Потом Бэла решила зайти к Монике; та не спала, хотя ее голос из-за двери прозвучал тяжелым и иссушенным после долгих рыданий. Когда Бэла вошла, она терла глаза, маленькая и слегка неуклюжая в огромной светлой постели — как котенок.

— Привет, — улыбнулась Бэла. — Я не помешаю?

Моника пожала плечами.

— Скорее, я вам мешаю, — пробормотала она, а потом мотнула головой. — Прости. Я… наоборот рада, что рядом снова кто-то есть.

— В этом доме от такого быстро устаешь, — хмыкнула Бэла и села на край кровати. Моника усмехнулась, но заметно глянула, будто проверяя расстояние — вполне порядочное — между ними. — Как ты себя чувствуешь?

Идиотский вопрос, Бэла поняла это по выражению серо-голубых глаз. Нет. Разноцветных глаз: один голубой, другой зеленый. Бэла заметила это только сейчас, пока Моника оставалась непривычно неподвижной и мягкий серый свет не искажал черты ее лица. Курносого веснушчатого лица с намеком на подростковые щечки, на которое упрямо падала еще не уложенная рыжая прядь. Если спросят — Даниэла вместе с Бэлой унаследовала отцовский подбородок, а вот скулы как у матери Дана получила вместе с Кассандрой.

Моника обвела всю комнату — с темной мебелью, темным полом — взглядом и пожала плечами:

— Как на картине Фридриха, — тихо сказала она с ухмылкой, выдающей вялую, невеселую попытку пошутить.

Комната правда напоминала какую-то картину, хотя Бэла не подумала бы об этом сама. Зато провести аналогию ей не составило труда: раз девчонка увлекалась живописью, она не могла сказать подобное просто так.

— Ты тоже рисуешь? Неудивительно, что вы с мамой спелись.

Бэла выставила руку в сторону, чтобы опереться на нее — и тут же ощутила, как Моника рядом замерла и напряглась. Сделала вид, что не заметила.

— Я скорее наблюдаю, — мягко заметила Моника, мастерски скрывая интонацией, как некомфортно ей стало из-за другого человека на одной с ней кровати. — Научиться рисовать никогда не хватало терпения.

«Ты же вечером едва не засыпала со мной в обнимку», — подумала Бэла, но виду не подала. Захотелось отойти, раз ее близость вызывала такое неудобство, но это девчонку только больше смутило бы.

— Дай знать, если передумаешь, — улыбнулась Бэла, а потом нашла взглядом часы. — Сейчас уже завтрак приготовят. Пойдешь?

Когда она посмотрела на Монику снова, та чесала затылок, задумавшись. Из-за копны вьющихся волос выглянул толстый шрам на руке, почти от середины предплечья тянувшийся к запястью. Инстинкт дернул взгляд вбок, но это Бэлу только выдало. С минуту было невыносимо тихо.

— Наверное, я должна позвонить тете. Мы с ней почти не общались, правда, но что-то же я должна сделать.

Бэла помолчала для вида, взвешивая мысль о том, что, похоже, у Моники толком не было ни семьи, ни других близких.

— Скорее всего, она уже знает. Как и все родственники и друзья.

Взгляд Моники не оставил сомнений. Она пожала плечами.

— Да, ты права. Не очень-то и хочется, если честно.

Она хотела сказать что-то еще, но передумала. В возникшем натянутом, звенящем, раздражающем молчании Бэла чувствовала себя так неуютно, как не бывало давно; так давно, что она не смогла бы вспомнить. Побег казался слишком жестоким и трусливым, но и задать вопрос, отбрасывающий на обеих неприятную тень, Бэла не решалась.

Через замок Димитреску прошел не один десяток девиц, и ни одна в памяти Бэлы не задержалась надолго. Но вот это рыжее чудо, которое судорожно осматривало комнату в поисках новой темы для разговора, снова вызывало чувство, будто Бэла разговаривала с Касс.

— Просто мне хочется все сделать правильно, понимаешь? — сдалась Моника, наконец посмотрев на Бэлу. — Хотя бы теперь. Я ведь была не лучшей дочерью, особенно с тех пор, как мама умерла…

Она замолкла посреди предложения, которое явно собиралась продолжать, а Бэле хватило сил удержать каменное выражение лица. Хотелось дотронуться и успокоить — Бэле всегда становилось лучше от ощущения тепла и чужой, дорогой ей, жизни совсем рядом, — но приходилось сдерживаться.

— Поэтому ты решилась? — вдруг спросила Бэла, кивнув на руку Моники. Внезапная мысль «самое время» тут же показалась по меньшей мере глупой.

Моника зажала запястье рукой, как если бы оно снова начало кровоточить. Пожала плечами.

— Наверное. Было много всего. — Она осторожно глянула на Бэлу, ощутимо расслабилась — а потом будто решила сделать рывок. — Я очень долго чувствовала себя… освежеванной. От любого ветерка хоть волком вой. Я, кстати, стащила это слово у Кассандры вчера — она наверняка поняла бы, о чем я.

— То есть?

Моника улыбнулась.

— Она рассказывала про охоту. Я еще не встречала девушек, которые так ее любили бы. Твоя мама даже намекала ей, чтобы она перестала меня пугать.

Скорее всего, Кассандра намеренно не упоминала, на кого она охотилась — кроме оленей и зайцев в ближайшем лесу. Бэла даже не стала задумываться о том, что сама попала в ловушку, только выставленную кем-то милым и на первый взгляд безобидным.

— А ты испугалась?

— Нет, — весело хмыкнула Моника, снова добрая и заводная. — Она честная, немногие на такое способны. К таким людям тянет, правда?

Бэла усмехнулась, осознав, что вернуться к изначальной теме разговора уже нет никакой возможности. Стоило только упомянуть Кассандру, чтобы наверняка отвлечь. По крайней мере, вместе с тем оставалась неизменной одна семейная традиция: только Бэла могла говорить прямо. Или не говорить вообще — но не увиливать и не играть.

— Так тебя ждать к завтраку? — спросила Бэла, прикидывая, сколько у нее будет времени, пока Моника приведет себя в порядок. — Пока переодеваешься, можешь за меня придумать лекцию о том, как важно нормально есть.

«Нормально есть», — тут же мысленно повторила Бэла и чуть не выругалась. В ответ она получила натянутую улыбку и неуверенный кивок.

Свою мать она нашла где и прежде: в кабинете; солнечный свет тут и там пробивался через облака, так что в комнате стало светлее и поблескивало золото и бронза украшений на деревянной мебели. Альсина улыбнулась, подняв на Бэлу взгляд.

Улыбки в ее арсенале были настолько разнообразными, что, не зная всех их оттенков, с Альсиной было бы просто невозможно общаться на равных; в этот раз Бэла заметила, каким теплым был взгляд ее матери сквозь стекло очков.

«Ждала», — решила Бэла. Ждала, что старшая дочь придет за советом.

— Я поговорила с Моникой, — сказала Бэла. — Ты знала, что у нее умерла мать?

— Да, — кивнула Альсина, закрыв книгу и сняв очки, — ее отец обмолвился, что он вдовец.

— А давно это случилось?

— Пять лет назад, — тут же отчеканила Альсина. «Ну конечно, — подумала Бэла, — ты узнала о ней все, что только могла».

Она подошла, не зная, как лучше сформулировать, что собиралась сказать. Шла бы речь о ком-то другом, ни одно выражение Бэлу не смутило бы; в конце концов, невинной овечкой она не была.

— У меня есть одна полубредовая мысль о ее отце… — начала она и тут же потеряла запал. Как будто часть ее не хотела озвучивать, что могло случиться с Моникой, которая ей так нравилась. Что могло происходить с ней на протяжении пяти лет, или даже больше.

— У меня тоже она есть, и я не нахожу ее «полубредовой», — подхватила Альсина. Поймав сконфуженный взгляд, она дернула выключатель лампы и продолжила: — Даже Хайзенберг догадался, насмотревшись на них вдвоем. Жаль, что именно он столкнул эту сволочь…

Она вздохнула и качнула головой в попытке успокоиться.

— Отчасти поэтому я и забрала нашу девочку. Ей не место среди людей, которые могли подобное допустить. Помню, как подумала, что она заслуживает навсегда избавиться от любого влияния своего папаши, этого мужеобразного человечишки. Как считаешь?

Бэла считала, что ее мать могла увлечься и выдать целый манифест о том, что бедная девушка наконец получит свободу от того, что сделало с ней «патриархальное общество» (фраза — неизменный спутник второго или третьего бокала вина у Альсины). Но Бэла, конечно, не сказала это. Она пожала плечами.

— В ней правда много боли, — уклончиво ответила. — Но Кассандра как-то сказала, что появление кого-то нового может принести много проблем… нам. Как семье. Это до сих пор не выходит у меня из головы.

Альсина усмехнулась, посмотрев в сторону.

— Мой львенок, — проговорила тихо, так, будто не рассчитала громкость собственного голоса и выдала мысль случайно. Потом она поднялась, подхватив перчатки с края стола, и подошла к Бэле. — Я поговорю с ней. Не смотри так, я тебя не выдам; к тому же, я и так собиралась это сделать.

Недомолвки между сестрами ее забавляли, как будто обеим в ее глазах так и не исполнилось больше восьми; но потом она посерьезнела, глядя в лицо Бэлы снизу вверх. В этот момент разница в росте показалась особенно значимой. Почти сакральной.

— Важнее вас у меня ничего нет. Если что и случится, я сделаю все, чтобы это исправить.

Бэла кивнула. Ей хотелось услышать именно это, получить хоть немного уверенности: но ни обещания Касс, ни заверения матери толком не принесли спокойствия. Бэла наконец подумала о том, почему не могла спросить про портрет и про собственное обращение прямо. Она не могла нарушить слово, данное Кассандре — верно; но еще она боялась получить ответ. И она призналась себе в этом, как водится, в самый неподходящий момент.

Альсина надела одну перчатку.

— Так что ты решила насчет девочки? Ты готова?

— Нет, — ответила Бэла, не задумываясь. — У меня такое чувство, что мы правда сестры, у нас что-то вроде связи, но…

— Но?

— Но знаешь, как говорят. Невинность — это блаженство. Вот уж чего ей точно с нами не видать.

Бэла не хотела, чтобы это прозвучало так, как получилось. Вот ведь показатель везения — случайно признаться матери, что тебя от и до не устраивает собственная жизнь. Бэла так опасалась последствий, и ее так при этом неминуемо несло к этому признанию, что, похоже, именно поэтому она попыталась спрятаться за цитатой из какой-то английской поэмы, которую читала давным-давно. И, ожидая, пока рванет, Бэла пыталась вспомнить, что за поэма это была. Лишь бы не обдумывать, что происходило.

Альсина невесело хмыкнула и дотронулась до ее лица, прижав теплую ладонь к щеке. Пульсация прикосновения начала разносить это тепло, успокаивающее и придающее сил; «Все хорошо», — подумалось Бэле. Все хорошо. Она почувствовала, в каком настроении была ее мать; почувствовала это волнение, нет, предвкушение, и вместе с тем — довольную ленцу. Альсина знала, что Бэла рано или поздно согласится с ней. Две дочери поддержат, и появится третья, которую она так хотела.

— Невинность — это блаженство, — повторила Альсина, кивнув, и улыбнулась. — Но не только она, милая. Я так хочу, чтобы ты тоже это поняла.

Бэла подумала, что она в тот же момент стала бы счастливейшей женщиной на планете, но прикусила язык. Ей не хотелось терять касание; в замке все еще было холодно, а острый солнечный луч неприятно касался кожи. Альсина хмыкнула, признавая маленькое поражение, надела вторую перчатку и, обняв Бэлу за плечи, повела ее к выходу.

— Пойдем, пока Кассандра не съела все мои творожники… опять.

***

Черный львенок в этот раз вел себя прилично и развлекал Монику, когда Бэла с Альсиной пришли. Любимую сладость последней даже никто пока не трогал, так Кассандра увлеклась разговором. Моника, конечно, спросила, когда она уедет — а Альсина, конечно, соврала, что из-за метели придется подождать еще пару часов, и все шло своим чередом. Пока в руки Моники не попал нож, которым предполагалось нарезать пастрому.

Бэла видела, как девчонка тянулась к нарезке, краем глаза — ее куда больше интересовали сливки, которые она вливала в чашку кофе, — но запах крови верно полоснул по нюху и наполнил собой. Бэла вспомнила, как голодна была. По-настоящему голодна. Она так и не попробовала крови с прошлого вечера, и вот она была совсем рядом, и Бэла не могла отвести взгляд.

Свежая, пряная, горячая кровь стекала по длинным пальцам; дорожки тянулись от мышцы большого пальца, над которой проглядывались венки, и Бэла могла поклясться, что видела, как они пульсировали. Живот скрутило. Суета вокруг превратилась в сплошное шипящее полотно. Белая салфетка накрыла руку и тут же пропиталась, она была бы такой приятно-шершавой и дразнящей на кончике языка.

— Кошмар какой, — рыкнула Бэла, наверное, невпопад. — Пойдем, это нужно обработать.

И она уже встала и подобралась поближе; ее едва не трясло и хотелось застонать, так ей это было нужно: получить желаемое. Чтобы утолить ее жажду. Кровью ее гостьи. Ее жертвы. Ее, ее, ее — нужно было всего лишь забрать свое.

Сильная рука приземлилась на плечо.

— Да, нужно найти перекись. — И больно сжала. — Пошли, поможешь.

Сталь в низковатом голосе заставила подчиниться — Бэла помнила, что ее превзошли бы числом. Она пыталась найти взглядом вену или артерию, но их скрывала ткань водолазки с высоким горлом; чем дальше та ароматная сытная кровь оставалась позади, тем больше Бэлу тащили, намертво вцепившись в руку.

«Еще шаг — и я раздеру тебе горло». Еще шаг… Бэлу повело в сторону, к виду синей полоски на девичьей шее, и тут ее втолкнули в комнату. Она едва не упала, с рыком бросилась вперед — но преграда оказалась рядом слишком быстро, плечо ударило ей под ключицу.

— Успокойся, — на этот раз — бархатно и плавно, и Бэла застыла, как завороженная, над предплечьем, на котором медленно закатывали рукав. Лезвие сверкнуло где-то сбоку, алое мелькнуло перед глазами — последнее перед блаженной тьмой с привкусом соли. Сердце колотилось, и где-то под горлом застрял стон. Бэла дотронулась до кожи языком, ожидая хотя бы крохотную новую волну крови — но вместо этого ощутила, как порез срастался прямо под ее губами. Мгновение — и все прошло.

И только тогда Бэла поняла.

Поняла, что пила кровь Кассандры.

И эта кровь не была мертвой. Эта кровь не была невкусной, и она ничем не напоминала Бэле собственную. Она не была похожа ни на чью другую.

Кровь сестры. Кровь ее сестры.

Бэла застонала, пытаясь отстраниться — не получалось. Хотелось укусить, прокусить кожу зубами, вернуться к тому головокружительному вкусу. Но Бэла не могла. Это была Кассандра — ее Кассандра, — и в других условиях Бэле стало бы тошно от одной мысли причинить ей боль. Влить в себя ее кровь.

Ее — и вместе с тем чужую.

«Сестра, — напомнила себе Бэла, глухо рыча и пытаясь отстраниться — но Кассандра стояла за ее спиной, и получилось бы только впечататься лопатками ей в грудь. — Это мерзко. И неправильно. Как же это неправильно».

Кассандра усмехнулась ей в ухо.

— Ого, — протянула, издеваясь, своим нарочито глубоким и бархатным голосом, которым она могла гипнотизировать. Бэле захотелось материться. — Ты правда голодна, да?

— Не играй.

— Да какие уж тут игры.

«Стерва».

— Успокойся, — повторила Кассандра. — Все в порядке, я просто не хочу, чтобы ты набросилась на работниц. Нам сейчас коридоры в крови ни к чему.

От одного слова Бэла дернулась, но со всей своей сиюминутной тягой убивать она оказалась в ловушке чужих рук. Сама — как жертва. Кассандра медленно, не колеблясь, поднесла нож к своему предплечью с закатанным рукавом — Бэла отвернулась. «Не надо», — осталось неозвученным, и после короткого шипения над ухом Бэлу уже ничего не смогло бы отвлечь.

Она мгновенно припала к ране и сладко зажмурилась; горячая, жидкая кровь прошлась по языку, оставляя вкусный след, и согрела горло. Комната начала раскачиваться, убаюкивая, и мутные мысли плескались в голове, и Бэле было все равно. Как же ей стало упоительно плевать — на все, кроме приятной тяжести во всем млеющем теле и восторга. Хотелось смеяться. Кожа под губами Бэлы была такой мягкой, и в венах под ее пальцами на запястье пульсировала жизнь, и спину почти до истомы обдавал жар тела совсем рядом… Бэла все-таки отпрянула. Едва не скривилась от омерзения.

Ее сестра при ней резала себя, чтобы дать свою кровь.

И ей хотелось еще.

— Не делай так больше, — предупредила Бэла плохо слушающимся голосом. — Лучше я перебью десяток чужих… И отдраю все коридоры сама, раз уж на то пошло.

Кассандра усмехнулась, но это совсем не оттенило ее вид. Она распробовала новую игру. Бэла подумала, что ей нужно настоять; использовать свой самый строгий тон и выбрать непреклонную формулировку — и надеяться, что Касс послушает. Но то, что Бэла сделала на самом деле, она предпочла забыть, едва вышла из комнаты.

Стук каблуков Кассандры в коридоре отдавался пульсацией в голове, и Бэле хотелось поежиться, как от сквозняка. Ее сестра решила все-таки найти перекись, чтобы не возвращаться с пустыми руками, а она сама хотела убедиться, что не набросится на Монику из-за вида раны. «Так всю семью на вкус перепробовать недалеко», — подумала Бэла, и та ироничная и беспощадная часть ее, которая это придумала, хотела усмехаться.

— Стерва, — снова заключила Бэла, на ходу ворча себе под нос. — «Все в порядке», мать ее, «я ради тебя же стараюсь», как же.

Злость не могла ни согреть, ни отвлечь, но с ней стало немного легче и понятнее, что делать. Винить Кассандру во всех грехах, в целом, было семейной традицией, и не сказать, чтобы Альсина с Бэлой в этом часто ошибались. Но они втроем стоили друг друга, получая почти идеальный баланс.

Бэла все-таки обняла себя, спускаясь в погреб, и растерла плечи. Запахло кровью: скорее всего, Кассандра уже побывала здесь перед завтраком, — так Бэла решила.

«Исабэла в комнате для дегустации вина», — подумала она, вспомнив старую шутку о фантазии ее матери-винодельницы. А может и не матери вовсе, раз Кассандра — не сестра. Словом, смеяться Бэле не хотелось.

Она нашла бутылку с тяжелым позолоченным орнаментом — по осени каждой группе трудяг, нанятых для сбора винограда, строго-настрого запрещали трогать именно это вино. Даже намекали, что из-за его стоимости особо любознательные смельчаки потом не вылезут из судов и кредитов; и это по какой-то причине работало куда лучше, чем прямая угроза смерти. За стеклом в нише стены нашелся чистый фужер, его звон эхом оттолкнулся от каменных стен комнатки — она быстро наполнилась ароматом крови, древесины и страха, едва Бэла откупорила бутылку.

Скорее всего, ею занималась Кассандра. Она обожала запугивать жертв, могла гонять их по всему замку, точно выгадав время, или выпускала в виноградники, делая вид, что потеряла. К моменту, когда она добиралась до глоток, сердца бедолаг колотились так, что их тела можно было осушить полностью одним точным ударом — и получить почти металлическую, с горечью, кровь, которую хотелось пить как водку. Альсина играла по-другому. Она любила умаслить, подпустить к себе, узнать все секреты и только потом убить. Кровь на вкус получалась мягкой, медовой, ее хотелось смаковать, выбравшись на улицу в сумерках, и пижонить, закусывая фруктами в шоколаде.

Именно так Альсина предлагала его пить. Летом раз в месяц или чуть чаще она собирала дочерей в саду, и они втроем — посреди гребаного двадцатого века — вспоминали про свой древний аристократский род. Безумная семейная идиллия.

Бэла как есть на манер водки опрокинула бокал крови Кассандры — то есть, крови, которую готовила Кассандра. Кого бы она ни загнала, его вкус не мог сравниться; и от Кассандры пахло не страхом.

Кассандра предвкушала. Идеальная гармония горечи, как от страха, и сладости, как от возбуждения, и чего-то особенно пьянящего. Вызванного мутацией, скорее всего — Бэлу до сих пор тянуло, несмотря на сытость. Ей подумалось про зависимость, как от наркотиков — без слащавого подтекста; она, черт возьми, хотела выпить крови собственной сестры. И как ее не тошнило от одного этого желания?

Бэла представила Кассандру девочкой, смеющейся и бегущей по залитому светом коридору. Она не помнила ни цвета ее волос, ни цвета глаз, ни даже черт лица — но она точно знала, что это Кассандра, и что Кассандра отчасти оставалась этой девочкой всегда. Бэла крайне скептично относилась к кусанию маленьких девочек. Тем более — своих.

Она поежилась, убрав бутылку обратно в нишу, и снова растерла плечи. Что-то было не так, но Бэла не могла понять, что; уходя, она еще раз окинула взглядом комнату. Сколько ее ни освещай, она казалось наполненной тенями, и Бэле повезло случайно найти угол, с которого можно было заметить, что дверь напротив была приоткрыта.

В пятнадцатом веке, когда замок строился из военных соображений, под ним заложили целую темницу. За следующие пятьсот лет о ней благополучно забыли, но потом это место облюбовала Альсина с ее бесконечными опытами, а вслед за ней — Кассандра, и вместе они его оборудовали. Ключи от двери в темницу, конечно же, были только у хозяек замка — эта запертая дверь умы сплетников прямо-таки будоражила, они придумывали нечто даже хлеще, чем было на самом деле. Иногда говорили о трупах. Иногда говорили о бесконечных запасах вина по состоянию за бутылку.

Бэла подошла и медленно открыла дверь. Темнота, зияющая и уходящая вниз, дыхнула на нее сыростью и запахом крови. Тогда Бэла нашла фонарик: электричество в гребаное подземелье с пыточной, конечно, никто не тянул, а все весьма атмосферные приспособления — факелы, подсвечники — оставляли внизу. У Кассандры с Альсиной не было ни капли самоиронии по этому поводу.

Под холодным лучом фонарика блеснули еще сырые внутренности, стекшие с одной ступени на пару других, и большие обглоданные кости. Чем больше Бэла спускалась, морщась и стараясь не наступить в кишки или ошметки печени, тем лучше на полу вырисовывались остатки человека. Женщины. На фоне месива из царапин и синяков — тупые твари пытались понять, смогут ли снять что-нибудь вкусное с черепа — на Бэлу уставилась пара стеклянных глаз. Таких выразительных, что показалось, будто уже бывшая горничная Бэлу ждала. А то, что она где-то забыла все части тела ниже покусанных ребер и, очевидно, пустой грудной клетки — так, недоразумение. С кем не бывает.

Бэла тяжело вздохнула. И кто из троих мог допустить, чтобы ее ключ стащили? И какой идиотичной смелостью и хитростью должна была обладать эта женщина, раз решилась обокрасть Димитреску?

Бэла чуть наклонилась, заметив красно-белое пятнышко на старом разодранном свитере. Полосатые ленточки мэрцишора на огрызке тела сохранились так хорошо, что захотелось усмехнуться иронии. Бэла вспомнила, что из-за праздника всех работниц распустили, как подали завтрак — те, кого она видела в коридоре, собирались уйти домой. Может быть, полоумная горничная, почувствовав немного свободы, решила разгуляться.

А может быть — нет.

Бэла посветила на лестницу снизу вверх. Заметила ключ и кровавые следы, тающие от ступени к ступени. Много кровавых следов. И как удачно, что безумные прожорливые твари, подопытные Альсины, смогли выползти погулять именно в то время, когда в замке не осталось лишних людей.

Бэла фыркнула, а потом и зарычала, представляя, чем это обернется и кто мог за этим стоять.

— Ну и стерва ты, Касс, — констатировала она уже в третий раз. Не было еще и полудня.

Первым делом следовало проверить, что закрыты все ходы из замка — на случай, если кто-то из домбработниц остался и смог увидеть, что теперь бродило по коридорам. Когда Бэла, покончив с этим, подходила к столовой (из нее, между прочим, тоже можно было выйти во двор), слух резанул вопль.

Выскочив из-за поворота, Бэла увидела картину Жерико: окровавленные, синие, иссушенные твари, сжимая лопаты и вилы, вразвалочку тащились в комнату на запах еды. Опрокинутый стул спинкой указывал на угол, в который в ужасе забилась Моника; Альсина замерла, неверяще наблюдая за ходячими трупами, а Кассандра… Кассандра невозмутимо уплетала блинчики с мясом. Кто бы сомневался.

— Уйди оттуда, — завопила Моника Кассандре, которая сидела к распахнутым дверям ближе всех.

Бэле подумалось, что Касс хватит ума притвориться, будто твари Монике только мерещились — но та отозвалась, кивнула и, поднявшись, свернула одному из существ шею. Лицо Моники в тот же момент по цвету сравнялось со скатертью.

— Бэла! — обрадовалась Кассандра, заметив сестру. — Ты так и будешь стоять? Поможешь, может?

И она, увернувшись от удара еще одного существа, выхватила у того ржавый серп. Гнилые зубы клацнули возле ее плеча, и Бэла тут же оказалась рядом — когда-то женское тело улетело в стену и безвольно рухнуло на пол.

— Девочки, прошу, — прошипела Альсина, ущипнув переносицу. — Это все-таки плоды моих долгих исследований.

Кассандра пожала плечами; всадила серп в икру монстра и вырвала, а потом им же распорола подмышку и, когда однорукая тварь свалилась к ее ногам, выбила челюсть носком туфли.

— Ну вот и проверим регенерацию, — заметила она. А потом, подняв серп, с удивленным «хм-м» одобрительно закивала. Видно, твари успели пройтись мимо кладовой с садовыми инструментами.

Те, что еще могли, хрипели, пытаясь куда-то ползти — как бешеные звери. Бэла оглянулась: все три монстра когда-то были женщинами, хотя лохмотья милосердно скрывали их мутировавшие тела. Альсина уже много лет пыталась научиться создавать себе подобных самостоятельно, но получалось только кровожадное тупое нечто, на которое было больно смотреть. Мужчины как подопытные ее не интересовали.

— Нам оттащить их обратно? — спросила Бэла, брезгливо рассматривая дергающуюся тушу у ее ног. Кассандру зрелище волновало не меньше.

— Будьте добры, — в голосе Альсины звякнула сталь.

Кто-то же должен был оказаться виноватым в случившемся, и уж точно никто не захотел бы винить себя. Бэла подняла взгляд, собираясь проверить Монику; но она успела только заметить, как рыжая грива мелькнула у дверей во внутренний двор.

— Стой!

Пришлось обогнуть стол; Кассандра, метнувшись к девчонке куда быстрее, нагнала ту только в паре метров от выхода. А потом она вскрикнула. Красный след на не тронутом снегу, выброшенный нож — и Кассандра, чуть согнувшаяся, закрывающая лицо. Снег торопливо хрустел в каком-то направлении, пока Бэла, мало что соображая, пыталась обнять Касс и посмотреть на рану. Лучше бы она ее не видела: кровь хлестала так, что лезвие, очевидно, достало до кости, и Бэла от одного вида ощутила тошноту. Она представила эту боль.

— Девку лови! — рявкнула Кассандра, отталкивая сестру и вытирая лицо — получилось только еще больше размазать кровь.

«Заживет», — убедила себя Бэла и побежала по черным следам, потянувшимся к другому крылу замка. Паникующая девчонка наверняка в нем заблудилась бы.

След таял на лестнице, покрытой коврами. Бэла взлетела по ней и притормозила в коридоре: напротив скромно светилось окно посреди полутьмы. Если бы девчонка побежала к нему и решила свернуть, чтобы вернуться в главное крыло, Бэла еще слышала бы ее шаги — нечеловеческая скорость дает свои преимущества.

— Не прячься. Я хочу поговорить.

«В отличие от Кассандры», — мысленно добавила Бэла. Она нарочито медленно, отстукивая каблуками, подошла к двери в комнату, из которой доносился характерный звук. Но это была всего лишь отбившаяся от стайки тварь Альсины. Кровью от нее разило на несколько метров, и у Бэлы возникла идея.

Существо взвыло, когда ему сломали ногу, и, свалившись, попыталось вцепиться в Бэлу обломанными когтями. Та увернулась, проверила будуар, оттащила монстрятину за дверь и вернулась в коридор. Пока Кассандра не вернулась, нужно было найти девчонку. Срочно.

Руку той стискивала повязка, пропитанная кровью, так что Бэла положилась на чутье и зашла в первую попавшуюся комнату. Когда Бэла вошла, оглядываясь, девчонка попыталась выскочить из комнаты — и тут же оказалась схваченной. Бэла зажала ей рот, пока она подпрыгивала и махала ногами, пытаясь опрокинуть обеих и вырваться.

— Успокойся, я помогаю.

Но Моника ей, конечно, не поверила. Бэла оттащила ее в комнату, в которой оставила монстра — и в этот момент на первом этаже громыхнуло. «Где ты? — крикнула Кассандра нарочито веселым тоном, от которого даже Бэле стало не по себе. — Я иду искать». Моника мгновенно стала податливее, и, не издав ни звука, позволила утянуть себя в примыкающую комнатку.

Каблуки стучали медленно, приближаясь. Щелчок двери — шаги стихли, — удар. Кассандра зашла в соседнюю комнату и, очевидно, никого там не нашла. Моника в руках Бэлы тряслась и не дышала. Снова пауза. Кассандра прошла в другую комнату, постояла там и вернулась, ударив дверью так, что эхо разнесло, казалось, по всему замку. На третий раз Моника не выдержала и попыталась вырваться; Бэла прижала ее к себе стальной хваткой и зажала ей рот рукой. Казалось, крик ужаса распирал девчонку изнутри, и ее сердце колотилось так, будто вот-вот остановится.

Синяя тонкая вена на шее Моники заманчиво пульсировала рядом с лицом Бэлы. «Нет, — думала та, завороженно наблюдая и поглядывая на дверь. — Кассандра тебя не получит».

Дверь грохнула совсем рядом, и Касс громко гортанно рассмеялась. Каждый раз охота так нравилась ей, что она напоминала сумасшедшую.

Она вошла в комнату, наполненную серым тусклым светом и темной мебелью. Послышался утробный рык, потом глухой звук, а потом туша твари тяжело свалилась на пол и проехалась — Бэла увидела ее в зеркало, выходящее на дверной проем между спальней и темным будуаром. Снова застучали каблуки. Моника замерла.

Подойдя к свежему трупу, Кассандра остановилась. Порез на ее лице затянулся, но кровь никуда не делась; ее следы тянулись по щеке вниз, к подбородку, на фоне алого даже нельзя было различить губы, только пугающую гримасу от улыбки. Желтые глаза Кассандры поблескивали голодно и безумно.

Она посмотрела на себя в зеркало, как будто поняла, что за ней наблюдают. Усмехнулась и пошла в будуар.

Обе комнаты уже провоняли кровью, страхом и гнилью — от твари в спальне. Бэла пожалела, что она не осталась голодной; тогда ее нюх был бы тоньше. Она смогла бы представить, различила ли озверевшая Кассандра запах девчонки.

Та остановилась в дверях и осмотрелась. Видеть в темноте она уж точно не могла — не разглядев Бэлу с Моникой, Кассандра хмыкнула, пожала плечами и вернулась.

— Ну и бардак, — фыркнула она, склонившись над трупом. Со спины она выглядела как обычно, высокая и обманчиво хрупкая. — Не завидую тем, кто после них будет драить замок.

«Как ты узнала?»

Кассандра взяла тушу за руку и без усилий потянула ее к выходу. Кассандра не торопилась — издевалась, — мерно стуча туфлями, позволяя расслышать, как она волокла за собой тело. Бэла ощутила, как на ее ладонь скатилась горячая слеза Моники. В коридоре послышался грохот, скрипнула и щелкнула дверь, а потом каблуки глухо застучали прочь.

Опустилась мертвая тишина. Бэла чувствовала, как колотилось сердце девчонки, как ее всю трясло так сильно, что нервозность передавалась. В конце концов Моника подняла дрожащую руку и убрала ладонь Бэлы от своего лица — а потом, всхлипнув, медленно осела на пол и отползла к стене. Подтянув колени к груди, она затравленно уставилась на дверной проем. Глаза у нее уже были красными и дикими.

«Кассандра никогда не уступает добычу, — подумалось Бэле. — Будет жаль упустить такую оказию».

Она тряхнула головой и наклонилась, протянула руку, чтобы дотронуться до колена Моники или плеча. Та поежилась.

— Не трогай меня. Пожалуйста.

В любой другой момент, с любым другим человеком это могло прозвучать высокомерно, но Бэлу как будто ударили под дых — столько страха и боли прозвучало в тихом дрожащем голосе.

— Мони, — Бэла присела рядом, чтобы не нависать над девчонкой. — Я не сделаю тебе ничего плохого. Обещаю.

Та явно не поверила, это читалось по огромным глазам — но, судя по взгляду, страх не позволил ответить. Ну конечно. Бэла сама себе не поверила бы; и она тоже не стала бы говорить об этом, опасаясь разозлить.

— Давай так, — приветливо — как подружка-подросток на улице — сказала Бэла. — Я выведу тебя отсюда, даю слово. Если захочешь. Только сначала выслушай меня.

— У меня нет выбора, — тихо подметила Моника. Весь ее вид так и говорил: «Я тебе доверяла».

— Технически, — согласилась Бэла, пожав плечами. — Просто не пропускай все мимо ушей, ладно?

Девчонка кивнула. «Как хорошо, что ты это все даже не вспомнишь», — подумала Бэла. Ей, в общем, было плевать, когда на нее натыкались недобитые жертвы Кассандры, которые выглядели точно такими же отчаянными и ополоумевшими. Но этот случай был совсем другим.

— То, что ты видела — это что-то вроде вируса. — Бэла вдруг поняла, что не смогла бы объяснить, чем они являлись на самом деле. Не вампирами же из сказок; но она и вправду мало что знала. — Он замедляет старение… нет, совсем отменяет старение. Мне не двадцать пять. Давно. Любая рана затягивается меньше чем за минуту… В общем, есть много всего. Но из-за этого приходится пить чужую кровь. Я знаю, что есть какой-то химический способ вытягивать из нее только то, что нужно, но это слишком сложно…

— Ты себя слышишь? — всхлипнула Моника, пытаясь отстраниться — но она и так забилась в угол. — Это почти что каннибализм. Вы… вы людей убиваете! И эти существа — что вы с ними делаете?!

Бэла сжала зубы.

— Мама пытается сделать кого-то, похожего на нас. Ее саму заразила женщина по имени Миранда. Нас такими тоже она сделала — помогала, по крайней мере. Эти твари, которых ты видела, — это неудавшиеся эксперименты. Ну или удавшиеся, не знаю.

— А я-то думала, Альсина картинки мрачные рисует. — Заметив усмешку Бэлы, Моника посерьезнела и покачала головой. — Какой же это все бред. Как будто я в американский фильм ужасов попала.

«А почему не к Бюргеру или Ле Фаню? — оскорбилась Бэла. — Или Стокеру, на худой конец…»

— Вы же не хотите мне эту же гадость подсадить?

— Это не гадость, — возразила Бэла неожиданно для самой себя. Она никогда бы не подумала, что будет свой же вирус защищать. — Это скорее шанс. И я все еще не заставляю.

Она поднялась и протянула руку. Моника посмотрела на протянутую ладонь с недоверием, потом оглянулась на дверь, как будто ждала возвращения Кассандры в любой момент — и все-таки решилась. Было приятно ощутить ее тепло. Ее руки больше не дрожали.

Они вышли в комнату. О случившимся напоминал разве что смятый ковер на полу.

— Это шанс, — продолжила Бэла с большей убедительностью, потому что, казалось, начала верить себе сама. — У тебя сколько угодно времени, сколько угодно сил. Вот этот замок, в конце концов, со всеми его книгами и деньгами. Ты можешь стать лучшей версией себя…

Тут она поняла, что ее занесло; она глянула на Монику, и та скептично покосилась на нее в ответ.

— «Лучшей версией себя», — повторила Моника. — Ты что, фашистов наслушалась?

— Справедливо, — признала Бэла, подумав. — Ладно, я не об этом.

Она вздохнула, пытаясь найти слова. Моника стояла перед ней, уже совсем спокойная; высокая, тонкая, со своими веснушками, вызывающими невозможное умиление, и большими разноцветными глазами. Девочка, которую хотелось оберегать. Друг, чье мнение имело значение.

— Ты потеряешь память, — сказала Бэла, собравшись с мыслями. — Все, что… лишало тебя кожи, забудется. Просто в один день ты проснешься, и у тебя будем мы, и этот дом. И в нем никто никогда не обидит тебя. Других — может быть. Скорее всего. Но не тебя.

Моника молчала, тяжело дыша и глядя на нее с непонятной эмоцией. Она слушала. Она хотела слушать.

— Это уловка. Ты остаешься собой, но ты же себя и выбираешь. Представь, какая это свобода.

— Это смерть.

— Это больше жизнь, чем любой смертный может себе представить. — Бэла выдохнула. Ее снова начало заносить; она подошла и взяла Монику за плечи — та позволила, и это было приятно. Бэле куда проще было прикоснуться, чем что-то сказать. — Просто останься с нами. Ну да, ты получишь семью из трех полубезумных маньячек. Может быть, со временем станешь слегка бесчеловечной. Но по крайней мере ты точно забудешь, каково быть по-человечески одинокой.

По щеке Моники пробежала еще одна слеза, и она опустила голову. Бэла все еще держала ее за маленькие плечи; «Наша», — подумала она с полной уверенностью и предвкушением. Эта девочка станет частью семьи. Новая жизнь этой девочки покажет, что прошлое ничего не значит.

— Так ты согласна?

Моника подняла на нее взгляд, сверкающий облегчением и преданностью — как у настоящей младшей сестры, — тепло улыбнулась и нежно ответила:

— Нет.

— Нет?

— Нет.

— Черт! — воскликнула Бэла, взмахнув руками. — Точно? Может, передумаешь?.. Две богомолихи мне голову откусят, если я правда тебя отпущу.

— Не передумаю, — мрачновато ответила Моника.

Она отвела взгляд, поникшая и явно осознающая собственную обреченность. Молчаливо указывающая на то лицемерие, с которым Бэла по глупости давала слово. Эта девчонка пыталась покончить с собой — с чего вдруг она начала так дорожить своей жизнью? Могла ли Бэла это предсказать?

В любом случае, ей теперь предстояло предать кого-нибудь. Либо сестру с матерью, либо эту девочку. Эту девочку, которую покинула мать, которую предавал собственный отец — крайне гнусно и скорее всего регулярно, — которую забросили все родные и которую подводила собственная психика. Эту девочку, предательство которой скорее всего разрушит семью Бэлы.

Прошлое имеет значение, подумалось ей. Если Моника несмотря на свое несчастье не согласилась на опыт, согласилась бы Бэла?

И если опыт случится, Кассандра так или иначе докопается до его сути — она уже зашла непредсказуемо далеко. Она разбередит правду и не позволит от нее сбежать. А их мать… лучше пусть она обидится из-за потерянной Даниэлы, чем перестанет быть собой.

Бэла вздохнула.

— Ладно, — кивнула она. — Я выведу тебя. Но если кто-нибудь узнает, что здесь происходит — пеняй на себя.

Для истории, которая смогла бы сокрыть все произошедшее и объяснить пропажу Моники, потребовалось бы использовать всю фантазию. Но Бэлу это мало волновало. Она чувствовала на себе взгляд Кассандры, пока вела девчонку по коридорам; чувствовала ее присутствие, когда наблюдала за одевающейся Моникой и когда вручала той деньги на дорогу. Когда обе уже стояли у двери, выходящей на виноградники — через главные ворота сбегать бессмысленно, — казалось, что Кассандра выскочит и утащит девчонку в любой момент.

Она не простит за попытку Монику защитить.

Виноградники за открытой дверью чернели на фоне белизны. Пахло сырой землей и дул ветер, и Бэла ежилась на сквозняке, обнимая плечи.

— Прощай, — буркнула она. «Выметайся», — сказал ее тон и вид.

Моника, кутаясь в пальто, глянула на Бэлу, на улицу — и обратно. Разбираться в странном выражении ее лица совсем не хотелось.

— Так ты правда отпускаешь меня, — заметила она удивленно. — Ты сдержала слово.

Бэла пожала плечами.

— Беги пока можешь. Касс тебе никаких обещаний не давала.

— Я не хочу.

Притянув хмурый недоверчивый взгляд, Моника смутилась и посмотрела вниз. Слова давались ей с трудом.

— Теперь я вижу, что выбор правда есть. Ты даешь мне уйти. Да и вряд ли Кассандра меня всерьез здесь потеряла… — она усмехнулась и смело заглянула Бэле в глаза. Нет. Несчастной слабой девочкой эта Моника точно не была. — Раз так, я не хочу уходить.

«Она догнала бы тебя в саду, — подумала Бэла. — Попыталась бы, по крайней мере». А потом поняла, что Моника — Даниэла — и так это прекрасно знала. Очередной порыв холодного мокрого ветра толкнул к девчонке; Бэла обняла ее, почувствовала ее теплые ладони на своих плечах. «Все хорошо», — подумалось ей. Эта мысль каждый раз казалась непривычной.

Альсина получит свою дочь. Кассандре не придется бороться с собственной сестрой. Даниэла, услышав, что она добровольно согласилась на заражение — узнает правду.

Бэла улыбнулась, по-дружески провела рукой по спине Моники, между лопаток.

— А что с папой? — спросила та, отстранившись.

— А что с ним?

Бэла вздрогнула. Кассандра стояла на выходе из комнаты, опираясь на дверной косяк; она успела привести себя в порядок и заменить водолазку на белоснежную блузку. Она игриво приподняла брови, встретившись с Моникой взглядом, но не двинулась с места. Позволяла снова привыкнуть к себе такой.

— Вы покоитесь рядышком, и все у вас уже хорошо. Ну, так будут думать все, кто вас знает.

«Кто-то должен быть в гробу», — вспомнила Бэла. Судя по выражению лица Моники, та подумала о том же — о том, что ее принятие в семью уже связано с новым трупом. Эмоции сменялись одна за другой: неверие, отвращение, страх, злость — и спокойствие. Наплевательское умиротворение. Бэла усмехнулась. Нет хороших людей в замке Димитреску — и Моника не подводила.

— Прости, что ударила тебя ножом.

— Прости, что устроила на тебя охоту.

Под впечатленным — мягко говоря — взглядом Бэлы девчонка подошла к Кассандре и обняла ее тоже. Ни дать ни взять примирение сестер после бытовой ссоры.

— Так что… что именно со мной произойдет?

Кассандра начала рассказывать; с очаровательным блеском в глазах она вспоминала, как использовала свою непомерную силу, чтобы убивать, или нечеловеческую скорость, чтобы нагонять жертв, или регенерацию, чтобы давать ложное чувство превосходства — и смеяться над ним. Выглядела она так, что склонила бы к преступлению самого верного праведника, и Бэла не удивлялась заинтересованности Моники.

Они вернулись в столовую, не нашли там Альсину и решили зайти в ее кабинет. Тела, так и оставшиеся валяться у обеденного стола, намекнули, что дело сестрам найдется — персонал об опытах не знал, а Альсина уборкой точно не занялась бы. Кассандру это совсем не озаботило; она не замолкала, явно возбужденная работой собственного плана. Бэла, давно привыкшая к таким внезапным всплескам энергии, обняла Монику за плечи.

Та шла, натянутая как струна, и откровенно нервничала. Еще бы.

— Мама, — гордо сказала Бэла, толкая дверь в кабинет, — смотри, кого мы привели.

Мама могла удивить сильнее. Она улыбнулась дочерям; в кресле напротив сидела Миранда. Ведьма Миранда, но Альсина звала ее Матерью — как будто обращалась к священнослужительнице. Эта женщина, на взгляд Бэлы совершенно некрасивая, с собранными и зализанными белыми волосами, даже носила шарф на манер столы, такой скромностью она отличалась.

Ведьма оценила Монику взглядом холодных серых глаз. Увиденное ей понравилось. Бэле захотелось загородить девчонку собой.

Она почувствовала, как та схватила ее за руку.

— Не переживай, — тихо сказала Кассандра, наклонившись к Монике — ту повело на знакомый голос. Будто ей вдруг захотелось прибиться хоть к кому-нибудь, кто позволил бы. — Мы все через это прошли.

 — Полагаю, девочки уже объяснили, в чем дело, — с неизменной ухмылкой проговорила Альсина и поднялась. Если бы Бэла чуть хуже знала свою мать, она могла бы и не заметить ее холодность.

— Да.

— Ты готова?

Моника крепче вцепилась в руку Бэлы и потянула, без слов моля сделать что-нибудь. Оттянуть момент. Но Бэла молчала и не двигалась, притворяясь, что следит за матерью, а не за женщиной в кресле. Та тихо наблюдала, замерев. В комнате с тремя вампирами она казалась наименее живой.

— Да, — выпалила Моника. Такие решения и правда лучше принимать нахрапом.

Альсина выдохнула, улыбнулась еще шире — на этот раз по-настоящему тепло — и обеими руками дотронулась до ее лица. В профиль обе и правда напоминали мать и дочь; но Альсина смотрела на девчонку скорее с благодарностью и снисходительностью. Успокаивающей покровительственностью.

— Это… — начала Моника и запнулась. — Это не больно? Обряд — если я могу его так называть…

«И это ты меня проверяла только что, — подумала Бэла с усмешкой. — Куколка».

— Нет, — отозвалась Альсина. — Ты уснешь, а потом просто проснешься. Не бойся, голубка, я буду рядом.

Миранда оставалась бледной, холодной и пугающе-молчаливой. Но Моника не могла увидеть ее за спиной Альсины; она смотрела на нее с доверием, если не благоговением. Давно осиротевшая девочка и женщина, которая могла защитить и научить.

— А мы? — спросила Кассандра. — Мы будем рядом?

— Я рассчитывала, что вы приберете за собой, дети мои, — усмехнулась Альсина. А потом посерьезнела и сменила тон: — Если захотите, можете посмотреть.

— Я приду, — незамедлительно кивнула Кассандра.

Они переглянулись, — Касс, Моника и Альсина — между ними как будто протянулась электрическая нить, пышущая теплом. А потом три пары глаз уставились на Бэлу.

— Я займусь… бардаком, который развела Кассандра.

— Предательница.

Бэла на свою любимую младшую сестру даже не посмотрела, вместо этого виновато улыбнувшись девчонке.

— Прости. Я не могу.

Моника пожала плечами.

— Я тоже не смогла бы. Надеюсь на обещанную амнезию.

Альсина рядом усмехнулась.

***

Бэла пришла к ней вечером.

Девчонку оставили в ее комнате, и казалось, что она спала. Ее кожа побледнела, избавившись от веснушек, и Бэла даже дотронулась до ее прохладного запястья, чтобы нащупать пульс. Венка пару раз вздрогнула под пальцем.

Лишенное эмоций лицо показалось Бэле незнакомым. Девчонка не напоминала котенка, не внушала слабый страх из-за ее видений, не умиляла сонным видом и не располагала учтивой улыбкой. Ее спокойствие казалось слишком отчужденным.

Бэла чуть наклонилась к ней, прошлась взглядом по высоким скулам, острому маленькому носу, полноватым губам и подбородку с едва заметной ямочкой. Подумалось, что все это время черты, которые могли сойти за семейные, только мерещились.

Какой сестрой и дочерью эта Моника будет? Каким чудовищем станет?

— Что в твоей голове? — тихо спросила Бэла. Что сотрется, а что останется — и какой в итоге получится портрет?

Стук в коридоре. Мерные шаги. Скрипнув дверью, в комнату вошла Альсина — легкое удивление промелькнуло на ее лице, а потом она одобрительно приподняла уголки губ. От нее веяло усталостью и сытым спокойствием.

Бэла улыбнулась в ответ.

— Она красивая, — ляпнула зачем-то.

— Как и вы обе.

Альсина подошла, опустила взгляд на девчонку. Вот теперь она смотрела с той материнской нежностью, которую Бэла часто замечала и которой не могла дождаться в отношении девчонки. В полутьме и тишине особенно хорошо ощущалось, что Альсина обдумывала нечто, что в конечном итоге все-таки скажет; и Бэла молча ждала, присев на край постели. «Неделя будет тяжелой», — подумала она, глянув на девчонку.

— Но в отличие от вас обеих, — тихо проговорила Альсина, не поднимая взгляда, — она будет нуждаться во мне больше, чем наоборот. Хотя бы первое время.

Бэла улыбнулась и отвела взгляд, чувствуя, как ее мгновенно начало распирать от собственной важности. Не столько из-за признания, сколько из-за самого факта откровения собственной матери. Которой, казалось, было подвластно все.

— Мы любим тебя, — сказала Бэла тихо.

Альсина просияла усталой улыбкой, одновременно молодая и взрослая; она села рядом и, притянув Бэлу к себе за плечи, поцеловала ее в висок.

— Я знаю. То, что я захотела третью, не значит, что мне мало вас.

Стояла тишина. Как перед грозой все особенно тихо, так и мартовскими ночами все кажется особенно мертвым — ни птиц, ни сверчков. Ни даже ветра. Бэла слышала только дыхание матери, ровное и успокаивающее, нет, убаюкивающе — доводящее до грани между сном и сознанием. Бэла извернулась, чтобы не терять объятие и одновременно видеть девчонку. И вдруг ощутила, что ей все равно, кем девчонка проснется.

Она — их. Данность. Одна из четверых.

— Ты видела Кассандру?

Кассандра растянулась бы поперек кровати, как ленивая кошка, как львенок, который мог сколько угодно рычать и точить когти и оставаться очаровательным и любимым. Бэле стало бы уютнее, если бы она чувствовала, как сестра лежит на ее коленях — правда, как обычно бывает, она наверняка отключилась бы. Собрать всю семью и уснуть — Бэле, в общем-то, многого обычно не надо.

— Она шла в свою комнату. Со стопкой книг по анатомии и большой кружкой кофе.

Бэла прыснула. Ну конечно. Если бы Кассандра не была садисткой, из нее получился бы хороший врач. Или детектив.

— Она переживает, — сказала Бэла.

— Ей интересно переживать, пока ты реагируешь. — В голосе Альсины слышалась усмешка. — Я пыталась этого избежать, Бэла, правда. Но, похоже, ты все равно стала связующим звеном. Со всей ответственностью.

«Почти, — подумала Бэла. — Почти угадала». Она вздохнула, глядя на спящую девчонку и мысленно признавая, что вокруг нее все-таки возвышался карточный домик на трех опорах. Уберется одна — две другие поддержат.

Уберутся две — и все рухнет к чертовой матери.