Ólafur Arnalds — Study For Player Piano (II);

Ólafur Arnalds — Near Light;

ibi — Bitter Milk

Ему кажется, что статуи движутся, когда Дедал взмахивает крыльями. Тсукишима переводит взгляд и смотрит в окно, за которым волны совсем не ласково разбиваются о скалы, и думает, что терпеть не может свои сны.

— Я не полечу с вами.

— Не говори глупостей, — Дедал раздраженно выпрямляется и посылает ему очень знакомый твердый взгляд. — Полетишь, причем по собственному желанию.

— На этом, — Тсукишима указывает на вторую пару крыльев, которая предназначается ему, — невозможно улететь.

— Когда ты стал слишком гордым для полетов и доверия собственному отцу?

Кей определенно ненавидит собственные сны. Все те, которые он запоминает, ввинчиваются тревогой между ребрами, чтобы не дышать и не двигаться, чтобы желать избавления от любых мыслей. Этот май радует на хорошую память. На мгновение он слышит смех со стороны скульптуры Психеи, закатное солнце подсвечивает крылатую мраморную фигуру умирающим золотом, и Тсукишима чувствует подступающую тревогу.

— Когда изобрели самолеты.

Дедал, очевидно, собирается напомнить, что они находятся в Древней Греции, но его останавливает мелодия звонка. На мгновение тревога возрастает, и Тсукишима открывает глаза по-настоящему.

Звонящий телефон, лежащий на тумбочке, вызывает одновременно и благодарность с облегчением, и шальное необдуманное желание проклясть того, кто звонит ранним утром. Тсукишима тянется и, не глядя, принимает вызов. Ямагучи — самый лучший незлодей в его истории, определенно друг, — звучит очень весело:

— У меня для тебя задание, и оно точно тебе не понравится.

— Ямагучи, в первую очередь мне не нравится, что ты звонишь в пять утра, — Тсукишима утыкается носом в подушку, пытаясь сосредоточиться на смешке в трубке.

— Ладно, извини. Я надеялся, что ты не ложился. Есть предложение поехать как представитель Карасуно в Токио. Ночью перезнакомиться с людьми на шабаше, а потом на неограниченный срок зацепиться за дело. Нам бы не помешало развеяться.

Даже в таком состоянии Кей может догадаться, что “нам” здесь тактичное.

— Болтать с людьми в Токио?

— Да.

— Мне.

— Ага, — Тсукишима уверенно распознает по интонации то, как Ямагучи ехидно улыбается, наверняка расслабленно откинувшись на спинку кресла и держа руку на клавиатуре, чтобы отправить готовое письмо о приезде того самого медиума, который появляется на встречах и конференциях по собственному желанию раз в год, а все остальные двенадцать — результат необходимости денег и работы с Ямагучи, который легко подстроился под бешеный личный график Тсукимишимы, любящего свое дело и легко принимающегося за договоры, в которых не нужно было улыбаться на встречах и погружаться в чужие сны, что чаще всего означало отсутствие собственного сна весь день.

— Я должен дать ответ сейчас, или у меня есть время проснуться и подумать?

Тсукишима садится на кровати и трет слезящиеся глаза. Мысль о работе в Токио вызывает тревогу, которая иголочками колет руки. В последнее время хотелось взять какие-то легкие сделки — уточнить у мертвых о завещании, вернуть сны нервным людям, помогать Ячи разгребать бумажную работу. Находиться в своей тихой знакомой рутине. Вздох Ямагучи содержит в себе усталость предыдущих жизней.

— Хорошо, босс, я еду. Иди поспи, — Тсукишима поднимается и отодвигает бледно-зеленые шторы, открывает окно. Воздух пахнет дождем. — Есть кто-то конкретный, с кем стоит сотрудничать?

— Полагаюсь на тебя. По обстановке, — слышно, как Ямагучи подавляет зевок.

Еще раз напомнив Тадаши о том, что Ячи не нравятся его круги под глазами, Тсукишима завершает вызов, кладет телефон на тумбочку и какое-то время гипнотизирует стену. Тсукишиме не нравятся командировки в Токио, и он с легкостью мог бы составить большой список причин, который заставил бы Ямагучи посерьезнеть и начать задавать вопросы, и тогда Тсукишиме пришлось бы сидеть под его твердым, давящим взглядом, которому Тадаши научился еще в старших классах, чтобы пытать друзей и заставлять их действовать так, как будет лучше, и под этим взглядом Тсукишима бы не выпрыгнул летать, но окно точно открыл бы. До сих пор удивительно, что Ямагучи не оказался магом или медиумом — предсказатель деталей, замечающий невидимые нити, он не может использовать силу в чем-то кроме знаний. Однако, по мнению Тсукишимы, эта способность гораздо неприятнее, чем работа с демонами, мертвыми и снами — знания несут в себе гораздо больше ответственности, потому что сплетаются с выбором, с шагами по всем направлениям — решай, куда пойдешь, кого толкнешь, где остановишься. Кажется, что биологическую лотерею проигрывают все, кто обнаруживает в себе силы. Пока ты не планируешь захватить мир, твои способности лежат небом на плечах, и чем их больше, тем тяжелее.

Тсукишима ненавидит свои сны, зная, что в них можно разбираться, решать проблемы, замечать подсказки. Работа медиумов — читать чужие, вести по ним к кому-то. Никакого влияния или магии. Тсукишима — экскурсовод, сопровождающий, переговорщик. В его обязанности входят чужие мысли, чужие узелки на чужих веревках, вежливая улыбка и спокойствие даже в кошмарах, где приходится сидеть на званном ужине какого-нибудь чудовища и заставлять себя есть лежащие на тарелках органы людей, чтобы клиент не просыпался. Работа медиума заключается в наблюдении и игре по чужим правилам, и поэтому Тсукишима хорош во всем, что касается работы, но как только способности перетекают в личное, в игру по его правилам, все становится запутанным, тревожным, нежелательным — если бы он только знал, какие его правила, во что он играет, каковы его роль и возможности, в чем цель и ждет ли его награда, что-то вроде спокойствия, удовлетворения, которого он не мог ощутить в полной мере уже два года — это, чужим-родным голосом, двадцать четыре луны, — и мысль о том, что он потерял, от чего отказался, от чего сбежал, становится током, совсем как тогда, но сейчас у Тсукишимы нет вторых шансов. Ему нравится попадать в чужие миры, указывать дороги, разгадывать, что происходит в голове человека, просто глядя на сны. Ему нравятся звуки, цвета, запахи новых снов. Ему нравится становиться деталью чужого механизма, но легко заменимой, свободной. Прокладывать дорогу не только ко снам, но и к человеку, чтобы работать с ним, при этом не сближаясь, но понимая все, что важно понимать. Он обращает себя в пешку — добровольно, с удовлетворением, берите в руки и двигайте, но только на одну клетку. Тсукишима не зайдет на две, три, и ни за что не уйдет с шахматного поля.

Как много времени ушло на то, чтобы определять для самих себя границы, чтобы чертить клетку силам, чтобы удерживать себя тогда, когда их не нужно использовать? Тсукишима знает, как много зла причиняют умения, и учится на ошибках других. Напоминание последствий неосторожности находится слишком близко.

Тсукишима собирается в офис, гадая, столкнется ли с пришедшей ради Тадаши Ячи. Если да, то она наверняка предложит расклад — ему нужно решить, соглашаться ли. Внутри зреет плохое предчувствие, нехорошее предвкушение, ядовитое ожидание. Он не хочет знать, чего. Возможно, Ячи просто не будет, должна же хотя бы она придерживаться адекватного режима работы, и тогда ему не нужно будет делать выбор.

С Ячи получалось смешно — все выборы, приводящие к ней, становятся страшно значимыми. Она назвала это проклятием гадалки, Тсукишима — излишней добротой. Ямагучи только улыбнулся. Ячи любит гадать, но делает это очень выборочно: иногда на последствия решений в работе, иногда запутавшимся близким, но периодически никаких причин для ее настойчивого желания колдовать над картами окружающие не улавливают, и реагируют по-разному. Хината, когда приезжал в офис, соглашался сразу, и в каждую дорогу шел с маленькой подсказкой. Он умеет использовать советы, обрывки карт, видеть невидимое, слышать несказанное — важные умения для мага. Тсукишима не говорил это вслух, но в нем лежит и греется гордость за Хинату, за то, как он умело нарушил все установки, оставшись невредимым, за его силу, за его — это никогда не произнесется — ум. У многих не получается использовать слова Ячи. Тсукишима помнит слова Ямагучи: “это из-за фильмов кажется, что будущее можно изменить, и все предсказания и видения могут работать указателем твоих ошибок, но ты придешь к ним, Тсукки, я приду ко всему, что увидел, и даже если во мне есть иррациональная надежда на то, что я могу что-то изменить, случится именно увиденное. И когда предсказания встают перед моими глазами, я могу только надеяться на лучший исход”.

В такие моменты Тсукишима мог бы рискнуть и попытаться найти ответ в своих снах.

Темный, нечеловеческий голод разрастается внутри Тсукишимы, пока он идет в офис. Раннее утро кажется тихим и безопасным, пока в тебе нет знания того, что именно в эти бледные часы все становятся уязвимее: на предсказателей струятся видения, руки гадалок покалывает иглами, магов пугает накатывающаяся штормом сила. Только проводники-медиумы ничего не чувствуют — спи, держи в руках амулеты, стой в толпе людей — все такое же, как и всегда. Но это при условии того, что медиум поддерживает в своей голове порядок. У Тсукишимы не получается. Плохое предчувствие цепляется за его ребра.

Тсукишима открывает дверь серого здания, поднимается по лестнице. Вокруг тишина, все спят либо дома, либо на диване в кабинете Сугавары. Он практически не появляется теперь — постоянные командировки, много выгодных предложений, невероятная любовь и стремление к новым встречам унесли Сугавару сразу после того, как он помог пришедшим тогда новичкам, среди которых были и Тсукишима с Ямагучи, стать свободными и сильными ветрами. Тогда Сугавара жертвовал собой ради Карасуно, ради них, ради странного удовлетворения. Тсукишима не раз чувствовал, как боль в Сугаваре смешивалась с гордостью. Это ужасное сочетание вызывало тревогу — оно знакомое, напоминающее дом. Сугавара даже создавал это ощущение дома, и если бы не его невидимое направление, то неизвестно, каковы бы были отношения в компании сейчас. Его кабинет — место паломничества для всех уставших и достаточно наглых, чтобы зайти в когда-то чужую тишину, посмотреть на фотографии: Дайчи спит в кабинете, экран показывает презентацию; Танака стоит на кухне в классических брюках и в белой футболкой с красной надписью кока-колы; Сугавара, Киеко, Асахи и Дайчи стоят у входа в здание, смеясь; покрасневшие Ямагучи и Ячи удивленно смотрят друг на друга, пока их руки задерживаются на одной и той же папке в архиве; довольные Хината и Кагеяма сидят в кожаных креслах, только что заключив сделку. Их было много, и во всех чувствовалась привязанность к людям и этому месту. Они действительно были командой, пока их уверенность и амбиции не выросли. Иногда они собираются разными частями состава для крупных заказов, и чаще всего это сопровождается распаковкой лапши на желтом диване Сугавары. Тсукишима сначала терпеть не мог этот диван. Яркий, солнечный, — Сугавара обожает этот цвет, — будто нет шкафа, папок, стола с компьютером. Только этот большой диван, стоящий напротив стены с фотографиями. Сейчас кабинет Сугавары — лучшее место во всем здании офиса Карасуно.

Не останавливаясь у этой двери, Тсукишима идет дальше, в проходную, к своему столу. Перед отъездом нужно закончить отчет о последнем деле, достаточно тревожном, чтобы отсрочить документацию и уйти домой спать. Тсукишима любит дела, которые не требуют перерыва на сон, не растягиваются на несколько дней и заключают в себе минимум разговоров про личное. Когда Энношита передал ему заколку, с помощью которой он должен был уйти в сон к магессе, Тсукишима понял, что этот заказ ему не понравится. От заколки веяло холодом, почти обжигающим, и все чуть ли не кричало о присутствии демона. Провожать магов на сделки всегда неприятно: у каждого демона существует пунктик на невыносимые условия, которые отражаются на проводниках. Это одна из причин, почему так мало медиумов берутся за работу с демонами, тем более за переговоры и встречи. Тсукишима предпочитает указывать магам путь, поддержать мост, так, чтобы демоны даже не чувствовали его присутствия. Он хорошо скрывается.

— Тсукишима-кун?

Ячи выглядит выспавшейся и немного грустной. Одной рукой она держит светло-зеленый плед, второй — кружку с принтом колеса фортуны. Значит, ходила прогонять Ямагучи. Эту кружку Ячи подарила ему в прошлом году, и Тсукишима знает, что она сама придумывала дизайн в свободное от работы время, и каждая желтая линия узора принадлежит ее руке. Тсукишима также знает, что эта кружка — заземление, успокоение, колыбельная, с ее значением для провидца, с тем, как Ячи подбирала ее и вложила все силы и что-то еще, о чем Кей никогда не заговорит ни с одним из них первым, и в этой кружке он видел шаг вперед, и теперь — ход Тадаши. Ямагучи думает.

— Ячи, — Тсукишима улыбается в ответ на ее улыбку. — Все нормально?

— Да, конечно, не переживай, — Ячи легко отмахивается, ставит кружку на пустой стол Кагеямы, складывает плед. — Ты едешь на шабаш? Ямагучи ушел отсюда очень довольным.

— Каждый из нас очень доволен, когда собирается домой.

— И ты являешься исключением, — у Ячи очень милая улыбка и очень милая привычка, как и у Ямагучи, с ней легко колоть людей. Очаровательное руководство.

— Должен же кто-то держать здесь равновесие.

— Для этого есть я и Ямагучи. Знаешь, тебе правда не помешало бы наконец вылететь из офиса, как остальные ребята. Тебе здесь нечего делать. И не говори мне про количество сделок, сам знаешь, что я имею в виду. Ты здесь только потому, что я не поняла, как тебя прогнать.

— Сделай это заговором, что-то вроде отмены зарплаты.

На его совет Ячи качает головой. Она подкатывает свободный стул, садится рядом так, что Тсукишима чувствует от нее легкий яблочный запах и такую же легкую, будто на самой поверхности воды рябью, тревогу. Тсукишиме не нравится давить вопросами, но он так и не научился различать, где у Ячи неуверенность, а где нежелание.

— Знаешь, ты можешь поделиться со мной, если хочешь. Ты не будешь видеть меня несколько дней, и стыд вместе с сожалением о том, что ты решила что-то озвучить, успеет рассосаться.

— Ты ужасно неловкий, когда пытаешься оказать поддержку словами.

— Я знаю.

Тсукишима молчит, оставляя ей возможность подумать. Ячи коротко вздыхает, решаясь.

— Ты не обязан отвечать, но, — она отводит глаза. — Ямагучи видел что-то о… нас? Я говорю о чем-то, что его останавливает. Я пыталась спросить напрямую, но так и не получила ответ.

Трудно получить ответ, который Тадаши не может сформулировать для самого себя.

— Да, видел. Не знаю, что конкретно, хотя, кажется, он считает, что поступает правильно, и старается сбегать от тебя как можно деликатнее. Ты никогда не гадала самой себе?

— Конечно же нет! Таким, как я, это только помешает. Мне не нужно знать свое направление, чтобы идти по нему, — Ячи трогает сережку. Жест нервной задумчивости. — Помнишь, как Ямагучи не любил свой дар? Он говорил о нем как о медвежьей услуге. У меня еще меньше конкретики, и это пугает. Не всех, но меня — очень.

Тсукишима вздыхает. Предсказатель и гадалка — самая грустная история любви, сжигайте книги Шекспира, смотрите на драму, разворачивающуюся у вас перед глазами, сопереживайте героям, вините в глупостях судьбу. Тсукишима не знает, что увидел Ямагучи, но тот резко ограничил себя в общении с Ячи — держит притяжение на цепи, боится за каждое выдающее симпатию действие, на цыпочках сбегает в хрупкую дружбу, и Кей не вмешивается — не ему напоминать о решимости, храбрости, шаге в пропасть, не ему говорить, что иногда к счастью нужно идти путем катастроф.

— Я могу как-то тебе помочь?

— Нет, не думаю. Спасибо, Тсукишима-кун, — Ячи поправляет ворот блузки. — Может быть, так правда лучше.

Ну да. Ямагучи слишком сильно избегал этой темы, чтобы так было лучше.

— Лучше скажи, ты что-нибудь чувствуешь? До сих пор удивляюсь тому, как ты не радуешься шабашам.

Тсукишима морщится.

— У меня плохое предчувствие. Может, просто кажется.

— Хочешь, чтобы я погадала?

Ее голос мягкий, нежный, такой, что легко отвечать, легко делиться, легко поддаться и сказать “будто меня настигает проклятие”, но Тсукишима лишь согласно кивает. Ячи уходит и возвращается с картами, ее лицо быстро становится серьезным и сосредоточенным — тепло и дружелюбие растворяются, Тсукишима чувствует, как все ее эмоции исчезают, и сейчас перед ней его нить и карты. Кей смотрит в окно. Он никогда не смотрел на результат, зная, что Ячи скажет ровно столько, сколько нужно, а остальные подсказки ему не нужны. Его не пугают направления, но глупая, упрямая гордость говорит, что в лишней помощи нет необходимости. Просто проверить, накручивает ли он себя.

— Как два года назад, смотри, — Ячи улыбается и показывает Тсукишиме карту.

Тсукишима смотрит на Смерть и думает, что не вернется с этого шабаша. Он знает, что карта означала два года назад. Ячи смотрит на его лицо и фыркает.

— Кто твой номер тринадцать?

Тсукишима думает, что Ячи могла бы очень красиво доводить людей до инфаркта, если бы она была злодейкой, из рода потомственных помощниц, которые устают поднимать камни за других и, в очередной раз протягивая руку помощи, словами попадать именно в то, что все пытаются укрыть листвой, замаскировать и никак не выдать собеседникам. О, как Ячи совершенно случайно толкает чужие сознания на лезвие ножа, и как она остается самым комфортным и чутким человеком на свете. Тсукишима придает своему лицу скептическое выражение, Ячи хихикает и продолжает:

— Я бы не сказала, что есть повод переживать. Изменения не означают беду. Посмотри на свое прошлое и преодолей его.

Они говорят на отвлеченные темы, Тсукишима успевает узнать рецепт какого-то очень вкусного пирога, который восстанавливает все силы, ауру, призывает звезды на помощь, колдует наполненность в кошельке, счастье в отношениях и здоровье домашним питомцам; он любит такие спокойные, уютные разговоры с Ячи, которая помогла свыкнуться ему тогда, когда внезапно накатывающее ощущение дома во время стажировки вызывало внутри штормы, ветра по его опустевшей голове, которые делали из его мыслей ошметки, и Тсукишиме приходилось сглатывать ком в горле каждый раз, когда он замечал, как Сугавара, думая, что его никто не видит, не надевал улыбку и разочарованно смотрел на свою руку с талисманом Дайчи; каждый раз, когда Хината без тени сомнений доверял ему, считая, что Кей прокладывает самые сильные мосты; каждый раз, когда Асахи удивленно поднимал брови и рассказывал азы, отмечая, что Тсукишима каждое действие выполняет хорошо. Общение с Ячи было гаванью со всеми пиратами и аристократами, с которыми ему не хотелось сталкиваться, но ее забота всегда была настолько тихой, настолько эфемерной, что Тсукишима невольно перестал быть испуганным хищником, который берет под свою силу каждый шаг. Тсукишима с нежностью наклоняется к Ячи, они обнимаются на прощание. Он садится на поезд, и внутри неприятно тянет от знания того, как он ближе к ней по сравнению с Ямагучи, и как эти двое скучают друг по другу, находясь в одном здании большую часть времени.

Оценку своих способностей и линии поведения Тсукишима предает критике, тщательно рассматривает и проглатывает, и так, чтобы не задавали вопросов и оставили его стоять на месте. Тсукишима не уверен в желании работать, не зная, что получит взамен, и именно таковы сделки на шабашах, именно это сопровождает сотрудничество с демонами, кроме прочих рисков. Конечно, это окупается. Ямагучи умный руководитель, и Тсукишима понимает, что его выталкивают вперед, на что-то опасное, не просто так, но шагать в пустоту с широко открытыми от восторга глазами, как это делает Хината, Кей не умеет. Медиумы должны быть чуткими, но собранными, чтобы контролировать обстановку, брать основной удар на себя, но не мешать магам, следить за собой и за напарником. На шабаши ходят те, кому трудно найти нужного человека — тяжело, опасно, травматично. Тсукишима хорошо помнит то, как некоторые медиумы застревали в снах магов, и можно было вернуть только тех, кто в них выжил. Работать в кошмарах всегда тяжело, особенно, если хозяина сна невозможно контролировать.

Поэтому он всегда при возможности выбирал то, что не касалось демонов и сильных магов с безумными глазами. Одно дело в командной работе прокладывать мост Хинате, другое — улыбка Тендо, когда Карасуно сотрудничало с Широторизавой. Тсукишима не помнит, как они сработались. Тендо с интересом наблюдал за методами Хинаты в работе с демонами и с удовольствием вежливого садиста указывал пальцем на все ошибки, и за его плечами темным дымом клубился опыт. Возможно, Тсукишима дорабатывал план Хинаты назло. Так же назло они с Тендо пожали руки и попробовали пробыть во сне вместе, и с этим азартом Тсукишима провел мост.

Тендо дразняще улыбался и делал шаг назад, и Тсукишима, так же улыбаясь, поддавался вперед. Это было странное, но приятное сотрудничество, больше похожее на игру.

Сны Тендо были страшны своей непредсказуемостью. Перед первым погружением Тсукишима посмотрел на расслабленное лицо напротив, прислушался к тому умиротворению, которое обвивало Тендо, и решил, что начнется их сотрудничество во сне без происшествий, раз маг уверен в себе и спокоен. Он закрыл глаза, потянулся к миру Сатори, в котором не был готов оказаться под водой. Тсукишиму накрыла паника, он даже не падал, а сразу очнулся на глубине, где не было ни дна, ни поверхности, и он бы сбежал от этой сделки, если бы вода тут же не исчезла. Кей повалился на песок и закашлялся.

— Извини? — голос над ним точно издевался.

Тсукишима проморгался и посмотрел на Тендо, и улыбка выражала беспокойство больше, чем голос. На Сатори были простая белая футболка и подвернутые джинсы, на босых ногах остался песок — идеальный выбор для встреч с демонами. Шираторизава славится сильными, профессиональными магами, что означало их контроль и осознанность во снах, так что это точно был выбор. Тсукишима тогда понял, что настоящий посланец преисподней перед ним.

— Что это вообще было? Ты решил меня утопить?

— Это защитная реакция. Прости, мне правда жаль. Ты как? — Тендо сел на корточки, и Тсукишима с удивлением услышал в интонациях не издевку, а внимание и готовность помочь.

— Нормально. Если почувствуешь, что твоя защита снова хочет меня убить, предупреди заранее.

— Я постараюсь обеспечить тебе максимальную безопасность, — хмыкнул Тендо, вставая и протягивая ладонь. — Но, боюсь, мы зайдем слишком далеко для тебя, среднестатистический работник.

— Ты не знаешь, какие среднестатистические работники в Карасуно.

Тсукишима зацепился за его руку.

И они действительно зашли слишком далеко, потому что когда Тендо предложил заключить долгосрочный контракт с демоном для всей Шираторизавы, Тсукишима, под взглядом удава, услышал со стороны свой голос: “почему бы и нет”. И Тендо правда обеспечил безопасность во всем, не считая того, что Кей почему-то — проклятая тринадцатая карта, — согласился быть медиумом в самоубийственной сделке, и она была такой, потому что Ушиджима — очень тяжелый демон, Тсукишима тогда чувствовал, как его склоняло к земле, как был разряжен воздух, и связь должна была быть крепкой, но крупной вязки, и при ее установке казалось, что они идут на встречу с самим Люцифером. Они заключили контракт, и Тсукишима чувствовал радость, смешанную с тревогой, но закрыл на нее глаза, пытаясь восстановить силы и не терять темп работы. Возможно, это плохое предчувствие должно было сформироваться не после, а до Тендо, и тогда бы сейчас он не думал о своем номере тринадцать.

* * *

Тсукишима думает, что это — его последнее рукопожатие. У него выбивает воздух из легких, а довольное лицо Бокуто начинает двоиться, его громкий смех отзывается жаром огня в теле, и Кей думает о том, что Ямагучи обязан выплатить повышенную премию, если Тсукишима вообще выживет после этой встречи.

Несмотря на образовавшийся от тревоги ком в горле, поначалу все шло хорошо. Тсукишима, как представитель Карасуно, оделся в черное — простая водолазка, чтобы закрыть шею от шуточных печатей, которыми любили разбрасываться маги; на пиджаке черными нитями по шву рукава вышиты иероглифы защиты, на петле брюк белыми — круг, сейчас отдающий горечью. Он успел разобрать вещи, закатить чемодан в угол номера, перепроверить адрес проведения шабаша — большие здания, большие комнаты, никаких полей под светом луны. Однажды кто-то устроил такой, ради традиции и шутки, и на нем два демона подрались за шашлык — Ямагучи тогда очень нервно дожевывал свой, они решили спрятаться за Асахи с Дайчи.

В зале первым Тсукишима нашел Кьетани — медиума, с которым они два месяца назад разрешили конфликт между тарологами и призраками мертвой семьи, чьи кости лежали под их домом. Кьетани тоже не особо любит шабаши, и ходит только благодаря угрозам начальника. Тсукишима понимающе улыбнулся, потому что помнил о том, как работается в одной команде с Ойкавой по рассказам Кагеямы: “ласковыми словами стелит ковер на горящие угли”. У столика с закусками его поприветствовал Суна. Тсукишима прищурился. Ощущение опасности царапало по ребрам, но то, как его не оттащили за локоть за угол, как это было на шабаше в прошлом году, где оба готовы были совершить глупость, подсказывало, что подвох был не здесь.

А потом Тсукишиме показалось, что пол исчез у него из под ног.

Только немногие демоны могут появляться в этом мире, и еще меньше тех, кто не лишается этой уничтожающей медиумов ауры, такой, что раскаляет воздух, невидимым острием замирает у вены на шее. Бокуто ухмыляется, когда Тсукишима, все еще почти не дыша, упрямо выпрямляется и поднимает голову.

— Привет-привет, — Котаро из воздуха берет стакан с водой и протягивает Тсукишиме. Заботливый гад. — Мне тебя не хватало.

— Что вы тут делаете, — вопросительная интонация не выходит, но Кею плевать. Он слишком занят тем, чтобы удержаться и не отойти от Бокуто в другой угол комнаты. Краем глаза Тсукишима замечает, как от них шарахается Суна. Демон широко улыбается и чуть отстраняется, складывая руки на груди — закатанные рукава белой рубашки открывают золотистый перелив слов на древнем языке. Почти невидимые, едва различимые узоры покрывают тела сильнейших демонов — знаком отличия, угрозой-предупреждением “не приближайтесь”, почетом со стороны самого бытия. Тсукишима терпеть не может шабаши.

— Показываю, что Фукуродани выполняет свои контракты и не вредит бедным медиумам. А то вы избегаете нас, как…

Бокуто делает паузу и принюхивается. Тсукишима решает помочь:

— Как огня.

— Как ты своих снов.

— Не смешно.

— А по мне забавно. Хочешь узнать, как дела у твоего брата, Тсукки? — Бокуто весело фыркает и кладет свою руку ему на плечо.

Тсукишима чувствует запах соевого соуса и слышит мягкий, знакомый смех Акитеру. Голод и воющая пустота, раздраженные контактом с демоном, вспыхивают, и Тсукишиму бросает в жар, а в глазах темнеет, хоть Бокуто уже не держит его. На него тяжело злиться — демоны не понимают тех ограничений шуток и действий, которые для большинства людей становятся обыденностью. Тсукишима знает Бокуто, насколько он вообще мог знать того, с кем его тренировали месяц перед тем, как его передали на растерзание Дайшо. Тсукишима знает Бокуто, знает то, как за каждой усмешкой — не хитрой, доброй, наполненной силой, как у отцов в идеальных семьях, — кроется желание повернуть тебя туда, где светит солнце, чтобы твоя маленькая дурацкая человеческая жизнь прошла лучше, чтобы ты не хоронил ее на глазах у бессмертных. Его заботу, состоящую из ударов по самолюбию и спокойствию, принимать тяжело, но груз ответственности, который Тсукишима взвалил на себя, не легче, и то, как Бокуто игнорирует всю защиту и прорывается в сознание, представляется Кею пыткой из добрых побуждений — раскаленные ладони закрывают глаза, Тсукишиму вытаскивают из него самого и переставляют на чужой млечный путь, чтобы напомнить, кому нужно позвонить, с кем нужно поговорить, к кому все возвращается. Иногда, как сейчас, это был Акитеру.

Лицо начинает гореть, шум крови не дает услышать голос Бокуто, и, видимо, Тсукишима умрет раньше тридцати.

— Ты собираешься его убить? — на спину Кея ложится рука.

О, думает Тсукишима.

— Меня здесь никто не удерживает, — в голосе ощутимо скользит напряжение, но Кей сглатывает ком и пытается сфокусироваться на внешнем мире. Его обволакивает спокойствием и куполом, воздух становится прохладнее, и Тсукишима чувствует облегчение, когда вдыхает полной грудью.

— Тогда ты выбрал скучный и неприятный способ умереть. Могу предложить что-то более заманчивое, — голос падает почти до шепота и звучит так интимно, что Тсукишима жалеет, что не попросил Бокуто его сжечь.

Taylor Swift — ...Ready for it?

Он оборачивается и смотрит на улыбающегося Куроо.

Кто твой номер тринадцать?

— Ужасно. Кто-нибудь соглашался работать после таких подкатов?

— Ну, вообще-то ты.

На Куроо почти невозможно смотреть. С Куроо почти невозможно находиться рядом. Причина точно не в том, что Тсукишиме внезапно захотелось совершить акт самопожертвования, кинуться в объятия Бокуто и немедленно исчезнуть с этого кошмарного мероприятия. И точно не в том, как отвратительно Куроо красив в красной рубашке, с неизменными кольцами на длинных пальцах и серёжкой-оберегом. Кей чувствует улыбку Куроо, только он умеет так — можно даже не смотреть, она будет ощущаться с закрытыми глазами, оседать в груди спокойствием, силой и еще чем-то, на что Тсукишима не может найти слова. Куроо так близко — предусмотрительно не убирает руку, тихо смеется на ухо, концентрирует внимание. Куроо так далеко — лукавый взгляд переходит в серьезный, когда он замечает что-то как и чертовы двадцать четыре луны назад, и Кей приподнимает бровь. Что? Улыбка Куроо становится усмешкой. Тсукишима не скучал по игре ты-знаешь-что-я-знаю-что-ты-знаешь, потому что на самом деле он ни черта не знал.

Куроо всегда обращается с ним, как с опасным оружием, обоюдоострым мечом — будто бы в Тсукишиме есть те же сила, успех, спокойствие, что и в одном из самых известных темных магов Токио. Кей заметил еще в прошлый раз: Куроо любит играть со смертью.

— Бокуто, надеюсь, ты не успел утащить его в свои темные делишки? Потому что мне срочно нужен компаньон, чтобы пойти покурить в относительном одиночестве. Тсукишима, не против спасти меня?

Темное предчувствие внутри Кея превратилось в терпеливую мрачность смертника.

— С радостью составлю вам компанию.

— Слабаки, — фыркает Бокуто, и Тсукишима каменеет. Уязвленная гордость просит ответить что-то, но Кей сглатывает это ощущение, пытаясь быстро признать правду, но не успеть осознать ее, чтобы остаться в шаге от пропасти. У Бокуто слишком твердый взгляд, чтобы не принимать это близко к сердцу. — Сбегаете сокращать свои маленькие жизни.

— Именно. До встречи, Бо, — Куроо подмигивает и убирает руку со спины Кея, тут же прикасаясь к плечу и разворачивая в сторону балкона.

Как там сказал Ямагучи? По обстановке?

Когда они отходят от Бокуто, Куроо молчит. Тсукишима с удивлением чувствует, как в груди отзываются неслышимые биты, и с ними по его ощущению надвигающегося шторма растекается что-то горькое, болезненное. Идентичное. Куроо периодически кивает и улыбается здоровающимся, и, в очередной раз пожав руку какому-то предсказателю, наклоняется к Тсукишиме.

— Touch me and you’ll never be alone, — выдыхает со смешинкой на ухо, так, что внутри все скручивается.

— Поверить не могу. Вы только что процитировали Тейлор Свифт?

Куроо поднимает брови.

— Ты только что узнал цитату Тейлор Свифт? — он заговорчески подмигивает. — Теперь я знаю, кто поет романы в твоих наушниках.

— Хотите предложить свою кандидатуру?

Удары чужой души обрываются. Тсукишима улыбается, наблюдая, как растерянность Куроо сменяется возмущением, а на его щеках появляется румянец. Я знаю, что ты знаешь, что я знаю.

— Ты ведешь себя непрофессионально! Мы с тобой не виделись где-то двадцать лун, переписывались только о работе, а теперь ты предлагаешь петь тебе баллады? Я не готов так резко переходить на новый уровень отношений.

— Первое, что я от вас услышал, было предложение рассказать мне о классных способах умереть.

— Я имел в виду МАЛЕНЬКУЮ смерть!

Тсукишима усмехается и молча смотрит на Куроо. Вместе с напускной злостью, ускользающей с лица Тецуро, тьма внутри сжимается до маленького клубка. Куроо толкает дверь на балкон, и они смеются на холодном ночном воздухе, и Тсукишима чувствует себя таким живым и цельным, что продолжает смеяться с длинным громким смехом Тецуро. Он стоит, приложив руку к животу, слегка согнувшись, переходя на беззвучную дрожь, и Тсукишима слышит вернувшиеся барабаны — теперь он понимает, что это тайко, и Кей вспоминает, каково было коснуться снов Куроо в первый раз, двадцать четыре луны назад, когда Тецуро был неизвестной в уравнении. Сейчас, чувствуя, как в горле встает ком, Тсукишима знает, что Куроо — звездная ночь морозной осени. Куроо подвижный, с играющими интонациями и меняющейся громкостью, блестящими глазами и теплыми ладонями. Куроо живой. Тсукишима невольно восхищается им, его мимолетными дьявольскими деталями — опасные огоньки, внимательность и проницательность спрятаны за этим дурацким смехом, и калейдоскоп показывает то, как в первый раз Ячи неуверенно смотрела на тринадцатую карту, и как что-то замкнуло, и как этот смех возвращал и возвращает его в здесь, в сейчас, в надежду на облегчение и опору об самого себя. Куроо может прошептать are you ready for it, и Тсукишима не доживет до тридцати.

— О, вы тоже скрываетесь от Бокуто?

Ойкава не улыбается, устало машет рукой. Тсукишима кивает, Куроо — согласно хмыкает и облокачивается об ограду, Ойкава делает то же самое с другой стороны, и Кею кажется, что мышеловка захлопнулась.

Почему-то мало кто говорил об этом дуэте. Есть в них что-то не зеркальное, но похожее, симметричное на самых неожиданных изгибах, стреляющих навылет. Куроо, лучший переговорщик, темный маг-дипломат, посол, почти медиум — рекордное количество заключенных контрактов и вытащенных душ, будто бы у него руки жнеца, перекраивающего судьбы каждого встречного; он быстро учит чужой язык, находит его во взгляде, в родинке на руке, вытягивает алфавит из дыхания, и ты падаешь поддаешься навстречу, даже если у него в руках пистолет, даже если он собирается заковать тебя в цепи, потому что кажется, что закованным им ты станешь свободнее. Ойкава же не заключает контракты, а забирает, одалживает, крадет силу, всегда именно демоническую, так, чтобы у него самого кровь стыла, а глаза тускнели. При желании Ойкава может безжалостно забирать души, и первое впечатление о нем, несмотря на сладкие улыбки, далеко от реальности. С ним страшно сближаться, как и с Куроо, потому что у них есть ум и сила, и что-то скрытое, но обвивающее стержень — с такими не хочется ошибаться.

Они оба положили всех себя на магию, и магия их поглотила. Полностью. Тсукишима знает это по снам Куроо, Тсукишима знает это по вечно леденящему спокойствию от Ойкавы.

Первое впечатление об Ойкаве — желание поднять щит и сделать два шага назад. Первое впечатление о Куроо — попробовать угнаться за ним по раскаленным плитам.

И все же, на самом деле, Ойкава стоит холодной опорой, мраморной колонной. Его нелегко вывести из себя, и сам он всегда придерживается границ. Вся его язвительность — красивая мелодия, можешь танцевать, можешь выключить. Он даже считается светлым магом, потому что одалживание демонических сил уходит на созидание, просто нитки для сшивания раны, какими бы радикальными способами их не получали. На своей первой стажировке Тсукишима столкнулся с Ойкавой случайно, будто их судьбы задели друг друга плечом. Он назвал Кея поздним цветением, и это точно не должно было нести в себе столько разрушительной силы, но иллюзия почвы под ногами Тсукишимы пошла рябью. Ойкава не похож ни на одного светлого мага со своими улыбками-кинжалами и взглядами-уколами, и все же он тот, кто понял, почему Кей не думает о сделке с Ушиджимой. Все же он тот, кто помог Кагеяме взлететь. Все же он тот, кто невидимыми руками будет тебя держать, если ты рискуешь сорваться.

Тсукишима достает сигарету, Ойкава щелкает пальцами, зажигая и его, и свою.

— Я в восторге от того, как мы, представители ведущих компаний, ненавидим шабаши. Некоторые традиции просто ужасны.

— Ты же сам себе начальник, послал бы кого вместо себя, — Куроо слегка сутулится, расслабляясь. Ойкава закатывает глаза.

— Я и послал.

Тсукишима думает о Кьетани и смеется вместе с Ойкавой. Кей затягивается и смотрит на звезды.

Готов ли он к этому?