Потом Кассандра будто забыла о произошедшем. Она вернула ключ, заметая следы, и, когда сестры оккупировали столовую очень поздним завтраком, она говорила о чем угодно, кроме портрета. Или истории за ним.
Для Альсины с Моникой в это время уже наступил обед: нагулявшись по городу и проведя пару часов в дороге, они вернулись в замок уставшими, но довольными. Бэла встретила их широкой улыбкой, помешивая свой сладкий кофе — Кассандра красноречиво глянула на нее, прежде чем обернуться.
Скорее всего, они обе подумали об одном и том же. О том, кого напоминала высокая тонкая Моника, немного неловкая и по-детски воодушевленная, рядом со степенной взрослой Альсиной.
— Девочки, — торжественно объявила та, легким движением стряхнув с плеч распахнутую шубку, — я убедилась, что скучала по подобным вылазкам. Готовьтесь, скоро я и вас вытяну из вашего убежища.
И ее манерность, если не сказать театральщина, интонации низковатого голоса и неизменная улыбка на алых губах показались такими привычными, что у Бэлы в груди встрепенулось что-то теплое. Все хорошо.
— Так вы удачно погуляли, значит? — спросила Бэла скорее у Моники, чем у матери.
И она знающе ухмыльнулась. Ее мать обожала все, что хоть как-нибудь связано со светскими мероприятиями и типичными женскими занятиями. Если из Бэлы ей в этом смысле худо-бедно удалось сделать подругу по интересам, то Кассандра оставалась безразличной. Она лихо перепрыгнула период «Ну надень платье, чтобы я хотя бы на тебя в нем посмотрела» — сразу к умению использовать свою женственность как инструмент; по крайней мере, так это помнила Бэла. Так что все понимали, что Кассандре неинтересно, и все равно принимали штурм магазинов женской мини-дивизией за традицию.
Альсина демонстративно села за стол, явно позволяя Монике заговорить. Та, почувствовав это, — она вообще будто вилась за Альсиной хвостиком, очень точно настроенная на ее эмоции и намерения — тут же начала воодушевленно рассказывать. Особенно шикарно она, жестикулирующая и озорная, выглядела рядом с ленивой отчужденной Кассандрой: та сидела между гостьей и матерью и старательно изображала зверскую страсть к мясной нарезке и овощам. Скрывала, как оценивающе она поглядывала на Монику. Даниэлу.
В целом завтрак-обед проходил, на взгляд Бэлы, вполне мило, особенно когда Кассандра перестала отмалчиваться. Дана напоминала ребенка, восторженного и непосредственного, но способного на взрослую внимательность и заботу. Она даже старалась тише говорить, пока не узнала, что Кассандре стало лучше после воображаемого похмелья. Бэла, при всей своей любви к сестре, учитывать такое не умела.
Потом Кассандра спросила, что в итоге купили в Брашове. Альсине пришлось уйти, чтобы ответить на звонок; когда в столовую сунулась горничная и сказала, что Хайзенберг зовет графиню к телефону, Моника вся напряглась. «Я не позвонила отцу, — мрачно пробормотала она. — Я должна была позвонить первой…» Но ответить на это она не позволила, тут же оживившись, и полезла в пакет. Спустя минуту все трое уже примеряли ее новую шляпу по очереди, смеясь.
— Говорю тебе, — сказала Кассандра, приняв шляпу и нахлобучив ее, — это целая эпоха. Если бы любовь к этим огромным шляпам можно было бы передать по наследству, то все документы были бы уже давно подписанными.
Она безуспешно попыталась найти взглядом хоть какую-нибудь отражающую поверхность.
— Каждый раз начинается, — Касс понизила голос на тон, — «попробуй, тебе непременно будет к лицу».
Бледная рука Альсины приземлилась на ее плечо.
— Меня однако радует, что тебе передалась хотя бы моя артистичность.
Бэла от души засмеялась, глядя, как скривилось лицо Кассандры — та тут же пнула ее ногу под столом. Единственная не причастная девушка, осознав, что Альсина все это время стояла за спиной, наблюдала за происходящим с ужасом и забавой одновременно.
Кассандра запрокинула голову, поддерживая шляпу, и милейшим образом улыбнулась во все тридцать два:
— Das war die Idee, meine liebe Mama.
Альсина ехидно отзеркалила эту улыбку, глядя на дочь сверху вниз. Несмотря на то, что Кассандра расплачивалась за решение поребячиться, Бэла подумала, что с них вот таких можно было писать портрет. Она никогда не замечала, насколько ее мать с сестрой похожи; кто бы мог подумать, что все эти сходства когда-нибудь так ее порадуют.
Или что ее так займут различия. У Кассандры, несмотря на худобу, были мягкие черты лица; у Альсины — тонкие и точные. Бэле всегда казалось, что дело просто в характерах: ее мать, несмотря на напускную вежливость, могла не скупиться на острые выражения и даже слишком явно обозначать, чего хочет. Вот только о хоть какой-то мягкости Кассандры говорить не приходилось.
— Простите, — осторожно вклинилась Моника, когда Альсина решила вернуться за стол. — А господин Хайзенберг ничего не говорил про папу?
— Я попросила передать, что ты интересовалась им, но что не было возможности позвонить, — кивнула Альсина. А потом, устроившись на своем месте — во главе стола стоял целый трон — чуть наклонилась в сторону девчонки, располагающе улыбнулась и проговорила: — Не переживай, голубка, мой братец так его занял, что он наверняка потерял счет времени.
И Бэла очень удивилась бы, если б девчонка не поверила, так убедительно прозвучали эти слова. Кассандра поймала взгляд сестры и одним выражением лица задала вопрос: «Почему она его так боится?» Потом обе глянули на мать, но та невозмутимо принялась за еду.
К моменту, когда Альсина предложила сестрам провести для Моники экскурсию по замку, Кассандре уже явно надоела компания людей, а Бэла ощущала острую потребность оберегать и ухаживать за девчонкой. Судя по тому, как Альсина врала Монике в глаза и сколько внимания при этом уделяла, та не просто умерла бы до рассвета — но и потом воскресла. Так что, видно, от осознания этого у Бэлы взыграли инстинкты старшей сестры. Когда растешь с кем-то вроде Кассандры, обзавестись можно не только этим (но и парой седых волос к двадцати).
До самого вечера Бэла приятно проводила время в компании настоящей сестры и будущей. Они гуляли по замку; Бэла деловито рассказывала о нем, Кассандра иногда отпускала комментарии, а Моника сверкала огромными светлыми глазами и жадно впитывала все, что слышала и видела. «Вот здесь однажды отдыхал один венгерский дворянин», «Вот это комната, в которой мама рисует», «Вот тут мы один раз опрокинули дорогущую греческую вазу, а потом прятались по всему дому». «А вон там Бэла прятала своего ухажера, когда мать внезапно вернулась с одной встречи. Так удачно, что ловеласу чуть не пришлось лезть в окно».
Девчонка рассмеялась, а Бэла любовно обняла сестру за плечи, хотя изначально тянулась к шее. Касс поморщилась от цепкой хватки на ее руке.
— У вас, наверное, вот прямо сейчас другое мнение, — хихикнула Моника, глядя на них, — но так здорово, что вы друг у друга есть. И графиня… в общем, я вам даже завидую.
Бэла специально повернулась к Кассандре — и успела заметить, как на мгновение ее глаза показались стеклянными. А потом Бэла ощутила странную гордость за девчонку.
Когда за окном стемнело, еще по-зимнему рано, Бэла отвела девчонку в небольшой концертный зал. После претенциозности всего остального Моника восприняла этот зал как должное, так что не возникло никакой неловкости. Она решила сыграть одну из мелодий, ноты которой попали под руку, а Кассандра в это время ушла на кухню и вернулась с подносом с перекусами. Едва поставив его на ближайший столик, Касс жадно схватила один непрозрачный бокал.
— Что это? — сощурилась Бэла, наклонив голову к плечу.
Моника отвлеклась от клавиш и обернулась на Кассандру. Та бессовестно ухмыльнулась, и по одному этому виду Бэла предсказала ответ. Не могла же Касс упустить момент и не воспользоваться тем, что Моника все равно скоро умрет.
И, став Даниэлой, наверняка даже не вспомнит этот день. Как Касс с Бэлой не помнили многое — но Бэла не захотела об этом думать.
— Кровавая Мэри по-трансильвански.
Моника уже подобралась к подносу с едой и начала цеплять угощения, явно чувствуя себя как дома. Услышав Касс, она глянула на нее, как заинтересованный зверек.
— Как обычная, только с одним местным ингредиентом вместо водки. Безалкогольным. Хочешь попробовать?
Бэла обреченно вздохнула и потерла лоб, покосившись на девчонку сквозь пальцы. Та сделала небольшой глоток, распробовала и с многозначительным «м-м-м» приложилась снова.
— Мне нравится, — со святой искренностью сообщила она. — Солоноватый.
Бэла с Кассандрой выразительно уставились друг на друга. «Девчонка полна сюрпризов», — подумала Бэла, пока та, ничего не замечая, сметала закуски.
Она напоминала Кассандру. Не взрослую Касс с ее бесконечными коварными планами и «артистичностью», а другую — из детства, которое Бэла помнила смутно. Эта Дана вызывала те же чувства, что и невысокая — тогда еще — девчонка-сорванец, шумная, переполненная энергией и не способная усидеть на месте. Она постоянно втягивала Бэлу в передряги, даже та греческая ваза была на ее совести, но Бэла всегда делила наказания с ней. Просто потому что старшая. И вот со временем это осознание своего старшинства, ответственности, превратилось в приятное покровительство и чувство своей важности. В нежность, если совсем откровенно. С Касс все еще хотелось подраться пару раз в неделю, но всерьез Бэла ей не навредила бы — и упаси боги обидеть Кассандру кому-нибудь со стороны.
Воспоминания о таких моментах теснились рядом с другими, вроде запаха какого-то приятного масла на мягких руках мамы, или экспериментов с ее обувью и косметикой. У Бэлы это было. Может, это все, что у нее было: две других бессмертных — потому что все остальное со временем погибает, так или иначе. Бэла была бы не против, если бы эту вечную жизнь разделила еще одна.
По крайней мере, она не хотела, чтобы девчонка пропала. Казалось, что она знала Бэлу много лет, и она излучала какое-то душевное тепло: к подобному быстро привыкаешь, как ко всему хорошему.
А с другой стороны, Бэла не знала, каким чудовищем Даниэла будет. Кровожадным, как Кассандра, эстетствующим, как Альсина, или тихим и винящим себя, как сама Бэла? Она представила солнечную широкую улыбку, которая ей так нравилась, вдруг ставшей кровавой — и захотела сжать зубы и тряхнуть головой.
В конечном итоге, от Бэлы мало что зависело. Она думала именно об этом, когда все трое спускались в столовую для еще одного ужина; Кассандра будет настаивать, чтобы девчонку обратили, потому что так появился бы шанс подтвердить ее теорию. А их мать… Бэле хотелось считать, что их мать просто тоже успела проникнуться очаровательным добродушным созданием. Бэла останется в меньшинстве.
Заходя в комнату, она твердо решила думать только о том, что происходило на самом деле. Чесались десна над клыками, напоминая, какое спокойствие может принести пара глотков крови — такого рода голод возникал каждый раз, когда что-то изматывало, но Бэла не любила ему потакать.
Альсина уже ждала дочерей. Дочерей и Монику, то есть. Она стояла у окна и задумчиво рассматривала черные силуэты сада, проглядывающие сквозь пелену последней февральской метели. В бледных пальцах она сжимала бокал вина с небольшим алым следом на ободке, на лице с точным гармоничным профилем играли тени от длинных припущенных ресниц и завитых волос, в свете низкой люстры поблескивало ее ожерелье, едва не доходящее до пышной груди. Во всем ее виде угадывалась какая-то выразительная тоска. Альсина пыталась изобразить грусть, а получалось у нее только позировать, как будто кто-то пятый в комнате тоже наблюдал за ней и только и искал возможность полюбоваться именно ею, несмотря на трех других женщин. Бэла решила, что обязательно ей это припомнит, посмеиваясь, если Кассандра вообще позволит забыть.
— Привет, мама, — кинула она, веселясь, и села за стол. Альсина, казалось, приложила все силы, чтобы ее улыбка выглядела ненамеренно натянутой.
Кассандра улыбалась, предвкушая представление, а Моника рядом пыталась понять, что происходит. Потом она дернулась, как будто услышала что-то, и стало ясно, что на этом Альсина могла прекращать свою игру: зрительница потеряна. Бэле стало интересно, что же говорят девчонке те, кого никто кроме нее не может услышать.
— Надеюсь, вы трое хорошо провели время, — буднично проговорила Альсина.
Бэла соблазнилась румяной мясной запеканкой, подзывающей к себе посреди богатого стола. Выглядела она так себе, зато пахла великолепно — в самый раз, чтобы унять голод, пусть и до крови.
— Отлично, — ответила Кассандра. — Я и забыла, какой наш дом огромный. Мы обошли его почти весь, только в западном крыле не были. Оно выглядит симпатичным, кстати, я помнила его не таким.
Бэла на секунду замерла с занесенной вилкой. Теперь она понимала не больше Моники с ее бредом: Кассандра держалась как ни в чем не бывало, а ее матери, казалось, было все равно, увидят тот портрет или нет.
— Он все равно небезопасен, — сообщила Альсина тем же тоном, каким рассказывала Монике про ее отца. — Замку сотни лет: в таких местах не знаешь, что и где обвалится, несмотря на внешнее благополучие. Я предпочту в этом вопросе доверять профессионалам.
Повисла пауза, как перед залпом, когда перезаряжают оружие: вот только стрелять не собирались, с садизмом наслаждаясь напряженным ожиданием. Кассандра улыбалась.
— Бэла с Кассандрой показали вашу мастерскую, — вмешалась Моника, чтобы разрядить обстановку. Ей явно было тяжело сконцентрироваться, но она выдавила улыбку. — Мне очень понравились картины, честно. Приятно после всего сюра и военных плакатов увидеть классику на тему старого-доброго оккультизма. Вы у кого-то учились?
Альсина искренне просияла улыбкой — вот уж кто обожал комплименты, — но тут же напустила слегка скорбный вид. Бэла почувствовала, что разговор ушел в нужное русло, и все-таки принялась за еду. Сочную, горячую, с насыщенным солоноватым вкусом — и мягким, с кислинкой, рассыпчатым мясом, дразнящим язык. Бэла не смогла бы сказать точно, рада ли она, что приготовили его идеально: без капли крови. Она то и дело включалась в разговор Альсины, Кассандры и Даны — а потом снова замолкала, поигрывая бокалом вина или просто наблюдая.
В один момент девчонка резко обернулась, глянула в угол комнаты бешеными глазами. Движение было таким резким, что Альсина с Кассандрой, активно спорящие об одной венгерской графине, резко замолкли.
— Дорогая, ты в порядке?
Движение рыжей головы говорило «нет», а высокий голосок сказал «да». Моника закрыла глаза, что-то беззвучно прошептала одними губами, а потом извинилась, сослалась на сквозняк. В воцарившемся молчании и правда было слышно, как за окнами путался в башенках и галереях ледяной ветер.
— Я хочу позвонить отцу, — тихо проговорила Моника, ее голос дрогнул. — Можно я позвоню отцу? Вы же знаете, как с ним связаться.
Альсина заметно помрачнела. Она посмотрела на Бэлу и Кассандру, будто набиралась сил, — на самом деле это было предупреждение — и покачала головой.
— Мне следовало сказать раньше.
— Что сказать?
Подозрение. Еще днем Моника, казалось, пребывала в полном восторге от замка и едва не превозносила сестер, но теперь она явно перебирала худшие объяснения происходящему. «Так вот, что ты слышишь, — подумала Бэла, чуть наклонив голову к плечу. — Что все вокруг хотят навредить».
— Мне жаль, дорогая, но мой брат с твоим отцом разбились по дороге сюда. Карл в крайне тяжелом состоянии, а твоего отца не смогли спасти. — Альсина опустила взгляд и покачала головой. — Мне позвонили, пока вы с девочками бродили по замку. Я из-за своей слабости оттягивала момент…
— Он мертв? — вдруг перебила Моника загробным голосом.
— Боюсь, что да, дорогая. Соболезную.
Моника улыбнулась. На ее лице изобразилось такое истеричное счастье, что Бэла не поверила своим глазам; а когда она, переглянувшись с сестрой и матерью, посмотрела на девчонку снова, та уже пространно таращилась перед собой. С минуту все трое молчали, исподтишка поглядывая на нее.
Бэла представила, что было бы, если б кто-то чужой сказал ей о смерти Альсины. Наверное, она наорала бы на посыльного, а потом в слезах бросилась бы искать доказательства; даже думать об этом было невыносимо. Впрочем, что-то подсказывало, что отношения Моники с отцом были далеко не такими, как у Бэлы и Кассандры с их матерью.
— И что мне теперь делать? — прозвучало тихо. — Что мне делать?..
Бэла подумала, что похороны единственного родителя — это точно не то, с чем смогла бы справиться девчонка девятнадцати лет, насколько бы старше она ни выглядела. Моника накрыла глаза ладонью, потирая виски, как будто от планов и соображений заболела голова — а потом наконец скривилась и заплакала. Кассандра, сидящая к ней ближе всех, осторожно дотронулась до ее плеча.
— Получается, я теперь одна, — горько проговорила Моника. — Совсем одна, да?
Касс придвинулась и притянула ее к себе, обнимая. Она упивалась; не будь она самой собой, можно было бы забыть, какая любовь к чужим страданиям может скрываться за желанием успокоить человека в отчаянии. Бэле просто захотелось, чтобы девчонку убили в этот же момент, пока ее скорбь не стала пыткой.
— По крайней мере, не сейчас.
Моника промолчала, зажмурившись и вцепившись в плечо Кассандры. Бэла расценила это как знак и, потянувшись через стол, накрыла руку девчонки ладонью.
После пары всхлипов та мягко отстранилась, вытирая черные дорожки от слез, и проговорила:
— Ладно. Я должна сделать что-то, да? Позвонить кому-нибудь или поехать к папе… ну… если его… тело…
— Успеется, — мягко прервала Альсина. — Мне тоже нужно поехать к брату, но ночью и в метель — это не лучшая идея, особенно в наших краях. Мы решим все утром, хорошо?
Моника затравленно кивнула.
— Пойдем отсюда, — предложила Бэла, поднимаясь, и подхватила со стола бутылку вина. — Посидим у камина. Или ты хочешь побыть одной?
— Да, хочу, — отрезала Моника. А потом, окинув троих мутным из-за слез взглядом, покачала головой. — Точнее, не хочу. Но если вы меня успокоите, это будет неправильно. Я должна переживать, пока он…
Кассандра доверительно взяла ее за плечо, поднявшись, и улыбнулась:
— Ему все равно.
Она будто загипнотизировала девчонку, казавшуюся особенно маленькой и забитой, — как змей, невозмутимый, холодный, с магическими желтыми глазами. Моника недолго сомневалась, а потом кивнула, позволила направлять и вести себя. Гулко отстучали каблуки, отзвенели бокалы, по которым разливали вино, прошелестели мимо горничные, отпущенные после поздней смены; голос Альсины, решившей рассказать про своего отца — суровый был человек — тоже со временем перестал. Метель где-то далеко выла и хабалила, непрошенная вовнутрь замка, а совсем рядом трещал огонь и переливался магический звон хрустальных пластинок на качающейся люстре. Молчание ощутимо давило на плечи, как и плед на плечах Бэлы.
Она сидела, навалившись на Кассандру, а в ее руках мерно дышала Даниэла — в первый раз задумчивая и молчаливая. Альсина сидела в кресле напротив — алая шаль контрастировала с белым платьем, — и смотрела прямо в глаза Бэлы, не сводящей с нее взгляд. Она будто знала, о чем Бэла думала, и они молчаливо соглашались друг с другом.
«Она наша».
Бэла потом будет звать Даниэлу сестрой, как и Кассандру? Видела ли Альсина связь между Бэлой и Касс заранее, или это была случайность, что они спелись — или все-таки они были родными? Кем была эта женщина напротив, очаровательная и жестокая, с теплящейся гордостью в серо-зеленых глазах?
Матерью?
Бэла повернула голову и прижалась щекой к Кассандре, обнимающей за плечи. Совсем не хотелось выбирать и что-то решать. Вино покачивало комнату, как колыбель, со всех сторон окружало тепло; в какой-то момент Кассандра заговорила, а в какой-то — ее голос смешался с голосами Даниэлы и Альсины, Бэла уже даже не различала, о чем они говорили. Приятное тепло окутывало снаружи и разливалось внутри.
— Бэла.
Движение под головой. Пустое кресло напротив, тлеющие угли в камине.
— Нам пора. Тут человеку нужно поплакать в подушку.
Бэла тут же посмотрела вниз, на Дану, лениво играющую с ее рукой. Та устало улыбнулась и покачала головой.
— Все в порядке, она шутит. Ну или… отчасти шутит. Твоя мама ушла минут двадцать назад, сказала, что хочет попробовать поспать перед завтрашними делами.
Она неловко встала, опустив ноги с колен Кассандры, и потерла шею. Дорожки от слез так и поблескивали на ее щеках. Когда Касс с Бэлой поднялись, она тоскливо глянула на общий плед, брошенный в углу дивана.
— Вы же проводите меня завтра?
Что-то неприятно потянуло в груди Бэлы из-за этого тона и вида больших покрасневших глаз Моники. Кассандра тихо усмехнулась.
— Не переживай. У нас будет еще уйма времени.
Моника кивнула с проблеском радости, и они отправились спать. Бэла добиралась до своей комнаты как в бреду, все еще не до конца проснувшаяся и протрезвевшая; где-то под горлом стоял ком: горечь за девчонку, потерявшую отца, горечь, пусть и надуманного, но прощания, горечь из-за мыслей о матери и сестре. Она чувствовала себя потерянной в родных коридорах. Когда Кассандра, не сбавляя шаг, проходила мимо двери в ее комнату, она схватила ее за запястье в отчаянной попытке удержать хоть немного тепла.
— Останься со мной.
И последнее, что Бэла запомнила об этом дне — успокаивающее теплое объятие и запах волос ее сестры. Ее. Родной.
А утром, позвав Бэлу и Кассандру в свой кабинет, Альсина вынесла первый пункт приговора. Первый день весны начинался серым и холодным, и Альсина с ее бледной кожей походила на статую Юноны с алыми губами. Ей такое сравнение польстило бы.
— Мои дорогие, — проговорила она, и в ее голосе, несмотря на торжественность, были слышны нотки надежды и неуверенности одновременно. — Как вы смотрите на то, чтобы наша гостья осталась с нами навсегда?