В понедельник Хэйтем не появился в школе. Первые два урока я надеялся, что он просто проспал. Я не мог найти себе покоя: сидел за партой и нервно осматривал класс. Взгляд то и дело возвращался к пустому стулу слева от меня. Сначала Дзио, потом Хэйтем… Все будто сговорились, решив меня бросить. К концу третьего урока я окончательно понял, что он не придет и уныло растекся по парте, положив на нее подбородок. Мимо меня, гогоча, протопали Коннор, Хики и Бен Черч. Последний задел своей жирной задницей парту ботанички Нэнси и, матернув за это ее саму, нарочно смахнул тетради и учебники на пол. Остальные заржали. Я минуту боролся с желанием помочь ворчащей Нэнси, но вовремя вспомнил, что то, что Коннор с компанией прошли мимо меня, надо принимать за благо и не высовываться. Да, как-то стыдно. Но лучше уж стыдиться молча, чем стать посмешищем всего класса.
Я отвернулся от Нэнси и стал думать о Чарли-младшем, о его словах, о Хэйтеме. Чарли-младшему я вчера в ответ на его заяву просто проворчал в ответ: «Думай, че ты несешь. Он же мальчик!». Чарли спокойно сказал: «А какая тебе разница, кого любить, особенно, если он тебе уже нравится?». Я не нашелся, что ответить, и больше мы к теме не возвращались.
А Хэйтем… Как там Хэйтем? Он мне ведь так и не перезвонил… И эта фраза «Если будет в состоянии»… Она меня капец пугала. Я весь вечер пытался унять тревогу, внушая себе, что все нормально, и что Хэйтем просто, небось, отвисает на каком-нибудь сраном приеме для британской аристократии, но то, что он не пришел сегодня, врубило во мне страх за него на максимум. Его родители что, реально убили за нашу с ним поездку?
После четвертого урока я свалил на репетицию, но играть у меня как-то не выходило: я лажал, отвлекался, и на каждый хлопок двери актового зала вздергивал голову, отпуская руки. Мне все казалось, что это Хэйтем-таки решил явиться. Но каждый раз это неизменно оказывались то учителя, то «Кошечки», то какая-то мелюзга, и я начинал злиться.
— Чарли, блин! — Том отвесил мне подзатыльник. — Соберись!
Это только еще больше испортило мне настроение, я окончательно потерял вдохновение к игре и залажал только сильнее. Мы с братьями немного порычали друг на друга, и день можно было считать безнадежно испорченным.
А все из-за какого-то богатенького придурка.
На следующий день Хэйтем все-таки пришел. Я с тревогой высматривал его в коридорах и возле шкафчиков, шатаясь туда-сюда по лестнице. Мне стоило большого труда заставлять себя ходить медленно и вальяжно, как полагает старшаку, а не носиться, как малолетка, в страхе упустить. Наконец, я увидел его одинокую фигуру, когда в очередной раз патрулировал один из этажей. Моим первым порывом было немедленно броситься к нему навстречу, но я опять с трудом удержался и побрел к нему. К счастью, он остановился возле двери в класс, а потом увидел меня.
Я замер возле него, не зная, как с ним нормально поздороваться — хлопнуть по плечу или пожать руку? Или лучше просто кивнуть, чтобы никто не подумал, что мы с ним дружим? Мне и так было неловко, а тут еще он смотрел на меня каким-то таким усталым взглядом, мол, ну давай, добей меня.
— П-п-привет, Хэйтем, — тихо сказал я, запнувшись, как идиот и почувствовав приливающий к щекам жар.
— Доброе утро, — хрипло сказал он. — Пойдем в класс?
Я кивнул. Хэйтем медленно прошел к нашей парте, и мне показалось, что он прихрамывает. Че это с ним?
— Слушай… Почему ты не перезвонил?
Хэйтем медленно выпрямился, а потом тихо и серьезно сказал:
— Я благодарен тебе за то, что ты решил связаться со мной вчера, Чарльз. Мне… мне было приятно, что ты… хочешь поговорить, беспокоишься, — он вдруг наклонил голову и посмотрел мне в глаза. — Но я вынужден просить тебя впредь делать это только в определенное время. Иначе у меня… будут проблемы.
— А где ты был вчера? Почему не пришел?
— У меня были… Занятия, — он поморщился и закусил губу. Я решил больше не расспрашивать его, хотя непоняток только прибавилось.
С началом урока я стал за ним наблюдать. Что-то изменилось в нем за то воскресенье, которое нас разлучило — он будто стал жестче или просто пребывал сознанием в каком-то междумирье. Его пальцы то и дело стискивали края кожаной обложки тетради. Когда мистер Хармон, наш препод по английскому, окликнул его, что-то спрашивая, он не сразу прореагировал. Он какое-то время грузился, как плохой компьютер, а потом так поддернул головой:
— Да-да?
— Вы слышали мой вопрос?
— Нет, позволил себе отвлечься. Будьте любезны повторить.
На его вежливое обращение галерка захихикала, а девочки недоуменно переглянулись. Я еще раз пнул его ногой под столом, но уже сильнее — когда ж он поймет, что не надо обращаться с учителями так, будто ты из долбанного средневековья или Байроновских балов. Мистер Хармон сам офигел от его вежливых, будто заученных фраз и растерянно повторил. Я исподтишка стал наблюдать за Хэйтемом — он отвечал спокойно, уверенно, но как-то устало, будто ему задавали один и тот же задолбавший вопрос несколько раз.
Я втихаря изучал его — смотрел как он шевелит губами отвечая на вопрос, как странно поблескивают его глаза.
— Идите, покажите у доски, — велел мистер Хармон, и Хэйтем встал из-за парты. Я с тревогой смотрел, как он морщится и медленно идёт к учителю, как-то болезненно ссутулившись и сунув руки в карманы. Начав что-то объяснять, Хэйтем застучал мелом по доске. Я весь вытянулся, стал напряжённо на него смотреть. Он двигался как-то рвано, как раненный зверь. Вроде уязвимый, а вроде ещё может, если надо, оскалиться и дать сдачи.
Но несмотря на ощущение скрытой силы, я все равно испытал странный порыв. Не знаю, виной тому был мой вчерашний страх за Хэйтема или то, что я за сутки по нему соскучился, будто неделю не видел, или, наконец, просто на секунду вернувшееся воспоминание о том, как мы с ним лежали на полу в доме Генри… Я дико захотел бережно прижать его к себе.
«Просто, ты, наверное, влюбился в него, вот и все», — я не вовремя вспомнил слова Чарли и вздрогнул. Блин, я не мог в него влюбиться! Я же нормальный, а не педик! А он… он ни разу не привлекательный… И вообще он парень!
Я уставился в обшарпанный пол, будто бы кривой рисунок ламината мог мне подсказать выход или решение. Разжевать, что я чувствую, кроме обиды и непонимания. Почему, блин, почему я хочу, чтобы он был рядом? Потому что у меня никогда особо не было друзей-мальчишек? Но нахрена они мне? Мне хватало двух братьев. Том мог отвесить подзатыльник, но разбить за меня хлебало тому же Коннору, а Рон мог поддержать, когда тяжело, почти как мама. Да, с ними не посидишь в столовой, но я как-то привык. Я привык к расстоянию. А Хэйтем… Хэйтем — это просто Хэйтем. Что, блин, в нем такого? Он форменный придурок!
Я же не мог в него влюбиться. Но то, что меня тянет к нему — ненормально. Я постоянно ловлю себя на том, что думаю о нем! Трындец!
Я поднял голову.
— …И дело в том, что в таком случае нужно заменить формулу, здесь «Перфект» не актуален, достаточно будет простого, — объяснял Хэйтем, повернувшись к классу. Коннор и Хики тут же передразнили его учительский тон. Хэйтем вскинул глаза сначала на них, а потом на меня.
Я вздрогнул и зачем-то еле заметно ему кивнул. Затем понял, в чем дело — в то мгновение, которое он смотрел мне в глаза, я увидел в его глазах просьбу поддержки.
Да, он сильный. Он мог бы справиться. Но почему-то в ту секунду он хотел, чтобы я что-то сделал, помог ему настолько, насколько можно. И я кивнул ему чисто инстинктивно, только чуть позже осознав, что хотел поддержать.
Эта секунда пролетела, но я все еще вспоминал и вспоминал то, как он на меня посмотрел. Вспомнил и то, какой он был, когда лежал с книжкой в очках рядом. Потом — его же в первый день нашего знакомства. Жесткого, уверенного. А теперь вот этот взгляд… Я чувствовал, будто меня сжимают невидимые кольца. Мне становилось нечем дышать. И мне подумалось, что снять их можно только, если опять посадить его рядом со мной и позволить делать с ним все, что вздумается.
Первое желание — отвесить ему подзатыльник. Второе — уткнуться носом в плечо и остаться в этой позе навсегда.
Думая об этом, я стиснул зубы и даже не сразу заметил, что Хэйтем закончил, отряхнул руки от мела и сел на место. Вздрогнул, едва не подпрыгнул на месте — горячая кожа обожгла мою, когда Хэйтем бережно коснулся моей руки ребром ладони.
— Всё в порядке? — тихо спросил он. Я неохотно поднял голову, изучая его так, будто видел впервые. Глаза такие печальные, на коже будто прорезались морщины. Губы уже не кривились в издевательской усмешке.
— Нихера, — выдохнул я, не в силах перестать пялиться.
Неужели я действительно в него влюбился?
Но почему? Я же не педик!
В панике я не знал, что делать. Мне хотелось убежать на край света, кричать, разнести что-нибудь. Куда мне деться? Если я просто отсяду, Хэйтем заметит, у него будут вопросы. Я остался сидеть с ним, но теперь уже смотрел исключительно в стенку.
— Чарльз?
— Отстань, — рычал я, если он ко мне обращался. Один раз даже замахнулся на него, но ударить не смог. Сердце болезненно сдавило, и я опустил руку. Хэйтем мрачно сощурился, но промолчал.
Я просто не могу быть в него влюбленным.
На следующем уроке Хэйтем демонстративно отсел на парту спереди от меня. Ну и пожалуйста.
Я сидел, пялился на его длинный, густой хвост, не выдержал и осторожно взял в кулак, провел рукой вниз, будто первый раз собирался вздрочнуть. Хэйтем не среагировал. Я сделал так ещё и ещё, а потом желание дёрнуть захватило меня, овладело мной со страшной силой. Я не выдержал и слегка потянул за прядь волос. Потом намотал кончик хвоста на пальцы, дивясь, какие у Хэйтема шелковистые волосы на ощупь, и сделал несколько коротких рывков так, если бы он был непослушной собакой на поводке. Хэйтему надоели мои издевательства, он раздражённо цыкнул, отобрал у меня хвост и переложил его себе на грудь. Тогда я стал сверлить взглядом красную ленточку и блестящий затылок. Но надолго терпения не хватило — я вцепился пальцами в ее конец и медленно потащил на себя, распуская хвост.
Хэйтем опять цыкнул, заправил волосы за ворот пиджака и как-то ссутулился. Я на какое-то время отчаялся, испугавшись, что я больше не смогу его доставать, но потом в голову пришла идея. Я вынул из пенала несколько ручек и погрызенных карандашей и постарался как можно незаметнее для учителя запихать их Хэйтему сзади за воротник. Совал как придется — где-то кончиком, где-то тупой стороной вверх. Последняя ручка у меня была автоматической, и я включил ее с характерным щелчком и стал осторожно водить по шее Хэйтема.
С того дня, к моему стыду, я начал намеренно издеваться над Хэйтемом. Я ржал каждый раз, когда Коннор швырял в него мокрой тряпкой, пускай он все равно промахивался. Хэйтем, кстати, бросал в него эту тряпку в ответ и всегда попадал. Я сам пару раз нарочно проливал ему напитки на колени или в ланчбокс, обзывал придурком, но каждый раз, если ему случалось взглянуть на меня, я ощущал боль в груди, будто в меня вонзали острые ножи. Он кидал короткие, усталые взгляды, но большего я от него не добивался — он делал вид, что меня не существует. Я пихал его плечом, нарочно проходя мимо него.
Больше всего меня бесило, что Хэйтем меня игнорировал. Если бы он как следует врезал мне по зубам, разбив губы в кровь, я бы, скорее всего, перестал его доводить. Но его молчание и терпение заводило меня только больше, злило и побуждало дальше над ним издеваться. Я не решался делать ему больно, но не мог перестать легонько щипать, дразнить и делать мелкие пакости. Я очень ждал, что он хотя бы обернется, обматерит меня, но он нарочно не обращал внимания, и мне от этого становилось почти физически больно.
Ночью я мучился — мне хотелось провести рукой по мягким волосам, лежать и смотреть на него, а лучше прижиматься. Тело невыносимо ныло. Иногда, если я вспоминал, как он курил, член опять начинал наливаться кровью. Страх и стыд смешивались, сливались воедино. Я утыкался носом в одеяло, еле сдерживая скулеж. Я хотел к нему, к этому дурацкому богатому ублюдку, но даже думать о том, что я действительно люблю его, было невыносимо. Я вспоминал, как он улыбался, как убирал мне волосы под бандану и отчаянно желал еще хоть раз почувствовать на себе его мягкие руки. Это же желание потом пробуждало во мне стыд и такую злость, которую я не мог контролировать. В ярости я потом пинал мусорные баки, лупил кулаком по доскам с объявлениями, орал на малолеток, если они пытались войти в актовый зал, когда там занимались мы, опрокидывал стулья, и конечно, продолжал обижать Хэйтема. Гадить ему по-крупному не получалось, мои мелкие издевки он игнорировал, и я начал впадать в апатию.
Я чувствовал себя так, будто мне объявили, что я болен раком и умираю. Жизнь идет своим чередом — Коннор курит за школой и наравне с учителями устанавливает гребаные правила, уроки продолжаются, я хожу на репетиции и пытаюсь существовать, делая вид, что все нормально. На деле же я потерялся в пространстве, и мне казалось, что мое тело уже не такое, как прежде — что-то надломилось. Мне придется играть роль обычного человека, прежнего себя, хотя ничего от этого не осталось. Фишка была только в том, что я на самом деле не был чем-то болен. Я полюбил Хэйтема.
— Чарли, какого хрена с тобой творится? — тихо спросил Рон после того, как Том опять на меня нарычал и первым вышел из зала.
— Ничего. Бесит просто все.
— Я вижу! А почему бесит?
Мы сели на край сцены. Рон бросил провода рядом. Я отвернулся.
— Чарли, ты всю неделю сам не свой. В чем дело?
Ага, так я тебе и сказал. Сам же меня убьешь.
— Чарли… Ты с девушкой поругался что ли? Мне Том сказал, ты с кем-то встречаешься.
Я молчал. Он обнял меня.
— Ну, не бойся. Я же никому не скажу, ты же знаешь. Но от того, что все сидит внутри тебя, тебе же хуже, Чарли. Надо как-то разрешить проблему.
Будто я и без него не знаю.
Мои чувства к Хэйтему ненормальны. Я не хочу на всю жизнь прослыть педиком. Значит, надо избавляться от любви к нему. Мне уже даже смотреть на него больно — я не могу видеть, как он курит, пафосно молчит, уткнувшись в книжку, или легко уворачивается от попыток Черча дать ему линейкой по башке. Мне хотелось быть рядом, но даже прикоснуться к нему казалось чем-то страшным.
И есть-то маленький говнюк с хвостиком! Противный, с этими тонкими губами… Но как же у меня сводило пальцы от желания потрогать его плечо, бережно коснуться щеки.
Я не хочу его любить. Не хочу каждую минуту по нему скучать, психовать на него просто за то, что у нас обоих есть члены. Не хочу ненавидеть себя и его.
После очередной бессонной ночи я придумал, что делать. Надо просто окончательно порвать с ним отношения, вернуть ему все вещи, пусть раскрывает дело один. Это чтобы не было лишних причин общаться. Самому переждать хотя бы неделю, может, месяц — застрять на работе почти на полные сутки и впахивать, впахивать. Тогда меня отпустит. С вечера я положил в сумку кассету и диск. Все утро в школе мрачно мялся, кусал губы, думая, что сейчас мне предстоит сказать, наверное, самые неприятные слова в своей жизни. Я выцепил Хэйтема, когда он уходил с урока, который я прогулял, то сидя на подоконниках, то шатаясь в по коридорам в поисках нужных фраз. Взял за локоть, увел с прохода, затащил в ближайший пустой класс. Хэйтем резко выдернул свою руку из моей и строго посмотрел на меня.
— Надо поговорить, — у меня от волнения сел голос.
— Ну надо же, ты решил применить хоть какой-то другой способ общения, кроме бессмысленного выпендрежа и насилия, — съязвил Хэйтем. Я еле сдержался, чтобы не начать умолять его не вредничать, и нарочно насупился:
— Хэйтем, пойдем в библиотеку. Дело есть.
— Ты думаешь, я захочу после такого иметь с тобой дело? — судя по его выражению лица, он все еще на меня сердился, но в его глазах уже зажегся огонек интереса.
— Хэйтем, ну пожалуйста. Пошли. Это… ну… важно.
— Прямо сейчас? — он усмехнулся.
— Угу. Давай, потом будешь меня ругать, — я взял его за запястье и потянул в коридор. Он нехотя поддался.
— Что это тебя так внезапно на литературу потянуло?
— Я тебя не читать туда зову, — быстро сказал я и стал судорожно придумывать причину, по которой нам нужно наверх, да еще и в большой перерыв, когда никого особо там не будет.
— А зачем?
Вот же тварина, не оставляет времени на размышления.
— Узнаешь.
— Надо же, какая интрига.
Мне хотелось ему треснуть, чтобы не бесил. Внутри все раздирало — с одной стороны, хотелось его придушить, когда он начинал язвить и делаться таким мерзким и недоступным, с другой — я же знаю, каким он бывает, и за эту его вторую часть его хотелось как-нибудь аккуратно потрогать. Хоть кончиками пальцев коснуться шеи. Но хрен он позволит! Противный!
Я снизу вверх посмотрел на него. Почему-то сейчас его черты казались мне жестче, чем тогда, на остановке в Дэртон-Бридже или утром дома у Генри, но все равно даже в его костистых, жилистых руках было что-то отдаленно приятное. Наверное, потому, что он не похож на тех унылых мальчиков, которых я встречаю на улице. Он другой.
— Так зачем? — спросил он, когда мы пошли наверх по лестнице.
— Показать тебе кое-что хочу. Ты же любишь быть один?
— В принципе меня можно назвать интровертом, — он задумчиво кивнул.
— А что еще ты любишь? — начал я, и не дав ему ответить, договорил за него: — Ты любишь обсуждать… ту ситуацию, в которую мы попали. Из этого — что? Я могу дать тебе совместить оба твоих желания, — я аж понизил голос и едва не зашипел, как змей.
— Заманчивое предложение, — он усмехнулся и странно на меня посмотрел. Мне казалось, что он все еще был крепко на меня обижен, но интерес заставлял его позабыть о том, как ублюдски я с ним обращался последнее время. Мы поднялись по обшарпанной лестнице на самый верхний этаж. Библиотека располагалась почти под самой крышей. Выше был только чердак, но как на него попасть я не знал. Мы скользнули в затхлое помещение.
Библиотека представляла собой жалкое зрелище — она выглядела заброшенной. Учебники в лучшем случае невпопад стояли на полках, в худшем — кучей валялись на полу. Я уцепил Хэйтема за рукав пиджака и поволок между стеллажами.
— А где библиотекарь? — тихо спросил Хэйтем.
— Она появляется только во второй половине дня.
— А почему библиотека открыта?
— Потому что, во-первых она нахер никому не упала, а во-вторых потому что замок сломан, но всем пофигу — смотри первый пункт, — фыркнул я и уволок его на всякий случай в самый дальний угол. Там было одно из моих маленьких убежищ — пространство под несколькими сдвинутыми партами.
— Вот! — гордо сказал я и указал ему на образовавшуюся нишу. — Тут можно сидеть. Даже когда библиотекарша приходит, она не мешает, и нас оттуда будет не видно.
— Но там же жутко грязно, Чарльз, — поморщился Хэйтем. — Ты бы хоть полы там помыл и постелил что-нибудь, раз уж любишь там лежать. При желании стол можно накрыть еще чем-нибудь, и это будет неплохое убежище.
Я посмотрел на него, как на идиота. Делать нечего, убираться тут. Потом я вспомнил еще кое-что:
— А есть убежище еще лучше, знаешь где? Там даже библиотекарша не заколебет.
— М? — Хэйтем поднял бровь. Я оттащил его в другую сторону, в конец одного из маленьких коридорчиков между стеллажами.
— Вот!
— Запертая дверь, — он скептически хмыкнул.
— Если ты отвлечешь охранника, я на время стащу ключ, и мы сделаем дубликат, — пообещал я. Хэйтем надолго замолк, и я замер, ожидая его реакции.
— Зачем, Чарльз, я могу просто его вскрыть.
— Ты умеешь вскрывать замки?
— И взламывать двери, — он вздохнул. Я опять ощутил себя нелепым идиотом.
Мы вернулись к сдвинутым партам.
— А тут… ничего. Тихо, — медленно произнес Хэйтем, изучая, как облупившаяся краска падает с потолка на пол. Он даже с каким-то мрачным удовлетворением наступил на нее и прислушался к хрусту. — Можно спокойно обсуждать дело.
— А еще нас не обоссыт… Коннор какой-нибудь, — мне почему-то доставило удовольствие то, что Хэйтему в нашем логове понравилось, несмотря на грязь, паутину и хаос.
— Не хочешь лезть под столы, давай хотя бы сверху сядем, — предложил я. Мои мысли блуждали все вокруг темы, к которой надо подступиться. Хэйтем брезгливо вынул из сумки пачку влажных салфеток, вытащил одну и протер стол. Я заржал:
— Ну ты еще всю библиотеку протри.
— Надо будет — протру, — невозмутимо отметил он и сложил салфетку в отдельный пакетик. — Если ты не заметил — у меня бежевые штаны. Будет очень обидно оставить на них пыльное пятно в форме моего зада.
После этого он устроился на столе. Я помедлил и все-таки сел рядом. Рука скользнула в рюкзак и нащупала там кассету. Хэйтем закрыл глаза и запрокинул голову.
Как же трудно оторваться от него. Даже смотреть перестать нереально. Интересно, если я сейчас дотронусь до него, он стукнет меня?
Блин! Нет! Я не гладить его сюда пришел, а порвать с ним раз и навсегда. Но вдали от него эта идея казалась суперской, а сейчас, когда я сидел, едва касаясь свободной рукой его пальцев, которыми он держался за край парты, до меня дошло, как без него было плохо. Воспоминания о нашей поездке только дополнительно терзали меня, словно говоря: «Вот видишь, как дерьмово будет лишиться всего этого!». Пальцы сжимали кассету в рюкзаке до боли.
«Отдай ему, ну отдай», — мысленно пытался заставить себя я, но был не в силах открыть рот. Кожа покрылась мурашками. Мне казалось, что мой мозг вот-вот взорвется — я хотел придвинуться еще ближе, но вместе с тем мне было страшно, что за одно прикосновение Хэйтем рассекретит меня и тут же разозлится.
Но, может, если он будет орать и набьет мне морду, я перестану его любить?
Я не выдержал и подвинулся ближе. Мои кончики пальцев коснулись его. Я вздрогнул, а потом, поддавшись неведомому наваждению, поднял руку и коснулся идеально выстриженных волос на его виске. Он резко повернулся.
— Чарльз…
— Я… э-э-э… у тебя просто в волосах остатки сухой краски, — сказал я и сделал вид, что снимаю что-то с его волос. Пальцы скользнули чуть ниже и задержались на его щеке. Другой руке стало совсем уж больно сжимать кассету, да и на коленях рюкзак было удерживать тяжело.
Но все равно не так тяжело, как одна мысль о том, чтобы жить дальше без Хэйтема. Я не могу и не хочу.
Рюкзак с глухим звуком бухнулся на пол.
— Хэйтем, прости меня, — я опустил глаза. — Я не должен был тебя дрипать. Я просто… — я замялся, не зная, что именно ему сказать, а потом выдал полуправду. — Я боялся, что мы оба станем изгоями, если будем дружить.
— Почему ты не мог сразу об этом сказать?
Я поднял глаза. Хэйтем смотрел на меня с усталостью и болью. Он выдержал паузу и продолжил говорить:
— Одно дело, когда эти нецивилизованные люди пытаются меня задеть, но другое — когда это делаешь ты. Мне плевать на них, но очень расстраивало, что ты им уподоблялся. Я ведь уже знаю, какой ты. И когда ты разыгрывал этот цирк… Словом, я уж было разочаровался в тебе.
— Прости меня, я просто… запутался.
Я нарочно задвинул рюкзак ногой под парту.
— Тебе действительно повезло, что я знаю тебя с лучшей стороны и начал искать логическое объяснение твоему поведению, — Хэйтем усмехнулся. — Любому другому человеку я бы уже показал, как бывает плохо, если к тебе применяют насилие.
— И какое объяснение ты находил? — я нарочито фыркнул и подвинулся к нему поближе.
— Что у тебя раздвоение личности, и сейчас твое тело захватил так называемый Чарльз-2, он же Дурной Чарльз.
Я искренне засмеялся и опять подвинулся вперед. Мы сплелись в объятиях. Я положил голову ему на плечо, чувствуя, как колотится его сердце. Внутри все взбудоражилось, и помимо просто удовольствия от того, что он рядом, греет меня своим теплым телом, я почувствовал знакомые ощущения в штанах. Хэйтем заерзал, прижался еще плотнее, и мой член отозвался болью. Я погладил Хэйтема по спине, слегка сжимая.
— Ну чего ты?
Если он не прекратит дышать мне то в шею, то в ухо, я прямо сейчас кончу. Я никогда так сильно не заводился с какой-то фигни. Я хотел развернуться к нему, чтобы было удобнее его обнимать. Заодно так он не спалит мой стояк, потому что будет смотреть мне за спину. В штанах припекало уже невыносимо. Я чувствовал, как ткань трусов становится мокрой от смазки.
Черт. Почему сейчас? Почему вообще — Хэйтем!
Дыхание сбилось. Мозгом начало овладевать желание сунуть руки под его рубашку и погладить соски. Я судорожно заерзал, не зная, что хуже — сидеть так, чтобы мои талия и бедра были боком к нему, но тогда он увидит мой стояк, или же прямо, но в этом случае он его почувствует. Резко двигаться нельзя, да и разрывать объятия не хочется. Пальцы ныли от желания отодвинуть воротник и коснуться, губами, носом.
Я явно сходил с ума. Надо завязывать.
Я попытался в очередной раз пересесть в жалкой попытке не спалиться.
— Чарльз, ты ку… — хотел было спросить Хэйтем, но тут парта окончательно не выдержала нашего издевательства над ней — крышка, видимо, некогда использованная кем-то предприимчивым в качестве источника болтов, отъехала, и мы с Хэйтемом пребольно грохнулись на пол.
— Уй! Зараза!
Мы завозились, потирая бока. Я хотел поспешно встать, но ноги подогнулись, и я едва не рухнул на Хэйтема. Он вдруг со смехом схватил меня за кофту и потянул вниз.
— Ладно уж, лежи, а то ты опять упадешь и меня раздавишь.
Я засмеялся, но улегся все-таки рядом, прижимаясь к нему. Прямо в пыль.
— Че, связался со мной, теперь и в грязи лежать не брезгуешь?
— Все равно уж измазались, — он вздохнул и положил голову мне на плечо.
Все-таки люблю. Я закрыл глаза. Страх на какое-то время ушел — было только желание остаться с ним навсегда.
После этого мы с Хэйтемом отправились обратно на уроки. Я еще гадал, с какого из них свалю репетировать. Правда, если честно, играть мне уже тоже особо не хотелось — я буду отвлекаться, думать о Хэйтеме, Том будет на меня ругаться, Рон будет ныть, что у нас нет вокалиста… Прям хоть дальше за партой сиди!
Пока мы слушали всякий бред про организмы на биологии, я ждал, что Хэйтем обязательно будет выпендриваться знаниями уровня академика или чем-то в этом роде, но он только молча что-то строчил. Мне стало любопытно — он по учебе пишет или так, ерундой занимается? Скосил глаза в его тетрадь и офигел. Я ожидал, что у него почерк будет идеальным, но нет, у него то и дело менялось начертание слов — будто текст печатали курсивом вперемешку с обычным. Буквы были не особо мелкими, но строчки очень тесно лепились к друг другу, и хвостики всяких «g», «p», «b», «t» и прочих наезжали друг на друга и резко урезали расстояние между строк. Но весь текст шел почти сплошняком — я-то ожидал, что он будет все отделять рамочками и цветными маркерами.
— Че это ты так пишешь? — вдруг спросил я.
— Что-то не так?
— Ну… не знаю. Учителя могут прикопаться, что у тебя нечитабельный почерк.
— Это черновой конспект, лично для меня. Преподавателю я сдам другие тетради.
— У тебя, я смотрю, очень много свободного времени.
— Главное, чтобы в этом была польза, Чарльз.
— Ну и какая польза от этого дерьма?
— Качественное выполнение моих обязанностей ученика и заодно запоминание информации путем повторения и отделение нужного от лишнего, — он строго посмотрел на меня.
— Мальчики! — учитель недовольно окликнул нас, и мы заткнулись. Не то, чтобы мне особо хотелось слушаться и быть хорошим мальчиком, но если нас с Хэйтемом рассадят, будет жопа. Сраться с преподом лишний раз, да еще и отдельно от класса, мне не упало. Но к концу урока Хэйтем вдруг заговорил со мной сам:
— Идешь на физкультуру?
Я задумался. К физкультуре у меня было двоякое отношение: с одной стороны, мне не давали поиграть в футбол, потому что команду уже сформировали, и мне оставалось только тупо бегать либо по залу, либо по стадиону. С другой — может быть, выпадет шанс потолкаться с мячом. Я посещал физру по настроению, и никогда не мог предугадать, что меня ждет — иногда везло, и я сидел на лавочке и наблюдал, как чирлидерши показывают свои номера, иногда не фортило, и я просто нарезал под дождем круги вокруг стадиона, наблюдая, как Коннор с командой разминаются, чтобы надавать люлей гостям. Сейчас даже не было с Дзио, которая была дополнительной мотивацией идти на физру — с ней можно было без конца трепаться. Зато теперь был Хэйтем, но, зная этого зануду, он будет старательно делать то, что велит мистер Шетти.
— Не знаю. Подумаю.
Он понимающе кивнул и отстал от меня с этой темой, опять погрузившись в свои мрачные размышления.
— Идешь или нет? — Хэйтем повторил вопрос уже потом, в коридоре, слегка нахмурившись. Он побрел вниз, поправив сумку на плече, а я автоматически потащился следом.
— Да блин, мне лень, — я поморщился. — Я бы лучше занялся чем-нибудь интересным — я еще в тот раз в Дэртон-Бридже набегался на всю оставшуюся жизнь.
— Тс-с-с! — шепнул он и одернул меня. — Не надо давать всей школе понять, что мы ввязались в опасную историю. Если хочешь заняться чем-то полезным — лучше поискать информацию. А чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, я бы на твоем месте сходил на физкультуру.
Я закатил глаза, но сдался.
Хэйтем выдохнул. Мы спустились вниз, остановились возле шкафчиков и стали рыться в вещах. Я поставил рюкзак на нижнюю полку, но, естественно, он оттуда упал. Я ругнулся и принялся собирать все, что оттуда вывалилось.
— Постой-ка… — Хэйтем наклонился, первым заметив упавшую кассету и поднял ее. — Зачем ты принес в школу кассету из дома, Чарльз?
Я на секунду растерялся. Не говорить же ему, что собирался ее отдать, потому что не хотел с ним общаться из-за этих чертовых чувств.
— Я думал, может, в школе где-нибудь удастся посмотреть.
Хэйтем не ответил. Он внимательно изучал кассету со всех сторон, а потом вдруг вытащил из-под газеты ту, что раньше принадлежала Шэю, очень долго и внимательно рассматривал ее, а потом сказал:
— Они одинаковые.
— Как это?
— Эти кассеты принадлежат одному и тому же владельцу.
Я тупо уставился на него. Хэйтем на секунду закатил глаза, а потом повернул обе кассеты надписью ко мне.
— Чарльз, смотри. Видишь? Наклейка почти содрана, остались только цифры 98. Год. Восьмерка здесь такая же квадратная, как на той кассете, что достали мы. И наклон абсолютно одинаковый. А еще есть мелочь: у нее такой же полосатый торец, как у той. Они встречаются намного реже, чем кассеты с сетчатым торцом. Это значит, что их, скорее всего, закупали одной партией.
— Да это бред, — возмутился я. — Мало ли, какой торец, может быть, просто совпадение.
— В этом плане я с тобой соглашусь, но главное — почерк. Я могу предварительно сделать вывод, что эта кассета принадлежит тем же людям, что и та, которую мы забрали. Но проверить это можно будет только когда мы пойдем к тебе на работу. Кстати, когда это будет?
— В воскресенье.
Хэйтем кивнул, повесил кожаную сумку обратно в шкафчик и достал спортивную. Я на автомате вытащил тренировочные штаны и футболку. Мы направились в спортзал. Хэйтем полдороги молчал, о чем-то напряженно думая, а потом выдал:
— Расскажи мне про Кормака.
— Он был нашим вокалистом, а потом сдох. Вот и все.
— С кем он общался, кроме вас? Каким человеком он был?
— Он общался с нашим классом в основном урывками, — я поморщился. — Ну ты знаешь… Есть такие люди… Вот ты — общаешься только со мной. Коннор общается с Хики, Черчем, Ганадоганом и Морганом. Девочки тоже по своим компаниям. Джонсон — вроде продавца. Вроде ни с кем, а вроде и со всеми. Я общаюсь только с братьями, с Дзио и с тобой. А он… он не входил ни в одну компанию. Он не был к кому-то прикреплен, как Джонсон, но при этом был еще более отстраненным. Я чаще видел его в компании одиннадцатого класса.
— Хм… угу…
Он завис, видимо, переваривая информацию.
Мы зашли в раздевалку, и я опять заволновался. Переодеваться в присутствии других парней я худо-бедно привык, но показывать свое тело этому засранцу?! Нафиг такое! Еще и смотреть, как он сам раздевается… Я точно себя выдам!
Глядя, как он ищет взглядом лавку, я открыл шкафчик и прикрылся его створкой, до последнего не желая раздеваться. На секунду зажмурил глаза — боялся, что сейчас увижу, как Хэйтем медленно снимает пиджак, стаскивает рубашку, обнажая грудь, потом его пальцы вцепляются в пряжку ремня, постепенно расстегивают ее, и штаны с хорошо знакомым звяком падают на пол. Среди плотных, сильных мальчишеских тел я, весь какой-то нескладный, с этой своей недо волосатой грудью, тонкими руками и прямоугольным туловищем выглядел особенно жалко. Компания Коннора балагурила и не обращала на мои страдания внимания. Я вцепился пальцами в острые края дверцы и испуганно смотрел в никуда, отметив только, что стаскивающий с карамельного туловища серую футболку Коннор и его дружки прикрыли от меня Хэйтема. Я уже хотел было скрыться за дверцей, повиснув на ней и трусливо прячась то ли от Хэйтема, то ли от самого себя, зная, что парни вот-вот отойдут, но меня отвлек хлопок двери и шорох.
— Это че еще?
— Слышь, новенький в сортире переодеваться собрался!
Придурки заржали, а я с облегчением выдохнул, повернулся спиной к ним, быстро стянул футболку и надел ту, что предназначалась для потогонной фигни в зале. Из джинс боязливо вытряхнулся, ожидая комментарии про мои трусы с бананами и поспешил надеть спортивки. Сердце бешено колотилось, но мозг уже пытался внушить: обошлось. Обошлось, мне никто ничего не сказал, не пытался кинуть в спину вонючим кроссовком, как иногда бывало, когда Коннору в плохом настроении было некого задирать — омежек на горизонте не было, можно и подоставать среднячка. Никто даже не обратил на меня внимания, будто меня нет. Я выдохнул и сел на лавочку лицом в центр помещения, чтобы видеть, кто входит в раздевалку или выходит из нее, и стал шнуровать кроссовки.
Дверь туалета снова хлопнула. Хэйтем вышел оттуда в выглаженной футболке и школьном джемпере, держа идеально сложенную стопку вещей в руках. Белая ткань свободно висела на нем, не скрывая, а подчеркивая жилистое, худое тело.
— Пидор, — Коннор плюнул себе под ноги. Хэйтем сделал вид, что не слышал, но, увидев, что я смотрю на него, коротко улыбнулся мне и сел напротив. Я ожидал, что Коннор на нас кинется, но он только подозвал своих парней и стал что-то им нашептывать. Я напрягся. Хэйтем поставил кроссовки перед собой и вдруг покосился на Коннора и его друзей. Его глаза опять постепенно изменили свой цвет. Лицо было абсолютно спокойным, не выразительным, но я волнами ощущал древнего демона, который сидит в нем и так и ждет возможности выйти, выплеснуть ярость. Это зло через секунду погасло, как в тот раз, и Хэйтем приветливо обернулся ко мне. Он быстро расправился с обувью, то и дело кидая на меня глаза и поднимая уголки губ, после чего мы с ним вместе вышли в спортзал.
Мы построились. Мистер Шетти, как всегда, врубил армейского дядьку и начал с порога нам затирать, какие мы салаги, и что надо бы делать из нас чемпионов. Я не слушал, как он нас обсирает и говорит, что Коннор с командой должны будут вырвать победу в этом году у другой школы, иначе нас ждет физкультурный ад. Я равнодушно рассматривал унылую грязно-мятную краску на стенах зала, желая, чтобы все это кончилось. От отупения и апатии меня отвлек внезапный крик.
— Кенэуй! Кто тут Кенуэй?
— Я, сэр.
Опять такой кабздец спокойный голос. Я вытянул шею, чтобы рассмотреть Хэйтема
— Куда запишешься? На волейбол, футбол, баскет?
Хэйтем молчал-молчал, а потом равнодушно бросил:
— Я не умею играть в командные игры спорта, сэр.
По классу прошел гоготок. Мистер Шетти тоже фыркнул.
— А че ты умеешь?
— Вам лучше этого не знать.
Ржание повторилось, но стало более громким и издевательским.
— Ты че выпендриваешься? — мистер Шетти аж шлепнул на стол тетрадку, куда нас записывал. — Ну-ка, упал отжался, десять раз!
— Сэр…
— Двадцать!
Хэйтем вздохнул, послушно встал в планку и согнул руки. Я ожидал, что он будет, как и все мы, кряхтеть, падать и трястись, но он достаточно быстро поднимал тело от пола и вскоре встал на ноги, брезгливо отряхиваясь.
— Итак, сопляк, — раздраженно цыкнул мистер Шетти, явно рассерженный тем, что не удалось унизить Хэйтема. — Еще раз спрашиваю — что ты умеешь? Отвечай, или будем выяснять опытным путем.
— Драться, — неохотно сказал Хэйтем. Он все еще был спокоен, но я уловил отголоски тьмы.
Класс заржал. Мне показалось, что не смеюсь только я. После того, как я видел, как он носится по крышам и вырубает этого Б.Т. Вуда на улице, в это охотно верилось. И если честно, я был готов уже поверить в то, что он и вертолетом управляет, и из огнемета стрелять умеет.
— Драться? Ты себя в зеркало видел, сопляк? Думаешь, у тебя богатый папаша — и ты сразу круче всех что ли? Быстро встал в строй!
Глаза Хэйтема опять начали медленно сереть, но он ничего не сказал. Урок начался. Мы стали нарезать круги по залу, и я все смотрел и смотрел на него. Пару раз едва не грохнулся, но прекратить залипать на то, как его грудь вздымается и опускается под белой футболкой, не мог. На мое счастье, больше Хэйтем не выеживался и не отличался несмотря на то, что невзлюбивший его мистер Шетти давал конкретно ему больше упражнений. Парни пялились на него с явным неодобрением, девочки — с интересом и каким-то легким восхищением.
— На канат, быстро, — скомандовал мистер Шетти. Я закатил глаза — с этим канатом, кольцами и прочим дерьмом тренер задрал дрючить нас еще в средних классах.
— Это чтобы вы были настоящими мужиками, — объяснял он каждый раз, когда кто-нибудь начинал ныть и возмущаться. Ага, конечно, если я на канат не залезу, у меня же член отвалится. Меня жутко бесило, что «Кошечкам» можно было сваливать с физры на репетиции и получать оценки, Коннору и придуркам в принципе давались послабления за то, что они играли в футбол, не давая, кстати, без потерь одного из членов команды вступить в нее, а все остальные должны были тратить время на какую-то дичь. Разминки и фитнес я ненавидел — лучше носиться с мячом, чем кряхтеть на коврике для йоги, пытаясь связаться в узел.
— Кенуэй! Пошел!
Я услышал окрик и посмотрел на Хэйтема, который стоял в начале очереди. Он сделал несколько шагов назад.
— Ты че делаешь, Кенуэй?
Хэйтем не ответил. Он разбежался, схватился за канат, прыгнул, оттолкнулся от стены, когда канат по инерции качнулся к ней, перехватил выше, повторил еще несколько раз, и так прыжками добрался до потолка, после чего повис на одной руке, опустив вторую вниз и глядя на нас как-то напряженно, будто крупная кошка, что вот-вот нападет на добычу. Выждал паузу, видимо, думая, что мистер Шетти что-то скажет. Но тот только презрительно щурился. Наконец Хэйтему надоело висеть, он разжал руки и легко спрыгнул вниз, приземлился на корточки, после чего ловко встал и опять отряхнулся.
— Какие грязные и пыльные маты, — прокомментировал он. — Не мешало бы помыть.
— Вот ты и будешь сейчас их мыть, своим языком, — хмыкнул кто-то из наших пацанов.
— Неужели? А может, кто-то омоет их кровью от выбитых зубов? — тихо и зло отозвался Хэйтем. Кто-то всхыхыкнул, но я вздрогнул. Воспоминание об обмякшем теле придурка, из-за которого мы ломанулись в Дэртон-Бридж, опять встало у меня перед глазами. Гогот как начался, так и резко затих.
— Слышь, борзый такой что ли? Берега попутал? Два шага из строя, Кенуэй!
Хэйтем молча подчинился. Я не видел его лица, он прошел вперед слишком быстро, но мне хватило дернувшихся плеч, чтобы понять, что назревает неладное.
— Раз ты хочешь драться, давай, покажи, что умеешь, — тренер стащил куртку и бросил на скамью.
— Мне нельзя махать кулаками просто так, без веского на то повода, — Хэйтем гордо вскинул голову и заложил руки за спину.
— Ты че, ссышь? — фыркнул Коннор. — Пидорить с этим Ли не ссышь, а показать, такой ли ты крутой, как выпендриваешься, не можешь?
Я почувствовал, что начинаю вскипать. Ногти больно впились в ладони.
— Я не поддамся на провокацию и впредь попрошу вас не оскорблять Чарльза, — холодно и сдержанно ответил Хэйтем.
— Представь, что сейчас я оскорбляю Ли, — мистер Шетти подхватил и покачал сжатыми кулаками. — Давай, отбей хоть одну атаку.
И не дожидаясь, когда Хэйтем приготовится, мистер Шетти замахнулся на него. Хэйтем поднырнул под его рукой и отпрыгнул, оказавшись за его спиной.
— Уверяю вас, это неразумно.
— Драка! Драка! Драка! — класс начал скандировать и ритмично топать как тогда, когда мы срывали урок песнями Меркьюри. Только в этот раз было не смешно, а страшно. Мистер Шетти стал кружить вокруг Хэйтема, выбирая момент для атаки. Хэйтем выставил ладони, как волейболист, что готовится отбить подачу. Меня больше удивило не то, что он весь напрягся, как струна, которую сдвинули пальцем и прижали — вот-вот отобьет удар или нападет сам. Мистер Шетти сделал ему подсечку, но Хэйтем ловко перекатился и мягким толчком рук в спину отпихнул его.
— Последний раз прошу — прекратите. Я не хочу причинять вам дискомфорт, но вы вынуждаете.
Но его спокойные просьбы мистер Шетти молча послал нахрен. Он разозлился, стал наносить удар за ударом. Хэйтем то выставлял сложенные руки, то вовремя пригибался, то перехватывал кисти, на секунду выкручивал и отпускал. Мне казалось, он чисто физически не может сильно атаковать крепкого мужика, но он явно был намного быстрее, да и движения у него явно отточенные, четкие.
— Уделайте ублюдка! — орал класс.
— Замочите его!
Мое сердце сжалось до размеров куриного яйца.
— Вмажьте ему!
— Че думаешь, у тебя бабки есть, тебе хлебало не набьют?
— Влез сюда и думает, что перед ним все должны на брюхе ползать!
Хэйтем на секунду повернулся ко мне. Глаза — сплошная серая, непрозрачная мгла. Я бы назвал это тьмой, хотя тьма не бывает серой, но из-за Хэйтема мне уже начинало казаться, что такое возможно.
— Мне ведь надоест играть, — холодно сказал он. Удары в его сторону не прекращались. Один из них он снова блокировал, но на этот раз зарядил тренеру в лицо. Что-то хрустнуло, показалась кровь. Хэйтем опять оттолкнул тренера и резко подался назад.
— Может, теперь вы уйметесь?
— Думаешь — один удачный удар, и я сдамся какому-то обоссанцу из Лондона? Я тебя не боюсь.
— И очень зря.
Они опять затанцевали вокруг друг друга. Кровь из разбитого носа звездочками падала под мельтешащие ноги. Класс перестал гыгыкать, болеть и орать. Наоборот — то тут, то там испуганно-удивленные вздохи. Снова — летящий кулак. Хэйтем поймал его и вдруг толкнул назад. Снова хруст и стон. Но Хэйтем не остановился. Я видел его глаза — жестокие, беспощадные. Глаза солдата, который смотрит врагу в лицо из-под фуражки или берета, смотрит, направив дуло в переносицу и знает, что убьет. Хэйтем перехватил руку мистера Шетти повыше, завел назад и поддернул вверх. Ударом ноги заставил противника опуститься на колено, врезал локтем между лопаток и уже занес руку снова, явно целясь в шею.
— Хэйтем! — в отчаянии позвал я. Ждал, что он повернется, дико посмотрит глазами зверя, но он только медленно, очень медленно опустил локоть, разжал руку и отступил.
— Пусть это послужит вам уроком. Опасно провоцировать человека с моим уровнем подготовки, если ваш ему не соответствует. Особенно после того, как вас об этом предупредили. Придете в себя — обязательно скажите Чарльзу спасибо.
Выдав эту тираду, Хэйтем быстрым шагом вышел из спортзала. Самое обидное — на меня он даже не оглянулся. Мистер Шетти продолжал сидеть, потирая изогнувшееся запястье и пачкая пол кровью. И тут в тишине — шумный выдох с комментарием:
— Черт, да этот чувак просто гребаный ниндзя.