— Асано-ку-у-ун, у тебя нимб съехал, — ровно настолько, чтобы быть услышанным, раздается на ухо зов, и Асано замирает, будто заглянув медузе-горгоне в глаза. От опускающейся на плечо руки он выворачивается со вполне естественным отступом.

— Добрый вечер, Акабане-кун. Не знал, что тебя пригласили.

— Твой отец постарался.

— Вот как…

Казалось бы, случайная встреча на этом перейдет в непринужденную беседу, но нет — девушка, с которой Асано разговаривал, обескуражена, рыжий хам не проявляет желания что-либо говорить или уходить, а сам Асано предпочитает поправить нимб на голове, который и правда съехал — это часть костюма на вечеринке в честь Хэллоуина. Акабане — дьявол, что не удивляет, а подтверждает причастность Асано-старшего к его появлению в доме, куда у него не должно быть доступа.

— Прошу меня простить, — с крайней вежливостью выдавливает из себя Асано, видя, что девушка начинает чувствовать себя неудобно, — это мой одноклассник, Акаба…

— Мне незачем с ней знакомиться, я подошел к тебе, а не к ней, — бестактно прерывает Акабане, делая второй заход сблизиться с ангелом. Не выходит и во второй раз. Асано открыто кидает на него неприязненный взгляд. Девушка шокировано хлопает глазами. Акабане читает в них: «Как он посмел?!», а еще мимоходом подмечает, что ее платье сливового цвета как фон искрам в глазах одноклассника смотрится потрясающе. Асано открывает рот — никак чтобы, начав с его имени, возмущенно заступиться за честь дамы, даже успевает произнести:

— Акаба!..

— Так меня зовут, и я очень рад, что ты помнишь мое имя, но все же, давай ты предпочтешь ее компанию моей. Я же вижу, что ты выбрал ее только потому, что она подходит под цвет твоих глаз.

Лучезарно улыбаясь, выставив напоказ зубы, Акабане берет Асано под локоть и отводит в сторону. Зал переполнен людьми и им приходится выбирать дорогу, лавируя меж групп и отдельных пар, мимо столиков с едой, украшенных тыквами, услужливых готовых кинуться к гостям в ту же секунду официантов. Под высокими потолками с блестящими стеклом и позолотой огромными люстрами, меж которыми натянута довольно нереалистичная паутина, звучит классическая музыка, сквозь нее — гомон из кружков из фраков и редкий цокот каблуков женщин в шикарных платьях по паркету со сложным рисунком; вместе с дымом сигарет и смешением парфюмов с запахами закусок из угла в угол гуляет легкий смех. Из гостей в костюмах преимущественно близкие по возрасту к Асано и Акабане и они не особо выделяются — отпрысков богатых и знаменитых достаточно много, взять хотя бы ту девушку, которую они оставили позади в костюме, как потом окрещивает его Акабане — медузы.

Они не выходят ни на один из балконов — лето в самом разгаре, и многие для приватной беседы уже там, ни наружу — скорее всего, фонтаны и беседки в лабиринте из кустов заняты по той же причине, ни встают к стенке, где ютятся одиночки. Акабане ведет к служебной двери неподалеку от парадной, оттуда к лестнице для слуг на второй этаж, а там и в коридор с красным ковром, разделяющим длинный ряд дверей, не считая бюстов через каждые несколько метров. Асано позволяет усадить себя на кровать за одной из этих дверей по одной простой причине: весь предшествующий вечер он провел на ногах.

Акабане рядом не садится, вместо этого углубляется в комнату дальше, не обращая внимания ни на один вычурно-богатый предмет интерьера, и проверяет еще одну дверь. Возвращается он быстро. Красный — цвет, наиболее изобилующий не только на Акабане, но и в обстановке. Асано щурится и трет левый висок большим пальцем.

— Что ты хотел?

Акабане не отвечает, опускаясь на стул напротив него, отводит одну руку назад, давая свободно повиснуть, и кладет ногу на ногу.

— Как на счет того, чтобы начать с моего исповедания, мой ангел?

— Если ты действительно думаешь, что после того, как ты испортил мне важный разговор, я соглашусь…

— О, так ты был бы не против, если бы я попросил нормально? Черт возьми! Почему ты раньше мне этого не сказал?! Мы могли бы сэкономить кучу времени, и тебе бы не пришлось общаться с этими снобами!

— Ты вообще понимаешь, зачем я здесь?

— Замолвить словечко за папулю!

Асано прикладывает обе руки к лицу, закрывая себе вид на широкую злорадную усмешку. Акабане сейчас действительно весело от того, что он едва сдерживается, чтобы не взорваться. Держится Асано только чудом и пониманием, что резкие выпады вызовут ответную реакцию, и кроме траты энергии они ни к чему не придут. Обычно он совсем не против — позволяет выпустить пар, но сейчас не место и не время, и ему еще нужно многое сделать, а не привлекать к себе внимание разборками в чужом доме.

— Да ладно тебе, расслабься! — звучит прямо над ухом. Асано упорно игнорирует постороннее, не касающееся мыслей, и прикосновение к плечам выводит его из равновесия. Акабане его целует. — Полегчало?

— Ты меня так сильно ненавидишь?

— Всегда! — округляет глаза Акабане и слегка кивает, а затем целует еще раз. — А теперь?

— Это совсем не похоже на исповедание.

Несмотря на твердость в голосе, Асано улыбается углами губ. За последние полгода Акабане плотно вклеивается в его ежедневник полноценной страницей, хотя года два назад все, что хотелось с ним иметь общего — находиться в одной школе. «Школа», — вспоминает Асано и возвращается в реальность, где он больше не сын многоуважаемого председателя, а отпрыск садиста-экспериментатора. Не то, что бы и то и другое — не правда, но когда второе — достояние общественности, с этим трудно вести прежнюю жизнь.

— Ты слишком много на себя берешь.

Подцепляя ободок, удерживающий нимб над головой, Акабане вновь обращает на себя внимание. Бросая украшение на кровать, он возвращается на стул и принимает прежнюю позу, смотря прямо в глаза. Асано не хмурится, впрочем, выглядит ближе к грани срыва, плотно прижав губу к губе до побеления.

— Мы условились не встревать в дела друг друга за пределами школы, но так как это была просьба, это не считается, — как будто так и надо заявляет Акабане, и заботливо-медленно повторяет слово в слово. — Ты слишком много на себя берешь.

«Это — чужой дом», — напоминает себе Асано и сосредотачивается.

— Просьба? И чья же?

— Ты не поверишь, но твоего отца.

— Чт… Ты шути…шь?

Запинающийся Асано, как и удивление, когда он не в состоянии держать лицо, определенно комично. Акабане не смеется и вздыхает.

— Он сам меня попросил. Вчера по телефону. Рассказал, где и как тебя найти, а сегодня утром ваш шофер привез мне приглашение.

— Серьезно?

— Понятия не имею. Ваша семейная черта спокойно врать в глаза настолько потрясающа, что даже мне трудно определить. Я так удивился его заботе о тебе, что даже не записал наш разговор. А ведь такой компромат мог выйти! «Я очень ценю, что Асано-кун трудится на мое благо, но переживаю, что так у него не останется времени на себя. Мои слова он, скорее всего, примет к сведению, но не более того, поэтому, Акабане-кун, не мог бы ты посоветовать ему умерить пыл?»

Мастерски подделанная интонация неприятно сосет под ложечкой, как всегда бывает рядом с отцом. В последнее время Асано почти может расслабиться в его присутствии и разговаривать без офиоза, но сейчас осознает, что дистанция между ними с тех пор, как сменен председатель школы, ничуть не сокращена, а его считают повзрослевшим всего-навсего на пару сантиметров физического роста.

— Учитывая его доверие, он определенно о нас знает, и твои ухищрения, как я и предполагал, обманули лишь идиотов.

Воображение Асано силится нарисовать отца сначала узнающим о предпочтениях сына, а затем взволнованным о его состоянии. Выходит что-то страшно карикатурное, ничуть не напоминающее человека, с которым он видится каждое утро за завтраком. Однако это третье — правда. Асано просто осознанно ее не замечает, как и вторую до поры до времени. И тогда и сейчас у него есть твердые доказательства. Доказательство заботы — нахождение Акабане в этом доме.

— Ты отвратительно справился с его просьбой, — вот все, что Асано высказывает по этому вопросу. — Теперь я определенно не оставлю его в покое.

— А вот и нет.

— Что ты имеешь в виду?

— Думаешь, я что, пришел сюда лишь ради твоего папули и помощи ему построить с тобой нормальные отношения?

— По крайней мере, ты мог притвориться, что тебя это интересует, — скептически подмечает Асано.

— Меня интересуешь только ты. То, что твой отец будет мне должен — бонус.

— А основная твоя цель?

— Я к этому и вел. Что-то ты сегодня нетерпелив, — замолкая, Акабане показушно шарит по карманам, встает, отворачивается и достает откуда-то из-за пазухи яркий прямоугольный листок. Помахивая бумажкой в воздухе, он в дополнение показывает на нее пальцем, — Вот из-за этого ты будешь занят всю следующую неделю.

— Билет? — приподнимает брови Асано. — Не говори мне, что…

— Именно! Или я сейчас закричу, и мы устроим веселье, или ты соглашаешься, что используешь этот билет.

Асано щурится, пытаясь разглядеть, что именно изображено на кричаще красной бумаге, но Акабане проворно прячет ее с глаз.

— Ты не можешь победить меня в честном споре и поэтому прибегаешь к шантажу.

— Ага, — легкомысленно усмехается Акабане. — Так что? Каникулы в моей компании или скандал?

— Ты же знаешь, что у меня на тебя тоже есть компромат.

— Но не с собой.

— Не с собой, — не слишком-то недовольно хмыкает Асано, и наконец-то поднимается с кровати. — Отлично. — В несколько шагов он преодолевает расстояние до Акабане и выхватывает из его рук билет. — Но я определенно испорчу тебе эти каникулы.

— Отлично! — с той же интонацией повторяет Акабане, пока тот читает. — Но не просто каникулы, а сем…

Шум из комнаты все-таки раздается, но совсем ненадолго, и вряд ли кто-то уделяет этому интерес. Все-таки сорвавшись, Асано опрокидывает стул, торшер у кровати, который чудом остается в целости, а после все-таки зажимает Акабане перед выходом. Отбиваясь, тот ржет как ненормальный. Временно забытый измятый билет валяется на полу. Указанное на нем число гостей превышает два. На что он соглашается, Асано понимает только после того, как пристально всматривается в чужое чересчур довольно лицо, рот которого не успевает договорить, впрочем все же договаривает, но уже сейчас:

— Семейные каникулы!