Когда Асано проводит ночь один в своей старой кровати дома, в своей собственной комнате, являющейся целиком и полностью его личным пространством, его всегда мучают кошмары. Отсутствие в метре от себя Акабане всегда провоцирует нежелательные сны. Будучи скорее воспоминаниями, они отражают его неудачи и страхи. Третий — последний год обучения — на самом деле волнует его сильнее, чем кажется со стороны, впрочем, в эту ночь театр подсознания решает показать что-то не входящее в «коллекцию».

<i>Кроваво-красные водные разводы на эмали ванной и руки, их оставившие, смыкающиеся на шее; мокрая челка, прилипшая ко лбу и скулам, и губы, вдыхающие в рот отобранный воздух. Обычно Асано спокойно сносит это, ища свое отражение в чужих слишком близких глазах — осознавая, что спит, и издевается над ним его собственное сознание. Сегодня все по-другому. Сегодня он не осознает, что спит. Сегодня ужасный день перематывается к тому моменту, когда им предстоит избавиться от улик. Вместо того чтобы дать ему подготовиться, Акабане садится на корточки рядом, невинно улыбается, кладет голову на сложенные поперек колен руки и пялится на него широко открытыми глазами, потерявшими блеск.

 — Слушай-слушай, — игриво произносит он, как, бывало, приглашает к себе домой, — когда закончим с тем придурком, можно я займусь тобой? Один маленький кусочек. Чтобы ты точно всегда был рядом.

— Ч-то за чушь ты предла.?!

Прежде, чем Асано успевает выдавить эти слова, рыжий валит его на спину и усаживается сверху. Причину слабости тела и отсутствия сопротивления на это Асано понимает в оцепенении от страха, что шокирует еще больше, нежели нож в руках возлюбленного. Неожиданное осознание, что он на самом деле боится за свою жизнь, свою размеренную, даже с присутствием в ней Акабане, рутину, целостность своей личности, но никак не чужое благосостояние, глушит боль — так он считает, вздрагивая в момент соприкосновения кромки железа и лица.

— Хороший мальчик! — не перестает улыбаться Акабане, бросает нож в сторону, и принимается гладить его по голове окровавленной ладонью; в другой руке он держит красный кусок мяса — ухо. — Хороший мальчик, Гакушу!</i>

Асано просыпается, вскакивая в кровати. Тяжело дыша, он озирается по сторонам, сначала не узнавая обстановку, но затем расслабленно выдыхает. Он дома. В доме отца. Это знание отгоняет страхи чище отсутствия боли, однако этого мало, чтобы унять дрожь. Кошмар слишком живой. Асано до сих пор не отпускает ощущение того, как по коже течет его собственная кровь, и как ему на макушку с чужих пальцев стекает эта самая кровь; теплая, будто подтверждает, что он жив. Все еще жив. Его опять передергивает. Решая отвлечься, он смотрит на часы — полтретьего. Определенно слишком рано для душа, однако Асано хочет смыть пот после сна, и ему все равно, если родители зададутся причиной такого странного поведения.

Вода помогает гораздо лучше, чем он надеется: включив только холодную, он остужает и тело и голову, к тому же полностью отбивая остатки желания возвращаться спать. Тратя минут десять на бездумное созерцание потолка, в течении которых он упрямо принуждает себя не анализировать приснившееся, Асано приходит к неутешительному выводу, что этим ему придется заниматься до самого утра.

Когда он спускается вниз, то видит на кухне горящий свет. Если бы сегодня было обычным днем, то он тут же бы вернулся в свою комнату. Но сегодня — а, точнее, уже вчера — день воссоединения с семьей, так что Асано без колебаний проходит в кухню, переложив книгу из-под подмышки в руку. За столом, как он и ожидал, сидит его мать: усталость на лице отражается в тусклом взгляде, ссутуленные плечи и опущенная голова завершают картину сломленного человека.

— Доброе утро, — женщина поднимает взгляд и, улыбаясь, преображается, будто расцветая и наполняясь красками.

— Доброе, — повторяет Асано и улыбается вслед за ней, садится напротив. Книга находит место рядом и остается забытой.

Выглядит мать намного лучше, чем во время ужина, что он и использует для продолжения разговора.

— Спасибо, Шу-чан…

Она не спрашивает, почему он не спит так же, как не задает этот вопрос и он. Как матери, ей, конечно, это интересно, и она волнутся, однако она не смеет придать этим эмоциям словесную форму: в этом доме она теперь чужая. Они чужие здесь оба. После ухода сына здесь ее ничего не держит. Именно поэтому молчание — гораздо большая забота, нежели проявление чувств. Обычно Асано ценит такую поддержку бездействием. Обычно.

— Послушай, мама… — начинает он и запинается, когда она проявляет целую гамму эмоций, таящихся в глазах. Главная из них — надежда. Стоило бы тут задуматься о целостности их семейных уз, но у Асано имеется другая, не менее важная цель, не терпящая отлагательств. — Прости, что спрашиваю, но почему вы с отцом развелись?

Следует пауза. Он наконец-то спрашивает ее об этом, спустя несколько лет, хотя обещал себе, что будет ждать, пока она сама не расскажет. Другого удобного шанса поговорить с ней может и не выдаться, поэтому он затыкает совесть и терпит ее болезненный укол.

— Это я должна просить прощения, Шу-чан… Прости, что не рассказывала раньше, но… — она обрывает предложение, дрогнув голосом.

Сложив перед собой руки в замок, она кладет их на стол и делает глубокий выдох, преображаясь повторно, приняв вид уверенной в себе самодостаточной женщины. Трудно сказать, маска ли это, или же она вправду храбро принуждает себя собраться с силами, в конце концов, Асано видел это лицо долгие годы, так что и в этот раз не может различить истину.

— Твой отец, Шу-чан, потрясающий человек, — несколько восторженно начинает она, — я никогда не встречала никого похожего на него. Когда он выбрал в жены именно меня, я была искренне счастлива, что он удостоил меня такой чести.

Он кивает — для него совсем не секрет, что родители поженились не по любви.

— Гакухо-сан замечательно заботился обо мне, выполнял все мои безумные прихоти, когда я была беременна тобой. Я не нуждалась ни в чем, и мы счастливо жили все вместе все эти годы.

— Но? — непроизвольно вырывается у Асано, и он прикусывает губу, когда улыбка матери замирает — он заставляет ее очнуться от воспоминаний.

— Пожалуйста, не изменяй свое мнение о нем после моих слов, хорошо? — наивно просит она, будто уговаривает съесть «еще ложечку» — как в детстве — «за папу». Он поспешно кивает. — Гакухо-сан меня никогда не любил. Я знаю, что это эгоистично, ведь мне так повезло, но это слишком больно. Я осознала это не так давно. Он отказался открыться и рассказать, когда у него что-то произошло в школе. Гакухо-сан не счел, что мне следует знать и попросил не отвлекаться от заботы о тебе. Тогда, поначалу, я думала, что таким образом он хотел оградить меня от переживаний, но…

Любовь делает людей слепыми. Чтобы прозреть, мне понадобилось несколько лет. Все это время я упрямо цеплялась за его прежний образ, говорила себе, что мне просто кажется, что он стал холоднее ко мне относиться… А затем изменилась и я сама. Когда ты пожелал жить отдельно, я осталась одна и наконец-то поняла, что Гакухо-сан всегда опережал меня и ушел уже довольно далеко, пока я плелась следом, даже не пытаясь его догнать. Мне не удалось заставить его полюбить себя, и он нашел кого-то другого, кому подарил свое сердце.

Ласково смотря на сына, она встает из-за стола и подходит к нему. Кладет ладонь на макушку и гладит по волосам, что-то приговаривая вполголоса, чего он не смог разобрать. Или же не хочет.

— В этом нет твоей вины, Шу-чан. Я очень благодарна тебе за то, что так долго удерживал нас вместе и дал насладиться этим прекрасным сном. Мама гордится тобой, Шу-чан. Ты хороший мальчик.

Эти слова становятся последней каплей. В сочетании с нежным поглаживанием, они в точности выводят в настоящее никогда не происходившее из сна, объединяя реальности. Есть предел тому, сколько он может держать себя в руках, как и имеется граница знаний, которые могут пошатнуть его самосознание.

— Мама…

Асано закусывает губу, глуша слова. Нельзя говорить это во что бы то ни стало, как бы ему того не хотелось. Сейчас он понимает это как никогда раньше, однако эгоистичное желание ослабить свою боль за счет ее разделения, не унимается. Вся его сущность борется с собой, разрывая голову мыслями между «да» и «нет». Ему хочется и испытать мимолетное горько-сладкое облегчение, и с этим на него давит благодарность перед матерью, отказывающая ему в том, чтобы он платил за заботу разбитыми надеждами. Мать сказала «хороший мальчик», считая, что он все еще невинен, как и годы назад. Скажи он ей сейчас, что на самом-то деле он отвратительный убийца, покрывающий другого преступника, и это сломает ее окончательно и бесповоротно. Да, ее предал муж, однако у нее есть ребенок, рожденный в прежде счастливом браке — доказательство, что брак не напрасен, что прожила она не зря.

— Что-то случилось, Шу-чан? — она опускается с ним на один уровень и заглядывает в лицо. — Можешь мне все рассказать. Пожалуйста, не держи в себе.

Проявленная ей доброта только усиливает боль. Неожиданно для себя Асано всхлипывает, а затем прижимается к ней, обнимая, зарыдав. Женщина, опешив, сначала напрягается, а затем принимает на себя весь его вес, опускаясь на пол. Она счастлива, что он находит в себе силы искать у нее утешения. Пока сын плачет на груди, можно обмануться и представить, что затем он сможет все рассказать. Гладя его по голове и шепча успокаивающие слова, она изгоняет из себя мысли о том, что ее сын — сын Гакухо, а потому так же оставит ее одну.

Завтра день Святого Валентина — это Асано понимает почти сразу, как только присоеденяется к потоку школьников на людной улице — слишком уж странно на него поглядывают удивленные его присутствием на их обычном пути школьницы. Одна даже решается подарить ему шоколад, правда, в качестве знака внимания к уважаемому ей человеку, но он-то не дурак и замечает, как та рдеет, вручая просто украшенную коробку. «Спасибо», — говорит он ей, а затем продолжает идти, не удосуживаясь выдавить из себя даже улыбки. Утешает лишь то, что сегодня суббота — короткий день и, пока ему будут признаваться, Акабане не посмеет приблизиться. По крайней мере, так ему кажется, пока он не заходит в их класс. Под нестройный хор приветствий, Асано примечает на парте рыжего горку коробочек, а вот их новообретенного хозяина не наблюдает. Как беспечно оставлять что-то настолько личное, и как это в его духе…

— Доброе утро, Асано-сан.

Он отходит в сторону, давая стоящей за ним Окуде пройти в кабинет и отвечает теми же словами. Слегка покраснев, девушка, копается в сумке, а затем извлекает небольшой кулек, подвязанный лентой.

— С Днем Святого Валентина.

Благодаря, Асано принимает «обязательный» шоколад и, пока к нему не кидаются желающие повторить действия его зама, он объявляет, что ему нужно зайти в кабинет студ. совета. Возражений не следует, пускай сегодня студ. совет и не работает. Мало ли, что ему там может понадобиться?

Дверь он открывает своим ключом. Улавливая запах шоколада еще на пороге, Асано входит, видит за своим столом слишком знакомое лицо, и все равно пораженно замирает. Акабане занят вспарыванием небольших мило украшенных коробочек ножом и вываливанием их содержимого перед собой в пакет. Ничего такого в этом нет, вот только нож в его руках выглядит… опасно.

— Йо! — рыжий машет в его сторону оружием, приветствуя. — Не хочешь десерт?

— Нет, спасибо. — Отвечая холоднее, чем собирался, Асано закрывает за собой дверь и делает несколько шагов вперед. — Что ты здесь делаешь?

— Пришел тебя увидеть. Как-никак, а вчера… — он хмурится, перефразируя, — …сегодня будет забавный день.

— И почему именно сейчас? — Асано шагает еще ближе, подбираясь к своему столу.

Акабане не отвечает, ухмыляясь, и встает навстречу. Ощущая, как пара ладоней ложится на талию и плавно двигается вверх меж лопаток на шею, Асано замирает. Эта реакция отражается аналогичной странностью и у рыжего — заглядывая в испуганные фиолетовые глаза, он останавливается, приподнимая брови, не решаясь начать поцелуй. Сомнения возлюбленного хватает, чтобы Асано, следуя слабому давлению ладони, подался вперед, ища чужие губы. Не успевшая родиться атмосфера неловкости проходит мгновенно. Наседая на рыжего, вынуждая отступить назад, Асано опрокидывает его прямо на ворох пустых коробок, с треском сминая ни в чем не повинную бумагу. Ощущения отличаются от привычных отчаянной невозможной жаждой слиться в единое целое, и Асано что-то стонет в его рот. Чужое сердце под пальцами быстро бьется, будто зовя вырвать из груди, обнять ладонью, в точности как собственное.

— Я скучал.

Отнюдь несвойственное, но в этот раз совершенно естественное заявление от Акабане, откуда-то изнутри откликликается щекотливым волнением, и Асано улыбается. Искренне, так же, как и всегда.

— Я тоже.

Взъерошенные рыжие волосы придают искренней радости Акабане толику детской невинности, отражающуюся полным спектром в глазах, подчеркнутые покрасневшими щеками. Он явно забывает о допущенной промашке возлюбленного. Чувство его отторжения проходит, и Асано наклоняется для следующего поцелуя. Этот менее страстен, но более продолжителен, топит в расслаблении.

— Не боишься опоздать? — это Акабане спрашивает с наполовину расстегнутой рубашкой, громко хрустя картоном, устраиваясь на нем поудобнее.

Тут же остановившись, отличник часто моргает, будто только что осознавая, что последние пару минут раздевал себя и рыжего. Акабане, полюбовавшись его ошеломлением с несколько секунд, сдержанно смеется.

— О-хо-о! В кои-то веки удалось застать тебя врасплох.

Сконфуженно отведя взгляд, Асано утыкается макушкой ему в шею, пряча последовавшее за этим странное выражение лица. Какие именно эмоции, скрывающиеся внутри, отражаются, отличник не знает, поэтому предпочитает их утаить. Короткое облегчение от физической близости кончается, и на него вновь всем весом давит ночное видение, а затем и предрассветный разговор. Показать сейчас эти переживания возлюбленному, сначала не разобравшись в них самих, значит только усложнить себе жизнь.

— Я… не выспался, — приглушенно произносит он, надеясь, что настоящая усталость скроет недоговоренное. Контролировать лишь голос не составляет трудностей и потому Асано, хмурясь, говорит вполне обыденно. — Я, конечно, могу стать причиной нашему опозданию, но только если захочу помочь тебе прибраться.

— Не нужно было тебе говорить… — Акабане делает паузу, задумавшись, а затем ерзает всем телом. — Знаешь, бумага, конечно, мягкая, но не в теперешнем случае. Может, слезешь с меня, раз не собираешься продолжать?

Асано поднимается, опираясь на стол, а затем немедленно наклоняется к полу за пиджаком. Выглядит это естественно, так что рыжий не заподозрит в этой поспешности желание спрятать лицо. Недовольно хмыкнув, Акабане выпрямляется и, совершенно не задумываясь, пользуется незащищенностью возлюбленного со спины.

— А?! — мгновенно подскакивает на месте Асано, возмущаясь, что тот шлепнул его по заду.

Пожимая плечами, Акабане округляет глаза, строя из себя невиновного. Застегиваясь, он даже что-то насвистывает. Времени на то, чтобы выуживать из него признание нет, как и смысла в этом, так что Асано сдается. На самом деле за это стоит сказать спасибо — шлепок приводит его в чувство, возвратив из неуместных в этой ситуации мыслей.

— Надеюсь на твою помощь. Я пойду вперед!

Возразить расторопно одевшемуся Акабане Асано мог бы успеть и даже уже раскрывает рот, но замирает, так и не издав и звука — останься они сейчас наедине и рыжий, присмотревшись, абсолютно точно заметит, что с ним что-то не так. Дверь хлопает, а затем слышится щелчок запирающегося замка. Опускаясь на свой стул, Асано выдыхает и, так и не завязав галстук, кидает его в кучу измятой бумаги. Кулек с шоколадом Акабане забирает с собой, правда, на видном месте осталась одна-единственная конфета. «Сладко», — думая так, отправив шоколад в рот, Асано откидывается на спинку и закрывает глаза. На все про все остается едва ли достаточно времени, однако он, прекрасно осознавая это, никуда не торопится.

Сейчас в нем клокочет целая буря чувств, справиться с которой он едва ли в состоянии; об укрощении и речи нет, поэтому он позволяет себе расслабиться и задуматься. Теперь, после того, как он убеждается, что в отношении Акабане его эмоции не меняются, он может себе это позволить. «Что случилось, Шу-чан?», — всплывает в сознании заботливый голос, и он улыбается. Ее поглаживание по голове больше не ассоциируется с действиями Акабане во сне.

— Все в порядке… — повторяет он вслух то, что сказал ей ранним утром, а затем издает смешок.

Ничего не в порядке. Ни с ним, ни с его окружением и ни с его будущим. Все скрывает черное полотно безызвестности, но это нормально для любого человека. Проблема кроется в восприятии. Чувства Асано к Акабане не меняются, однако он начинает воспринимать его иначе, нежели раньше. Когда именно происходит этот переломный момент, сказать сложно, да и значения это не имеет никакого, поэтому он сосредотачивается на выделении того, что его в данный момент не устраивает.

Акабане… Нет, не так. Он сам не говорит Акабане о важном, хотя тот заслуживает знать. Сны о том, как рыжий его убивает, порождаются ничем иным как совестью. Асано предает его, а тот даже не догадывается. Совесть, конечно, имеет полное право наказывать его за неследование воспитанию, но кроме самобичевания она дает представление и о возможном исходе, как только скажет Асано. В его сознании слова возлюбленного о том, что он без сомнений устранит любого, кто захочет воспрепятствовать их отношениям, не исчезают. Усомняться в них не стоит, рискуя чужими жизнями. Стоит задуматься, как избежать их реализации, потому как Акабане в любом случае узнает, когда придет время. И ко всему прочему в Асано существует страх быть им убитым, порожденный изменением восприятия. Хотя… может быть, это Акабане меняется?

Перекладывать вину на другого не в его привычке, однако Асано задумывается. Последние три года они всегда вместе, разделяясь лишь на короткое время, так что замечать постепенные изменения друг друга у них просто нет возможности — близость мешает адекватной оценке. Спросить об этом кого-либо другого тоже не вариантом, а потому поиск доказательств этой идеи выглядит трудновыполнимым.

Раздается тихий стук, который Асано слышит только с третьего раза. Прикидывая, кто бы это мог быть, он встает, небрежно смахивает со стола почти все бумажки в мусорку, и отправляется открывать дверь. Это Окуда.

— Асано-сан, — Она быстро реагирует на его появление, окидывая его взглядом с ног до головы. В кабинет она заглядывать не намеревается, судя по ее обеспокоенному виду. — сейчас уже звонок будет, все в порядке?

— Все нормально. Просто кое-кто оставил мне подарок, и нужно прибраться.

Асано отходит в сторону, давая девушке полюбоваться на разбросанную по полу и столу бумагу. Замечая там галстук, он невольно касается шеи и, не обнаруживая там ничего, внимательно всматривается в Окуду. Она кажется заинтересованной, но не достаточно для его подозрений.

— Мне помочь или?.. — не закончив, она в нерешительности оборачивается на него, спрашивая разрешения. Он кивает и проходит обратно в кабинет, намереваясь, не привлекая ее внимания, пока она будет занята уборкой, надеть галстук.

День проходит оживленнее привычного, но вполне спокойно, учитывая скорый праздник. Ответных подарков у Асано копится порядочно, так что, ожидая, пока одноклассники не покинут класс, он подсчитывает, во сколько это ему обойдется и как этого избежать, используя связи. Складывая учебники в сумку, он непроизвольно вслушивается в изменившийся голос Окуды, собирающейся выйти из кабинета.

— …занят, Карума-кун?

Мгновенно повернувшись в ее сторону, Асано сдерживает хмурый взгляд и оценивающе смотрит на возлюбленного: Акабане внешне сохраняет невозмутимость. Спрашивает ли она его о том, чтобы он сопроводил ее за покупками на нужды студ. совета или же?.. Недавнее волнение девушки может быть простой вспышкой неуверенности в себе, однако Асано ничего не может с собой поделать, чувствуя, как внутри загорается ревность. Это отвратительное чувство рождается в нем спонтанно, часто не имея под собой никаких оснований. Прямо сейчас оно использует необоснованную догадку о причинах странного поведения Окуды. Рыжий не отводит от одноклассницы взгляда, но перед ответом быстро смотрит в сторону своего «соперника». Зрительный контакт происходит. Убедившись, что Асано его тоже слушает, Акабане произносит:

— Завтра я не могу, так что прости.

Завтра день Святого Валентина, так что они заняты. Зачем рыжий хочет, чтобы он это слышал? Рука Асано с книгой застывает на полпути от стола к сумке. В последние дни он так озабочен, что забывает о простейшей обязанности в этот праздник — купить подарок, который не даст ему проштрафиться.