Срывайте розы поскорей,

Подвластно всё старенью,

Цветы, что ныне всех милей,

Назавтра станут тенью.

Прекрасны юности года,

Что кровь зажгли отменно,

Но время худшее всегда

Приходит на замену. 

«Девственницам: спешите наверстать упущенное» (фрагмент)

Роберт Геррик[3]

перевод — Александр Лукьянов

________________________________________

Когда начался конфликт, Шерлок был в Кембридже.

Как выпускник Тринити-колледжа[4], он слышал о подвигах Гая Бёрджесса и его клики «Апостолов». В то время они исповедовали марксистские взгляды, но сейчас — по крайней мере, так сообщил ему Майкрофт, — стали частью истеблишмента, оказались встроены в его структуру, как отцы и предки до них.

Немыслимо, но эта новость привела его в уныние; хотя сама политика не интересовала его ни на йоту, он ненавидел саму концепцию нормализации.

Его брат прошел через это, совершенствуясь в хамелеоноподобной ассимиляции в выбранном им окружении. В юности, длившейся до тех пор, пока он не достиг половой зрелости, Майкрофт был таким же непредсказуемым, как и младший брат, но как только постиг механизмы взрослого мира, то начал им подражать, а через некоторое время смог даже превзойти.

Имея эту, всегда стоявшую перед глазами, поучительную историю Шерлок со всей тщательностью избегал ступать на путь, что выбрала для него семья. Естественно, он знал о Блетчли-парке, хотя предполагалось, что это должна быть государственная тайна; предпринимались попытки заманить его на роль агента разведки, но он скорее умрет в окопах, чем окажется запертым в мире с навечно определенной ролью в обществе; тогда он навсегда останется гением математики, взломщиком кодов и эксцентричным ученым.

Создание собственного функционала означало, что он мог отклониться от предписанного пути в любое время. Такой выбор в жизни отдалил его от семьи, но, поскольку они все равно никогда не были особенно близки — он не обратил на это внимания. Что касается брата, то тот проявил к Шерлоку невероятную привязанность, оказавшуюся коварной и устойчивой к искоренению, как вредный сорняк. Даже короткое увлечение детектива опиатами и присутствие нескольких сомнительных странствующих лиц не дали желаемого результата.

Когда Шерлок дал себе труд поразмыслить над мотивами брата, то пришел к выводу, что Майкрофт опосредованно жил через младшего брата, и, после настигшего осознания, Шерлок так и не смог избавиться от сопровождавшего это знание раздражения.

Частые насмешки старшего Холмса о сантиментах и их смертельной опасности нашли постоянное пристанище в сердце и уме детектива; как и большинство ужасающих вещей, они были завернуты в одеяния из нелогичности и окутаны мифами, сдобренными обрывками образов, относящихся к школьным дням Шерлока: целующиеся в темной часовне после репетиции хора мальчики, обнаженные тела, энергично потирающиеся друг о друга на траве у берега реки ночью, и жуткие крики удовольствия, доносившиеся из раздевалок физкультурного зала. В этих проявлениях чувственности было что-то вульгарное, и не зависело от классового разделения. Некоторые утверждали, что дело именно в этом; что их сословие никогда не будет втоптано в грязь, как те отвратительные конюхи, чьей компании они время от времени потворствуют, но чьему поведению никогда, и ни в коем случае, не следует подражать.

Заурядность была вечным источником притяжения и отвращения для британской элиты, но не в случае детектива. Он не боялся потерять социальные навыки, поскольку те немногие, которыми владел, были врожденными и неуместными, а скорее боялся разрушения своей индивидуальности, которой он дорожил так же, как и интеллектом.

Он никогда не рассматривал возможность сексуального влечения или — боже упаси, — любви, потому что, просто-напросто, они поставили бы его на один уровень с остальным человечеством.

Тем не менее, правда для него имела огромное значение, а ее отрицание означало бы свести на нет всю свою философию, сделать ее такой же безвкусной, как кульбит Майкрофта или смена взглядов Бёрджесса.

И простая правда заключалась в том, что он хотел Джона Ватсона телом и душой.

Бодро дойдя до Бейкер-стрит, доктор Ватсон понял, что часть его решительного настроя испарилась. Здесь жил шикарный молодой человек, с которым он недавно познакомился. Весьма противоречивое создание, избалованный ребенок с переменчивым характером и превосходным интеллектом; мало того, что это все само по себе было надежным показателем неприятностей, но еще и их пустячное расследование убийства, которое, скорее всего, приведет к сборищу шпионов. Вишенкой поверх всего этого стал зловещий брат с зонтиком, в котором, возможно, скрывался отравленный шип или какое-нибудь другое причудливое оружие.

В другой жизни Джон счел бы все это чрезвычайно забавным — и, честно говоря, ему и сейчас было немного весело, — но они сражались с коварным и чудовищным врагом, хотя Джон не был уверен, что Шерлока заботит война — во всяком случае, не так сильно, как его увлечения.

Как и детектив, Джон также ценил правду превыше всего, и в конце концов, с полным сожаления вздохом, пришлось признать, что он был несправедлив к молодому человеку и что все сомнения носили в основном личный характер: справится ли он с задачей, предаст ли вновь рука, воспользуется ли им Шерлок и отвергнет, когда Джон ему надоест? Он никогда не посещал школу для мальчиков, но знал этот тип людей: трудно угодить, легко наскучить.

В отличие от Шерлока накануне, Джон, войдя в дверь 221Б, уже почти закипел от внутреннего монолога и был готов взорваться.

— У тебя есть вопросы, — сказал молодой человек, взглянув на друга.

— Да, можно и так сказать.

Детектив отошел в сторону, пропуская его внутрь, и уже собирался предложить ему выпить и сигарету, как Джон метнулся в сторону окна.

— Именно об этом я и говорил!

— У тебя свой Мэггерс или ты разговаривал с живым человеком?

— Это не шутка, Шерлок, — воскликнул доктор, опуская ситцевые занавески и скрывая комнату. — Ты не только нарушаешь закон, но и подвергаешь свою жизнь риску!

— Очевидно, что это неэффективная мера, и ты знаешь об этом. Люфтваффе не полагаются лишь на мое скудное освещение, иначе они оказались бы довольно смехотворным противником.

Джон почувствовал, как в голову ударила кровь, и у него возникла довольно проницательная догадка, что это не в последний раз.

— Каждая вещь имеет значение, — прошипел он. — Твои шторы затемнения, мой шлем наблюдателя, прицепленный насос Сэнсома — каждая проклятая вещь!

Поначалу, детектив, пораженный силой нападок друга, спрятался за броней из упрямства, но теперь проницательно посмотрел на него.

— Что-то случилось, — заключил он, победоносно улыбаясь. — Раньше тебя это так сильно не волновало… ты читал нотации, но не с такой злобой. Они тебя уволили? Нет, тогда тебя бы здесь не было... не больница, а пост наблюдателей, вот почему ты упомянул шлем… Но есть что-то еще… плечо дернулось, но тремор не появился… ты был у врача, но он не выписал допуск… Ну, как я справился?

Джон держал все это в себе весь день, и, конечно, не был в том виноват, если отреагировал слишком остро.

— Это ты, да? Твое высокомерие старой школы поражает, — закричал он. — Могу себе это представить: дружочек, не окажешь ли ты нам услугу? Ничего особенного, всего лишь некоторое неудобство, вот так, хороший парень, — продолжил он, подражая резкому тону друга.

— Что сказал врач?

Это было худшее, что Шерлок мог спросить в тот момент.

— Мой доктор пропал, исчез, растворился в клубах проклятого дыма!

Следующее заявление юноши, возможно, было еще хуже.

— Но это идеально, — с энтузиазмом воскликнул он. — Наконец-то завеса молчания сорвана. Майкрофт никогда не мог устоять перед драматизмом.

Блондин прикусил внутреннюю сторону щеки, свирепо глядя на друга, а когда заговорил, его голос звучал как натянутая до предела резиновая лента.

— Твой брат всегда выступает в роли сводника, или это особая честь? — прорычал он, шагая к детективу. — Вы говорили обо мне?

В мгновение ока выражение на лице Шерлока сменилось с растерянного на надменное.

— Ужасно самонадеянно с твоей стороны, тебе не кажется, друг мой? — едко спросил он. — Ты не такой уж и особенный.

— Что ж, достаточно особенный, чтобы его потчевали «Кордон Руж» и тушеным лососем, — прошипел доктор и тут же пожалел об этом.

— Если ты действительно так думаешь, я не буду тратить лишних слов, — ответил Шерлок, и, крепко завязав пояс своего халата, вышел из комнаты.

«Я буду скучать по тебе».

Всплыли в сознании глупые слова, пока он мерил шагами свой кабинет.

Комната была загромождена различными предметами, но драгоценный черный эмалевый микроскоп Лейтца[5] занимал почетное место. В последнее время он изучал различные типы взрывчатых веществ и оставляемые ими на различных тканях и материалах следы.

В особенности его интересовал механизм зажигательных снарядов и излучаемый ими флуоресцентный свет.

Это было интереснейшее исследование, но внимание все время ослабевало — он мысленно возвращался к событиям вчерашнего дня.

Джон с безошибочной точностью знал, в чем нуждался Шерлок, и дал ему это, но в их обмене был явный дисбаланс, выходящий за рамки исключительно плотских утех. 

Он был попрошайкой, умоляющим, в то время как доктор был почти бесстрастен, вернув себе самообладание сразу же после акта.

После первоначального всплеска страсти у Джона, в бой вступил его стальной контроль, воздвигший между ними барьер, который Шерлок пытался разрушить с нехарактерной для него привязанностью.

«Я буду скучать по тебе».

Он морщился каждый раз, вспоминая свою уязвимость и отсутствие искушенности.

Возможно, более опытные любовники Джона легкомысленно относились к подобным интрижкам, особенно когда их жизни постоянно подвергались опасности. Шерлок никогда не мог отказаться от интенсивности чувств, поскольку это была неотъемлемая часть его личности, необходимая ему почти так же, как кислород для легких. 

Когда его любовник вернулся тем вечером, он надеялся, что они разберутся, но ситуация внезапно переросла в вихрь взаимных обвинений.

Он не собирался унижаться, дабы успокоить Джона из-за недостатка самоуважения, и не собирался отказываться от дела Камминса только потому, что шла война; и, если действительно вмешался его несносный брат, то это определенно означало, что за кулисами скрывалось что-то темное и опасное.

Все, что имело значение — игра; и, если Джон не хотел играть, то он продолжит самостоятельно.

Лучше быть одному, одиночество защитит его.

— Термит[6], — пробормотал Шерлок, рассматривая фрагмент B1E1[7] под увеличительным стеклом. Он услышал стук в дверь, как раз когда соскабливал смесь и осторожно помещал ее в пробирку. Шерлок проигнорировал звук, но Джон все равно вошел.

— Я идиот, — сказал он и прикоснулся к плечу юноши.

— Я часто наблюдал, как люди превращают сожаление в агрессию. Если дело в этом, то тебе не о чем беспокоиться. Я сделаю вид, что ничего не случилось, — сказал детектив, не поворачиваясь лицом к другу.

— Ты сможешь? Я не смогу и в общем-то не хочу.

— И чего же ты хочешь?

— Что-нибудь покрепче, сигарету и твои идеи о внезапном исчезновении доктора Рида, — ответил доктор.

— Ты сказал, что поможешь, но после вчерашнего... передумал. Чему я должен верить?

Джон погладил четко очерченную шелковым халатом линию позвоночника детектива.

— Я хочу остаться здесь, с тобой, — ответил он, — если ты не против.

— Больше никаких сомнений? — уточнил юноша, пытаясь устоять перед искушением прижаться сильнее к ласкающей руке.

— Пути назад нет, мой милый, — засмеялся Джон; вызывающий, резкий звук, заставивший Шерлока вздрогнуть. — Уже нет.

— Твой брат предупреждал тебя держаться подальше от отеля «Блэндфорд», а ты решил взяться за это расследование именно из-за этого, — произнес Джон, вспомнив слова друга в то первое проведенное вместе утро.

Они потягивали у камина виски, и над ними, как саван, висело голубоватое облако дыма.

— Основы обратной психологии, — сказал Шерлок, почесывая затылок. — Он хотел, чтобы я вмешался.

— А сейчас, не сообщив никому из нас, он решил, что я должен стать подельником.

Детектив подавил сорвавшийся с губ стон нетерпения.

— Нет, это было бы слишком заурядно даже для моего брата. Его методы работы предполагают необходимость полной секретности. Твоего доктора Рида, вероятнее всего, заменил кто-то из МИ-5 или МИ-6. Что касается поста наблюдателей, то они не захотят рисковать жизнью агента, в том случае, если смогут помочь.

Джон не знал, должен ли он быть польщен или напуган.

— Я еще ничего не сделал.

— Мы разговаривали с Сэнсомом, а он работает в Министерстве информации.

— Ты подозреваешь его в соучастии в заговоре.

Молодой человек еле заметно улыбнулся.

— Мы не в дешевом детективном романе, — сказал он. — И нет, я не верю, что он сдал нас, но, если он под наблюдением, они узнают о нас. Они должны знать о списке, но они не могут просто взять и спросить Сэнсома об именах, поскольку с самого начала их линия защиты заключалась в том, что такого списка никогда не существовало.

— И что мы будем делать?

— Посетим печально известный «Блэндфорд», полагаю.

— Я возьму пистолет, — заявил Джон, — на всякий случай.

— У тебя есть пистолет? — удивился юноша, в его глазах отразилось пламя. — Он сейчас у тебя?

— И да, и нет. Он у меня в квартире, в ящике стола.

— Ах, — понуро пробормотал Шерлок. — Я надеялся отправиться туда под покровом ночи.

— Мы никуда не пойдем.

— Ты только что прошел пешком весь путь от Холборна[8].

На некоторое время они погрузились в упрямое молчание, а затем ночную тишину прорезал сильный свист, и громоподобный взрыв сотряс стены и задребезжал стеклами.

— Стоит поторопиться в ближайшее убежище.

— В подвале, но давай пока не будем уходить. Это не так близко, как кажется.

Доктор открыл было рот, чтобы возразить, но решил, что не стоит усугублять ситуацию.

— Цветы, что ныне всех милей, назавтра станут тенью, — пробормотал Шерлок, осушая стакан одним глотком.

— Ты на что-то намекаешь? — спросил Джон, убирая каплю виски с уголка рта своего друга.

— Мне не хочется спать, — ответил детектив, глядя прямо в потемневшие голубые глаза.

При дневном свете спальня Шерлока была такой же спартанской и выглядела так же безупречно, как келья монахини, но ночью, освещенная лишь тусклым светом и маломощной настольной лампой, она казалась такой же мрачной, как комнаты в викторианскую эпоху.

Голые стены, белое постельное белье и отсутствие украшений способствовали этому ощущению девственного аскетизма.

— Не так я ее представлял, — пробормотал Джон, скользнув на простыни рядом с другом.

— Для отдыха мне не требуется дополнительное стимулирование.

Детектив пытался казаться равнодушным, даже при том, что под ночной рубашкой бешено колотилось сердце.

— Ты же сказал, что не устал.

— Я редко устаю. Разум постоянно работает, и ночами я много думаю.

Он нес какую-то чушь и не представлял, как остановиться.

— Я слишком поторопился, — прошептал доктор, протягивая руку, чтобы погладить плечо Шерлока. — Нам нужно поговорить об этом, о том, что это значит для меня, для нас. Но не сейчас.

— Да, — согласился детектив, не имея ни малейшего представления, куда их заведет этот разговор.

— Я хотел бы обнять тебя, если ты не против.

— Да.

И прежде чем Шерлок успел сказать еще хоть слово, он почувствовал на своей груди пальцы Джона, расстегивающие пуговицы на рубашке.

— Я хочу почувствовать твою кожу.

— Да, — повторил детектив; во рту пересохло, как в пруду во время засухи.

— Иди ко мне, — позвал любовник, и Шерлок блаженно вкатился в безопасное убежище объятий.

— Я тоже скучал по тебе, — прошептал Джон, лаская бархатную кожу спины юноши. — Я не хотел уходить просто так.

— Тебе нужно было на работу.

— Я хотел поцеловать тебя, не разбудив, но начав, не смог остановиться.

— Это было исключительно приятно.

— В самом деле? — уточнил мужчина, потирая грудь парня и задерживаясь на сосках.

— Мм-м... — простонал Шерлок, выгибая спину и чувствуя, как к низу живота прижимается значительная выпуклость. — Твои трусы, — задыхаясь, произнес он, и, удивив даже самого себя, быстро снял оскорбительную деталь одежды.

— Хочу тебя видеть, — прохрипел он, и пожелание было немедленно удовлетворено.

Покрывала отброшены в сторону, и свет прикроватной лампы осветил мускулистый торс с редкими светлыми волосками и плоский живот с более темной пуховой стежкой. То, что восстало у Джона между ног, выбило из Шерлока дух, лишило мыслей и дара речи.

И дело было вовсе не в размере, хотя он был и толще, и больше, чем изящный орган юноши. Шерлока заворожила абсолютная грубость: мясистый, в прожилках, пурпурного цвета с раскрасневшейся и блестящей округлой головкой.

Он представил его внутри себя, как выпуклости трутся о чувствительную и нежную кожу; и рот наполнился слюной.

— Тебе ничего не нужно делать, — заявил Джон, неверно истолковав его неподвижность.

В ответ Шерлок обхватил губами крупную головку и всосал.

— Иисусе, — закричал блондин, не в силах сдержать дрожь в бедрах. Он почувствовал нерешительность Шерлока и нежно погладил его по затылку.

— Погладь ствол рукой и держи зубы подальше, — пояснил он, но не учел, что имеет дело с эрудитом, освоившим гораздо более сложные вещи, чем простая фелляция.

Вскоре Джон растерял все свое красноречие — умный рот юноши с жадностью втянул его орган, и из-за отсутствия изящества это выглядело невероятно эротично. Было ли это чистой случайностью или результатом дедукции Шерлока, но для Джона это был самый грязный отсос. Взглянув вниз, он увидел искаженное удовольствием лицо юноши: щеки раскраснелись, а подбородок и рот стали мокрыми от слюны.

Пришлось закрыть глаза, чтобы отсрочить неизбежное.

— Да, да, — повторял Джон, и в этот самый момент Шерлок втянул щеки и застонал.

— Я сейчас кончу, — выкрикнул он и попытался отпрянуть, но юноша не поддался и принял в жаждущее горло обильное извержение так, будто давно жаждал этого.

Примечание переводчика:

«Цветы, что ныне всех милей, назавтра станут тенью» — Шерлок цитирует стихотворение Роберта Геррика.

1 — Гай Фрэнсис де Монси Бёрджесс (англ. Guy Francis de Moncy Burgess; 16 апреля 1911, Девонпорт, Англия — 30 августа 1963, Москва, СССР) — британский аристократ, ведущий «Би-би-си», сотрудник контрразведки MI5 (1939-1941). С 1944 года по 1951 год — сотрудник Министерства иностранных дел Соединенного королевства.

Являлся агентом советского НКВД (до 1954 года), КГБ СССР (1954-1963). Член Кембриджской пятерки. Соратник Виктора Ротшильда.

Учился в Итонском колледже, потом по примеру отца в колледже «Британия» королевского военно-морского флота в Дартмуте.

Заявив родителям: «Слишком большая честь для королевского флота — заполучить к себе Гая Бёрджесса», вернулся в Итон, получив за научные успехи в изучении истории престижную премию Уильяма Гладстона.

По окончании школы, в 1930 году поступил стипендиатом в Тринити-колледж Кембриджского университета и продолжил исторические исследования. Параллельно увлёкся марксизмом, став членом подпольной коммунистической группы — закрытого интеллектуального общества Кембриджские апостолы. В разговорах и спорах легко цитировал Маркса. На третьем курсе он участвовал в студенческой забастовке в пользу обслуживающего персонала Тринити-колледжа, завершившейся победой трудящихся. Он организовывал митинги и забастовки водителей городских автобусов и уборщиков улиц и сам принимал в них участие, что не мешало ему вести богемный образ жизни.

В 1934 году Гай Бёрджесс побывал сначала в Германии, а затем в Советском Союзе, желая, как он говорил, «своими глазами увидеть разницу двух систем, двух государственных устройств — советского и фашистского». Как раз 30 июня 1934 года в Германии произошла «ночь длинных ножей», когда эсэсовцы в борьбе за власть уничтожали недавних своих соратников — штурмовиков SA. А в СССР небольшую группу британских студентов познакомили с членом западного бюро Коминтерна Иосифом Пятницким и тогдашним теоретиком ВКП (б) Николаем Бухариным. Хотя британских студентов и не слишком впечатлило то, как живут люди в советской стране, Бёрджесс решил посвятить жизнь борьбе с фашизмом.

Заканчивая Тринити-колледж в Кембридже, Бёрджесс уже был знаком с другими участниками «Кембриджской пятерки». Филби и Маклейн характеризовали Бёрджесса как «очень способного и авантюрного малого, могущего проникнуть всюду». В январе 1935 года Гай познакомился со «Стефаном» — советским нелегалом Арнольдом Дейчем, прибывшим в Лондон под прикрытием научной миссии, и принял его предложение о сотрудничестве с советской разведкой. Бёрджессу был присвоен оперативный псевдоним «Медхен» (затем он был также и «Паулем», и «Хиксом»). В том же году Гай начал скрывать свои левые убеждения и вступил в Англо-немецкое братство — пронацистскую организацию, членом которой также являлся и Ким Филби.

Дополнительно можно прочитать тут и тут и тут.

2 — Пьеса «Поворотный момент» — это сорокаминутный напряженный разговор между двумя людьми. Осень 1938 г. Уинстон Черчилль переживает не лучшее время. Политика игнорируют СМИ, выборщики, коллеги. Британцы на подъеме от обещаний Чемберлена обеспечить мир с Германией. Однако не все настроены оптимистично. В дом политика заявляется нахальный журналист, обеспокоенный угрозой нацизма и требующий активных действий. Между Черчиллем и парнем завязывается полемика. Они то спорят друг с другом, то соглашаются, то провоцируют, нащупывая болевые точки и догадываясь о тщательно скрываемых тайнах.

Пьеса камерная, рассчитанная, скорее на радио, чем на телевидение. Особую пикантность для местного зрителя имеет личность молодого пылкого патриота Британии, чья искренность и любовь к родине не вызывает сомнений. Гай Бёрджесс — советский шпион.

Ссылка на спектакль, к сожалению, только на английском.  

Прочитать про пьесу можно тут.

3 — Роберт Геррик или Херрик (англ. Robert Herrick; крещен 24 августа 1591 года, Лондон — 15 октября 1674 года, Дин-Прайор, Девоншир) — английский поэт, представитель группы т. н. «поэтов-кавалеров», сторонников короля Карла I (в отличие от «поэтов-метафизиков»), ученик и друг Бена Джонсона.

Бо́льшая часть стихотворений Геррика была опубликована в 1648 году в поэтическом сборнике «Геспериды, или Сочинения светские и духовные» («Hesperides»), в котором представлена пасторальная, анакреонтическая, религиозная лирика. Мир любви, воссозданный в поэзии Геррика, — это счастливый и беззаботный мир, не похожий на мир Джона Донна или Бена Джонсона. В светском разделе книги представлены 1130 разных стихотворений, свидетельствующих о чрезвычайной разносторонности автора. Здесь можно найти и колдовские заклинания, и оды во вкусе Горация, и песни о природе, и застольные песни, и изысканные безделушки в адрес воображаемой дамы сердца, а также стихотворные сказки и эпиграммы.

Перевод стихотворения, который приведен в шапке, можно почитать тут. Другой вариант перевода тут.

4 — Тринити-колледж (англ. Trinity College, колледж Святой Троицы) — один из 31 колледжа Кембриджского университета. В этом колледже больше членов (если считать студентов и преподавателей вместе), чем в любом другом колледже Кембриджа или Оксфорда, но по числу студентов он несколько меньше, чем колледж Хомертон того же университета.

У колледжа весьма солидная репутация, многие члены британской королевской семьи являлись его выпускниками: король Эдуард VII, король Георг VI, принц Генри, герцог Глостерский и Чарльз, принц Уэльский.

Тринити-колледж имеет очень сильные академические традиции, его выпускники и сотрудники получили 33 Нобелевские премии (из 118 премий, полученных всеми выпускниками и сотрудниками университета).

Среди его знаменитых выпускников — Фрэнсис Бэкон, Исаак Ньютон, лорд Байрон, Джон Мейсон Нил, Бертран Рассел и Владимир Набоков.

5 — В 1849 году Карл Кельнер основал оптический институт в городке Ветцлар, Германия. Основной темой производства тогда были телескопы, но в течение нескольких лет акцент, в качестве основного продукта, перешел на микроскопы. В 1865 году компания наняла очень способного инженера по имени Ernst Leitz, который вскоре стал ее партнером. В 1869 году Лейтц возглавил компанию и переименовал ее в оптический институт Эрнста Лейтца. В 1873 году компания представила революционную на то время револьверную систему крепления объективов, и по сей день применяемую в конструкции микроскопов. 

В период между 1889 и 1911 годами к основной линии производства были добавлены несколько новых продуктов. Это были кинематографические проекторы, бинокли и несколько оптических приборов. После 1885 года Leitz начинает производство поляризационных микроскопов, а к 1890 году добавляет в свой каталог специализированный петрографический микроскоп, который вскоре был дополнен рядом аксессуаров к нему. 

На заре 20-го века, Leitz стал основоположником стиля «модерн» в конструкции микроскопов. Это выражалось в своеобразных, абсолютно узнаваемых подковообразных формах основания подставки микроскопа, и своеобразным изгибом кронштейна крепления. Этих форм придерживались все до времен Второй мировой войны. Таких же форм придерживались и конкуренты, такие как Zeiss и другие компании до 1950-х годов. Прогресс не стоял на месте, и Leitz принял новые формы микроскопов с прямоугольными формами ног. Появились интегрированные системы освещения, фазового контраста, темного поля, поляризации, микрофотографии и другие методы. Как и другие производители в то время, Leitz использовал прочное черное глянцевое эмалевое покрытие для большинства своих моделей микроскопов, которое в 1970-х годах трансформировалось в голубовато-серые цвета.

В 1912 году в компанию Ernst Leitz вступает д-р Макс Berek (1886-1949). Он завоевал мировую известность из-за своих теорий и изобретений в области микроскопии в поляризованном свете. Компенсатор Berek и его формула для вычисления глубины резкости в микроскопии используется и в наши дни. Он также изобрел антибликовое покрытие линз, ставшее огромным прорывом вперед в оптическом разрешении.

Во время Второй мировой войны, правительство Германии аннулировали его звание профессора, как следствие его отказа сотрудничать с нацистской партией (он был восстановлен в 1946 г.).

В 1937 году была создана известная настольная модель исследовательского микроскопа, называемая Ortholux, который был крупнее и более модульным, чем в предыдущих формах. Искривление рамы напоминали довоенный стиль, делая его конкурентом Zeiss. Ortholux был более успешным для бюджетного рынка, и нашла свое продолжение в меньшей и более дешевой модели, выпускавшейся в 1950 году, называвшейся DIALux. Также ее называли Dialux 1, который внешне напоминал Ortholux 1, и поэтому также назывался «ребенок Ortholux». Эти две модели были очень популярны, производились долгое время, и были сделаны так хорошо, что многие из них находятся в регулярном использовании и по сей день.

6 — Термитная смесь (термит — химический, технический) (от греч. θερμά — жар, тепло) — порошкообразная смесь алюминия (реже магния) с оксидами различных металлов (обычно железа).

При воспламенении интенсивно сгорает с выделением большого количества тепла. Обычно имеет температуру горения 2300—2700°C, а в случае применения более сильных окислителей, таких как оксиды никеля, хрома или вольфрама, — значительно выше. Смесь поджигают специальным запалом (смесь пероксида бария, магния и натрия). 

Классическим военным применением термитов является отключение артиллерийских орудий. Он использовался для этой цели со времен Второй мировой войны, например, в Пуэнт-дю-Ок, Нормандия. Термит может навсегда вывести из строя артиллерийские орудия без использования зарядов взрывчатого вещества, поэтому термит можно использовать, когда для операции необходима тишина. Это можно сделать, вставив одну или несколько вооруженных термитных гранат в казенную часть, а затем быстро закрыв ее; это сваривает затвор и делает невозможным заряжание оружия. Термит также может сваривать механизм наведения и подъема оружия, что затрудняет правильное прицеливание.

Во время Второй мировой войны и немецкие, и союзные зажигательные бомбы использовали термитные смеси. Зажигательные бомбы обычно состояли из десятков тонких наполненных термитом канистр (бомб), воспламеняемых магниевым запалом. Зажигательные бомбы нанесли огромный ущерб многим городам из-за пожаров, вызванных термитом. Особенно уязвимы города, которые в основном состояли из деревянных построек. Эти зажигательные бомбы использовались в основном во время ночных воздушных налетов. Бомбардировочные прицелы нельзя было использовать ночью, что создавало необходимость использовать боеприпасы, которые могли бы уничтожать цели без необходимости точного размещения.

Парочка видео:

— Термитная граната пробивает стальной лист. 

— Авиаудар зажигательными бомбами во время Второй мировой войны, Германия, 1945 (в цвете).

7 — B1 E1 (нашла также B1 E1 ZA) — тип снаряда с зажигательной смесью для авиаударов. Если что — поправьте, кто знает.

8 — В лондонском районе Холборн, который исторически считается центром юриспруденции, находятся офисы юридических контор и суды, например, впечатляющий комплекс Королевского судного двора и здания судебных иннов. Кроме того, в районе расположены небольшие музеи, в том числе Музей сэра Джона Соуна, где можно увидеть множество архитектурных чертежей. Любители драгоценностей прогуливаются по ювелирным бутикам вдоль улицы Хаттон-Гарден, а под вечер местные гастропабы и скромные кафе заполняют студенты и те, кто хочет отдохнуть после работы.