«Здесь умерла моя последняя любовь»

«Возвращение в Брайдсхед» Ивлин Во

________________________________________

— Холмс? Не тот ли высокий молодой парень с аристократическим произношением и раздражающей привычкой пристально смотреть повторяя «Очевидно» и неприязненно морщить нос? — спросил Стэмфорд.

Они пили разбавленный кофе в больничной столовой и обсуждали ситуацию Джона.

Ватсон уставился на друга, чувствуя, что весь город должен быть в курсе того, что происходит в его жизни. Сразу же после этого пришло удручающее осознание, что, возможно, Шерлок не заметил, что он был гением, а не всего лишь искусным актером с отличной свитой информаторов.

— Ты с ним недавно разговаривал? — спросил он, стараясь не показывать горького разочарования.

Майк усмехнулся.

— Ты не ведешь беседы с этим парнем, ты его слушаешь и киваешь в уместных местах, — хохотнул он. — Я встречал его, когда еще работал в Бартсе до того, как началась вся эта заваруха. Он пришел в морг с одним из ярдовцев. Тот парень был примерно также рад необходимостью присутствовать рядом с ним, как и все мы. В итоге, все закончилось хорошо: он раскрыл за них дело, а я выслушал лекцию о временной задержке образования синяков на трупе.

— И с тех пор ты его не видел?

— Ну, он пару раз возвращался в Бартс; однажды мы даже выпили кофе в «Lyons». Я думал, что он будет чувствовать себя не в своей тарелке, но он знал всех официантов по именам. Удивительно, подумал я. А после того раза я его больше не встречал.

Джон просиял, вера в друге была полностью восстановлена. Глупо было сомневаться в нем, подумал он.

— Я не должен был никому говорить, но это просто ужасно, скрывать от тебя после всех тех лет, что мы знаем друг друга. 

— Ты знаешь, что можешь доверить мне свою жизнь, — заверил Майк, спокойно смотря карими глазами из-за толстых линз.

— Я останусь у Шерлока на некоторое время, пока не восстановлю силы, — произнес Джон, немного стыдясь произнесенной лжи, но он не хотел подвергать риску безопасность своего любимого.

Глаза Стэмфорда блеснули.

— Я бы никогда не подумал, что он твой тип, — заметил он. — Ты всегда ненавидел аристократов, особенно парней.

— Шерлока нельзя определить под какой-то тип. Ты нигде не найдешь такого как он, — страстно ответил Джон.

— Ну, похоже, ты наткнулся на что-то особенное.

— Наткнулся — подходящее слово. Я спас его от сожжения во время пожара на Патерностер-Роу.

— Вот это да! Что он там делал? — воскликнул Майк, наливая еще немного суррогатного кофе в свою чашку. — Только не говори, что преследовал преступника.

— Он спасал из огня несколько ценных книг. Я подумал, что имею дело с мародером.

— Проклятые спекулянты[3], — прорычал обычно миролюбивый доктор, — в этом я согласен с джерри[4]: негодяи должны предстать перед расстрельной командой.

Джон кивнул в знак согласия, нахмурившись, когда подумал о людях, снимающих с трупов кольца или обыскивающих разрушенные дома.

— Небось он сопротивлялся и не хотел, чтобы его спасали.

— Веришь, у него хватило наглости приказать мне оставить его в покое?!

— Похоже, не помогло.

— Очевидно, нет, — согласился Джон с нежной улыбкой на губах.

Пока Джон и Майк были заняты дружеской беседой, квартира по Бейкер-стрит, 221Б, послужила декорациями для напряженной конфронтации между братьями Холмс.

Шерлок составлял каталог образцов взрывчатых веществ в кабинете, когда услышал безошибочно узнаваемый постукивающий звук наконечника зонта, используемого в качестве дверного молотка. Он театрально вздохнул, хотя единственным зрителем оказался лишь Мэггерс.

— Невыносимый зануда, — пробормотал он, спеша в гостиную, где тут же вытащил из футляра Страдивари, начав пилить по струнам, будто опьяненный модернизмом художник.

Миссис Хадсон впустила Майкрофта, не произнеся ни единого приветственного слова; хозяйка Шерлока приложила все усилия, пытаясь понять старшего Холмса, но безуспешно. Она уважала его, была с ним неизменно вежлива, сохраняя при этом впечатление, что сталкивается с опасным зверем, которого нужно было сдерживать, а не пытаться подружиться.

— Я бы даже не появлялся в «Блэндфорде», брат мой; и уж точно не в компании твоего заурядного доктора и его огнестрельного оружия.

Детектив продолжал издеваться над инструментом, зашипев при упоминании Джона.

— Ты разрушил его жизнь, — холодно произнес Шерлок.

— Какой вздор, мой дорогой, — невозмутимо ответил Майкрофт. — Я просто поспособствовал его уходу из мира, к которому он больше не принадлежит. Какова была бы альтернатива? Ты должен понимать, ее не было.

Шерлок был согласен с братом, но предпочел бы вытерпеть пытки, чем признать его правоту.

— Множество альтернатив, — фыркнул он, высоко задрав нос. — Он мог бы сохранить свой пост и сопровождать меня, когда ему было бы удобно.

Старший Холмс приподнял брови.

— При первых же признаках серьезных неприятностей он бросил бы все и пришел тебе на помощь, как рыцарь в сияющих доспехах, каким ты его и считаешь.

Вероятность того, что это окажется правдой, чрезвычайно радовала Шерлока, но он не уступит брату ни на йоту.

— Джон не склонен к донкихотству; на самом деле он довольно практичный парень. Он не позволит тебе вмешаться.

— Он уже сделал это, — ответил Майкрофт, взглянув на часы. — Пока мы разговариваем, он уже собирает вещи. Кроме того, у меня нет времени на твои глупые игры, брат мой; у меня встреча со старым другом.

— Этот невыносимый парень с шепелявостью уже вернулся из своих трансатлантических приключений?

— Если ты случайно имеешь в виду лорда Марчмейна[5], то прекрасно знаешь, что об этом не может быть и речи. Ты уходишь от темы разговора, а это означает — ты знаешь, что я прав. Несмотря на то, что я наслаждаюсь нашей маленькой перепалкой, у меня довольно мало времени; я пришел сказать следующее: «Блэндфорд» находится под строгим наблюдением, и ты только испортишь все дело, если потопчешься там, как пресловутый слон в посудной лавке.

— Я никогда не топчу! — возразил младший Холмс.

— Топчешься, когда убежден, что имеются высокие шансы нарваться на настоящие неприятности. И на этот раз ставки слишком высоки даже для тебя.

Вновь зазвучали диссонирующие ноты; какофония оказалась настолько пронзительной, что даже у Шерлока заныли зубы. Он резко прервался и вернул скрипку на ее законное место.

— И каков твой совет? — спросил он. — Ты ведь ради этого пришел сюда, не так ли?

Майкрофт не удосужился отрицать это; из внутреннего кармана пиджака он достал серебряный портсигар и извлек из него тонкую сигару, мягко прикоснулся к ней пальцами, явно не собираясь зажигать.

— Прошлой ночью я был в Сент-Джордж-Холле[6], слушал «Сон Геронтия»[7] Элгара[8]: совершенно изумительная акустика. В перерыве мне посчастливилось столкнуться с великолепным экземпляром нашей аристократии: не кем иным, как виконтом Тремейном. Интересный старина, с безупречной памятью: он помнил нашу последнюю встречу и даже разговор. Я нахожу это удивительным.

— Да уж, — поддержал его брат. — Я стараюсь удалять содержание наших разговоров, как только ты выходишь за дверь. Должен признать, что ты действительно застреваешь дольше, чем хотелось бы, но, чтобы действительно желать запомнить, как тот человек...

Майкрофт встал и направился к двери, сигара все еще была незажжена.

— Очень смешно, — сказал он и добавил, — в любом случае Тремейн в Лондоне, и останется здесь до конца недели. Он остановился в Марчмейн-хаусе.

— Видишь? Я догадался, в некотором смысле, что объявился твой шепелявый любовник.

Старший Холмс вздохнул и поправил шляпу так, чтобы она сидела на голове абсолютно ровно.

— До скорого. А пока постарайся ничего не растоптать, если сможешь.

— Я буду проворен, как танцор Баланчина[9], — ответил Шерлок, с грохотом захлопывая дверь.

— У нас есть общий друг, — произнес Джон, и теплый воздух изо рта повис белым облачком в морозном воздухе. — Майк Стэмфорд, раньше работал в Бартсе.

— Я бы не сказал, что «друг», — возразил детектив. — Мы встречались пару раз, и он оказался не таким раздражающим, как его коллеги. Я никогда не смогу понять, почему патологоанатомы так заботятся о мертвом теле.

— Думаю, большинство людей будут против порки трупа.

— Почему? — спросил Шерлок, искренне озадаченный. — Я не понимаю; в конце концов, я делал это не для собственного удовольствия, а с целью сбора доказательств, которые помогут поймать преступника; практически благотворительное стремление.

— Да, ты само воплощение доброго самаритянина, — ответил Джон, ухмыляясь. — Так или иначе, ты ему, кажется, нравишься, и он шлет тебе наилучшие пожелания.

— Не стоило ему рассказывать о нас.

— Достаточно того, что мне пришлось соврать о причинах моего отпуска и я не мог притворяться, что тебя не существует. Кроме того, я и не хотел.

Шерлок почувствовал, как в груди разливается странное сияние, которое он приписал слабому зимнему солнцу.

— Ты ведь не станешь слишком сентиментальным по этому поводу? — спросил он, небрежно касаясь руки Джона в перчатке.

— Боже упаси, — последовал веселый ответ. — Чисто взвешенное решение, основанное на самых безэмоциональных клинических данных; ни проблеска сантиментов, ни малейшего пятнышка.

— Именно это я и сказал Майкрофту.

— Твой брат приходил? Так вот почему мы идем к этому старому чудаку?

Шерлок нахмурился и поднял воротник кашемирового пальто, словно готовясь к битве.

— Он, возможно, предположил, что виконт Тремейн в Лондоне, и я, возможно, подумал, что было бы неплохо расследовать заявление Камминса о его отцовстве. Эти две вещи могут быть не связаны, — надменно заявил он.

— Почему-то мне кажется, что я смутно припоминаю что-то об этом парне, — протянул Джон, желая слегка взъерошить перья друга.

— Возможно, я упомянул о нем мимоходом, пока ты спал.

— Когда ты использовал меня как замену своему черепу?

— Мэггерс не принял бы сторону Майкрофта, — ответил Шерлок с теплотой во взгляде. — Он терпеть не мог его чопорные манеры; всегда был вежлив, но нарочно делал вид, что не понимал его. Глухота никогда не была проблемой с остальными членами семьи, только с братом. И этот напыщенный осел ничего не мог с этим поделать; это была самая мудрая стратегия.

— Я тоже на твоей стороне, — сказал Джон, беря Шерлока за запястье и сжимая достаточно сильно, чтобы появился синяк. — Никогда не забывай об этом.

Внезапное спокойствие снизошло на Шерлока, как будто некая недостающая деталь наконец-то встала на свое место. Эта сторона его жизни, та часть, которую он никогда не считал достойной внимания, оказалась — по чистой случайности — решена навсегда. В любой момент может случиться непоправимое, может настигнуть смерть, но он всегда будет принадлежать Джону Ватсону.

Марчмейн-хаус представлял собой внушительный, отдельно стоящий таунхаус, построенный в палладианском стиле[10], с его фирменными венецианскими окнами и аккуратными симметричными пропорциями. По контрасту с ним, окружавшая его зелень выглядела унылой и неухоженной. Одним из наименее обескураживающих последствий войны, безусловно, была нехватка садоводческого персонала, но Шерлоку нравилось представлять, что это стало одной из причин побега лорда Марчмейна в Америку. Не то чтобы он мог принять какое-либо разумное оправдание для того, чтобы покинуть Лондон на длительный срок, особенно когда это могло подозрительно смахивать на дезертирство, хотя и не в буквальном смысле. 

Их встретил престарелый слуга с прямой спиной и безучастным выражением на лице человека, повидавшего немало скандалов и привыкшего отводить глаза.

Он провел их в роскошное помещение, служившее библиотекой, выходящее окнами на Грин-парк.

Роскошная мебель и малиновые обои с ворсистым рисунком придавали ему мрачный вид, несмотря на героические усилия яркого неба и заглядывающего сквозь тяжелые бархатные шторы кристально чистого солнечного света.

— Мистер Холмс-младший, я полагаю, — слова громогласно отразились от высокого потолка, словно выстрел в пещере.

Лорд Тремейн был аристократом до мозга костей: седая копна волос, аккуратно уложенная элегантными волнами, безупречная рубашка с Джермин-стрит вкупе с визиткой[11] с Сэвил-роу, и самоуничижительная улыбка, отвергавшая, казалось, его привилегированную жизнь, как результат простого броска игральной кости.

— Шерлок Холмс, — произнес детектив с таким же высокомерием, — а это доктор Джон Ватсон.

После представления друг другу и предложения хереса они устроились на диване «честер»[12]. Детектив заметил, что Джон сел по-военному, а их хозяин заметно этим очарован.

— Я предполагаю, что ваш брат, должно быть, упомянул о нашем непродолжительном tête-à-tête; отличное место, этот Сент-Джордж-Холл, жаль причиненного ущерба; замечательно, что они держатся, несмотря на это весьма ужасное затруднительное положение, — а затем, пристально посмотрев на Джона, добавил: — полагаю, должно быть, вы видели больше и на вашу долю выпало достаточно смертей.

Доктор кивнул, потягивая напиток с задумчивым выражением на лице. Он решил, что позволит собеседнику вести бóльшую часть разговора, стратегия, которая, казалось, работала так, как он и не предвидел.

— Не хочу показаться дерзким, — произнес Шерлок, явно собираясь вести себя именно так, — но мне стало интересно, что привело вас в Лондон. Сейчас в вашем поместье в Хэмпшире определенно безопаснее, чем на Пикадилли.

Лорд Тремейн разразился громким смехом, от которого потеплели его лазурного цвета глаза.

— Майкрофт предупреждал о вас, — усмехнулся он. — Описание оказалось безупречно точным. Мне нравится ваш тип: прямота экономит время. И мое дороже вашего, мой мальчик. Что касается вопроса, то я здесь для того, чтобы воспользоваться вашими услугами, мистер Холмс; вашими и услугами доктора Ватсона, конечно. Естественно, я не хочу предполагать, что вы бросите свои текущие занятия в мгновение ока.

— Значит, вы знали Гордона Камминса, — предположил детектив.

Лицо виконта оставалось бесстрастным, но глаза выдавали эмоции; в них появилась глубокая печаль, но также и оттенок чего-то похожего на раздражение или, возможно, гнева.

— Впервые, я встретил его чуть больше года назад. Именно здесь, из всех мест, — воскликнул он, будто удивленный совпадением. — В Марчмейне устраивалась вечеринка в честь вооруженных сил. Гордон проходил подготовку в Королевских ВВС и с нетерпением ждал возможности оказаться в центре событий; вот так он выразился. Он был бравым молодым человеком с освежающе искренними манерами.

— Он говорил о семье или друзьях? — спросил Джон.

Тремейн на мгновение задумался, поглаживая большим пальцем основание бокала с хересом.

— На вечеринке было несколько его коллег; полагаю, они были в достаточно дружеских отношениях. Что касается семьи, то нет, в то время он об этом не упоминал.

— Возможно, при следующей встрече? — рискнул спросить Шерлок.

— Да, мы пили чай в «Дорчестере» примерно через неделю после вечеринки, и я думаю, он упомянул что-то об унылом городке в Йоркшире, — произнес Тремейн пренебрежительным тоном, задевшим Джона. — Насколько я понял, к тому времени, у него не осталось ни одного живого родственника.

— Я полагаю, вам известно о его утверждении, что вы были его настоящим отцом. Как вы думаете, почему он так сказал?

Виконт пренебрежительно махнул рукой.

— Он знал, что люди ему не поверят и будут сомневаться в его умственных способностях.

— Он пытался избежать обвинения в убийстве, ссылаясь на невменяемость? — спросил доктор, пытаясь скрыть свое удивление.

— Это как раз то, что я хотел бы, чтобы вы выяснили, — ответил аристократ. — Видите ли, я очень привязался к мальчику и пытался ему помочь; естественно, я не мог открыто общаться с ним после того, как его арестовали, но заплатил за его защиту. Это было сделано самым осмотрительным образом.

«Уверен, так оно и было», — с горечью подумал Джон.

— Карратерс — так зовут адвоката, которого я нанял, — оказался совершенно сбит с толку поведением Гордона. В один день он был вполне здравомыслящим, а в другой, придумывал истории, которые никогда не выдержали бы никакой защиты в суде.

— Возможно, он действительно страдал психическим заболеванием, — предположил Джон.

Тремейн, казалось, на мгновение задумался над словами, но было совершенно ясно, что он уже рассматривал этот вариант и был вынужден отказаться от него, несмотря на облегчение, которое он мог бы принести.

— Я пытаюсь в это поверить, но его глаза всегда говорили совсем о другом. Он сильно боялся чего-то или кого-то; возможно, он даже защищал их, я не уверен.

— Он настаивал, что его использовали как козла отпущения, — отметил Шерлок.

— Да, но что хорошего это могло принести, если он не предоставил никаких доказательств в поддержку своих утверждений? — сказал виконт. 

— Я слышал его признание, или, точнее, заявление, и я верю, что он лгал. Кто-то сказал ему, что нужно говорить. Я также подумал, что у него не могло быть достаточно денег, чтобы оплатить услуги своих жертв; что эти средства тоже были предоставлены человеком, который его натаскивал, — довольно жестоко заметил Шерлок.

— Я действительно выделил ему пособие, — ответил виконт; его смущение трансформировалось в вызов, обычный для его класса. — Ничего чрезмерного, просто чтобы он мог повеселиться; время всегда драгоценно, а сейчас вдвойне.

— Он часто развлекался таким образом?

Похоже, что впервые броня галантности Тремейна оказалась пробита.

— Вовсе нет; я впервые услышал об этом, — хрипло ответил он. — Обычно он нисколько не ценил женское общество. Но когда Карратерс попытался намекнуть на это, Гордон отказался сотрудничать. Это очень сильно озадачило.

— Вас не расстроило, что он упомянул ваше имя? Настаивал на том, что он ваш сын? — спросил Джон.

— Расстроило бы, если бы об этом узнали газеты, но, к счастью, нам удалось держать их в неведении.

— Есть что-нибудь еще, что вы хотите рассказать нам о ваших отношениях с Камминсом? — осведомился детектив.

Полученный ответ оказался шедевром полуправды и прикрас, но суть его была ясна как день: у него сформировалась привязанность к мертвому кадету Королевских ВВС, которая была так же близка к любви, как желание к страсти, и по этой причине он никогда не смог бы поверить в худшее о нем. Он также не мог покинуть Лондон навсегда, так как это было место, где он в последний раз видел своего друга живым.

Примечания переводчика:

1 — Уильям Уилки Коллинз (англ. William Wilkie Collins, 8 января 1824, Лондон — 23 сентября 1889, Лондон) — английский писатель, драматург, автор 27 романов, 15 пьес и более чем полусотни рассказов.

Уилки Коллинз родился 8 января 1824 года в Лондоне, в семье известного художника-пейзажиста Уильяма Коллинза. Получил домашнее образование, затем поступил в частную школу. Путешествовал с семьей по Италии и Франции, изучая итальянский и французский языки.

В возрасте 17 лет окончил школу и по настоянию отца устроился стажером в фирму «Antrobus & Co», торговавшую чаем. Провел там пять лет, затем поступил в суд Линкольнз-Инн, начал изучать юриспруденцию, став в 1851 году членом корпорации адвокатов.

Первый роман «Иолани, или Таити, как это было» написал в 1843 году. Произведение было отвергнуто издателем в 1845-м и впервые увидело свет через полтора века в 1999 году.

После смерти отца в 1847 году Коллинз опубликовал свою первую книгу «Воспоминания о жизни Уильяма Коллинза, эсквайра». В 1850 году из печати вышел первый изданный роман писателя — «Антонина». В 1851 году молодой литератор познакомился с Чарльзом Диккенсом, с которым подружился на всю жизнь. Несколько работ Коллинза были впервые опубликованы в журналах Диккенса «Круглый год» и «Домашнее чтение». Они вместе создали несколько пьес и романов; первым из произведений, сочиненных в соавторстве, стала пьеса «Маяк», пролог к которой написал Диккенс.

Свои лучшие творения Коллинз опубликовал в 1860-е годы, завоевав мировую известность. Коллинз умер 23 сентября 1889 года от инсульта и был похоронен на кладбище Кенсал-Грин в Лондоне.

Младший брат — Чарльз Коллинз, зять Чарльза Диккенса и иллюстратор ряда его произведений.

Лучший и самый знаменитый роман Коллинза — «Лунный камень» (1868), по распространенному мнению, это первый детективный роман на английском языке. Его отличает психологическая точность, сочетание логического, типично «детективного», мышления с романтическими мотивами; повествование попеременно ведется от лица разных персонажей.

Детективный сюжет также играет важную роль в романе «Женщина в белом», 1860.

Поздние произведения Коллинза нередко имеют критическую направленность. Так, роман «Муж и жена» (Man and Wife, 1870) направлен против несовершенства брачного права; «Закон и женщина» (The Law and the Lady, 1875) — против принятого в Шотландии вердикта «вина не доказана»; «Душа и наука» (Heart and Science, 1883) — против обожествления науки, ведущего, например, к практике вивисекции. Героинями романов «Новая Магдалина» (The New Magdalen, 1873) и «Опавшие листья» (The Fallen Leaves, 1879) стали «падшие» женщины.

2 — «Возвращение в Брайдсхед» (англ. Brideshead Revisited) — роман английского писателя Ивлина Во, в котором отразилось его увлечение католицизмом. Написан в 1944 году и опубликован год спустя.

В романе тонко прописаны характеры уходящей эпохи процветания английской аристократии.

По версии издательства Modern Library, «Возвращение в Брайдсхед» входит в сотню лучших англоязычных романов XX века.

Главный герой романа молодой художник Чарльз Райдер во время обучения в Оксфорде знакомится с Себастьяном Флайтом — представителем старинной фамилии аристократов-католиков. После своего приезда в Брайдсхед (родовое поместье Флайтов) Чарльз попадает в водоворот богемной жизни, и на протяжении следующих лет его судьба неразрывно связана с этой семьей.

Роман был дважды экранизирован в Великобритании:

— телесериал 1981 года c Джереми Айронсом в главной роли;

— кинофильм 2008 года с Эммой Томпсон.

3 — В Соединенном Королевстве слово spiv на жаргоне обозначает мелкого преступника, который торгует незаконными товарами, как правило, на черном рынке. Это слово особенно использовалось во время Второй мировой войны и в послевоенный период, когда многие товары были нормированы из-за нехватки.

4 — Так называли немцев англичане — вольное сокращение слова Germany (Германия). Еще одно именование — Kraut (квашеная капуста). Почему их так прозвали, точно не известно. Существует несколько версий: из-за того, что квашеная капуста была национальным блюдом южных германцев; из-за рассказа Жюль Верна, где немецкий промышленник любил есть капусту. Еще одно словцо — Heinie — уменьшительное от Heinrich (Генрих). Непонятно почему, но употреблялось оно в адрес немцев в значении «идиот» или «простофиля».

5 — Лорд Марчмейн — Себастьян Флайт из «Возвращение в Брайдсхед», т.к. отец Себастьяна умирает до войны (судя по сюжету фильма-драмы 2008 года режиссера Джулиана Джаррольда). 

6 — Сент-Джордж-Холл — это был театр в Лэнгхем-Плейс, недалеко от Риджент-стрит в Вест-Энде Лондона. Был построен в 1867 году и закрыт в 1966 году. Зал мог вместить от 800 до 900 человек, или до 1500 человек, включая галереи. Архитектором был Джон Тейлор из Уайтхолла.

7 — «Сон Геронтия» (The Dream Of Gerontius) — первая оратория Эдварда Элгара, написана в 1900 году на стихи драматической поэмы английского кардинала Джона Генри Ньюмана — оксфордского англиканского пастора, перешедшего в католичество. Геронтий у Ньюмана — праведный христианин, находящийся в преддверии смерти («geront» — греч. «старик»), затем как бы засыпающий (то есть умирающий): душа Геронтия в первый момент не может понять, находится ли она в теле или вне его; персонажи поэмы, помимо Геронтия и его Души, — Священник, Ангел-хранитель, ангелы, демоны; в финале поэмы Душа с упованием на милость Божью возносится к Его престолу.

После катастрофической премьеры («Я всегда говорил, что Бог против искусства», — мрачно отозвался он в одном из своих писем), оратория все же сумела завоевать публику. Через три года, покорив Германию и Америку, оратория была повторена в Лондоне, в недавно построенном Вестминстерском соборе, и была признана шедевром. Единственной проблемой «Сна Геронтия» был текст, который англиканская церковь сочла «чересчур католическим»; либретто пришлось переделать, прежде чем ораторию допустили к исполнению в англиканских храмах.

Вот здесь в деталях.  

8 — Сэр Эдуард Уильям Элгар, 1-й баронет (англ. Sir Edward William Elgar, 1st Baronet) — британский композитор романтического направления.

Некоторые из его крупных оркестровых работ, в том числе «Энигма-вариации» (англ. «Enigma» Variations) и «Торжественные и церемониальные марши» (англ. «Pomp and Circumstance Marches»), получили широкое признание. Он также является автором ораторий, симфоний, камерной музыки, инструментальных концертов и песен. В 1924 году он был назначен Мастером королевской музыки.

Именем Элгара названы многие улицы в городах Англии: Например, есть одиннадцать Элгар-авеню, в том числе одна — в Молверне, графство Вустершир, а еще одна вблизи дома, где жил Элгар, «Plas Gwyn» в Херефорде.

В честь композитора установлено несколько памятников. Один из них — в конце Вустерской Хай-стрит — стоит напротив собора, в нескольких метрах от того места, где некогда размещался магазинчик его отца. Еще один памятник композитору находится в самом начале Чёрч-стрит в Молверне. В сентябре 2005 года вблизи Херефордского собора, в ознаменование многочисленных музыкальных и прочих связей Элгара с этим городом, был открыт памятник скульптора Джеммы Пирсон.

В доме в Нижнем Бродхите, где родился композитор, ныне находится музей, посвященный его жизни и работе.

В период с 1999 по 2007 год на новых двадцатифунтовых банкнотах Банка Англии изображался портрет Элгара: позднее, на банкнотах новой серии, стали изображать портрет Адама Смита. Смена портретов стала причиной недовольства, в особенности потому, что 2007 год был годом 150-летия со дня рождения композитора.

Элгару посвящено несколько телефильмов. На телевидении роль Элгара исполняли Джордж МакГрат (в художественно-документальном фильме Кена Рассела «Элгар») и Грэм Лимен (в фильме «Болото Пенды»).

9 — Джордж Баланчин (англ. George Balanchine; при рождении Георгий Мелитонович Баланчивадзе) — хореограф русско-грузинского происхождения, положивший начало американскому балету и современному неоклассическому балетному искусству в целом.

Во время поездки на гастроли в Германию в 1924 году Баланчивадзе вместе с несколькими другими советскими танцовщиками решил остаться в Европе и вскоре оказался в Париже, где получил приглашение от Сергея Дягилева на место хореографа в Русском балете. По совету Дягилева танцовщик адаптировал свое имя на западный манер — Джордж Баланчин.

Вскоре Баланчин стал балетмейстером Русского балета и в течение 1924-1929 годов (до кончины Дягилева) поставил девять крупных балетов и ряд небольших отдельных номеров. Серьезная травма колена не позволила ему продолжать карьеру танцовщика, и он полностью переключился на хореографию. Среди постановок этого периода — опера-балет М. Равеля «Дитя и волшебство» (Монте-Карло, 1925).

После смерти Дягилева Русский балет начал распадаться, и Баланчин покинул его. Он работал сначала в Лондоне, затем в Копенгагене, где был приглашенным балетмейстером.

Вскоре Баланчин ушел из Русского балета Монте-Карло, решив организовать собственную труппу — «Балет-1933» (Les Ballets 1933). Труппа просуществовала лишь шесть месяцев, но за это время провела в Париже фестиваль с тем же названием и осуществила несколько успешных постановок на музыку Дариюса Мийо, Курта Вайля («Семь смертных грехов мещанина» на либретто Б. Брехта), Анри Соге. После одного из этих представлений известный американский меценат Линкольн Кристайн предложил Баланчину перебраться в США и там основать балетную труппу. Хореограф согласился и в октябре 1933 года переехал в США (получил американское гражданство в 1939 году). 

В 1936 году Баланчин дебютировал на Бродвее, в «Безумствах Зигфелда»: в качестве хореографа он участвовал в постановке мюзикла Лоренца Харта и Ричарда Роджерса «На кончиках пальцев» (танцевальная сюита из этого мюзикла, «Убийство на Десятой авеню» затем вошла в репертуар «Нью-Йорк Сити Балле»).

До 1934 года Баланчин ставил фарсовые, комедийные и драматические балеты с простым сюжетом, в которых замысел во многом определялся декоративным оформлением. В дальнейшем он использовал обновленный и обогащенный классический танец, рожденный музыкальным образом. Большинство его балетов одноактные и бессюжетные, как правило, на симфоническую музыку, не предназначенную для танца. Танец в балетах Баланчина не только раскрывает музыку и не просто передает заключенные в ней эмоции, а взаимодействует с музыкой.

Сам балетмейстер считал, что сюжет в балете совершенно не важен, главное лишь музыка и само движение: «Нужно отбросить сюжет, обойтись без декораций и пышных костюмов. Тело танцовщика — его главный инструмент, его должно быть видно. Вместо декораций — смена света… То есть танец выражает все с помощью только лишь музыки».

«Содержание созданного Баланчиным нового типа балета составляет не изложение событий, не переживания героев и не сценическое зрелище (декорации и костюмы играют подчиненную хореографии роль), а танцевальный образ, стилистически соответствующий музыке, вырастающий из музыкального образа и взаимодействующий с ним. Неизменно опираясь на классическую школу, Баланчин обнаружил новые возможности, заключенные в этой системе, развил и обогатил ее».

Баланчину были нужны предельно музыкальные, остро чувствующие ритм и высокотехничные танцовщики. «Техника и искусство — одно и то же. Техника — это умение, и только тогда вы можете выразить и вашу индивидуальность, и красоту, и форму» — говорил он.

10 — Палладианство или Палладиева архитектура — стилевое течение раннего классицизма, выросшее из идей итальянского архитектора Андреа Палладио (1508-1580). В западноевропейской историографии — палладианизм (итал. palladianesimo), в русскоязычной традиции — палладианство. В основе этого стилевого течения — античное наследие: следование композиционным принципам классической храмовой архитектуры и классицизма XVI века, школы Браманте и Рафаэля, Николая Львова (1753-1803) и других.

Расцвет палладианства в Англии пришелся на XVII-XVIII века. Первым выдающимся палладианцем на севере Европы считается Иниго Джонс. Даже в период всеобщего увлечения барокко (на рубеже XVIII века) английские архитекторы редко отходили от Палладиева идеала. Наиболее популярной среди палладианцев работой тандема Палладио-Скамоцци была вилла Капра близ Виченцы. Тем не менее, англичане стремились соединить основные палладианские темы: центрическую схему, симметрию фасада, колонные портики с традициями старинных английских загородных замков с угловыми восьмигранными башнями, зубчатыми стенами и стрельчатыми арками.

В начале XVIII века благодаря усилиям лорда Берлингтона и У. Кента палладианизм вновь вошел в моду, наиболее выдающимся мастером считается Роберт Адам. Другими английскими архитекторами-палладианцами были Дж. Ванбру, И. Вэр, К. Кэмпбелл, Р. Моррис. К середине XVIII века палладианство распространилось по всей Европе. 

11 — Визитка — принадлежность мужского костюма, род сюртука; в отличие от него, у визитки полы расходятся спереди, образуя конусообразный вырез (но не по прямой линии, как у фрака, а закругляясь сзади); визитка застегивается на одну пуговицу, сзади на уровне пояса пришиты две пуговицы. Визитки, как правило темно-серого цвета, носят с брюками в полоску, жилетом, белой рубашкой и галстуком темных тонов, и черными туфлями. Согласно этикету, визитку не принято носить после семи вечера (в это время ее заменяет фрак). В качестве повседневной одежды визитки были распространены в XIX и начале XX вв.

Визитки впервые появились в Англии в середине XIX века в качестве утренней одежды для езды верхом. Вскоре они стали повседневной одеждой среднего и высшего классов, вытесняя фраки и сюртуки, которые стали надеваться лишь по особым случаям. После I Мировой войны визитки вышли из повседневного употребления; с тех пор их надевают лишь по исключительным случаям (свадьбы, похороны, церемониальные политические мероприятия).

12 — История появления дивана честерфилд доподлинно неизвестна, но в большинстве источников говорится, что первым такую модель заказал для себя Филип Стэнхоуп, 4-й граф Честерфилд, английский государственный деятель, дипломат и писатель. Фасон дивана стремительно вошел в моду и широко распространился под названием «честерфилд», или просто «честер».

В викторианскую эпоху честерфилд стал самым популярным диваном. Спустя сотни лет он по-прежнему узнаваем и украшает классические и современные интерьеры. Этот благородный предмет мебели является выразительной доминантой и способен не только создать в гостиной комфортную обстановку, но и придать ей неповторимый стиль.

Честерфилд легко узнать из тысячи. Изюминка экземпляра — постоянство и традиционность. Это уже не просто предмет мебели, а часть истории, ведь его стилю более двухсот лет. Несмотря на возраст, он мало изменился, сохранив свои ключевые особенности.

Ромбовидная стяжка

Чтобы равномерно распределить наполнитель (в старые времена это был конский волос), диван простегивали, закрывая стежки декоративными пуговицами или кнопками. Такая техника носит название «каретная стяжка» или «капитоне». Эта отличительная черта модели остается неизменной, как и следующая его особенность.

Подлокотники и спинка одной высоты

Эта особенность делает данную модель очень эргономичной для людей любого роста и комплекции, так как подлокотники обеспечивают хорошую и комфортную поддержку спине.

Подлокотники в форме свитков

Подлокотники дивана похожи на декоративные элементы капители ионической колонны. Этот «свиток» венчает и спинку, что позволяет не приставлять честерфилд к стене. Диван может быть и островным, ведь сзади модель выглядит так же эффектно.

Cовременные интерпретации

Первоначально классический честер покрыт кожей естественных «земляных» оттенков — цвет глины, песка, вечерней зелени. Впоследствии диваны стали изготавливать и с тканевой обивкой, в том числе цветной. Форма дивана также может по-разному интерпретироваться дизайнерами.