Дождь временами слабел, становясь моросью, а временами давал жару, плюхая огромные, частые капли, что больше напоминало бомбардировку. Он шуршал, стучал и чавкал, блестел на тусклом свету от фонарей и еще некоторых вывесок. Кроме нас на улице — ни души. Только я и этот Хэйтем Кенуэй. Мы медленно брели вперед — от холода и усталости сил двигаться куда-либо не было вообще. Одежда настолько вымокла, что теперь только прилипла к телу и мешала.

      До мотеля мы дошли без приключений — спустились по асфальтовой дороге вниз, прошли к берегу, любуясь на грязь на обочине, жуткие дома и общий недружелюбный вид города. На пятачке у берега, к счастью, было почище и поприличнее. Здания формировали круг, разделенный пирсом. Возле пирса уныло притулились какие-то лодки. Здесь в основном были не дома, а какие-то лавки, и большинство из них предлагали купить рыбу или всякую хреноту для рыбалки. Выглядело все это, как в каком-нибудь старом кино про пятидесятые. Вроде уютно, но мне все-таки сделалось как-то тоскливо.

      Мы подошли к мотелю, подергали ручку и, убедившись, что дверь не заперта, вошли.

      Холл встретил нас полумраком и неприятной тишиной. Я сощурился, рассматривая темно-синие обои, ведущую на второй этаж лестницу в конце зала, стойку ресепшена и небольшой столик. Все это напоминало локацию в мрачном квесте или детективном кино. Сходство усиливал темный ковер, двери со вставками из стекла и холодное освещение. За стойкой стоял недовольный мужик в костюме, напротив него склонился высокий парень, одетый почему-то в майку, несмотря на такой холод.

      — Давай, Трейси, мы в тебя верим, — хмыкнул этот в майке и тряхнул длинными патлами. — Ты же можешь не задерживать плату, а? Можешь не напарываться на рога, правда?

      Последнюю фразу в отличие от других, которые говорил спокойно, он как-то зловеще прошипел. Мы вздрогнули и так и остались стоять на пороге.

      — Я все верну, как только с деньгами будет полегче.

      — С тобой ведь говорю я, Трейси. Я, а не ребята. Я добрый, ты же знаешь. Но долго ждать не люблю, учти.

      — Да я верну, Генри, честно…

      Генри схватил его за грудки и улыбнулся.

      — Срок тебе три дня. Не будет оплаты — потеряешь крышу. Мы же договорились?

      Тот примирительно поднял руки и что-то залопотал. Мы с Хэйтемом нервно переглянулись. Генри отпустил должника и сделал пару шагов назад, брезгливо отряхивая руки. Они обменялись многозначительными взглядами.

      — Так, а вам чего, молодые люди? — чувак в костюме оправил пиджак и брезгливо передернул мышиными усиками.

      — Доброй ночи. Мы бы хотели снять комнату.

      — Малолетним не сдаем, — цыкнул мужик в костюме и слегка хлопнул рукой по столу.

      — Нам есть шестнадцать, — мягко заворковал Хэйтем, убеждая. — У нас при себе документы.

      — Шестнадцать? Валите отсюда! Несовершеннолетним по закону запрещено давать комнату. Нечего вам тут делать, поняли?!

      — Ничего себе обращение с клиентами, — возмутился Хэйтем.

      — Вы — не клиенты, а малолетнее пацанье. Будет двадцать один — тогда и поговорим.

      Генри хмыкнул.

      — Мы хорошо заплатим, — не сдавался Хэйтем.

      — Ваши сто баксов не стоят моей свободы. Валите, вам неясно сказано?

      — Мы заплатим больше, — продолжал искушать Хэйтем. Я возмущенно покосился на него: какое нахрен больше? У нас в лучшем случае сто баксов на двоих осталось, а нам надо на какие-то шиши домой ехать…

      — А если не хватит — я бесплатно поиграю тут в баре на гитаре, — брякнул я. Но мужик за стойкой не поддался на наши уговоры и медленно помотал головой.

      Разочарованные, мы вышли на улицу. Мне даже показалось, что я услышал треск, с которым лопнули наши надежды. Я уж было размечтался, что позвоню домой, помоюсь и отогреюсь, забьюсь в теплую кровать и спокойно высплюсь, но… Черт, когда не надо, все вокруг такие блюстители закона хреновы. Как будто мы с Хэйтемом порнуху пришли покупать или снимать телок в борделе.

      — Трындец, — сказал я и сел на крыльцо. Хэйтем медленно опустился рядом.

      — Что будем делать? — спросил он. — У меня пока нет идей.

      — Я могу только предложить поспать на остановке, — я развел руками.

      — Да, если бы она тут еще была!

      Он хотел было сказать что-то еще, но только вздохнул и уныло прислонился головой к опоре козырька. Видимо, даже его ресурсы язвительности небезграничны. Я посмотрел на него, такого унылого и убитого, и тоже отклонился.

      — Капец, — сказал я в очередной раз. Хэйтем обвил рукой опору, помолчал какое-то время, а потом медленно произнес:

      — Может, все-таки попробуем отыскать заправку и напросимся там переночевать? Там хотя бы есть туалет, и, может, нас пустят поспать на складе. Все-таки не на улице…

      — Честно? Я задолбался ходить уже, да еще и по этому сраному дождю.

      — Понимаю, самому надоело, ну а что делать? Не спать же на крыльце.

      — Да знать бы еще, где она…

      — Посидим, отдохнем, поищем… — Хэйтем вздохнул.

      — А если нас и с заправки выгонят?

      — Ну придется под мостом спать, будем, как тролль в сказках, — хмыкнул Хэйтем.

      — А сказки тебе типа давали почитать? — поддел я.

      — Ага. Средневековые, без обработки. После этого я уже ничего не боюсь, — он поморщился, но тут же усмехнулся. — Нет, мне, конечно, объясняли, что такая жестокость была обоснована необходимостью приучить ребенка слушаться и подавали мне все это контексте изучения истории, но после сказки про лошадиную голову¹ и оригинала «Золушки» я потом неделю оглядывался, и без конца над дверью эта голова казалась, а на ступенях в холле отрубленные пальцы мерещились.

      Я засмеялся, почувствовав, что мне как-то даже полегчало от его историй. Я захотел подвинуться к нему. Вдруг станет еще чуть-чуть легче? В шкафу же стало — было не так страшно… Да, Хэйтем противный и временами его хочется убить… Ладно, его хочется убить очень часто, но с ним иногда хорошо.

      Я хотел было развить у себя в голове эту мысль, не зная, правда, куда бы она зашла, но тут за нашими спинами открылась дверь. Ступени под задницами промялись.

      На пороге стоял Генри, держа в зубах сигарету.

      — Ну че, щенята, застряли?

      Мы молча покивали.

      — Вы же не местные, я угадал? — он зажег сигарету.

      Мы опять молча кивнули.

      — Вы типа из Лощины или туристы?

      Мы с Хэйтемом переглянулись:

      — Можно сказать, туристы. Мы из Лондона вообще, — сказал Хэйтем. Я решил молчать, чтобы мое вранье не противоречило его.

      — Ясно… Поедете перекантоваться у меня, а, щенята? Могу предложить второй этаж.

      — Спасибо, — мило улыбнулся Хэйтем. — Но мы воздержимся.

      Я охренел и пихнул его в бок.

      — Мы согласны, — я оскалился и злобно посмотрел на этого идиота. Что он творит вообще?!

      — Решайте. Я вас отвезу на тачке, — он кивнул головой в сторону небольшого джипа.

      — Ты можешь решать, — фыркнул я на Хэйтема. — А я поехал. Я затрахался тут ходить и мерзнуть. Еще вот-вот жопу надерут…

      — Чарльз… — начал он, но я спустился со ступеней и направился к машине. Хэйтем вздохнул и двинулся следом.

      — Так-то, щенята. — Генри остался стоять, докуривая, только нажал на кнопку ключей. Мы сели на заднее сидение. Пока Генри курил на крыльце, Хэйтем наклонился и зашептал мне в ухо:

      — Что ты делаешь?! А если он маньяк?! Зачем ты согласился?

      — Хоть сдохну в тепле, ты ж сам на это был согласен, когда просился к этому Робу, — огрызнулся я. — Один хер мы помрем — либо от воспаления легких этой ночью на улице, либо он нас зарежет, если он маньяк.

      — Чарльз! Так нельзя! Ехать к незнакомому мужику домой…

      — А как льзя? На улице мерзнуть я не хочу! — я старался делать вид, что меня не колышет то, как он ко мне прижался и жарко шепчет в ухо.

      — Кто знает, что он с нами сделает!..

      — А на улице нам типа ничего не будет, да?!

      Он с возмущением хотел сказать что-то еще, но тут движение за окном привлекло мое внимание. Генри докурил, бросил бычок на землю и стал приближаться к машине.

      — Если нас убьют или изнасилуют, или и то и другое, то умирая, я скажу, что во всем виноват именно ты! — выдал Хэйтем напоследок. — И после смерти ты не сможешь упокоиться от стыда!

      Генри открыл дверцу машины и сел на переднее сидение.

      — Так, щенята. Предупреждаю сразу — без гомосятины. Поняли? Услышу, что вы на втором этаже жаритесь, спущу с лестницы обоих и выгоню под дождь. Мне в доме пидоры не нужны.

      Мы недоуменно переглянулись. Генри захлопнул дверь и завел мотор:

      — Я видел, че вы в машине начали творить. Так что в доме не сметь.

      Да как он мог такое о нас подумать! Я — и этот Хэйтем Кенуэй! Маленький, тонкогубый… С хвостом этим… Да ему всыпать надо, а не «творить» с ним что-либо…

      Я открыл рот, чтобы высказать Генри, но получил от Хэйтема тычок коленом в бедро — бессловесный приказ молчать. Надулся, отвернулся от него, и стал смотреть в окно.

      Мы тронулись в путь. Я напряженно рассматривал дома, вглядываясь в них через пелену дождя. Хэйтем отвернулся к своему окну, и я видел часть его отражения. Он не был напуганным, казался скорее грустным и присмиревшим. Впрочем, может, он просто ужасно устал. Генри молча рулил куда-то, освещая фарами то более-менее приятные, обжитые дома, то какие-то совсем уж нищебродские коробки, выглядевшие так, будто их сколотили наспех степлером и прикрыли фанерой. Он не включал музыку и ничего не говорил. Я стал пытаться понять, как бы вел себя реальный маньяк — трепался бы с нами, чтобы заговорить зубы, или так же молчал, чтобы мы успокоились и расслабились в тишине.

      Не удержался, покосился на Хэйтема. Я попытался считать его состояние, понять, что он чувствует, но из-за того, что свет фонарей искажал и скрывал часть отражения, было трудно. Я уже набирался смелости, чтобы его позвать, хотя в голове вообще не было тем для разговора, как Генри вдруг открыл рот:

      — Эй, щененок, на гитаре играешь?

      — Угу.

      — Понятно, — он похлопал по рулю рукой и свесил ее. — Это ты молодец. Я сына тоже научить хочу.

      Мы с Хэйтемом почему-то переглянулись. В его глазах прибавилось темного цвета, но не серого, а какого-то черноватого. Они смотрели не злобно, а вопрошающе и немного устало. Он подался вперед, подвинулся в середину и уставился в лобовое стекло.

      — Остановите возле аптеки, — холодно попросил он, когда мы поравнялись с зеленоватыми огоньками. Я прищурился, пытаясь рассмотреть местность, и увидел, что через прозрачное стекло пробивается свет, а маленькое окошко приоткрыто. Под крестом на вывеске — цифра двадцать четыре. Аптека круглосуточная, еще работает.

      — Чего тебе, гандоны понадобились что ли? — гыгыкнул Генри, когда Хэйтем открыл дверь и стал выбираться на улицу, под дождь. Хэйтем его подколку проигнорировал, а Генри, глядя, как он, перепрыгивая лужи, приоткрыл окно и рявкнул:

      — Недолго там! Это не полночное такси тебе!

      Хэйтем, если и слышал его, то опять проигнорировал. Согнулся и постучал в окошко. Фармацевт подошел к нему не сразу — пришлось стучать неоднократно. Потом Хэйтем протянул в окошко мелочь, забрал маленькую вытянутую упаковку и вернулся к машине.

      — Че ты там купил? — я набросился на него с расспросами, как только он опять плюхнулся мокрой от дождя задницей на сидение машиной.

      — Две зубные щетки, — он вздохнул и закатил глаза, после чего протянул мне упаковку.

      — Мне чур синенькую!

      — Тебе не все равно? Детский сад…

      Генри засмеялся, глядя, как мы спорим, и снова тронулся. Насколько уютным и милым был Тэрритаун или хотя бы освещенная часть Дэртон-Бриджа, где проходило шоссе, настолько же пугающим и заброшенным был этот район. Даже через покрытые рябью разбитых капель дождя окна были видны темные, уродливые дома с черными провалами окон. На стенах когда-то были вывески и постеры, но ныне от них остались лишь белые прямоугольники, местами закрашенные метками территории или просто краской. Двери были либо заколочены, либо опечатаны. На некоторых виднелись желтые стикеры. Я вздрогнул, когда мы проехали улицу, где большая часть домов была полностью забита фанерой. Когда мы миновали дома с покосившимся заборами и свалкой мусора на обочине, мне стало страшно, что в одном из таких домов нам либо придется переночевать, либо сдохнуть, если Генри реально собирается трахнуть нас и разделать на кусочки.

      К счастью, вскоре мы свернули на узкую, тихую улицу, похожую по атмосфере на полукруглый тупик возле пирса, где был мотель. Тут дома тоже тесно лепились к друг другу, но видно было, что они жилые. Асфальт был весь латаный, так что мы с Хэйтемом подскакивали каждый раз, когда колеса машины наезжали на очередной стык. Дома все так же напоминали слепленное из чего было нечто, но все было куда приличнее. Я заметил, что верхние этажи часто были кирпичными, а нижние — обиты сайдингом. Интересно, почему? На той улице, где была остановка, здания отличались почти кардинально — треугольные крыши, похожие по цвету постройки. Кое-где имелись какие-то витрины, но главное — был свет, были фонари. Тут свет в основном шел из окон.

      Генри протряс нас в джипе к концу улочки, пару раз чуть не задев задницей машины припаркованные возле домов тачки. Проехав вдоль местами разрушенной стены и нескольких домов, Генри вдруг затормозил у одного из них.

      — Выходим.

      Я первым вышел из машины и, щуря глаза, осмотрелся. Халупа Генри выглядела донельзя странно — дом стоял чуть поодаль от остальных, и казалось, что второй этаж соединяет собой первый с гаражом, как арка. Кроме того, он имел треугольную крышу, но отделан почему-то был похуже, чем остальные. Сочетание всего приличного и по-уличному нищего и дикого из этого города в одном жилье.

      Я покосился на Хэйтема. Он брезгливо морщился и раздувал ноздри. Поджал свои тонкие губы, но в глазах почему-то смесь недоверия и интереса.

      — Пошли! Чего стоите, щенятки?

      Он отвернулся и подошел к гаражу, нажимая на кнопку. Ворота задрожали. Генри дождался, пока они откроются и пошел включать там свет. Хэйтем воспользовался моментом, потянулся ко мне и шепнул на ухо:

      — На всякий случай держись поближе ко мне.

      — Еще чего, — возмутился я и пихнул его в бок. — Век бы тебя не видеть, говно хвостатое!

      Хэйтем опять поджал губы и отвернулся. Генри вернулся из гаража, поигрывая ключами, отпер нам дверь и впустил внутрь. Он вошел первым, я — следом, а паршивый Хэйтем какое-то время стоял на крыльце. Я на секунду обернулся — он выглядел спокойным, но я чувствовал его напряжение.

      — Странно, а Робу ты доверял, — сказал я, когда Генри прошел на кухню.

      — Роб — подросток, и довольно затюканный. К тому же, он сам боялся нам навредить, — пожал плечами Хэйтем, стаскивая толстовку. Он аккуратно сложил ее и стал опять завязывать волосы лентой. Пижон сраный… Генри шумел водой на кухне, оставив нас в покое. Я один раз выглянул — он мыл руки и споласкивал чашки, так что я успокоился и хотел было сесть на диван, но вовремя вспомнил, что все еще весь мокрый.

      — Щенята, жрать хотите? — поинтересовался Генри, тряхнув головой. Заправленная за ухо черная прядь выбилась, прикрыв ему лицо. Хэйтем нервно посмотрел на меня. Жрать он явно хотел, хотя пока молчал и не портил никому настроение. Даже я уже проголодался.

      — Хотим! — ответил я.

      — Ладно, пацаны, — Генри оставил посуду, вытер руки, зажег сигарету и вышел к нам, дымя. — Пойдемте пока покажу, где будете кантоваться.

      Мы потопали по узкой лестнице за ним наверх. Я ожидал, что он сейчас откроет дверь, покажет всратое подобие гостиничного номера с одной скрипучей кроватью, как в дебильных комедиях или некоторых романах, на которой мы будем всю ночь ворочаться и скрипеть, стараясь отодвинуться друг от друга подальше, после чего утром встречать многозначительные взгляды. Но нет, нашим глазам предстала относительно просторная комната с кое-где облетевшими темно-зелеными обоями и шкафом. Помимо шкафа из мебели тут был еще комод, и на этом все.

      — А где кровать? — деловито поинтересовался Хэйтем, склонил голову и заложил руки за спину. Ага, изучает.

      — Весь пол — ваша кровать на сегодня, щенята, — хохотнул Генри. Сигарета от его смеха двинулась вверх-вниз, посыпая пол пеплом. — Не обессудьте, диван снизу не смогу перетащить. И потом, он сломан.

      Хэйтем опять скривился, но Генри было пофигу. Он открыл шкаф и стал в нем копаться.

      — Сейчас посмотрим, че вам дать на спанье, остальное сами себе по размеру подберете, — сообщил он. После поисков он выцепил старые треники, пижамную кофту, халат с продранным рукавом и еще какие-то мягкие штаны. Мы недоуменно уставились на вещи.

      — Это самое чистое. Извиняйте, тут вам не люкс пять звезд, — фыркнул Генри.

      — Тогда и за постой заплатим пять центов, — съязвил Хэйтем. — А если еще и еда в ресторане окажется отвратительной, завалим почтовый ящик гневными письмами с претензиями.

      — Да нафиг мне ваши центы, грабить каких-то парней… Я ж не зверь… — Генри повел плечами. — Поможете с работой по дому, и мы в расчете. Да и очевидно, что у вас с баксами напряженка.

      Он фыркнул, продолжая дымить, и проводил нас в ванную. Там уже даже я брезгливо скривился, изучая явно подтекающий кран, тесную душевую кабинку и сушилку для полотенец с облупившейся краской.

      — Воды горячей мало, так что все не выливать, — предупредил Генри и показал нам, как переключать с кранов на душ. — Экономьте, как хотите. Можете хоть вместе мыться.

      — Че, полезем? Я тебе спинку потру и хвостик твой идиотский вычешу, — я не удержался, чтобы не поддеть Хэйтема.

      — Я не против, заодно смою с тебя вековой слой пота, хоть начнешь пахнуть, как человек, а не как портовый грузчик.

      Твою мать, че он на больное-то сразу давит, а? Мне же сколько не оттирайся, через секунду опять… Гормоны долбанные. Я насупился и несильно пнул тумбу. Хэйтем изогнул уголки губ и сощурился, как кот, в которого кинули тапком, но промахнулись. Тварина, а…

      — Ваше дело, но чтоб воду оставили, поняли? — Генри строго посмотрел сначала на Хэйтема, а потом на меня. — Я не хочу утром песком мыться, поняли?

      Мы согласно покивали. Генри оставил нас, напоследок буркнув, что мы можем порыться в шкафу и выбрать себе что-то сухое.

      — Располагайтесь, короче, щенятки. А я пойду принесу одеяла. Не бузить, не трахаться, не орать, поняли?

      Когда он спустился вниз, мы шумно выдохнули.

      — Мда-а-а… — протянул Хэйтем. Я хотел было спросить, считает ли он Генри маньяком, но что-то не стал.

      — Давай-ка разберем вещи, надо все просушить.

      Я кивнул. Он пощупал рукой слабо работающий масляный обогреватель, сел на пол рядом с рюкзаком и стал в нем копаться.

      — Слушай, как думаешь, кассете и диску кабзда не пришла? — поинтересовался я, наблюдая, как он со стоном расправляет подмокшую книгу.

      — Надеюсь, нет, — отозвался Хэйтем, вынимая свою сумку — она была меньше рюкзака, поэтому влезла в него. — Иначе вся эта поездка и последующая смерть от руки родителей будет напрасной.

      — Давай сейчас им позвоним, — предложил я. — Надо же предупредить, что мы останемся тут ночевать.

      — Коммутатор сел, — он помотал головой. — Если вообще не умер от дождя.

      — Че делать с этим будем? Вряд ли у этого Генри есть телефон.

      — Спросим. Если нет, значит, придется утром до возвращения домой найти автомат, позвонить и объясниться, чтобы буря успела хоть чуть-чуть схлынуть, пока мы едем.

      Я вздохнул, понимая, что сейчас мой страх не исправит ситуацию, и, стараясь успокоиться, уселся по-турецки напротив Хэйтема, наблюдая, как растет куча шмоток на обогревателе. Он вынул свой пиджак и размотал:

      — А вот и кассета с диском. Остается только молиться, что ничего не испортилось от этого треклятого дождя.

      Он сунул руку и стал шарить где-то на дне.

      — Боже, что это такое мягкое? Чарльз, я надеюсь, это не твои очередные грязные носки?

      Я на секунду покраснел. Мне впервые стало по-настоящему стыдно за неряшливые привычки, пусть и на мгновение. До этого меня мог смутить разве что срач отца, да и то к нему я более-менее притерпелся.

      — Хэйтем, поверь, будь это они — ты бы уже в обморок упал или сдох, — оскалился я, чтобы не дать ему понять, что меня можно таким засмущать.

      — Что ж, в следующий раз прежде, чем лезть в твои вещи, надену герметичный костюм как у исследователей зараженной местности, — отозвался он и продолжил копаться. — Это твоя тетрадь же?

      Он вынул мои записи с табами.

      — Дай сюда, я отнесу сушиться, — проворчал я, жалея, что мы не убрали все в сумку Хэйтема, а покидали абы как на выходе из автобуса. Он протянул мне тетрадку и я, по пути расправляя мокрые листы, направился в ванную — весь обогреватель в комнате хвостатый засранец уже занял. Тетрадка пристраиваться никак не хотела, все время падала с сушилки. Тогда я приоткрыл ее и повесил корешком вверх, сдвинул к самому краю, чтобы края сушилки касались страниц. Придется ходить туда-сюда и постоянно их переворачивать, давая возможность просушиться, иначе слипнутся. Отец хрена с два даст деньги на новую тетрадь, если я загублю эту, не исписав и трети.

      Потом я избавился от мокрой толстовки и вернулся в комнату. Хэйтем уже вовсю хозяйничал. Вещи были разобраны, аккуратно разложены вдоль плинтуса и по подоконнику. Он даже пыль, я смотрю, чем-то протер — во всяком случае, мне казалось, что до того, как я вышел, на подоконнике было в разы грязнее. Я хотел было что-то сказать, но меня отвлек звук шагов по лестнице и глухое:

      — Давайте, помогайте!

      Мы сорвались с места и принялись помогать ему затаскивать наверх кучу одеял. Вдвоем мы еле справились, поскольку эта куча то и дело застревала в проеме. Я почему-то думал, что мы вот-вот оттянем край одеяла, будто он резиновый, и отлетим в сторону или шлепнемся и пробьем пол, как в мультиках Тэкса Эйвери. Но мы худо-бедно справились — я и Хэйтем тянули, Генри подталкивал комок, и после мы уже относительно легко втащили его в комнату.

      Самое толстое одеяло пошло на матрас, остальные мы взяли, чтобы укрыться. Я наспех все побросал, за что получил порцию претензий от хвостатого пижона, которому, видите ли, то криво лежало, то волнами пошло. Я плюнул на Хэйтема и решил наконец переодеться. Открыл шкаф, придирчиво осмотрел полки, вынул какой-то растянутый зеленый свитер в ужасный салатовый ромбик, джинсы и теплые носки. Схватив это все в охапку, я пошел переодеваться в ванную. Вытерся, расчесался и на всякий случай еще раз сполоснул подмышки. Трусы на мне были еще местами влажные, но я решил забить — на мне высохнут.

      Вернувшись, я несколько офигел. Хэйтем уже возлежал в одном халате на импровизированном лежбище из наших одеял. Он умудрился даже из рванья сделать какое-то подобие уюта — аккуратно завернутые одеяла и расставленные вокруг маленькие фонарики напомнили ламповую постель только что переехавших молодоженов в кино.

      — А это откуда? — только и смог ляпнуть я, указав на фонарики.

      — Взял из комода, это было, видимо, для сада. Так хоть чуть-чуть посветлее, а то в комнате неприятно и темно. Поможешь принести мне диванные подушки? Только погоди, я переоденусь.

      Я кивнул и отвернулся. Хэйтем завозился в шкафу, пытаясь выцепить какой-то шмот.

      — Черт, мне здесь все велико на три размера, — ворчал он. Выловил полосатые штаны с креветками, бросил на наше лежбище, и вдруг восхищенно протянул:

      — О-о-о!

      — Чего там?

      Вместо ответа Хэйтем снял с вешалки тяжелую кожаную куртку и показал мне. Он держал ее на руках так гордо, будто сам сшил.

      — Нехило, — я цыкнул языком.

      Хэйтем покрутил кожанку и вдруг шумно выдохнул.

      — Чарльз, — тихо протянул он и показал мне спинку кожанки. На ней красовался уже хорошо знакомый нам оскаленный единорог с полусгнившей рожей.

      — Твою мать… Он че, из этих что ли? — выдал я севшим голосом.

      — Хуже, — сказал Хэйтем, покрутив куртку. — Он, походу, у них главный.

      — Почему ты так решил?

      Хэйтем молча ткнул пальцем в вышивку с надписью «KING» над одним из карманов.

      Повисла пауза. Мне казалось, что стук моего сердца слышен не то, что на первом этаже — отдает на улице. Хэйтем тоже смотрел сначала с некоторой долей страха, но его взгляд вдруг с несколько испуганного стал коварным. Губы тронула улыбка.

      Хэйтем вдруг медленно надел куртку, расправил плечи.

      — Как мне, идет? — серо-голубые глаза загорелись озорством. Куртка сидела на нем идеально. Так, будто для него и сшили. Более того, она смотрелась как вторая кожа. Я буквально услышал в ушах тему, которая играет в кино и мультиках при восстании из пепла всяких темных властелинов.

      — Она… она на тебе как влитая.

      — Н-да? — Хэйтем покрутился перед зеркалом. У него даже взгляд поменялся, стал наглым, строгим. Ухмылка стала волчьей. Он медленно поднял и расправил плечи, согнул руку, будто демонстрировал мышцы. Вдруг потянулся, распустил волосы. Они снова побежали по плечам блестящей черной волной. Шумно и с каким-то наслаждением выдохнул, запустил пальцы в волосы и провел назад, расправляя их. Во взгляде становилось все больше серого. Мне все больше и больше делалось не по себе. Хэйтем нагнулся, потянулся, выгнул спину, как оборотень, который готовился к трансформации. Я услышал, как хрустнули суставы. Хэйтем опять блаженно выдохнул и распрямился.

      Глаза стали совсем серыми, но в них не было той страшной, звериной ярости, которую я на миг увидел тогда, когда Коннор и Хики подожгли ему хвост.

      — Капец, — голос у меня совсем сел.

      — Как там говорил Роб? Чтобы выжить, иногда приходится быть оборотнем? — тихий смех. Хэйтем нехорошо улыбнулся и опять потянулся. Я завис, наблюдая, как играет свет на складках черной кожи.

      Все замерло.

      И тут опять шаги по лестнице и голос в полной тишине:

      — Парни?

      Мы в ужасе выпучили глаза и переглянулись, почти как там, на втором этаже чужого дома, где мы украли кассету и диск. Взгляд Хэйтема снова стал таким, как прежде — спокойным, прохладным, но без какой-то жесткости, мрачной самоуверенности. Я с облегчением выдохнул.

      — Да-да? — откликнулся Хэйтем. Куртка быстро соскользнула с его плеч, и он кое-как наспех повесил ее обратно в шкаф.

      — Идите жрать, щенята.

       — О-о-о! Сейчас!

      Я первым бросился вниз, перепрыгивая через ступеньки. Внизу чуть не гробанулся, когда поскользнулся на гладкой поверхности из-за носков, влетел в кухню и, довольный, протиснулся к стене, плюхаясь на кухонный уголок. Чуть позже спустился и Хэйтем. Он напялил рубашку в нежно-зеленую клеточку, креветочные штаны и устроился рядом. Волосы были опять собраны в хвост. Я изумленно уставился на него. Было что-то в нем такое… Уютное, домашнее… Но при этом он казался какой-то не такой в этом прикиде. Игнорируя мой взгляд, Хэйтем аккуратно уселся рядом, сложив руки. Генри полез в холодильник и вынул оттуда несколько банок пива, а потом достал из навесного шкафа китайскую лапшу быстрого приготовления.

      — Че, щенята, подождете пару минут бургеры или навернете пока дерьмеца?

      Я промямлил что-то невразумительное и продолжил пялиться на Хэйтема. Зеленая рубашка и штаны с креветками. Почему меня это так цепляло? Мне даже хотелось протянуть руку и пощупать, чтобы проверить, настоящий ли он. Он казался каким-то… неестественно домашним, мягким. Может, потому что до этого я все время видел его в строгих костюмах, только один раз — в толстовке.

      Плохо понимая, что делаю, я протянул руку и покрутил пуговицу у него на рукаве. Рукава были ему слишком длинные, и он их подтянул до локтей. Но странное ощущение не исчезло и я, чтобы его прогнать, сначала оттянул складку рубашки, а потом вдруг слегка шлепнул тыльной стороной руки Хэйтема по креветочному бедру в полоску.

      Теплое!

      Он недовольно посмотрел на меня.

      — Ноги сдвинь, — буркнул я. Хэйтем закатил глаза и хотел было опять плюнуть ядом, но в этот момент Генри вскрыл одну из банок пива.

      — Пейте, парни.

      Я с радостью схватил банку и щелкнул замочком. Пиво мне перепадало редко, в основном от Тома в качестве награды за какую-то успешную работу или просто на праздник. Не то, чтобы я прям обожал саму горькую жижу — гораздо больше мне нравилось ощущение, что я свой, наравне с остальными, взрослый.

      — Я не пью дешевый алкоголь, — поморщился Хэйтем.

      — А че ты пьешь? — хохотнул Генри.

      — «Чивас Ригал Роял Салют», — спокойно сказал Хэйтем. Генри поперхнулся пивом, а я недоуменно уставился на них, не понимая, что не так.

      — Ты херачишь вискарь ценой в десять кусков баксов за бутылку? — севшим голосом спросил Генри. До меня вдруг дошло, что Хэйтем может окончательно забыться и растрепать, кто мы такие, поэтому я легонько пихнул его ногой под столом.

      — Мне доводилось иметь удовольствие, и после этого я не оскверню храм моего тела дешевой паленой выпивкой.

      Я с силой наступил Хэйтему на ногу и натянуто заржал:

      — Да он шутит!

      Поставил перед ним банку пива и смерил тяжелым, долгим взглядом. Хэйтем прокашлялся, строго посмотрел на меня, но банку все-таки открыл и сделал глоток. Я испытал приступ злорадства, видя, как этот засранистый пижон морщится от гадкого пива. Злорадство тут же сменилось удивлением — Хэйтем в пару глотков выхлебал пиво почти до половины и победно уставился на меня. Я робко отпил из своей банки.

      — Тихо, щенята, вы так вылижете весь запас за полчаса, — хмыкнул Генри. Я хотел было что-то дерзко ему ответить, но звонок в дверь отвлек нас. Мы как по команде повернули головы. Генри быстро вышел в коридор. Я поднялся, желая высунуться и посмотреть, но Хэйтем остался на месте. Вылазить с другой стороны кухонного уголка было неудобно, и я остался сидеть, поняв, что пока выберусь, все интересное уже кончится.

      — Ладно, бывай, — громко сказал Генри в коридоре и уже через мгновение вернулся на кухню. Он притащил с собой какой-то огромный белый пакет.

      — Доставка горячего хавчика на дом! Налетайте!

      Из белого пакета он вынул еще несколько бумажных, а уже оттуда вытряхнул целую гору бургеров. Я чуть с ума не сошел — впервые видел столько жратвы на одном столе. Схватил один из бургеров, развернул и жадно надкусил. Генри, посмеиваясь, сел напротив нас и принялся медленно есть.

      Пока я проглатывал еду, даже не чувствуя вкуса, мельком покосился на Хэйтема. Он сначала пытался держаться, а потом набросился — видимо, голод взял верх над манерами или пиво затуманило ему мозги. Я быстро насытился и четвертый бургер доедал уже через силу — хрен знает, когда еще удастся так славно поесть… Это тебе не обветренные макароны за отцом доедать и не портить свидания Рону, нагло садясь за стол с ним и очередной его телкой, чтобы они заказали что-нибудь и мне.

      Но вот Хэйтем… Почему он жрет так, будто его дома не кормят? Почему он вообще постоянно голодный? У него же баблища больше, чем у всего нашего класса вместе взятого. Его наказывают голодом что ли? Я, плохо понимая, что делаю, пододвинул к нему еду.

      Повисла немая сцена.

      — Нет, ешь ты, ты же взял. Мне уже хватит, я и так буду потом это месяц отрабатывать, — Хэйтем отмер первым. Мы стали с ним спорить, кому должен достаться последний бургер, но Генри этот спор быстро надоел, и он забрал еду себе.

      Поев, мы разошлись. Генри остался внизу, мы с Хэйтемом после того, как помогли ему убраться, притащили подушки наверх и развалились на лежбище. Спать не хотелось, и я всерьез задумался, чем бы заняться. Лежа на сложенном одеяле, смотрел в потекший потолок и изнывал от скуки. Я уже был готов подоводить Хэйтема, который воткнулся в подмокшую книгу, но вдруг услышал музыку внизу и привстал.

      Звучала электрогитара.

      — Ты это слышишь?

      — Отстань, просто музыку, наверное, включили.

      Я прислушался. Нет, это Генри вживую играет! Я метнулся в ванную, схватил тетрадку с табами и полетел вниз. Робко встал возле лестницы, наблюдая. Генри повесил ремень гитары через плечо, и легко и быстро зажимал пальцами струны. Он заметил на меня, вскинул глаза, снял, издав красивый звук, похожий на протяжную ноту скрипки.

      — Чего тебе, щененок?

      Я сбивчиво залопотал какую-то фигню, помахивая тетрадкой и пытаясь объяснить ему, что хочу отыграть, что сочинил.

      — Может, вы мне поможете заодно… Что-то не ладится, херня какая-то получается, — я сделал самые честные и милые глазки, на которые был способен.

      Генри слегка недоуменно уставился на меня темными глазами, продолжая держать гриф гитары. На секунду мне показалось, что он пошлет меня, но он вдруг усмехнулся, потер заросший щетиной подбородок и перекинул ремень через плечо, снимая его.

      — Ну иди, жги.

      Я обрадованно подскочил к нему, бережно взял гитару и уселся на кресло. Пружины неприятно впились в жопу, на колени легла привычная тяжесть. Я положил на коленку тетрадку с табами и заиграл. Споткнулся опять на одном и том же месте — после повтора нескольких комбинаций я просто не доставал до того, что нужно было поймать. Я проиграл кусок несколько раз, все пытаясь ускоряться, матернулся в очередной раз, когда снова облажался.

      Так, а если попробовать в другой тональности?

      Я переставил руку и попробовал еще раз проиграть нужные ноты. В этот раз переход успел сделать, но из-за смены тональности все звучало выше, чем я хотел, и это раздражало.

      — Твою мать, — прорычал я, с ненавистью глядя на табы.

      — Че такое? — в этот момент из кухни вернулся Генри с очередной банкой пива и протянул мне ее, предлагая глотнуть. Я отхлебнул и пожаловался:

      — Я не могу… Вижу какая-то ошибка есть, почему-то не получается нормально сыграть то, что я придумал? Далеко лады друг от друга что-ли? Только поэтому?

      — Дай-ка, — Генри взял у меня тетрадку, минуту молча пялился в нее, изучая мои наработки и сминая в длинных пальцах алюминий банки. Наконец он оторвался от нее, встряхнул длинными патлами и сказал: — Ща, вторую гитару возьму, и все будет.

      Я взволнованно наблюдал за тем, как он роется в шкафу и достает оттуда чехол, а из него — старенькую, обклеенную знаками рок-групп акустику. Генри сел напротив меня и легко отыграл начало, а потом тоже, как и я, споткнулся на треклятом месте. Потом захохотал.

      — Смотри, че покажу. Умеешь так? — он зажал пальцами четверку и пятерку на Em, ударил по струнам и скользнул аккордом вниз. Я помотал головой.

      — Вот тебе решение всех твоих проблем. Ща еще вот че покажу, — он опять задел струны правой рукой, но в этот раз покачал пальцами взад-вперед. Я повторил.

      — Видишь? Попробуй поездить по грифу туда-сюда². Закроешь дыру, уберешь расстояние. И заодно, кстати, вот тут лучше на семерке, а не на десятке. Жги, щененок.

      Я повторил за ним, пускай первый раз неуверенно.

      — Во, молодец, — сказал он, увлеченно чиркая что-то в моей тетрадке. — Ну-ка, а давай теперь вместе под акустику. Ты играй это, — он вернул тетрадь мне, — А я прикрою жопу. На три четыре, готов?

      Он отсчитал, и я вступил. Пальцы уверенно отыграли уже знакомый кусок. Генри сначала пошел перебором, а потом перешел на бой с аккордами. Я почувствовал, что начинаю расходиться. Но интро закончилось, и я снял и вопросительно посмотрел на Генри.

      — Давай, дальше шпарь.

      — Я не знаю, что!

      — Импровизируй! Просто играй, блин, песик! Ты что, первый раз держишь в руках сраную гитару?

      Я воодушевился, пускай он и смутил меня. Мы опять начали с интро.

      — Текст у тебя есть?

      — Нет пока, — сказал я, увлеченно перебирая пальцами.

      — Ниче, сейчас будет, — хмыкнул Генри и сделал очередной мощный переход между аккордами. — Пой.

      — Че петь-то?

      — Что лежит на душе, то и пой.

      Пальцы сами пытались подобрать мелодию, пока я думал.

      — Почти устоялось, — прокомментировал Генри. — Запомни порядок гаммы, щененок. И шпарь — придумай хотя бы припев, это самое простое.

      В смысле — сразу припев? Вообще до этого, когда мы играли с братьями и пытались сочинять что-то свое, я обычно четко вымерял что-то на бумаге, а потом писал текст, начиная с куплета. И то, это все должно было пройти своеобразную цензуру у остальных участников группы. А еще — пока я лабал, я только сейчас понял, что Генри уступил соло мне, а сам остался висеть на ритме. Братья такого не допускали практически никогда.

      А Генри позволил какому-то мальчишке взять первенство, самому стать аккомпанементом, хотя знал меня меньше суток.

      — Ты хорошо чувствуешь ритм, — похвалил Генри. — Давай, пой. Из головы.

      Я фыркнул и затянул:

      — Мы в заднице мира,

В чужих городах,

Меня бесит Хэйтем…

      — И мой недотрах… — раздалось сверху. На ступеньках стоял этот гад, облокотившись на перила, и улыбался. Генри снял, потому что его стало распирать от ржача.

      — Я голодранец

Из грязных трущоб…

      — Он — богатый засранец,

Зануда и сноб, — запел я и снова стал играть. Генри еще какое-то время наблюдал за нашей импровизацией, дико угорая, только потом оторжался и вступил. Мне самому становилось смешно, но я держался — надо же давать отпор Хэйтему, который расходился:

      — Его в первый день

Чуть в сортир не макнули…

      — И в какую-то хрень

Нас обоих втянули… — перебил я, не давая вставить ему что-нибудь про то, что я его позорно спас от расправы. Вообще, блин, не хватало, чтобы он в подробностях про наши приключения пропел…

      Мы перебрехивались текстом, понимая, что несем чушь, но мне даже нравилось. А главное — мы реально пели о наболевшем.

      — Мы купили билеты,

Покинули дом…

      — Мы ищем ответы,

А разборки — потом…

      Я сделал проигрыш и затянул импровизацию дальше:

      — Меня задрало кататься

По разным местам,

Мокнуть, таскаться,

Сидеть по кустам.

      — Я ужасный неряха

И ем все подряд, — вступил Хэйтем.

Страдаю от недотраха,

Во всем Хэйт виноват.

      — Он нарвется когда-то,

Получит люлей,

Этот мальчик богатый

Огребет фонарей…

      Я ожидал, что он продолжит препираться, но он вдруг резюмировал:

      — Мы сбежали — так глупо,

Но выбора нет…

      — Я просрал репу в группе

И бабло на билет… — вставил я.

      — И не знаем, вернемся ли

К маме домой…

Нас увозит автобус

По дороге пустой…

      — Если то, что искали,

Мы здесь не найдем… — я многозначительно посмотрел на Хэйтема.

      — То получится, зря

Нам всыплют ремнем, — пропел он и пожал плечами.

      — Если мы здесь вообще

В кустах не умрем, — закончил я тихо и мы сняли. Черт, кажется припевом будет именно этот кусочек, начиная с мамы и автобуса.

      Сначала повисла тишина, а потом — резкая вспышка ржания. Я залип на то, как Хэйтем улыбался, глядя с каким-то теплом сверху на меня и на Генри. Потом — снова несколько неловкая пауза.

      — Ну, жжете, щенята, — фыркнул Генри. Я не ответил — пялился на Хэйтема. Он смотрел на меня как-то затуманенно и постукивал пальцами по перилам.

      — Что, еще споем?

      — Да можно…

      Хэйтем ушел наверх, а мы с Генри стали играть кавера. Выдавая уже хорошо знакомые мне риффы, я подумал, что все-таки эту песню, которую мы только что сочинили, придется оставить в столе. Репертуару группы она была вообще не в кассу. Мы никогда не пели ничего просто так, чисто поржать.

      С Генри мы сыгрались — он легко подстраивался под меня. Даже когда я забывал риффы, он перебирался так, будто мы с ним выступали двадцать лет. Потом он показал мне еще пару приемов, я побаловался, и мы опять перешли на кавера. Генри, как оказалось, был фанатом «White Zombie» и «Red hot chili peppers», но первую я не тянул, а вторых просто терпеть не мог, поэтому мы стали играть «Metallica».

      — Twisting your mind and smashing your dreams

Blinded by me, you can't see a thing

Just call mu name, ‘cause I’ll hear you scream…

      Я входил в раж. Несмотря на то, что ударных не хватало, с Генри играть все равно было круто. Но когда мы перешли на «Die, My darling», и я затянул припев.

      — Die, die, die my darling

Don't utter a single word

Die, die, die my darling

Just shut your pretty mouth

I'll be seeing you again

I'll be seeing you in hell, — услышал я вдруг аккомпанемент приятного, бархатистого голоса. Там была мелодичность, но были и хрипловатые нотки. Тягучий, потрясный баритон. Я резко снял и повернулся. Хэйтем опять был здесь, стоял уже на нижней ступеньке и держался за опору.

      — Извините, — буркнул он и опустил голову. — Я… я не должен был мешать, мне просто эта песня очень нравится. Ухожу, ухожу, — и он быстрым шагом ушел наверх. Мне даже показалось, что он смущенно покраснел.

      — Че это с ним? Он же только что с нами пел… — начал Генри.

      — Хрен знает. Надо проверить.

      Я расстроенно снял гитару, перекинув ремень, и пошел двинулся за ним.

      — Эй, ну ты че?

      Он сжался в комок на краю нашей постели. Взгляд — опустевший, куда-то в пустоту.

      — Пожалуйста, оставь меня в покое, — он нервно и вместе с тем устало посмотрел на меня. Я постоял, ожидая от него объяснений, но он явно не собирался больше ничего говорить на эту тему. Все же нормально было, какая муха его укусила?

      — Может, ляжем тогда спать? — я мотнул головой. Мне показалось, что мы с Генри будем раздражать его музыкой.

      — Как скажешь.

      Я пошел пожелать Генри спокойной ночи и сказать, что мы больше не будем играть сегодня. Он понимающе кивнул. Я ожидал, что он начнет расспрашивать, что с Хэйтемом и не отказался ли я играть чисто из-за него, но он только проронил:

      — А жаль… У пацана голосина — ого-го… Он сам трахнет «Металлику», если захочет… Ладно, спите, парни. Устали, наверное…

      — А у вас есть телефон? — я вспомнил, что домой мы так и не позвонили.

      — Не, извиняйте.

      Ну все. Нам жопа.

      Я кивнул, еще раз попрощался и вернулся. Несколько растерянный, я отправился в ванную. Взял из комка вещей спортивные штаны и рубашку, разделся, постирал и повесил сушиться трусы, и включил воду. Мне стоило больших трудов не смотреть на свое отражение в плитке или в лейке душа; после всех моих приключений на сегодня вряд ли я стал выглядеть лучше. Скорее еще более мерзко, чем обычно.

      Потом я вспомнил про подкол Хэйтема, взял кусок мыла и стал особенно яростно тереться, надеясь, что хотя бы пять минут после ванны не буду пахнуть едким потом. Мне и так было неловко, что я чуть что — в мокрой футболке, а перед этим напомаженным пижоном было вдвое стыднее. Я нервно терся, обнюхивал себя, и только тогда, когда убедился, что от меня ничем, кроме мыла, вроде не пахнет, позволил себе вылезти из душа, обтереться и одеться. Зубы я тоже на всякий случай драил минут десять. Вдруг у меня еще и изо рта несет… Выйдя, я увидел, как Хэйтем сидел на оконной раме, подобрался, выставив ногу, запрокинул голову и курил под шум дождя.

Взгляд зацепился за узкое бедро, обтянутое полосатыми штанами в креветку, переполз выше, почему-то оценивая бледные руки, а потом опять замер на губах.

      В этот раз Хэйтем растопырил два пальца, удерживая черную полосу сигареты, и даже толком не отнимал руку от губ, сразу выдыхал дым в открытое окно. В комнате пахло терпким, но не противным табаком и свежестью, мокрым асфальтом. Атмосфера как-то расслабляла. Когда Хэйтем вдыхал и выдавал дым, который таял в воздухе на фоне черного проема окна, казалось, что он мягко целует собственные пальцы, слегка надавливая ими на губы.

      — Ты… Идешь мыться? — спросил я, не в силах перестать пялиться.

      — А… Да… Сейчас… докурю… — ответил он как-то отстраненно. Я кинул быстрый взгляд вниз — это была уже, судя по окуркам, третья сигарета. Сердце полоснула легкая тревога: я застыл в дверях, как идиот, не зная, что предпринять. Оставалось только продолжить наблюдать. Хэйтем вдруг замурлыкал что-то себе под нос, помахивая сигаретой.

      — Слушай, — наконец спросил я. — Почему глупость про наши приключения ты с нами спел, а «Металлику» не стал?

      — Ты же сам сказал — это просто глупость, — хмыкнул он и тяжело посмотрел на меня. — Да и я не пел там толком, так, речитатив читал…

      — Ну а все-таки…

      — Чарльз… — в голосе Хэйтема послышалось напряжение. Я счел это за предупреждение и решил свернуть тему. Прошел, неуверенно сел на одеяло с краю. Согнул и обнял колени, стал дальше смотреть, как он курит. Мне показалось, что меня это расслабляет даже больше чем его. Хэйтем докурил до золотого фильтра, прижал бычок к раме, чтобы его затушить, но не выбросил, как я ожидал, а положил аккуратненько рядом к другим. Видимо, решил потом собрать и выбросить.

      Я в апатии наблюдал, как он отлип от окна, сцапал штаны и халат и уполз в ванную. Заняться было нечем, и я сначала потупил, а потом улегся лицом к проходу, чтобы видеть, когда он вернется.

      Хэйтем выплыл нескоро — я уже успел замерзнуть и залезть под одно из одеял. Глаза слипались, но я заставлял себя ждать. Почему-то казалось неправильным уснуть до того, как этот поганец вернется. По моим ощущениям он вышел где-то минут через сорок, хотя мне они казались вечностью. Одетый уже в халат и мягкие штаны, с распущенными волосами и еще влажный, распаренный, он опять показался особенно милым и домашним. Я нагло уставился на выемку над грудью, где проходит ключица, и на уголок кожи, которые открывал запах халата. На секунду по нему захотелось провести рукой. Хэйтем щурился и поджимал губы, как будто его что-то не устраивало. Он погасил общий свет и сказал:

      — Ты не против, если я еще почитаю?

      Я кивнул. Хэйтем обошел меня, прикрыл створку, занял свое место у окна и зарылся в рюкзаке. Я перевернулся к нему, чтобы за ним наблюдать. Он стянул с обогревателя книгу и вдруг достал какой-то футляр. С неприятным хлопком открыл его и… достал оттуда очки.

      — Не смотри на меня так, — предупредил он, раскрыл дужки и надел очки. Я охренел и только протянул:

      — А… м-м-м… э-э-э…

      Я изумленно уставился на большую квадратную оправу со скругленными уголками. Хэйтем вздохнул:

      — Давай уже, проржись, и мы просто перейдем на следующий этап в жизни.

      Я молчал.

      — Ну, где твои издевательства?

      — Да я не думал издеваться, — проронил я, когда дар речи полностью вернулся ко мне. — Просто….

      — Просто что? — Хэйтем поднял бровь. Я минуту собирался с духом и ляпнул:

      — Тебе очень идет.

      — Да? — он недоверчиво прищурился. Я рвано закивал; в очках он действительно классно смотрелся. Не то, чтобы он делался умнее или солиднее, как это обычно бывает… Я завис, пытаясь подобрать определение, а потом вдруг дошло.

      Он выглядел домашним, особенно в сочетании с халатом и штанами, но при этом таким уязвимым.

      Он внимательно смотрел на меня через стекла, и я пытался понять, насколько он плохо видит и в какую сторону.

      — Зачем ты их носишь? — решился спросить я.

      — Потому что снял контактные линзы, — он пожал плечами. — У меня минус пять.

      — Дашь померить?

      Он кивнул и снял двумя руками очки за дужки, бережно протянул мне:

      — Только аккуратно.

      Я надел их, и все вокруг сразу расплылось. Захихикал, глядя на странное мутное пятно передо мной.

      — А ты в них здорово выглядишь, — оценил Хэйтем. — У меня еще есть круглые дома, надо будет на тебе посмотреть, как будет смотреться.

      Я вернул очки Хэйтему и протер глаза. Долго в них находиться было невозможно. Голова начинала болеть, а глаза слезиться. Мы наконец улеглись. Я отодвинулся от него подальше. Но сон, как назло, куда-то улетучился — я стал бояться, что прижмусь к нему или сильно запихаю во сне, а кроме того, мне мешал свет. Я повернулся к нему, щурясь и дрожа от холода. Он уютно устроился и держал книгу, странно изогнув руку.

      — Чарльз, у меня есть идея, как согреться, но ты не одобришь, — пробормотал он, не глядя на меня.

      — Какая?

      — Положим одно одеяло на другое, а сами залезем вместе под два. Будем и друг друга греть своим теплом, и два одеяла будут толще одного.

      Я не стал с ним спорить. Подвинулся поближе и стал наблюдать, как он читает.

      — Хочешь ко мне? Будем вместе читать.

      Я сначала засомневался, но потом понял, что больше все равно нечем заняться, а погружение в страсти Облонских меня хоть чем-то займет. Я повернулся к Хэйтему, позволил себе прижаться почти вплотную. Хэйтем вдруг отогнул страницы:

      — Ты же в начале вроде читал… А то не поймешь…

      Он улыбнулся мне слабо и немного устало. Я ответил ему тем же. Взгляд выцепил строчки:

      «Дарья Александровна между тем, успокоив ребенка и по звуку кареты поняв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это было единственное убежище ее от домашних забот, которые обступали ее, как только она выходила».

      Вот. Убежище — точное слово. Мы с Хэйтемом тут лежим на полу в чьих-то обносках, в чужом доме, но мы все еще были вместе, держались друг за друга, как тогда, когда совершили опасную, идиотскую вылазку и думали, что умрем.

      Еще одно точное слово — парадокс.

      Я ненавижу Хэйтема, но только рядом с ним чувствую себя в безопасности.

      Я ненавижу Хэйтема, и мне с ним хорошо.