Навязанная компания Бэле неожиданно понравилась. Она давно не общалась с кем-то кроме сестры и матери (прислуга не в счет) — первая всегда оставалась невозмутимой и игривой, а вторая обожала сверкать широкой улыбкой и манерничать даже с кем-то неприятным. После такого общества искренняя порывистость Моники казалась бодрящей; да и вообще эта девчонка была рыжей, ради всего не святого.

Она увлекательно рассказывала о том, как часто переезжала и училась в закрытых пансионах, хотя на дворе уже вовсю цвели тридцатые. «Так старомодно», — хмыкнула она, в школярской черной водолазке и дорогих туфельках. Бэла даже подперла подбородок рукой, чтобы не привлекать внимания к своему платью: ее вкус в одежде тянулся еще со времен до Первой мировой. В любом случае, в какой-то момент, окинув библиотеку взглядом и с восторгом уставившись на Бэлу, красотка проговорила: «Поверить не могу, что общаюсь с настоящей графиней». После этого Бэла, совсем не падкая на лесть, твердо решила, что девчонка ей симпатична.

И, конечно, не стала поправлять, что технически титул матери она не наследовала.

Потом подали ужин. Девчонка, которая прибежала об этом сказать, выглядела особенно забитой, даже не смела поднять на гостью взгляд. Бэла про себя отметила, что Кассандра явно честно выполняла поручение. Моника же то восхищалась замком, то извинялась за неудобства — выглядело довольно мило; только когда речь зашла об отце, она заметно замкнулась, и Бэла перевела тему.

А потом у девчонки начались видения, о которых говорила Альсина. Бэла как раз решила объяснить, что у ее матери часто бывают мигрени, поэтому она задерживалась — Моника ее уже не слышала. Зато она слышала и, кажется, видела то, чего в комнате точно не было. Бэле, имя которой местные даже произнести боялись, стало не по себе. И ей это понравилось.

Потом пришла Кассандра, и воцарилась гробовая тишина. Не обращая ни на кого внимания, она сама себе налила полный бокал вина, выпила его залпом и только потом удосужилась сказать:

— Прошу прощения, я вас прервала? — она посмотрела на Бэлу, скептично поднявшую бровь, а потом на девчонку, снова пространно уставившуюся перед собой. — Хотя нет, не похоже.

И она, как ни в чем не бывало, села за стол. Бэла еще не видела ее такой. Напрашивался вывод, что затопило подземелье, в котором Кассандра хранила все инструменты для своего милого хобби — но вид у нее был такой, что даже не хотелось подшучивать. Она так и не притронулась к ароматному блюду, тарелка которого возникла перед ней как по волшебству, и даже не попыталась заговорить с гостьей. Уже вторая Димитреску за этот вечер будто выжила из ума.

Когда вернулась Альсина, Кассандра коршуном вцепилась в нее взглядом и так и наблюдала за ней, пока та занимала место во главе стола. Альсина с ее привычным белозубым оскалом выдала придуманное оправдание, где была — тоже сослалась на мигрень, — а потом наконец увидела, как Касс на нее пялилась. Между черных бровей мелькнула морщинка.

— Но сейчас все в порядке, и я рада, что мы можем спокойно поужинать, — закончила Альсина.

Кассандра не двигалась еще с минуту, а потом вдруг инфернально улыбнулась — так, что Бэла весь оставшийся вечер вспоминала ее ухмылку. Несмотря на все истории, смех четверых и душевность Кассандры на исходе очередного бокала.

Альсина предложила утром съездить в Брашов и продолжить девичник, прогуливаясь по магазинам одежды. На робкое возражение Моники по поводу денег она твердо ответила, что направит все счета на имя Карла Хайзенберга — а тот возьмет деньги у ее отца и оплатит все через банк. Бэла представила выражение лица дяди и чуть не засмеялась.

Когда Монику отправили спать, Кассандра сказала, что утром у нее будет жуткое похмелье, а Бэла останется ей помочь, и поэтому Альсина с девчонкой поедут вдвоем. Альсина откровенно слабую отговорку приняла: было очевидно, что она хотела поиграть, прежде чем закономерно оставить девчонку в компании своих дочерей. А когда утром во дворе прорычал двигатель машины, Кассандра, свежая и сияющая как декабрьский снег в солнечный день, ворвалась в комнату сестры.

И вот вместо того, чтобы воспользоваться шансом и отоспаться, Кассандра решила влить в себя полбутылки крови и примерно столько же кофе и теперь явно намеревалась достать сестру. Бэла всегда любила поспать. А после обретения бессмертия она поспать просто обожала: теперь можно было не жалеть об упущенном времени. Кроме прочего, ей нравилось иногда чувствовать себя человеком.

Бодрая и хитрая Кассандра, пристроившаяся на ее кровати, всем своим видом напоминала, что человеком Бэла не была, и что ее ждала целая вечность. Очень бренная, очень долгая вечность в очень, что б ее, неприятной компании.

— Я серьезно, Бэла, — проговорила Кассандра, медленно стягивая с плеч сестры одеяло. — Вставай. Пока они не вернулись, тебе нужно кое-что увидеть.

Бэла протестующе зарылась лицом в подушки.

— Мне нужно тебя здесь не видеть, Касс. Очень нужно.

Кассандра хмыкнула, совсем не впечатленная.

— …ты скорее всего пожалеешь, — продолжила она вкрадчиво. — Но ты правда должна это увидеть.

Возможно, за кровью она пошла не в погреб, и Бэлу ждала утренняя зарядка со снарядом в виде чьего-нибудь тела. Та жалобно застонала и, выхватив у сестры край одеяла, накрылась им с головой.

— Хорошо, дай мне собраться.

Наивно было надеяться, что Кассандра, когда ей что-то надо, в принципе способна оставить свою жертву в покое. Бэла красноречиво глянула на сестру, когда вышла из душа, но битву проиграла и, собрав одежду, ушла в ванную, чтобы одеться. Кассандра проводила ее торжествующей улыбкой («Раз вынуждаешь ждать, то тебя же заставлю испытывать из-за этого неудобства»). А потом она решила поговорить через дверь — на немецком.

— Ты когда-нибудь была в западном крыле?

Бэла сообразила, что сестра хотела утаить разговор от горничных, и хмыкнула:

— Нет. В нем же ремонт идет уже лет двадцать.

Бэла, уже полностью собравшаяся, решила напоследок накраситься. Возможно, — только возможно — это как-то связано с тем, что Кассандра за дверью изводилась от ожидания. Кроме прочего Бэле нравилось подводить темным глаза; это ее мать с сестрой красовались сочетанием бледной кожи и угольно-черных волос, блондинке с желтыми глазами же приходилось выкручиваться. И ничего, что Бэла редко выбиралась из собственного замка. Главное нравиться себе, в любое время и любой компании — это одно из главных наставлений, которые любила повторять ее мать. Второе главное наставление: всегда иметь алиби.

— Спешу доложить, что все с тем крылом в порядке. Много разного барахла в коридорах, в остальном — хоть переезжай туда.

— И что ты там делала?

— Куда важнее что наша мать там делала. Заинтригована?

Бэла на мгновение так и застыла с подводкой в руке. Альсина сказала, что в свое отсутствие она кому-то звонила, чтобы узнать, забьют ли из-за пропажи Моники тревогу. Потом она сообщила, что Хайзенберг подстраивает несчастный случай, и что вечером нужно будет рассказать девчонке о смерти ее отца. Убить ее или нет — Альсина не уточняла; а Бэла и не хотела знать. Моника понравилась ей и даже, казалось, Кассандре, которая всегда предсказуемо воспринимала чужаков.

Но что Альсина могла делать в заброшенном крыле замка? Точнее, не заброшенном, вопреки ее же многолетним убеждениям. Не вид горящих лампочек же подтолкнул Касс напиться при госте.

Бэла довела стрелку и отозвалась:

— Продолжай.

— А ты подойди поближе, внученька, я тебе все и расскажу.

Бэла закатила глаза и выскочила за дверь, где сестра уже ждала ее.

— Бабушка-бабушка, а почему у тебя такой нос, что хочется по нему ударить?

Кассандра очаровательно улыбнулась. Помимо запугивания прислуги ей еще нравилось выводить Бэлу из себя.

Несчастное западное крыло и вправду оказалось приличным. Его наполняли сумерки и прохлада коридоров, в которых давно не бывало ни свечи, ни солнечного света; хотя по бокам сияли прямоугольники тяжелых штор и лепнина с редкой мебелью отбрасывали причудливые тени. Наверное, таким замок представляли жители деревни, мусолящие легенды о кровопийцах Димитреску.

Кассандра привела к двери в какую-то комнату и достала ключ. Она ковырялась в замке молча, но Бэла догадалась, что ключ скорее всего украден у их матери; по хитрому и невозмутимому лицу Кассандры угадать это было бы трудно. Потом они вошли, и все внимание тут же привлек огромный, почти во всю стену, портрет трех незнакомых Бэле девиц.

За спиной Бэлы тихо щелкнула дверь, а ее взгляд притянула бронзовая табличка у подножия картины. «Три дочери: Бэла, Кассандра и Даниэла». Бэла дернула бровью и снова посмотрела на холст.

Девицы ничем не напоминали ни ее, ни Кассандру. Все темноволосые и до абсурдного хорошенькие, со скромным и якобы умным выражением лиц. Только одна смотрела в сторону, как будто ее что-то отвлекло и расстроило. На вид эта тройня жила лет сто тому; с другой стороны, если портрет писали в замке, девицы могли серьезно отставать от моды. Альсина Димитреску никогда не позволила бы, чтобы ее дочери, ее гордость, появились на людях в не самой роскошной одежде — но Бэла в Бухаресте замечала, что горожане в целом одеваются не так, как люди в ее глуши.

И вот дамочки, которым лет девяносто-сто назад было около двадцати, смотрели на Бэлу так воспитанно и кротко, что ей хотелось брезгливо поморщиться.

— Поговорив с нами, она пришла сюда, — сообщила Кассандра тихо, в ее голосе позвякивала сталь. — Не знаю, что у нее было в голове, но она смотрела на них так долго, что я даже сюда успела пробраться. Потом она… потрогала картину и ушла. Мне, кстати, пришлось из закрытой снаружи комнаты выходить.

Последнее она сказала так, будто ждала, что Бэла отвлечется от всего сказанного и сразу ее похвалит.

— Она очень странно выглядела. Я ее такой еще не видела.

Бэла решительно не понимала, о чем речь. По самым смелым подсчетам порождения викторианства и классицизма погибли лет за двадцать до появления Бэлы и тем более Касс. Она решила, что смотрела на портрет своей прабабки, в честь которой ее и назвали, — но загадочность Кассандры настораживала. Да и поведение их матери казалось как минимум необычным.

— К чему ты клонишь? — прямо спросила Бэла.

Кассандра сощурилась, возмущенная нежеланием Бэлы играть в ее игру, и прошипела:

— Она хочет заразить девчонку.

Бэла, Кассандра, Даниэла. Бэла, Кассандра, Даниэла.

Для фамильной традиции правда не хватало третьей: Бэла могла представить, что ее мать действительно соблюдала устои Димитреску, но не удивилась бы, если б перед лицом третьих родов эта благородная тяга исчерпала себя. К тому же, Бэла не знала, когда именно Альсина получила заразу, заставляющую ее убивать: она исключает риск завести ребенка. На третью дочь Альсине могло не хватить здоровья.

Но обращать девятнадцатилетнюю незнакомку и давать ей новое имя?

— Нам обеим за тридцать, — спаясничала Бэла. — Поздновато для внезапной младшей сестры. И вообще, логичнее было бы взять младенца. Тот хотя бы точно не будет откликаться на Монику.

— А зачем еще она бы таскала эту Монику по магазинам и пыталась подружить ее с нами? Не думаешь, что во всем плане с ее папашей как-то слишком много дыр?

Бэла вздохнула и покачала головой. Не нравилось ей все это. Хотелось пойти к матери и прямо обо всем спросить, не тратя время и нервы на витиеватый план, который уже наверняка возник у Кассандры.

— Ну хорошо, допустим. — Касс торжествующе улыбнулась этим словам. — Я не против. Эта будущая Дана милая, а в замке уже становится скучновато. Если что — просто убьем ее.

— Ты что, правда не понимаешь?! — Касс подступила и махнула в сторону отвлеченной сестры резким жестом, напомнившим, как бывает просто довести ее до белого каления. — Вот у этой взгляд ровно такой же, какой я весь вечер видела у нашей девчонки. Мать пытается нами заменить их! Мы — их тени!

Желтые глаза Кассандры от эмоций поблескивали раскаленным золотом, и что-то в Бэле неизбежно реагировало. Она перевела взгляд от одной Кассандры к другой и обратно, убедилась, что своя все-таки лучше — и нервно усмехнулась:

— Ты правда думаешь, что это, — Бэла снова неверяще прошлась по портрету взглядом, — наши… сестры? То есть когда я родилась, маме было сильно за сотню лет? Ничего себе. Вот это я понимаю — материнские инстинкты.

— Так сложи два и два, — выпалила Кассандра. А потом, услышав саму себя, замерла и резко лишилась всего своего пыла.

Бэла молчала, примеряясь к мысли. Стоит ли съязвить в ответ, или для Касс это будет уже слишком? Кассандра отличалась хладнокровием — в целом; но, злясь, она могла пронестись через любые границы и не заметить. И вот теперь она стояла, обезоруженная собственной догадкой, и медленно натягивала привычную маску наплевательского отношения ко всему. Слишком поздно, чтобы можно было купиться.

— В любом случае, — Кассандра повела плечами, — это чертовски странно. Раз уж я тебя посвятила, пообещай, что не побежишь к мамочке и не испортишь мне все. Я хочу знать, что на самом деле происходит.

— Касс. — Бэла взяла сестру за плечи. — Успокойся. Наверняка есть какое-то адекватное объяснение.

Она совершенно не горела желанием верить в безумную теорию, которая могла по щелчку разрушить всю ее семью. Это казалось Бэле просто невероятным: признать Кассандру — ее Кассандру, временами невыносимую, гордую и азартную — чужой, хотя вот она стояла совсем рядом, и ощущение ее плеч под ладонями было приятным и хорошо знакомым.

— Пообещай, — мрачно повторила Кассандра.

Бэла вздохнула и отпустила ее. В конце концов, не она будет встречать последствия, когда Кассандра решит обвинить их мать черт пойми в чем; все равно мало что может остановить кого-то вроде Кассандры, раз уж у него загорелись глаза.

— Обещаю.

«Сама же пострадаешь», — подумала Бэла, но промолчала. Ей хотелось убраться из этой комнаты, в которой, казалось, до сих пор резонировало эхо откровенно пугающей мысли. А еще хотелось скорее отвернуться от девиц на картине, как будто бы кичащихся тем, что им придали классицистское бессмертие; у по-настоящему бессмертной Бэлы это вызывало странное раздражение. Или ревность.