает на куски, не мог этого упустить. Как и оставить без внимания больные точки.

      — Неужели этот мальчишка Хаккай до сих пор не смог улучить подходящего момента? Глупец, вдруг у него больше не будет такого шанса.

      — О чем ты?

      — С мертвыми обычно не трахаются. Или у тебя такой фетиш? — передразнивает Ран.

      Так по-детски глупо, но Мицуя, чей дух ослаб, ведется. Он смотрит на безмятежное выражение лица Хайтани и до чертиков хочет вспороть ему горло ногтями. У Такаши негласные догматы прописаны под кожей, но он не уверен, больше ни в чем не уверен. И тяжело сглатывая, уточняет:

      — Он все-таки мертв? — язык кажется набухшим и тяжелым, едва ворочающимся во рту.

      Имя Шибы — клеймо, которое боязно произнести вслух.

      Ран не отвечает. Склонив голову в бок, тихо наблюдает за застывшим перед ним парнем и не произносит ни звука. Все происходящее, кажется, его забавляет. Безысходность, тупая, животная злость, читающаяся на дне расширенных зрачков. Мицуя всегда считал себя выше бездумных эмоций, умнее среднестатистического гражданина, но вот он — кукла, запутавшаяся в чужих нитях.

      — Он мёртв? — настойчиво повторяет Такаши.

      — Ты еще не сделал ничего, чтобы я ответил на твои вопросы.

      Удар под дых перенести было бы проще. Откашляешься, оклемаешься. Недосказанность и неведенье — наведенный на висок курок. И никогда не знаешь, в какой момент тот, кто держит пистолет, выстрелит. Оружие же в руках Рана — статистически почти доказано — в девяносто процентов из ста ведет к самоубийству.

      Мицуя злится. На себя за глупое поведение. На Рана — за провокацию. В груди противно гноится гнев. И Хайтани, найдя брешь в броне и забравшись под ребра, выпускает его наружу. Снова.

      Первый удар лишает Рана преимущества, второй — укладывает на стол на лопатки. Такаши заносит кулак вновь, и мужчина начинает смеяться. Белые зубы окрашены кровью, на скуле к вечеру пестрыми красками расцветет синяк, но ему весело. Хайтани не пытается сопротивляться, потому что знает: он уже победил, выведя Мицую на эмоции, заставив в очередной раз изменить своим принципам.

      — Такой горячий в гневе, — хохочет Ран, словно безумец.

      Мицуя, кажется, сходит с ума вместе с ним.

      Перед глазами белая пелена гнева, в разуме — звенящая пустота. Не видит, не дышит, не чувствует. Тщательно выстроенный контроль разрушен, контакт с внешним миром разорван. У Мицуи в запасе двадцать семь ударов ножом, но он использует только один: наощупь находит именную ручку и с чудовищной силой протыкает узкую ладонь Рана насквозь. Кровь заливает стол и бумаги, пачкает их одежду. Смех Хайтани, наконец, стихает, и вместе с тем мрак, застилавший Такаши взор, рассеивается тоже.

      Онемевшая, болезненно ноющая рука Мицуи лежит на груди мужчины, не удерживая. Ран легко может преодолеть это препятствие, но не спешит подняться, лишь пытливо выискивает в госте новые изменения. Напрасно. Кроме глубины синяков и гематом на теле в его внешнем виде ничего не могло поменяться. О том, что происходит внутри, Такаши делиться с этим человеком отказывается. Он и с собой об этом говорить воздерживается.

      — Любопытно, — констатирует Ран.

      И Мицуе очень хочется узнать, как он может быть спокоен, когда в его ладонь воткнут инородный предмет, но вместо этого тихо произносит:

      — Ты больной ублюдок.

      — А ты разве нет?

      На дне спокойных глаз Рана мерцает безумие, и Мицуя, почти завороженно в него вглядываясь, не находит решимости отшатнуться.

      Скрип открывающейся двери звучит инородно, неправильно, но отрезвляюще. Такаши чувствует облегчение, когда, обернувшись, видит Риндо, привычно копающегося в телефоне. Оторвав взгляд от экрана, он с долей любопытства наблюдает за представшей перед ним картиной и хмыкает.

      — Простите, не жаль, что прерываю. Ран, мне надо отъехать. К вечеру буду.

      — Валяй, — здоровой кистью машет старший Хайтани.

      Атмосфера в кабинете заметно меняется, даже когда Рин покидает комнату. Словно температура повысилась, и ледниковый период отложили на неопределенный срок. Здесь все еще неуютно, но присутствие Рана больше не кажется таким пугающим. Мужчина выглядит усталым и раздраженным, только из плана на день уже вычеркнуто убийство Мицуи.

      В глотке застревает предложение помочь справиться с раной. И слова в принципе.

      — Я, — прерывается в самом начале, потому что в дверном проеме вновь появляется голова Риндо.

      Его обычно равнодушное лицо сияет. Он ухмыляется, ехидно добавляя:

      — Думал, ты будешь сверху, братец. Удивляешь!

      И тотчас исчезает.

      — Вот же мелкий засранец, — ворчит Ран.

      Он отталкивает от себя Такаши, и одним легким движением высвобождает ручку из поврежденной кисти. Крови становится больше, но Хайтани плевать. Достав из нижнего ящика стола аптечку, он отточенными движениями принимается обрабатывать рану.

В период затишья самое время смыться, но что-то все равно заставляет Мицую спросить:

      — Помочь?

      — Съеби.

      Такаши морщится, но не возражает. Он предложил помощь, потому что немного — совсем немного — его одолевает чувство вины. Не из-за причинённой боли, а потому что не смог сдержаться, поддавшись сумасшедшей энергетике Хайтани. Что-то в Мицуе незримо меняется, и он боится столкнуться с последствиями этих изменений.

      Доракен всегда говорил, что выжить в преступном, запятнанном мире могут лишь монстры. Чем ты страшнее, хитрее и злее, тем больше шансов. А если хочешь остаться человеком, то завязывай со всем и беги. Убежать Мицуя не захотел или не смог. С годами его принципы и устои покрывались коррозией, местами прогнив и поломавшись, но каркас оставался цел. Теперь же он не был уверен, что, находясь бок о бок с чудовищем, не превратиться в его подобие.

      — Я не собираюсь извиняться, — обхватив пальцами ручку двери, предупреждает молодой человек.

      — Осторожнее, Така-чан, у твоих действий могут быть последствия, — стоя в пол-оборота к Такаши, Ран ухмыляется. — А теперь иди и подумай над своим поведением, как хороший мальчик. Мы вернемся к этому позже.

      Что-то темное, мерзкое и опасное в выражении лица Рана заставляет Мицую принять его слова на веру. Такаши не из пугливых, но рой мурашек, пробежавших вдоль хребта, говорит об обратном.

      — Выйди, — подчеркнуто равнодушно произносит Хайтани.

      И Мицуя ненавидит себя за то, что вынужден ему подчиниться.

///

      Книга, лежащая на бедрах Мицуи, совсем новая. Корешок, хрустящий при открытии, насыщенный цвет обложки и неповторимый запах прошедших через печать страниц — все твердит о том, что доселе никто ее не читал. Такаши выбрал наугад: коснулся первого попавшегося в книжном шкафу томика и вытащил, не заглянув в описание. Суть повествования неважна. Ему бы отвлечься, забить голову чужими разношёрстными мыслями, чтобы потеснить неуемность своих. В виске зарождается боль, и молодой человек переживает, что вскоре вновь столкнется с приступом мигрени.

Пробежавшись по первым строчкам книги, Мицуя с налетом недоумения все-таки возвращается к корешку, чтобы прочитать название. Работа оказывается сборником биографий выдающихся научных деятелей. Он находит забавным тот факт, что книга не по вкусу Хайтани и пылится в шкафу. Зачем было ее покупать — загадка.

      Такаши и сам далек от науки. Школьником он тянул основы физики, но не задумывался о мире в глобальном смысле. Наверное, для этого надо быть гением, решает Мицуя, узнав о выдающемся уме Оппенгеймера в ранние годы. Интереса хватает на пять с половиной страниц, затем фокус теряется и приходится перечитывать заново одно и то же несколько раз. В качестве отвлекающего фактора история незнакомого парня оказывается неэффективна. Разум цепляется за фразу, брошенную ученым в далеком сорок пятом [1], и Такаши думает, что она очень подходит Майки. Разрушительному и яркому, способному уничтожить Японию подобно атомному взрыву.

      В голове образ друга детства расщепляется. От дерзкого юноши с мечтами остались одни осколки. Они впиваются Мицуе в сердце напоминанием о том, что он позволил себе обмануться. Ничего не было в порядке уже очень давно. И темнота в глазах Майки, когда они виделись в последний раз, наглядно доказывает: невозможно починить то, что когда-то было разбито.

      Бездумно глядя в строчки, но не видя их, Такаши не сразу замечает, как перед ним вырастает долговязая фигура старшего Хайтани. За окном темень, но стоит взглянуть в непроницаемое лицо Рана, тревожнее становится отчего-то именно здесь, в доме, полном света. Молчаливое присутствие хуже удара, и Мицуя никак не может избавиться от растущего беспокойства. Краем глаза он отмечает перебинтованную руку Хайтани, и так странно: теперь у них обоих больше схожего, чем когда-либо. Разбитые костяшки немного жжет под плотным слоем бинтов. Такаши не подает виду.

      — Хочешь что-то сказать? — совладав с собой, ровным голосом спрашивает он.

      Мицуя не боится. Вот только на уровне животных инстинктов хочет отстраниться. Если мужчина планировал выработать рефлексы, то он может собой гордиться, потому что Ран для Мицуи — это красный; это белые пятна под веками и кровь на губах и коже; это боль в значении «ты останешься здесь» и не озвученное вслух «мой».

      — Да, — и в простом согласии так много холода и безразличия, что хочется вжаться в кресло. — Риндо нашел твоего дружка.

      Сказанное бьет прямо под дых, в самое солнышко. Мицуя глядит на Рана с неверием, но с верой, обжигающей внутренности. Он поднимается с кресла, и книга, покоящаяся на коленях, падает на пол со стуком.

      — Что? Риндо нашел Хаккая?

      — Ага, — бесстрастно и равнодушно. — Хочешь его увидеть?

      Вопрос вызывает волну сомнения: оно зарождается где-то в желудке и подступает ко рту. Мгновенная радость рассеивается, оставляя после странное послевкусие. Оно горчит на языке и жалит сердце, убивая надежду.

      — Решил поиздеваться? Утром ты не сказал мне о нем ни слова.

      — Я не делаю ничего безвозмездно, — на губах Рана неприятная ухмылка. — Поработай для меня своим ртом, и тогда я устрою вам двоим свидание.

      Дзинь. В голове Такаши раздается звон — еще один предвестник грядущей мигрени. Казалось, боль успела стать его постоянным спутником, но он все еще до конца к ней не привык. С чем Мицуя успел примириться, так с тем, что Ран не оставит попыток прогнуть его под себя и это одна из них: просьба, нет, добровольно-принудительное предложение встать на колени. Смех, рвущийся из груди, жжется, и Такаши гасит его ладонью. Ему совсем не смешно, но сама ситуация комична. Наверняка заразился дурной привычкой от Хайтани.

      — И на что я надеялся.

      — Это ведь твое предложение, — резонно замечает Ран, пожимая плечами. — Не держишь своего слова?

      Мицуя не давал обещаний, предложение не имело юридической силы, но он не в том положении, чтобы рассуждать о разумности навязанного выбора. В конце концов, это не об их с Хайтани взаимоотношениях. Это о Хаккае, юноше, за которого Такаши несет ответственность. Он обещал Юзухе беречь его, как младшего брата. И даже если согласие лишит Мицую гордости, он сумеет сохранить в себе человека. А это важно, так важно в последние дни и месяцы.

      — Ладно. Если ты соврал, в следующий раз ручка окажется в твоем сердце.

      — Это как-то не сильно возбуждает, Така-чан.

      Качнув головой, Такаши прикасается к плечу Рана и ладонью ведет вдоль торса. Он достаточно опытен, чтобы быть уверенным в каждом движении и не робеть под внимательным взором антрацитовых глаз. Тянется к ремню и, высвободив мужчину из плена джинсов, стягивает их вниз. Помявшись всего с секунду, Мицуя опускается и встает на колени.

      Теплым дыханием опалив низ живота, целует кожу над резинкой плавок и ниже. Прикосновение губ к паху заставляет бедра Рана нетерпеливо дернуться навстречу. Какой энергичный. Смотреть вверх, чтобы в этом убедиться Такаши отказывается. Невыносимо. Слишком. Поддев пальцами резинку белья, тянет вниз, к джинсам, застрявшим в районе щиколоток. Полувставший член Рана тычется Мицуе в щеку, пальцы, зарывающиеся в светлые пряди, настойчиво придвигают голову ближе.

      Мицуя закрывает глаза, действуя механически, на одном длинном-длинном выдохе, представляя себя где-то еще, вне комнаты, дома, целой вселенной. Под веками рассыпается темнота, пока он проводит языком по всей длине члена, от основания до самого кончика. Сначала динамично, после — издевательски медленно, заставив Рана несдержанно сжать волосы в кулак на затылке. Обхватывая губами член, Такаши подключает руку, второй — сжимает крепкое бедро Хайтани, оставляя на коже глубокие лунки. На языке горький, солоноватый привкус. В памяти обрывочные воспоминания, с которыми не так страшно с реальностью примириться.

      Когда Ран входит во вкус, призывая взять глубже, Мицуя давит подступивший к глотке рвотный рефлекс, пытается расслабить мышцы горла. В первые секунды настойчивого давления он задыхается, и влага повисает на длинных, отяжелевших ресницах. Затем — становится легче. Главное — не забывать дышать даже со сломанным носом и все будет в порядке.

      До момента разрядки Такаши считает в уме цифры от одного до десяти и обратно. Он почти благодарен за то, что Ран молчит, пока мужчина не решает вдруг все испортить. Больно давит на челюсть и бесстыдно требует:

      — Ну же, Така-чан, открой глаза. Хочу, чтобы ты знал, с кем ебешься.

      Хлипкая иллюзия рушится. Мицуя, колеблется, прежде чем открыть отяжелевшие веки и хмуро посмотреть исподлобья. Замутневшая из-за влаги картинка проясняется спустя пару взмахов ресниц, и тогда Ран без предупреждения кончает.

      — Умничка, — говорит он.

      И похвала эта Такаши поперек глотки. Он оседает на пол и тяжело сглатывает, вытирая краем рубашки губы. Придется кинуть в стиралку, а лучше бы в мусорку. Мицуя давит в себе ничтожные чувства, не позволяет накатывающей волне ненависти взять верх. Не сейчас, нужно подождать до поры, пока не останется один на один с мерзким, тошнотворным чувством. Он по-прежнему в процессе сделки, в которой свою часть уже выполнил.

      — Отведи меня к Хаккаю.

      — Опять ты про него. Идем. Иногда я все же держу свои обещания.

      — Он здесь?

      Ран молча кивает и предлагает пойти с ним.

      Следуя за ним, Мицуя ощущает смутную тревогу. Счастье, которое он должен испытывать, рассыпается, оставляя невысказанные вслух сомнения. Не удивительно. Такаши Рану не доверяет, выискивая подвох в каждом слове, действии, взгляде. Все в нем от дьявола, а в него он предпочел бы не верить. И, всматриваясь в широкие плечи мужчины, идущего впереди, он ждет, что тот обернется и, рассмеявшись, объявит происходящее дурацкой шуткой.

      Перед входом в пристроенный к дому гараж, Мицуя тормозит. Сердце болезненно сжимается то ли в ожидании увидеть, наконец, побитого, но живого Шибу, то ли от едкого страха. Что-то не так. Что-то не сходится. И стоит переступить порог, правда раскроется, но медлить больше нельзя. Стиснув зубы, молодой человек заходит внутрь.

Ни голосов, ни лишних звуков. И в звенящей тишине Мицуя отчетливо слышит биение своего неуемного сердца.

      Сначала он замечает Риндо. Убрав телефон в карман, тот смотрит на Такаши странным, нечитаемым взглядом, после чего переводит его на брата. Их молчаливые переговоры доводят до крайности, и, не выдерживая скопившегося напряжения, Мицуя раздраженно рявкает:

      — Где Хаккай?

      Рин, вздохнув, носком туфли указывает на мешок, стоящий возле багажника ближайшего авто. Грубая ткань и большой объем. Он достаточно вместителен для целого человека.

      — Мне жаль, — с налетом искренности произносит младший Хайтани, но Мицуя его не слышит.

      На негнущихся ногах он подходит к наполовину заполненному мешку и, не позволив себе усомниться, раскрывает его.

      В нем обожженные кости и серебряный браслет, который Такаши подарил Шибе на двадцатилетие. Внутри Мицуи — все живое разъедает всепоглощающая пустота.