— Иди сюда, ты же не глупый. Ты же не будешь сопротивляться, — жарко зашептал Генри, прижимая меня к полу. У него было странное выражение лица — слегка отстраненное, наполненное жадностью и мрачной решимостью. Темно-серые глаза, которые раньше казались мне черными, странно блестели. Бородка-островок аж вся встопорщилась.

      — Фу, отвали, пидор, — я пытался выкрутиться из-под него. Мне не было страшно, только тяжело и как-то волнительно. Длинные волосы щекотали лицо, опускаясь. Он подался вперед и жадно поцеловал меня в шею. Я забился, чувствуя губы и влажный рот на коже, ощущая, как меня колет щетина. Упер руки ему в грудь, попытался оттолкнуть, но он только сильнее на меня навалился.

      Я с ужасом почувствовал, что у меня привстает. Забился еще сильнее и вдруг стал просыпаться. На секунду увидел очертания комода, двери и понял, где нахожусь. Я все еще лежал наверху, никакого Генри не было. Ну, вернее, он был, но не надо мной. Храпел на диване в зале. Я отдышался, оглянулся, покатился в сторону, ткнулся во что-то мягкое и теплое.

      Хэйтем.

      Я покосился на него с недоверием, слушая, как он во сне дышит. Он весь как-то подобрался, выгнул шею. Черт.

      Еще когда мы с ним лежали, почти обнимаясь, я чувствовал щекой его костлявое плечо и отметил, какой он жилистый. Моя голова находилась где-то на уровне его подмышки, и меня обволакивало запахом его одеколона. После душа он только набрызгался, и сначала мне резануло ноздри от запаха кожи и хвои. Но потом я притерпелся.

      Постепенно я расслаблялся все сильнее, да и мне становилось уже неудобно держать голову так, чтобы видеть текст. Я стал пялиться на шею Хэйтема. Эти жилки и связки прям манили к себе. Мне отчаянно захотелось их укусить. Как следует, по-вампирски. Аж зубы свело, как захотелось.

      Я закрыл глаза, чтобы избавиться и от вида тугой шейки, и от этих противных мыслей, и сам не заметил, как уснул. Второй раз после пробуждения уснуть было чуть тяжелее — я боялся прикасаться к Хэйтему, но вместе с тем смутно подозревал, что только его тепло даст мне нужный покой. В итоге компромисс был найден — я отвернулся к нему спиной, выставил жопу так, чтобы моя касалась его, и только после этого легко уснул.

      Мне снова приснилась какая-то гомосятина. Тело отчетливо вспомнило, как руки Хэйтема подталкивали меня под зад. Сильные, но вместе с тем довольно мягкие. Сначала пальцы жестко упирались, ощущаясь, будто прикосновения нескольких точек, потом ладони. Мне стало как-то жарко. Мозг выцепил из памяти сцену с Хэйтемом и банданой. И я буквально ощутил его руки на своих волосах. Потом перед глазами всплыло, как Хэйтем тащил в рот то сигареты, то вилку с наколотым кусочком оладушка, и меня опять повело. Я замотал головой, но не проснулся.

      Не хочу, не хочу! Даже во сне чертов Хэйтем!

      Внезапно я почувствовал что-то нежное и теплое — это меня постепенно стало успокаивать. Будто я вернулся в детство, пришла мама и обняла меня, маленького, после того, как я в первый же день езды на новом велике кубарем прокатился с холма и расхреначил как колени, так и велосипед. Я расслабился. Даже профиль Хэйтема, маячивший перед глазами, показался не смазливым до противного, а приятным.

      А ведь если так посмотреть, у него очень правильные черты лица.

      Уголок челюсти возле уха такой четкий… Нос вроде великоват, а вроде и в самый раз… И переходы такие плавные — ото лба к носу, от носа к губам, от них к подбородку. Его профиль хотелось прочувствовать, как-то запечатлеть — поскольку рисовать я не умел, то мне бы сгодилось хотя бы провести рукой ото лба до подбородка.

      Во сне я тянулся к нему, чувствуя прохладу с улицы, касался теплой кожи, костистого тела, и это было даже не противно.

      Пробуждение вышло веселым. Солнце залепило мне лучом в хлебальник, делая больно глазам даже через закрытые веки. Я зажмурился, застонал, но мне все равно пекло. Я попытался спрятаться под подушку, но нос ткнулся в чью-то лопатку. Пришлось открыть глаза.

      Кла-а-ас…

      Я лежал на полу и обнимал тварину, прям по-пидорски так обвивал его талию. И в довесок, будто этого было мало, закинул ногу ему на бедро. Гадский Хэйтем слабо улыбался во сне и держал меня за руку. До меня не сразу дошло, что я пахом прижимаюсь к его заднице.

      Как говорится — когда кажется, что все плохо, все всегда оказывается еще хуже.

      Я почувствовал, что у меня все трусы мокрые.

      Твою мать! Этого не хватало!

      Я осторожно, чтобы не разбудить Хэйтема, который точно начнет издеваться, попытался отодвинуть одеяло. Тот застонал, когда я двинул рукой. Я на мгновение замер. Еще разбудить его не хватало… Пришлось действовать только кистью. Я как мог вывернул руку, откинул одеяло и уставился на свои штаны. Ну точно, все в белых пятнах.

      Я вдруг инстинктивно перевел взгляд на штаны Хэйтема. Ну конечно, у этого-то паршивца они чистые!

      Так, а если…

      Нет, ни в коем случае. Я просто не смогу заставить себя это сделать. Я и так пялюсь на его промежность слишком долго. Попытаться оттянуть резинку и посмотреть уже слишком.

      Нет, а вдруг он тоже мокрый, просто утекло куда-нибудь? Если он тоже во сне обкончался, будет хоть не так стыдно…

      Пока я набирался смелости, он вдруг стал переворачиваться лицом ко мне, не отпуская мою руку. Медленно перекатился, задышал сначала куда-то мне в шею, отчего по коже пошли мурашки, опустил голову и подался вперед. Я невольно ткнулся носом и губами в его лоб, вздрогнул.

      У него вкусно пахнут волосы — вот вроде тот же шампунь, которым мыл голову я и Генри, а на нем почему-то не едкой химией, а чем-то приятным отдает. Наверное, из-за одеколона. Я глубоко вдохнул запах, пытаясь понять, почему так, но почувствовал хорошо знакомое оживление внизу живота и резко откатился назад.

      К моему ужасу Хэйтем заморгал, просыпаясь. Я нарочито всхрапнул, делая вид, что сплю. Судя по звуку, он сел.

      — Чарльз? — тихо спросил он.

      — Чего тебе, я сплю, — заворчал я, и подражая сонному бате, выдал: — Лучше вали, а то ушатаю.

      — Нет, ты уже не спишь, — хмыкнул Хэйтем. — Ты когда спишь, ты забавно сопишь и по-другому дышишь.

      Я недовольно повернулся к нему.

      — А ты откуда знаешь?

      — Вставал ночью в туалет, пока ты спал, — он пожал плечами и откинул одеяло, явно собираясь вставать. Я закутался поплотнее и сел, чтобы он не видел, как я облажался ночью. Хэйтем медленно поднялся, взял с собой аккуратно сложенную стопку одежды и направился в ванную. Я выдохнул, радуясь, что пронесло, но тут он в дверях развернулся и спокойно сказал:

      — На твоем месте я бы переодел штаны, Генри может оказаться не таким понимающим, как я.

      Краска залила мне лицо. Хэйтем исчез, а я все еще остался на месте.

      Твою мать! Ну трындец! Этот паршивец еще и в курсе про мои влажносны. Я никогда не отмоюсь от этого позора!

      Я в ужасе схватил подушку и уткнулся в нее лицом, надеясь, что кровь отхлынет. Ну и заодно так я скрою идиотскую физиономию.

      Ну почему он! Почему именно он! Даже перед Коннором, наверное, не так стыдно было бы… Ну сказал бы он гадость, отстал бы сразу… И, может, мне было бы легче, если бы Хэйтем поржал надо мной или сказал бы что-то едкое. Я бы послал его, ответил, что он настолько похож на телку, что я во сне спутал его с какой-нибудь шалавистой Меридит или кем-то в этом роде.

      Но он не стал издеваться. И от этого как-то делалось еще стыднее.

      Я рассеянно пощупал мокрую ткань. Сжал ноги, прикрылся одеялом поплотнее, но ощущение прохладной влаги никуда не ушло. Я неловко сжался, как в раздевалке на физкультуре, и все, чего мне хотелось в тот момент — куда-нибудь исчезнуть или просто стереть память себе и Хэйтему. Я все сидел, как идиот и пялился на дверь, не зная, что делать — джинсы-то у меня здесь, а вот трусы еще висят в ванной.

      Хэйтем вернулся опять в этих штанах с креветками, окинул меня долгим, то ли понимающим, то ли снисходительным взглядом, и поспешил вниз, уже умытый и причесанный. Я дождался, когда он скроется и смущенно бросился в ванную. Принялся яростно стаскивать с себя мокрые вещи и быстро натягивать трусы и джинсы. Умывшись, посмотрел на себя в зеркало. Выглядел я неважно — весь лохматый, помятый, красный и унылый. Я запустил пятерню в волосы, попытался их хоть как-то расправить, но, кажется, сделал только хуже.

      Тогда я забил и тоже пошел вниз.

      Как оказалось, Генри уже не спал — его фигуру я увидел через окно в гостиной. Он там перекладывал какие-то доски на заднем дворе. Хэйтем уже хозяйничал на кухне — рылся по шкафам. Я услышал, как он грохает, и подошел к нему.

      — Че ты делаешь?

      — Хочу заварить кофе, — пояснил он, хлопая дверцами, и вдруг присвистнул. — Ого!

      И он вдруг показал мне одну из открытых коробочек. Там лежал толстенный рулон долларов.

      — Нихрена себе!

      — Побуду капитаном очевидность — Генри явно темная личность, — выдохнул Хэйтем и вынул рулончик.

      — Надеюсь ты не собираешься?..

      — Не знаю. Очень хочется, — Хэйтем потянул одну из купюр за кончик, явно намереваясь вытащить.

      — Давай просто попросим, как-то неловко у него воровать, — взмолился я. — Это же не какой-нибудь хрен с улицы. А кроме того, он спалит и нас убьет.

      Хэйтем пожал плечами, но купюру на место заправил, а рулончик убрал обратно в баночку для круп и поставил ее на место, закрыв крышкой.

      — Я думаю, что это даже не единственная его заначка.

      — Откуда у него столько бабла? И почему при всем этом он живет так по-нищебродски? — спросил я и сел за стол. Хэйтем продолжил рыться в поисках кофе.

      — Он — глава «Единорогов», очевидно, что он собирает некую мзду за то, что кого-либо крышует, дает территорию или оказывает какие-либо услуги. А дом… У меня есть две версии, — сказал Хэйтем и наконец поставил на стол банку с кофе и нагнулся в поисках турки.

      — Это какие? — я нервно вытянул шею, пытаясь высмотреть Генри в окне.

      — Версия первая: он не хочет выделяться. Он изображает из себя обычного человека, может быть, чтобы его не убили или не посадили, может, потому что пытается таким образом дать своему, так сказать, народу понять, что он из той же…гм… страты, что и они. Либо же по иной причине.

      Хэйтем замолчал, потому что грохот кастрюль и сковородок все равно перебил бы его.

      — О, тут еще одна нычка. Вообще странно — зачем прятать несколько пачек денег, по сути, в одном и том же месте? Впрочем, возможно, их просто настолько много, что по одной на комнату уже делать не получается. У этого тоже могут быть причины: он может быть как параноиком, который не доверяет банку, так и просто экономным человеком, который откладывает на какую-нибудь покупку или бережет, чтобы сразу не спустить на выпивку. Почему у него не воруют? Я думаю… И из-за этого склоняюсь ко второй версии, которую тебе сейчас озвучу…

      Он достал турку и поставил ее на плиту.

      — Я думаю, что Генри не парится с имиджем крутого парня, потому что все и так знают его в лицо, знают, кто он. Поэтому он оставляет крупные суммы в таких местах — знает, что никто не рискнет воровать у главы «Единорогов».

      Я молча кивнул.

      — Фу боже, какая грязь… Я бы не рискнул трогать это руками…

      Я покосился на него — он брезгливо смотрел на лужу оливкового масла, в котором уныло плавала зажигалка для плиты. Он оторвал клочок бумажного полотенца, взял двумя пальцами зажигалку и протер, после чего с третьего раза зажег барахлящую конфорку. Я почему-то ждал, что он облажается — богатый засранец и кухня казались мне чем-то несочетаемым.

      — Ты прям как в квесте, — отметил я.

      — Что за «квест»?

      — Да в любом квесте… Это игры такие — там надо преступление раскрывать, ходить и собирать всякую фигню, общаться со всеми. Летом вышли «Икс файлы» и «Китай: Запретный город»¹. Примерно за пять баксов можно было часок поиграть… Только ты там час будешь по локациям ходить, — засмеялся я.

      — Ну вот тебе такая штука в реальной жизни, — фыркнул Хэйтем. — Только ты платишь не за час игры, а за то, чтобы вернуться домой, и если нас убьют — мы уже не сможем начать игру заново.

      Мы рассмеялись.

      — Кстати, — неожиданно для себя ляпнул я. — Может, ты хочешь сходить поиграть со мной? Ты ведь в игры тоже не играл никогда…

      — Только в волка, которого ты мне давал, — усмехнулся он. — Так что почту за честь с тобой пойти.

      Я жутко смутился, поняв, что и кому брякнул. Посмотрел на его выпирающие под рубашкой лопатки и стушевался еще сильнее. Он весь какой-то жилистый, немножко острый… Взгляд скользнул ниже, и я поспешил отвернуться — не хватало мне очередных фантазий или снов, после которых я, даже сменив одежду, все еще чувствовал себя мокрым и грязным.

      Ну зачем я его позвал?! Зачем? Кто меня тянул за язык?! Только потому, что мне было обидно каждый раз смотреть издалека или сидеть одному за компьютером, пока остальные ребята толпились компашками или играли вместе во что-то по сети? Но почему именно его? Я же его ненавижу!

      Злость закипела во мне с удвоенной силой. Я шумно задышал, судорожно раздумывая, куда бы ее слить — пнуть ножку стола, обозвать Хэйтема или постучать кулаком по столешнице. Но я не успел толком выбрать, на чем бы выместить зло — дверь скрипнула и хлопнула. Генри вернулся. Я резко оглянулся.

      — Ну что, щенята, я смотрю, встали уже, — он усмехнулся и прошел на кухню. — Че чудим?

      — Готовим кофе, — несколько холодно ответил Хэйтем. Я стал крутить головой, наблюдая то за ним, то за Генри — мне показалось, что вот-вот будет словесная перепалка.

      — Да вперед, только не забудьте, что будете еще отрабатывать свое содержание. Мне нужно сделать два дела по дому — жрать приготовить и машину помыть. Кто чем займется, решайте сами.

      — Я готовить, — быстро сказал Хэйтем.

      Я не успел ничего возразить или оспорить, но, откровенно говоря, и не собирался. Готовил я примерно так же отвратительно, как и рисовал — то есть, я поначалу честно старался, но в итоге, что бы ни делал, получал что-то бесформенное, черное, на что и смотреть-то больно. Единственное блюдо, если так можно это назвать, которое мне удавалось — чай или кипяченая вода. Все остальное время я в лучшем случае выдавал комок чего-то слипшегося или просто вонючую, горелую гадость. В принципе примерно то же, что мы едим в столовой, если не берем с собой еду из дома.

      А вот машины мыть я как раз умел — хрен знает, сколько успел их надраить, когда брал по объявлениям всякие мелкие поручения. Да и тачки отца или брата нередко приходилось хотя бы пытаться оттереть от грязи. Так что я без вопросов и споров пожал плечами и пошел за Генри во двор, мыть его джип. Он показал мне, где взять воду, тряпку, губку и моющую жижу, так что я закатал рукава и принялся методично возиться с тачкой. Мельком поглядывал на кухню через окно — помимо своего отражения, на которое я лишний раз старался не смотреть, можно было заметить, как Хэйтем легко порхает вокруг стола, возле плиты и холодильника. Он то покачивал сковородкой, то ставил ее, но управлялся с ней и продуктами довольно ловко.

      Блин, ну неужели он не облажается?

      С одной стороны, хотелось посмотреть, как он опозорится, подколоть его, с другой — мы, скорее всего, останемся без завтрака.

      Генри курсировал туда-сюда по своим делам: то звенел в гараже, то шатался по дому. Я иногда его видел. С заднего двора просматривалось одно окно кухни и одно — гостиной. В очередной раз пройдя в гараж, Генри хлопнул меня рукой по плечу:

      — Не пялься, работай.

      Я только сейчас понял, что замер с мокрой тряпкой в руке, залипая на то, как Хэйтем готовит и не замечая, что капаю себе на ноги. Подняв глаза, я обнаружил, что Генри смотрит прямо на меня. Взгляд у него был какой-то отстраненный, хотя в первую секунду показалось, что он смотрит с нескрываемым раздражением. Я отвернулся от него и от окна, и, нарочито уставившись в землю, продолжил заниматься его тачкой. Генри хмыкнул и ушел в гараж.

            Через какое-то время я почувствовал на себе чей-то взгляд и стал крутить башкой. Генри опять пришел и палит, как я работаю? Но нет, во дворе никого… Вдруг я случайно посмотрел в окно кухни и заметил, что Хэйтем открыл раму, высунулся и, подперев рукой щеку, пялился на меня, едва заметно растянув губы в улыбке.

      Наши глаза встретились.

      — Че ты вылупился? — я смутился.

      — Просто за тобой наблюдаю, — хмыкнул он. — Пытаюсь понять, долго ли ты еще будешь возиться. У меня-то уже все готово. Чувствуешь запах?

      Если честно, с кухни я особо ничего не чувствовал — мне резкая химозная вонь моющих средств забивала ноздри. Я отложил тряпку, подошел к окну и втянул ноздрями воздух. Да, пахло действительно очень приятно. Чем-то жареным, напоминающим яичницу.

      — Что ты там делал?

      — Придешь — увидишь, — загадочно ответил Хэйтем, закрыл раму и отошел.

      Я постарался расправиться с джипом как можно быстрее и, так и бросив тряпку и ведро во дворе, бросился на кухню. В животе уже начинало урчать от голода.

      — Че это? — спросил я, уставившись на лежавшее в моей тарелке нечто, похожее на огромную губку.

      — Омлет. Пробуй.

      Я отломил вилкой кусочек. Рот наполнился слюной от одного запаха. За кусочком потянулась ниточка сыра. Я сунул вилку в рот — омлет был мягкий, как суфле. Почти таял на языке. И солоноватый, как я люблю. Пока я ел, почувствовал несколько раз что-то жестковатое и странное на вкус.

      — А что ты туда добавил?

      — Сыр и вешенки. Это грибы такие, они везде растут, даже на рулоне из опилок или соломы, — пояснил Хэйтем, помахивая вилкой. Он присел за стол и присоединился к завтраку. — А вообще-то этот омлет был чистой импровизацией.

      Еда действительно была вкусной — такая, что хотелось разом проглотить ее целиком, чтобы все исчезло. Но мы оставили Генри больше половины омлета на сковородке.

      — Собирайтесь, щенята, я вас отвезу к остановке, — сказал он. Я с сожалением вздохнул — надеялся, что еще удастся поиграть с ним на гитаре, как вчера. Было бы клево, если бы еще и Хэйтем с нами попел. Пусть даже ерунду про то, как мы с ним друг друга бесим и как мы влипли в чужом городе.

      Уезжать было как-то грустно, если честно. Я с тоской смотрел в серое небо, то и дело поправляя съезжавший рюкзак. Все-таки мы клево провели вечер, а тусить утром на кухне оказалось не менее уютно. Да и дома наверняка меня не ждет ничего хорошего, кроме школьного занудства и папиных звездюлей. Мы с Хэйтемом из толстовок переоделись в рубашки и аккуратно убрали волосы, памятуя про то, что приезжавшие мы и уезжавшие должны по-разному выглядеть. Прям как студенты, которые возвращаются обратно в колледж после каникул. Такие с сумками, прилизанные, потерянные.

      Мы тепло попрощались с Генри, обнявшись.

      — Заезжайте еще, щенята. Вы клевые, — он пожал нам руки и уехал. Мы остались на остановке ждать.

      Дождя не было, и вроде даже потеплело. Но легче от этого как-то не становилось. Мы загрузились в автобус и я, чтобы не молчать, вдруг спросил:

      — Где ты научился так классно готовить?

      Хэйтем не сразу ответил — он какое-то время залипал в окно, подперев щеку рукой, а потом вздохнул:

      — Дома я просыпаюсь раньше всех, потому что хочу есть. Домработница приходит обычно в восемь или в десять, я встаю в четыре или в шесть. И как-то оно само получилось…

      — А-а-а… Просто было неожиданно… И очень… ну… вкусно… — я смутился. Хэйтем опустил глаза, улыбнулся и поблагодарил меня.

      Остаток пути прошел мирно — меня встревожил в очередной раз только мрачный, неприветливый лес, который мы пересекали, возвращаясь в Тэрритаун. Дело даже не в расхлябаной колее, по которой мы тряслись, а в какой-то неуютной, пугающей сени, закрывавшей небо. Просветы не рассеивали тьму, а только больше пугали.

      — Мне кажется, тут в лесу может произойти все, что угодно. Как в кино — группу школьников вырежут в стеклянном доме, залив пол кровью, или запытают в подвале, и никто не услышит их криков, — шепнул я Хэйтему на ухо. Он почему-то вздрогнул и сжал мое плечо.

      В Нью-Йорк мы прикатили, по моим ощущениям, не раньше полудня. Чем ближе к дому, тем мне становилось страшнее. Пока я хрустел ключом в замочной скважине, чувствовал, что сердце мое сжалось до размеров грецкого ореха, а все волоски на теле встали дыбом.

      Я как можно тише открыл дверь и скользнул внутрь. В ту минуту мне очень хотелось стать кошкой, мышкой, мухой — кем угодно, лишь бы незаметно прошмыгнуть в свою комнату. Но едва заметный силуэт на кухне шевельнулся, и я понял, что попал.

      — Чарли, твою мать, — Том, полуголый, каменно-спокойный, вышел оттуда с футболкой, которую, видимо, пытался зашить. — Сейчас тебе лучше объяснить, где ты был гребаные сутки. Мы с Роном прикрыли тебе жопу перед отцом, чтобы он не раскроил твой пустой череп, а теперь я хочу знать, какого хрена ты куда-то пропал и даже не отзвонился.

      — Я у девушки был, — я попытался по-хэйтемски улыбнуться. — Там все так закрутилось, что не до звонков было.

      — Че за девушка? Ты в школе один тусишь.

      — Э, че ты как баба — лезешь в то, кто с кем трахается, — нарочито смело заявил я.

      — Баба не баба, но мне нафиг не упало, чтобы тебя дерьмом опоили и вытащили все деньги.

      — Да не, она нормальная. Я вас потом познакомлю, — соврал я, отчаянно потея.

      Ага. И ее зовут Хэйтем Кенуэй.

      — Ну ты придурок, — Том покачал головой, но меня оставил в покое и, уходя обратно на кухню, бросил мне напоследок. — На репе чтобы был. И без фортелей.

      Сегодня — воскресенье, поэтому мы репетировать будем только завтра. Есть время оклематься и отоспаться. Я шумно выдохнул — кажется, пронесло. Проплелся в свою комнату, швырнул рюкзак и упал на кровать, прикрыв глаза. На меня разом навалилась такая усталость, будто меня сунули в упряжку и заставили переть в гору легковуху. Спать хотелось просто невыносимо. Я одним усилием воли заставил себя переодеться и разобрать рюкзак. Кассету и диск Хэйтем на хранение отдал мне.

      — Если заберу к себе я, у родственников будут вопросы, — он поморщился. — Особенно у отца — как это так, я посмел притащить какое-то видео без его проверки на соответствие цензуры. А то и вовсе просто без вопросов проведет конфискацию имущества.

      Если честно, мне было до жути интересно, что там на видео, но дома видака не было, а все деньги, за которые можно было бы посмотреть кассету в салоне, мы просрали за поездку. Поэтому придется ждать либо моей зарплаты, либо подходящего момента, чтобы посмотреть видео в доме у Кенуэев. Эта кассета, как и та, что ждет своего часа в шкафчике Шэя, явно поможет сдвинуть дело с мертвой точки.

      Воскресенье у меня в основном было днем мелких подработок — в будни я обычно брал не больше двух. Но в выходной посетителей в музыкальном магазине было не очень много, поэтому моя помощь там была не нужна. Изредка я позволял себе и вовсе никуда не ходить, но сейчас из-за поездки в Дэртон-Бридж особенно обнищал и нуждался в деньгах. Но сил не было, и я решил сначала отдохнуть и что-нибудь поесть. Переоделся, улегся на кровать прямо в кедах.

      Как-то пусто и неуютно. Я чувствовал себя так, будто лежу голый посреди белой пустыни где-нибудь на севере. Тогда я скрутил из края одеяла небольшой валик, лег к нему спиной, а подушку положил перед собой и обнял.

      Вот, теперь получше. Будто я лежу между Хэйтемом и Дзио. Не так одиноко. От мыслей, что я с ними, я легко успокоился и уснул.

      Мне неожиданно приснилась фляжка — сначала она появилась в витрине. Я будто сверху наблюдал, смотрел за собственной макушкой, которая изучает кожаную оплетку, вырезанные буквы G.J.C, оскаленную змеиную пасть. Потом стекло исчезло, и я протянул руку. На секунду замер, потом все-таки решительно потрогал кожаные ремешки. Я буквально ощутил текстуру. Бархатистая, полу-жесткая, поцарапанная кожа приятно ощущалась под пальцами. Я вдохнул ноздрями ее запах. Немножко терпкий. Пальцы коснулись тисненой змеи. Вдруг ее глаза зажглись алым, в нос ударил резкий запах крови. Я отдернул руку.

      Резко проснулся и уставился в стену с унылыми обоями — грязно-голубыми, в клеточку и цветные треугольнички. Обои местами выцвели, местами в чем-то уделались, и казалось, что кое-где они белые, кое-где — бежевые, а где-то вообще темные. В отличие от Тома, я никогда не клеил постеры на стены — мне казалось, что на меня кто-то пялится с плакатов. А полуголые парни вызывали только больше желания закутаться в одеяло или плотную куртку, чтобы меня никто не видел. Перед сном я всегда залипал на ту пару треугольников, которая была между налепленным вкладышем с Бэд Вульфи от одноименной жвачки² и наклейкой с мультяшным Фредди Меркьюри. Это успокоило меня и сейчас. Вперившись в пространство, я задремал опять.

      В этот раз был просто Хэйтем — он мне улыбался и тихо со мной разговаривал. Потом из луча яркого света вышла мама и положила руку ему на плечо. У меня защипало в глаза. Мне почему-то трудно было увидеть ее лицо — желтый блик его закрывал. На секунду стало страшно — неужели это значит, что я забываю маму?

      — Мам? — неуверенно позвал я.

      — Чарли, — тихо сказала она. Я чувствовал себя маленьким пятилеткой. Мама сделала шаг назад, увлекая Хэйтема за собой.

      — Зачем он тебе? Отпусти его.

      Хэйтем стоял и молчал. Я на секунду испугался, что мама загробным, низким голосом скажет, что раз я остался, значит, Хэйтем должен уйти с ней. Но она продолжала молча его тянуть, а он, покорно свесив голову, отступал назад.

      — Хэйтем? — позвал я. Он дернулся. — Хэйтем, не уходи!

      — Зачем я тебе?

      — Просто…

      Все сзади мамы стало светом. Но не золотым, а каким-то блеклым, синеватым. Она отступала и тащила туда Хэйтема. Я уставился на ее клетчатое платье. Почему-то оно до боли напомнило идиотский пиджак Хэйтема.

      — Отпусти его… Хэйтем, останься…

      Он поднял глаза. Я опять представил, что будет, если он умрет, и в отчаянии схватил его за руку.

      — Не уходи! Я без тебя не хочу!..

      Все застыло в пугающем мгновении. Я чувствовал, что у меня намокли уголки глаз. На секунду показалось, что я опять слышу лязг металла, крики и посторонние голоса. Я не могу. Не хочу. А если он сейчас уйдет? Уйдет, как мама… И его тоже достанут из машины…

      — Останься, слышишь, придурок, — в отчаянии закричал я. Я хотел ведь только всыпать ему, а не чтобы его два часа вырезали из машины, изувеченного.

      — Не уходи! Я не хочу тебя потерять!

      Хэйтем сделал шаг ко мне. Очень медленно. Потом еще — мамины пальцы медленно, по одному отпустили его плечо. Он печально мне улыбнулся. Я протянул ему руку, почувствовал его холодные пальцы на своих и проснулся.

      Надо вставать и валить на работу. Ноги еще гудели от поездки, и я не чувствовал себя особо отдохнувшим — полтора часа сна ничто по сравнению с практически полными сутками путешествия. А этот кошмар еще и высосал меня, опустошил морально. Я уныло спустился со второго этажа по хлипкой железной лесенке и прошел на кухню и поставил воду кипятиться. На то, что отец что-нибудь приготовит, надеяться не приходилось. Тома уже не было, да и он тоже к кухне не особо тяготел — мы всей семьей уже пятый месяц питались полуфабрикатами.

      Я решил взбодриться, насколько это позволял отвратительный растворимый кофе. Вяло смешал порошок с сахаром, и, дождавшись, когда чайник на плите засвистит, залил и кашу, и кофе. Сел за стол, стал втыкать в пространство, подпирая голову руками.

      Да, я боюсь потерять Хэйтема. Это не первый ведь мой сон, в котором он умирает, а я пытаюсь его спасти. Но это явно ненормально. И самое дерьмовое, что мне даже не с кем об этом поговорить. К кому я пойду? Самому Хэйтему об этом точно знать не стоит — будет потом подкалывать, братья не поймут, отцу вообще не до этого. Да и стыдно…

Словно в трансе я взял кашу и стал вяло есть, запивая гадким кофе.

      Почему мне так хреново из-за этого сна? Я понимаю, бояться, что он умрет, когда он лез в чужой дом на разведку — его действительно там могли убить, но дома же никто не станет его в прямом смысле размазывать по полу и потрошить за эту поездку… Если честно, я слабо представлял, как богатые наказывают своих детей, если наказывают вообще. Но что-то мне подсказывало, что Кенуэй-старший просто или спустил бы Хэйтему все с рук, или поручил бы специально обученному человеку ввалить загулявшему спиногрызу люлей. Ничего серьезного ему не будет, этому Хэйтему.

      Доев, я полистал газету и свой блокнот, где записывал расписание. На сегодня у меня стояли вроде только цветы бабули Бишоп и малыш Чарли-младший, братик Лизы Миллер. Цветы можно было поливать в любое время, главное — не просрать день, а к ребенку лучше прийти как можно раньше. Заодно и часы намотаем. А если останется время — буду обзванивать кафешки, может, кому-то нужно сегодня экстренно прибраться или что-то доставить.

      Для посиделок с младшим Чарли я взял с собой один из комиксов, потолще, и карманный электронный теннис. Если Чарли захочет поиграть и ненароком сломает, теннис будет хоть не так жалко. Я выкатил из дома велик Рона и на нем отправился на работу.

      Миллеры жили не то, чтобы далеко от нас — несколько кварталов проехать. В отличие от нас, у них была не квартира в Нищих кубиках, а отдельный дом из трипла³.

      — О, привет, Чарли, — Лиза впустила меня в дом и бросилась к стоявшей на диване сумке. — Ты вовремя. Я боялась, что ты не придешь.

      — Я бы позвонил и предупредил, — я неуверенно почесал репу.

      — Ладно, проходи, ребенок у себя, играет. Покорми его пастой с мясным соусом, она в холодильнике, и если можешь, помоги с уроками, ладно?

      Я хмыкнул и кивнул. Лиза усвистала по своим делам, оставив мне ключи на случай, если Чарли попросится гулять. Едва за ней закрылась дверь, я плюхнулся на диван и выдохнул. Я не первый раз был беби-ситтером у Миллеров и уже доподлинно знал, что Лиза валит тусить с друзьями, не желая проводить выходные с братом. Пацану семь, он далеко не самый противный из малолеток, которые встречались на моем пути. Чарли легко было занять всякой фигней, а кроме того, он и сам мог чему-нибудь меня научить. Прыгать на пластиковую бутылку и ржать над тем, как далеко улетает пробка — его идея.

      — Чарли, привет! Иди сюда! — позвал я.

      — Сам иди! — отозвался он, хихикая. Странно — как правило, он первый выбегал меня встречать, и играли мы с ним всегда внизу. Я хмыкнул, но все-таки пошел наверх, борясь с собственной подозрительностью. Вряд ли с мелкого станется сделать мне какую-нибудь гадость, он обычно был рад меня видеть. Поднявшись на лестницу, я остановился.

В комнате Чарли я был от силы пару раз, а вот комнаты остальных членов семьи никогда не видел. Да и все было заперто, что, в общем-то, казалось чем-то обычным и логичным, и я особо не проявлял интереса. А тут дверь в спальню родителей оказалась распахнутой настежь, и я не смог удержаться, вошел.

      В глаза первым делом бросилась даже не большая кровать, а телевизор и видак. Ничего себе! У нас в классе мало кто мог позволить себе такое удовольствие — просто родители предпочитали покупать еду, курево и прочее более необходимое для выживания в Куинсе. Я только по слухам знал, что народ из более благополучных районов имел в каждом доме по видику. А тут в некоторых домах и телевизоров не было.

      Увидев видик, я чертыхнулся, злясь, что не взял с собой кассету — главное, в Дэртон-Бридже мы ее протаскали, а дома выложил и спрятал. Но откуда я, блин, знал!..

План созрел мгновенно. Я зашел к Чарли:

      — О, малой, ты такую классную дорогу построил… Слушай, а я же могу позвонить другу от вас?

      — Ага, — Чарли выставил паровозик на рельсы.

      — Ты тут не чуди, я быстро.

      Он покивал. Я сбежал по ступеням вниз, мысленно обозвав себя идиотом за то, что называю Хэйтема своим другом. Нихрена мы с ним не друзья — влипли на пару в какой-то идиотизм, и все. Но с другой стороны, нельзя же было сказать мелкому: «Я позвоню тут одному пидору, с которым влез в какую-то историю про наркотики», чтобы потом это чудо подошло к предкам и выдало: «Мам, а кто такие пидоры и наркотики?». Схватив висевшую в коридоре трубку, я вдруг завис.

      Блин, а номера Кенуэев я не знаю.

      Решил набрать старосту — должна же от нее быть хоть какая-то польза.

      — Привет, Сюзи, — вкрадчиво начал я, когда она взяла трубку.

      — Ли, ты опять не записал домашку?

      Я прям увидел, как она закатывает темные глаза и встряхивает дредами.

      — Не, я по другому поводу, — сказал я, хотя домашку действительно не записал, но в тот момент мне было абсолютно плевать. — У тебя нет домашнего номера Кенуэев?

      — Че за Кенуэи… А-а-а… Стоп… Это новенький который? Сейчас поищу. А зачем он тебе?

      — Я случайно забрал его коммутатор, хочу отдать, а то подумает, что я спер. Да и ему, думаю, до усрачки нужна его звонилка.

      Она, судя по звукам, отошла. Я остался стоять, поджав ногу и недовольно вслушиваясь в шорохи и голоса на заднем плане. Блин, будет долго возиться, щас намотает счетчик, а мне потом попадет… Звуки шагов стали отчетливее.

      — У тебя есть куда записывать? — протянула Сюзи мне в трубку. Я поспешно схватил со столика возле зеркала какое-то дерьмо для подводки глаз:

      — Давай.

      Я быстро записал набор цифр под ее диктовку блестящим карандашом и, попрощавшись, стал набирать номер Кенуэев.

      — Резиденция Кенуэев, — хриплый голос на проводе. Я растерялся, ожидая услышать простое домашнее мамкино «Вам кого?» и неуверенно, с запинкой попросил позвать Хэйтема.

      — Молодой мастер Кенуэй сейчас занят. Могу предложить вам перезвонить ему позже или что-то передать.

      Нет, передать отпадает. «Извините, я тут хотел предложить Хэйтему посмотреть запись, которую мы сперли у каких-то стремных придурков, когда нас чуть не убили, потому что мы, как два идиота, бросили все и поехали в незнакомый город. Передайте ему, чтобы он пошел со мной в чужой дом после уроков?».

      — А когда ему можно будет перезвонить?

      — Я не знаю, во сколько старший мастер Кенуэй изволит отпустить сына. Могу попросить молодого хозяина перезвонить на этот номер.

      — Нет, на этот не надо… — я продиктовал свой домашний.

      — Хорошо. Я передам. Младший мастер Кенуэй перезвонит вам, как только освободится, — холодно сказал мужчина и вдруг хрипло рассмеялся. — Если, конечно, будет в состоянии.

      Он бросил трубку. Я похолодел.

      — Ты какой-то странный, — заявил Чарли-младший, когда я вернулся к нему.

      — А… да так, фигня всякая, забей, — я сел к нему на коврик, скрестив ноги. — Во что поиграем?

      Ну не мог же я рассказать ему, что у меня ощущение, будто Хэйтема пытают в его собственном доме! Чарли пожал плечами, но мне казалось, я не особо его убедил в том, что все нормально. Он сначала пытался не замечать мое состояние, но когда я прослушал его рассказ про ковбоя на ракете, он вдруг потряс меня за рукав кофты.

      — Дядя Чарли, что-то плохое случилось?

      Я молчал-молчал, а потом сдался под его умильным взглядам синих глаз. Они у него такие блестящие, как елочные игрушки. Им прямо… доверяешь…

      — Есть один человек… Знаешь… он вроде такой противный… аж морду набить хочется… но без него все как-то не то… И мне почему-то очень страшно его потерять… Мне даже снилось, как он умирает… И вот он на телефон не отвечает, а я нервничаю, переживаю за него…

      Чарли сначала молча слушал мои излияния, а потом опять преданно взглянул в глаза этими своими глянцевыми шариками и пожал плечами:

      — Просто ты, наверное, влюбился в него, вот и все.