Воистину, нет ничего более отвратного, нежели монстры оные, натуре противные, ведьмаками именуемые, ибо суть они плоды мерзопакостного волшебства и диавольства.

Это есть мерзавцы без достоинства, совести и чести, истинные исчадия адовы, токмо к убиениям приспособленные.

Нет таким, како оне, места меж людьми почтенными.

Monstrum, или Ведьмака описание. Автор неизвестен.

1

Эмма везла трофей одному барону.

Накрапывало, было ветрено и хмуро, непривычно для начала лета; вода, собравшись на плотной ткани капюшона, срывалась массивными каплями прямо перед серыми глазами Эммы — на мощную шею солового коня. Взгляды прохожих — мутные и нестройные, но настойчивые, как новиградские нечистоты — пытались оставить след оценки на коже, но стекали по бесформенному плащу и собирались на мечах, прикрепленных к седлу, или на башке оборотня. Может, иди Эмма пешком, в ней по росту и можно было бы угадать женщину, но она так делать не спешила; в местах вроде Новиграда к женщинам любят приставать, с разными целями, а Эмма уже успела побывать в местной тюрьме и возвращаться не хотела, — но это другая история.

Конь зафырчал и замотал головой, когда они вышли на Площадь Иерарха. Дождь прибивал к мостовой вонь паленых тел и жженого дерева: обугленные остатки и того, и другого красовались в клетке размалеванных домов.

— Потерпи, Жучок. — Эмма похлопала коня по шее и не сдержала усмешку: она дала глупую кличку только из-за того, что этот конь, казалось, мог пропрыгать за Эммой на другой континент прямо по гнездам чудовищ и не пострадать — прямо как неубиваемое и неуловимое насекомое. — Мы почти на месте.

Она могла околдовать его, чтобы успокоить, но не стала. Магия ведьмаков вроде бы пока не возбранялась, но Аксий, подчиняющий чужую волю, мог сомнительно сказаться на разуме жертвы. А Жучок и без того виделся Эмме весьма придурковатой лошадью.

Еще какое-то время они поднимались к дому барона, устроившемуся в лучшем квартале города; в имении Жучка отвели в конюшни, а Эмму — в проходную, чтобы не испугала гостей или прислугу и не заляпала зерриканские ковры кровью. Плащ успел полностью высохнуть, когда Эмму наконец вызвали в хозяйский кабинет. Чудовищно хотелось спать и есть, на предплечье неприятно болтался разодранный рукав куртки, и Эмма уже предвкушала, как на вырученные деньги она исправит и первое, и второе, и третье.

«Честно говоря, я не думал, что ты справишься», — хмыкнул барон, вручая увесистый кожаный мешочек. Эмма промолчала, проверив его содержимое, и невыразительно ухмыльнулась. Всего полдня пути — и она сможет купить что угодно по не-новиградским ценам на новиградские деньги; в этот город все приезжали за кронами, но мало кому удавалось уехать обратно.

— Не ты первый, — залихватски бросила Эмма и со все той же улыбкой прикрепила мешочек к ремню. Кровожадных мутантов и непобедимых убийц обычно представляли выше нее на голову и шире примерно вдвое, Эмма и сама со стороны сомневалась бы в собственной силе. В чем она не сомневалась бы, так это в смекалке ведьмаков. — Бывай.

Она могла сказать барону, чтó выяснила в заброшенном поместье и его окрестностях. Могла предупредить о неаккуратности чародея, который по заказу превратил баронского неприятеля в оборотня и здорово наследил. Эмма могла также намекнуть, что если бы за оборотня, сожравшего целую деревню, взялись охотники на чародеек, то они сопоставили бы очевидное и спалили бы барона следующим же утром. Но Эмме за такое не доплачивали.

Дождь прекратился, когда она вышла из дома. С севера напирали густые сумерки и ночной холод, улицы пульсировали горожанами — конь вяз в толпе, как в трясине, под копытами попеременно стучала брусчатка и хлюпали лужи с грязью. На горизонте, очерченном последними новиградскими крышами, алая полоса заката истерично требовала внимания. А в Редании, в которой Эмма выросла, повторяли песенки какого-то цветочного барда, восхищенного Новиградом, городом Вечного Огня.

До корчмы Эмма добралась готовой отдать что угодно за порцию горячей похлебки и удобную постель. Скисший и согретый воздух придавил и отравил, заставив видеть все дрожащей магической иллюзией. Эмма добрела до стойки корчмаря, а через минуту вялого разговора пересмотрела грани собственного отчаяния.

— Сколько ты хочешь? — она, может, даже вскрикнула бы, если б не была такой уставшей. — Только вчера все было вдвое дешевле!

— Ну дык вчера спокойно все было, а сегодня все собрались на зрелище посмотреть. А где народ зрелище получил, там и хлеба захочет. Во время войны, знаешь ли, как-то на плаву держаться надо…

— Погоди. То есть ты хочешь сказать, что ты повысил цены на еду и комнаты из-за того, что тут недалеко людей заживо жгли?

— Чародеев.

— Охренеть.

— Рыночная экономика, — пожал плечами корчмарь.

Эмма исподлобья посмотрела на него, демонстративно побренчала ножнами с двумя мечами — стальным и серебряным для чудовищ, — но без толку. Потом она представила, как возвращается к Жучку, снова прикрепляет к седлу оружие, выезжает за город, чтобы разбить лагерь под открытым небом… От одних только мыслей слипались веки и хотелось мученически застонать. «Черт с тобой, — вздохнула Эмма наконец. — Давай». В конце концов, ей могло повезти с заказом на дюжину утопцев или накеров, или она могла встретить одного из тех одержимых, кто предлагает всем подряд сыграть в карты на деньги.

Утром стоял туман. Эмма позавтракала в корчме, тоскливо поглядывая в окно; потом она скормила коню яблоко и под довольное чавканье проверила снаряжение. Она собиралась поехать на восток, вглубь Редании, но прежде — решить наконец вопрос с курткой. Ни один ведьмак не относится к мечам и одежде небрежно, так писали всюду, так говорили даже самые безалаберные наставники; в вопросах выживания многие оказываются удивительно единогласными.

Эмма снова набросила плащ, чтобы скрыть распоротый рукав и свое лицо от лишних глаз, и отправила коня к стенам города. Возможно, так она и уехала бы из Новиграда, почти не нарушив собственные планы, если бы не диковатый рынок и не один торгаш, размахивающий курткой, как знаменем. Подъехав к ней, Эмма спешилась и поверила в любовь с первого взгляда.

Кожанка землянистого цвета идеально пришлась бы Эмме в плечах, укрепленная легкими пластинами, предплечья защитили бы толстые наручи на шнуровке. Сшита куртка была на совесть, аккурат для боев, но элегантно.

— С эльфов сняли, — кивнул торгаш, сверкая глазами. — Поэтому за бесценок отдаю. Мужичье уже все расхватало, а вот бабские тряпки я уж думал выбрасывать. Слыш, сапоги еще не хочешь, ведьма́чка?

Но Эмма его уже не слышала. Больше всего ей хотелось снять наконец поврежденную куртку, избавиться от ощущения уязвленности и вопиющей неправильности; она уже представляла, как прочная, но легкая кожа ляжет на рубашку, как шнуровка обнадеживающе затянется на руке.

— В чем подвох? — сощурилась Эмма, отсчитав нужное количество крон. Цена казалась смешной.

— Никакого подвоха, — кивая, заверил торгаш. — Это ж всего-то кусок хитровыделанной кожи. А если б с ней что не так было, ты бы уже поняла.

Эмма задумчиво хмыкнула. За первым же поворотом она уже затягивала второй наруч на себе. «Шикарно», — не удержалась Эмма, постукивая по нему пальцами; карман приятно оттягивали кроны: почти столько же, сколько изначально и хотелось увезти.

Стены города уже нависали над Эммой расплывчатой тенью в тумане; оставалось только пересечь ворота, проехать деревушку и оставить Новиград позади, не заигрывая с его ленивой безучастностью. И вот уже бурые крыши башен проступили сквозь серую пелену и повеяло илом от рва, и разинулась городская пасть с зубьями крепостной решетки, из-под которой можно было наконец выбраться наружу…

— А ну стоять!

Эмма притормозила коня. «Слезай», — буркнул стражник, подойдя к Жучку. Конь фыркнул одновременно с Эммой, и та мягко спрыгнула, скинула капюшон.

— Проверяем всех, кто выезжает из города, — буднично проговорил стражник. Его харя едва помещалась в шлем, и Эмма без затруднений смогла бы просто убежать — вот только поднятого караула ей не хватало. — Приказ Иерарха Хеммельфарта, во благо Вечного Огня и тэ-дэ и тэ-пэ.

— Конечно, — кисло отозвалась она.

— Кто такая будешь?

— Эмма из Корво. Ведьма́чка.

Стражник в панцире и бело-красном кафтане, как мутировавший мухомор в доспехах, окинул коня Эммы взглядом и довольно покивал. Взгляд его зацепился за ножны для двух мечей — как у всех ведьмаков.

— Ну допустим, — сказал стражник. — Только у всех ведьмаков зенки кошачьи, а у тебя, вон, как у всех. Это как понимать?

— На мне мутации сработали не как обычно, — совсем мрачно проговорила Эмма и вздохнула, встретив недоверчивый взгляд. Приспуская шнуровку у горла, она в который раз припомнила своих создателей с их полевыми экспериментами, а потом достала медальон. — Вот. Школа Кота.

Конечно, Эмме было интересно, как так вышло: Испытание Травами, которое убивало семь будущих ведьмаков из десяти, ее заставило только хорошенько проспаться. Любопытство привело ее к чародейке Филиппе Эйльхарт, чародейка Филиппа Эйльхарт привела ее в свою постель, а оттуда — в лабораторию для опытов, так что Эмме пришлось скоропостижно уносить ноги, — но это другая история.

— Вижу, вижу, — панибратски проворковал стражник. А потом ткнул в отогнувшийся ворот куртки. — А это что?

Эмма нахмурилась, не представляя, что он мог там отыскать. И только после все осознала. К тому времени стражник уже надорвал ткань подклада и вытянул некогда содранную нашивку. На черном щите белели три молнии.

— Значит, символику Врихедда носим, — цокнул стражник. — А я-то думал, вас всех перебили…

— Я не…

— И еще наглости хватает вот так расхаживать! И это при всех-то военных преступлениях и тэ-дэ и тэ-пэ…

— Я эту куртку…

— Эту куртку отберут вместе с твоим конем, мечами и всеми деньгами, и это в лучшем случае, — перебил стражник и покачал головой. — Но мы можем договориться.

— Еще бы, — фыркнула Эмма.

— Давай меч. Не серебряный — слишком дорого, я понимаю; а вот стальной сойдет. У вас, ведьмаков, вкус на такое добро хороший…

Эмма подумала, что если он протянет к ее мечам руку — тут же получит открытый перелом. Город, шумный и нетерпеливый, дышал в затылок ветром, пропахшим рыбой, и толкал в спину — поторопись, мол. Эмма хмуро оглянулась, стиснув от вспыхнувшей злости зубы, и прикинула шансы: стражники стояли достаточно далеко, в тени арки над мостом, и безразличные горожане все равно что укрывали двоих незнакомцев пеленой. Взгляд поймала разве что проститутка, прилипшая к выцветшей стене дома: она знающе улыбнулась и подмигнула. «По крайней мере, когда тебя имеют, платят тебе, а не ты», — подумала Эмма и, стиснув зубы, глянула на своего стражника.

Ну уж нет. Деньги она, может, еще отдала бы. Меч — никогда.

Она сложила пальцы в знак Аксий и взмахнула рукой.

— Пойди в доки, найди верзилу пострашнее и попробуй отобрать что-нибудь у него.

Эмма и сама с большим удовольствием сломала бы жирдяю нос, но его шаги, звенящие ударами лат о дорогу, отрезвили. В конце концов, возможно, стражник ей ответил бы, и тогда она схватилась бы за меч — и день точно безнадежно испортился.

— Эй! — вскрикнул знакомый голос. — Магичка! Ловите ее!

Эмма едва повернула голову на зов — торгаш тыкал в ее сторону пальцем с предусмотрительного расстояния, — а потом на нее обрушился грохот бегущих стражников. Дернувшись, было, к седлу, она напоролась взглядом на опустившиеся алебарды, а с другой стороны уже обнажали мечи. Конь заволновался, копытами перебивая ругательства Эммы: и чем больше она материлась, тем больше людей ее окружало, а город молча пялился на все это действо. «Блять», — наконец заключила Эмма, когда ощерившееся сталью кольцо из стражников почти сжалось, и подняла руки.

— Для протокола — я не чародейка, а охотница на чудовищ, — прикрикнула она. — Сдаюсь в любом случае, да.

Ей-то уж точно не впервой сбегать, хоть бы даже и из тюрьмы. Можно договориться или подраться со стражниками; можно выбить дверь Аардом, очаровать надзирателя Аксием, устроить пожар Игнием…

Один из стражников достал двимеритовые кандалы, что блокируют магию. Эмма выругалась снова. Конь еще раз вдарил по мостовой на прощание.

2

Кандалы с Эммы не сняли, даже когда она оказалась за решеткой.

От ароматов новиградской тюрьмы хотелось шмыгать носом, а на глотке оседал привкус недоваренных раков. Через зарешеченное окно под потолком проникал свет, но ровно настолько, чтобы в серой грязной камере можно было с трудом различать лица новых соседей; вместе с этим невыразительным столпом света проникал и шум. За толстыми стенами река лениво накатывала на берега.

На Эмму уставились двое: громила с остатками алого под треснувшим носом и щуплый то ли попрошайка, то ли поэт; ни на одном кандалов не было. Эмма вздохнула, отошла к дальней стене и уселась на пол, предварительно проверив его сухость; вытянула ноги. Парочка, явно спевшаяся, не сводила с нее глаз.

— Вы за что здесь, ребята? — спросила Эмма так, чтобы ни у кого не возникло рьяного желания отвечать.

— Избил купца до полусмерти, — прогавкал громила.

— Придумал частушку про Хеммельфарта, — горько вздохнул поэт.

Эмма хмыкнула и заметила, как в полутьме сально сверкнули глаза громилы, оценивающего ее взглядом. Они оба глянули на дверь, за которой тянулся коридор с такими же камерами — и стражников не было, только чадили прогоревшие факелы. Показалось, что разбитый нос громилы чуть приблизился, когда Эмма заговорила:

— А меня — за убийство. Стражник отказался платить за башку волколака, так что я проткнула его голень крюком для трофеев и протащила его до Застенья. А там нашла заброшенную хату, забила козлу рот его собственными вонючими носками и развлекалась, пока нас не нашли. Могу поклясться, я слышала, как его голова комментировала все… глядя на тело со стороны.

Громила присел обратно и повернулся к приятелю. Эмма вздохнула и покарябала пол каблуком; она вспомнила рожу стражника, довольно оглядывающего ее мечи, и тогда ей захотелось проделать с ним все перечисленное и даже больше. Она попробовала сложить пальцы в какой-нибудь знак — Аксий, потом Игни, — но двимерит, издевательски сверкнув, заглушил искры магии.

Прямоугольник под потолком заметно посерел, когда в коридоре заиграло холодное сырое эхо шагов. К камере подходили трое: один в латах, двое других в тяжелых одеждах и кожаных сапогах. Эмма, к тому моменту так ничего и не придумавшая, вскочила и вытянулась.

— Глянь, — хохотнул громила, — кошка что-то в темноте увидала.

Медальон с головой ощерившегося кота так и остался висеть поверх куртки, выдавая ведьмачью школу Эммы. Трое приближались. Один из них был городским стражником, а остальные — охотниками на чародеек; только тогда поэт с громилой наконец услышали шаги и глянули на Эмму — та даже не попыталась разобрать эмоции в этих взглядах. Перо на шляпе одного охотника рассекало воздух, пока он, улыбаясь, подходил все ближе и ближе, полуторный меч поблескивал в свете факелов.

Стражник открыл дверь, и Эмма едва не набросилась на него. Хуже уже не стало бы.

— Не делай глупости, недоведьма, — остро оскалился охотник. — Поведем тебя к нашему капитану. На разговор.

Эмма почувствовала себя так, будто ее отпустило за мгновение до невыносимой судороги.

— Менге? — нахмурилась она. — Зачем?

— Вот и узнаешь. — Охотник подошел и сильно дернул за цепочку кандалов, вынудив Эмму сделать неловкий шаг вперед; они подались друг к другу, сцепились взглядами, не сокращая и не увеличивая заряженное пространство между злыми лицами. — У нас тут недавно индивид проходил, вашего рода. Так вот мы после него всем гарнизоном интересуемся, каково это — снимать шкуру с ведьмаков. Видишь ли, страсть как хочется теперь проверить, такие ли вы мутанты, как говорят. Так что тебе с командиром лучше договориться. А сбежишь — мы тебя все равно найдем. И все перепробуем.

В затылке неприятно зазудело от глумливого смешка громилы, и Эмма на мгновение представила, как ее зубы вгрызаются в шею под темным воротом, прокусывают вену; ей хватило бы сил на это и на то, чтобы уклониться из-под меча другого охотника, перебить ему трахею цепью кандалов. Останется только стражник, но против него можно подобрать чужое оружие.

Эмме не нравилось, когда ее унижали.

Она сжала зубы и чуть не рванула вперед, но вовремя остановилась и прошипела:

— Я поняла. Ведите уже.

Вечерний воздух отвлек от злости, клокочущей под кожей и заставляющей то и дело сжимать кулаки. Эмма умудрилась накинуть плащ так, чтобы скрыть от лишних глаз скованные руки, так что прогулка по докам с конвоем совсем не напоминала путь позора; да и прохожим не было дела. Сумерки между высокими каменными строениями сгущались быстро, а с реки веяло особым пробирающим холодом; охотники в тяжелых одеждах залихватски шли и переговаривались, будто не вели под обе руки чужого человека. Эмма смотрела на них, облаченных в тяжеленные кожаные доспехи, чуяла запах мужского пота и думала о том, что если эти двое выносили на себе такую одежду — они могли зашибить ее даже неосторожным ударом.

— К Дирку на днях очередную алхимичку привели, — заговорил один после обсуждения утренней похлебки, тон его не изменился. — Слышал? Девка что надо, кровь с молоком. Он ее изнасиловать вроде хотел, а потом побрезговал, решил грушей поразвлекаться. Так вот ее только сегодня утром вынесли. Даже не от потери крови померла, а от заражения. Крепкие суки пошли.

— Адаптируются, — хохотнул второй. — Если, вот, крысы могут, то эти что — нет?

— Крысу сразу бить надо, пока гадость не разнесла. А чародеи чем больше вынесут, тем лучше.

Эмма молчала, только изредка морщась. Крепость охотников на чародеев поднялась за поворотом угрюмым и некрасивым, но неприступным зданием. Часть его фасада, почерневшего из-за недавнего пожара, облепили строительные леса, но к вечеру рабочие уже разошлись. За уцелевшей же частью здания следили на совесть, со всей скрупулезностью и дотошностью Менге, и все равно казалось, что каменные стены были политы грязью или чем похуже, или что в любом момент с фасада сорвется какой-нибудь валун — прямо на голову.

Охотники вели Эмму вдоль массивных внешних стен, казалось, бесконечно, пока наконец не обнаружился неприметный вход во двор. В самих казармах на Эмму не обращали внимания; к тому времени она уже долго играла с мыслью, что Менге заставит помочь в поимке какой-нибудь чародейки. Большинство Котов было скорее наемниками, чем ведьмаками; говорили, что Кот Шредингер, с которым Эмме пришлось зимовать, убил одну магичку, а может и не убил, — в любом случае, никто не удивился бы. Эмма не привыкла брать контракты на убийство людей. Старшие ведьмаки обещали, что это придет с возрастом; теперь думалось, что настала пора привычки менять. Жить Эмме хотелось, поэтому Калебу Менге она не отказала бы.

О том, из-за какой глупости Эмма оказалась в подобной ситуации, она предпочитала не думать.

Ее привели к кабинету Менге. Охотник заглянул внутрь, приоткрыв дверь, и из комнаты хлынул запах благовоний, свеч, мускуса и… женских духов. Эмма во многом уступала ведьмакам, мутации которых провели как следует, но запахи и звуки она разбирала куда лучше обычных людей. Впрочем, возможно, охотники и ухом не повели, потому что привыкли.

Едва Эмму втолкнули в комнату, ее медальон задрожал и задергался, ощутимо колотя по груди даже сквозь ткань куртки и рубашки; накрыв его ладонью и спрятав под ворот, Эмма вся насторожилась. Медальон реагировал на магию.

Калеб Менге, коренастый и неспешный глава стражи и Охотников на чародеек, шел к своему столу, чтобы опустить на него какие-то бумаги. А на столе сидела женщина. Эмма, которую так и толкали вперед, споткнулась, напоровшись на взгляд незнакомки; та не двигалась, не сводила с Эммы внимательного неподвижного взгляда, и, если бы она не постукивала пальцами по высушенному черепу на столе, ее можно было бы счесть за статую. На странной женщине было дорогое черное платье не местной моды; Эмма мгновенно решила, что барышня пожаловала с юга, — Туссента или Нильфгаарда, — и едва не хмыкнула. Имперская дворянка и глава Охотников — вот это номер.

Калеб Менге наконец повернулся к Эмме лицом, демонстрируя тонкий, но страшный шрам, лишивший капитана правого глаза — не таким Менге изображали на портретах. Взглянув на свою пленницу, он кивнул:

— А, ведьма́чка, — протянул он так, будто знал Эмму целую вечность. — Проходи, проходи. Должен похвалить твою интуицию: ты решила нарушить священный закон как нельзя вовремя.

Эмма сжала зубы, борясь с желанием ответить. Кандалы тяжелели на ее руках, взгляды сразу троих охотников на ведьм не отпускали ни на мгновение, а женщина, которую никто не торопился представлять, молча наблюдала, как будто специально для нее разыгрывали представление.

— Завтра утром, — продолжал Менге, — отряд моих людей отправится в Велен, чтобы найти некоторую вещь. Скажем, на прошлого владельца этой вещи напало непонятное существо, из-за которого пришлось бросить все. Ты узнаешь все детали перед отъездом и поможешь нам эту вещь отыскать.

Вопросов было много, но Эмма задала только один:

— Ночевать буду в тюрьме или отпустите?

Менге усмехнулся и подошел. На Эмму он посмотрел сверху вниз, а за его широкой спиной скрылась добрая половина комнаты; мелкие шрамы рассекали его щетину бакенбардами и составляли странный узор на его левой щеке, но внимание привлекали не они. Эмма не знала, что выглядело паскуднее: пустая глазница, пересеченная полосой шрама, или уцелевший серый глаз, глядящий холодно и безумно.

— Верно мыслишь. — А голос Менге звучал бодро и дружелюбно. — Отпустим, даже деньги твои вернем — но не больше. Захочешь обратно получить коня и мечи — вернешься утром. А если сбежишь… Послушай внимательно, что случится тогда.

Он едва не нависал над Эммой, и та думала только о том, как бы ей добраться до оружия.

— Если ты не сможешь помочь, сбежишь, ослушаешься командира или, еще лучше, вздумаешь на кого-нибудь напасть, ты станешь преступницей для всей Редании. И за общение с тобой или другими ведьмаками карать мы будем так же, как за дружбу с колдунами. Как думаешь, насколько скоро твои же братья принесут нам твою голову?

«Быстрее, чем я успею сказать «твою мать, лучше бы подалась в жрицы Мелитэле», — подумала Эмма, но и в этот раз решила не язвить. Она жеманно улыбнулась и протянула руки, демонстрируя кандалы.

— Все понятно. Можете считать, вещичка уже ваша.

3

Утром, зябко скрестив руки на груди, Эмма вышагивала вдоль ограды казарм. Казалось, что массивные деревянные двери то ли меняли место, то ли маскировались под каменную кладку, не желая никого подпускать к мрачному погорельцу, опирающемуся на костыли стройки. Никогда не спящий порт кварталом поодаль гудел, но под крепостью охотников на чародеек было тихо и по-могильному прохладно в тени.

Эмма кружила, как пес на привязи, и в конце концов не добрее такого пса попала во двор. Стражник оглядел ее безразлично, кивнул и повел к конюшне, ничего не объясняя. Мерный стук напоминал набат позорного шествия: в стороне на мечах тренировались охотники, а вверху орудовал плотник. Эмма смотрела ровно перед собой.

— Давай только без сцен, — голос стражника, придавленный массивом ночного караула, звучал тихо. — Командир с парнями вот-вот спустятся.

Конюшня охотников была небольшой, но хорошо обустроенной. Эмма заметила Жучка сразу и сдержала улыбку; на его спине она сбегала от таких передряг, что и нынешняя теперь не казалась такой уж страшной. Дойдя до коня, Эмма пустилась проверять, как его оседлали; и мечи, и сумки с их содержимым нашлись на месте. Когда же шаги стражника притихли, Эмма почесала Жучка под темной гривой.

— Ну привет, морда. Ждал меня? Да не ври, по глазам вижу — ты был бы рад больше не лазать со мной по болотам. — Конь ткнул ее в плечо темным носом. Зазвучали новые шаги: каблуки стучали по камню несильно, часто, но мерно — среднего роста женщина шла медленно. Эмма не обернулась. — Как все это закончится — наведьмачим себе на домик где-нибудь, засядем и пошлем всех к чертовой матери. Да знаю я, что это невозможно. Я что-нибудь соображу.

— Мудро, — кинула чародейка, проходя мимо. Акцент у нее был совсем не нильфгаардский.

Эмма молча посмотрела на нее и так и осталась следить за тем, как ведьма-дворянка в логове охотников на чародеек подходит к вороному коню, придирчиво оглядывает снаряжение. Медальон больше не беспокоился от ее присутствия, но Эмма не расслаблялась.

— Преданный конь ничуть не хуже верного друга, — продолжила чародейка, не глядя на нее. — Всякий, кто не соглашался с этим, в конце концов оказывался законченным подлецом.

Эмма хмыкнула и почесала Жучка между глаз, в которых хитрым блеском разошлось самомнение. В верную дружбу Эмма не верила уже давно.

— Ты тоже поедешь с нами, — заметила она. — Я еще сомневалась, когда ты решила посмотреть на лошадь, но теперь нет. Зачем-то же тебе нужна вся эта любезность.

Чародейка усмехнулась.

— Я лишь не хочу, чтобы все стало сложнее, чем уже есть. Ты права, тем не менее — я еду. Без меня вы никогда не выйдете на след артефакта, который так всех заинтересовал.

— С твоей подачи.

— С моей подачи.

Они переглянулись, балансируя над весельем и ссорой. «Красивая», — подумала Эмма. Как и все чародейки, эта женщина была ухоженной и как есть магически привлекательной, и, как и все чародейки, она не изменяла традиции манипулировать людьми. Что-то в ее строгом, правильно выточенном лице обманывало иллюзорной искренностью, но Эмма общалась с чародейками достаточно, чтобы не вестись на такое.

Вместо того, чтобы очароваться, она подумала, что Филиппа тоже была кареглазой брюнеткой. Напросились интересные выводы.

— Стоит ли мне переживать из-за тебя, ведьма́чка?

Эмма вспомнила все отвратительные разговоры охотников разом: для ведьмы, что решилась околдовать Менге, подобрали бы самое страшное оружие из пыточного арсенала.

— Нет, — ответила Эмма быстрее, чем собиралась. Черты лица чародейки умиротворенно смягчились, и тогда Эмма опомнилась: — Но если ты как-то выдашь себя и станет горячо — не обижайся.

Чародейка кивнула и, напоследок погладив своего коня, подошла к Эмме. Та вытянулась, стараясь казаться выше, и почувствовала, как ускорилось сердцебиение.

— Уверяю, обижаться я не буду. — Чародейка доверительно наклонилась к Эмме и, заглянув в ее настороженные глаза, улыбнулась так, что вдруг стало холоднее. — Я просто тебя убью.