Едва рассвело. Я очнулся от снов, бывших почти кошмарами: мне снился ухмыляющийся Меру, который раз за разом целовал фараона. Виски саднило. Я закрыл глаза ладонью и попытался успокоиться.

   Рука Семерхета тяжело лежала поперёк моей талии. Я осторожно переложил её на ложе и сел, искоса поглядывая на спящего эрпата. Его лицо было безмятежно, тело — расслабленно и… прекрасно. Щёки мои вспыхнули, но я уже не испытывал такого сильного смущения, как вчера.

   Я сполз с ложа, охнул (всё ещё стоявший у изголовья и дремавший нубиец очнулся и замахал опахалом), не без труда надел юбку и потащился к стоявшему у колонны кувшину. Даже в рассветные часы здесь было адски жарко, тем более после того, что произошло вчера: я был совершенно вымотан, меня мучила жажда и, пожалуй, первое в жизни похмелье. Едва я подошёл к кувшину, от стены отделился слуга, которого я сначала не заметил, и с почтением поднял сосуд (в нём была вода для умывания, как оказалось). Я умылся, вытерся поданным слугой полотенцем. Это меня немного освежило.

   — Спасибо.

   Он взглянул на меня с недоумением. Наверное, благодарить рабов было не принято. Но как тогда с ними обращаться?

   — Я хочу пить, — промямлил я.

   Слуга поклонился и, пятясь, покинул покои.

   Я от нечего делать прошёл на балкон, едва не споткнувшись о спящих на полу танцовщиц. На улице тоже было душно, но тут хотя бы изредка набегал ветерок. Я облокотился о перила и вздохнул полной грудью.

   Рассеивающиеся сумерки приоткрывали завесу над Кеметом. Зеленели деревья, вдалеке вилась тонкая полоса реки (это был Нил, ещё не разлившийся, если судить по его очертаниям), на полях копошились маленькие человечки. В окрестностях дворца, спрятавшись среди огромных листьев пальм, кричали птицы, шумно вздыхали лошади в конюшнях, где-то в храмах мерный голос жрецов читал гимны… Я попал в удивительное время!

   Совсем рядом что-то зашелестело. Я обернулся и увидел небольшой столик с рассыпанным по нему песком. И на нём шевелилось и шуршало… что-то круглое. Я наклонился к столику и разглядел большого жука (размером едва ли не с пол-ладони!), кажется скарабея, но не священного, а другого вида, который был привязан к столику за брюшко тонкой золотой нитью. Я тронул жука пальцем, он встрепенулся и забегал по песку, приподнимая крылья и шурша подкрылками. И тут я запоздало заметил, что на песке были начертаны какие-то иероглифы, а жук их испортил своей беготнёй. Я поспешно вернулся в покои, сделав вид, что я здесь ни при чем.

   Там меня уже ждала оставленная слугой чаша с питьём. Я отпил немного — кисловатая вода с соком манго или лимона.

   — Тёплая… — морщась, пробормотал я и тут же почувствовал, что пальцы мои холодеют: чаша вдруг покрылась инеем.

   Я вздрогнул и едва не выпустил чашу из рук. От воды даже дымок пошёл! Я осторожно попробовал воду — ледяная, виски заломило! Я поспешно вернул чашу на поднос и услышал негромкий смех. Я обернулся. Семерхет, полулёжа на боку, наблюдал за мной и смеялся.

   — Так достаточно холодно? — поинтересовался он.

   — Твоих рук дело? — Я потёр виски и поёжился.

   — Иди сюда. — Фараон поманил меня к себе. — Ты выглядишь потерянным.

   — Вот ещё! — Я с опаской сел на край ложа, ожидая чего угодно. — Душно просто.

   — А тени под глазами? — Он провёл пальцем по моему лицу, задерживая его на губах.

   — Ещё спрашиваешь… — пробормотал я, краснея, — после вчерашнего-то…

   Египтянин ухмыльнулся, за руку подтянул меня к себе и огладил моё лицо ладонями:

   — Лгать ты не умеешь. Не беспокойся, всё будет хорошо. И о жуке тоже волноваться не стоит.

   — Ты давно проснулся! — воскликнул я.

   Эрпат снова засмеялся и легонько ткнул меня в лоб пальцем, заставляя лечь навзничь. Я зажмурился, чувствуя, что его губы пускаются в путешествие по моему телу. Такие лёгкие поцелуи…

   — Что тебя тревожит?

   Я открыл глаза. Семерхет внимательно смотрел на меня, ожидая ответа, пальцы его поглаживали нижний ряд моих рёбер. Я стушевался.

   — Ну же? — подтолкнул он меня. — Не держи это в себе.

   — Неужели ты совсем-совсем не волнуешься? — выпалил я. — Ведь уже сегодня… это случится…

   — Меня это не волнует, — возразил Семерхет, но по его глазам я понял, что он лжёт.

   — А меня волнует, — тихо ответил я, отводя взгляд. — И мне страшно. А что, если это всё равно случится? Что, если нельзя изменить прошлого?

   — «Прошлого»? — Он изогнул бровь. — Это ещё не стало прошлым, мой мальчик.

   — Ох, я совсем запутался! — выдохнул я. — В любом случае я боюсь того, что произойдёт… или не произойдёт.

   — «Не произойдёт»?

   — Ты ведь не сможешь сделать этого, верно? — Я не решался посмотреть на него, глядел куда-то на его руку, трогающую и ласкающую меня.

   — Что сделать?

   — Сам знаешь что.

   Его взгляд стал серьёзным на одно лишь мгновение, потом сменился прежней расслабленностью.

   — Я не хочу об этом думать. Вообще ни о чём не хочу думать!

   — Но…

   — И ты ни о чём не думай сейчас. — Его губы поцеловали меня куда-то под рёбра. — Ра ещё не появился на Небесной Реке, сейчас не время для мыслей или разговоров.

   — А для чего тогда?

   — Время для любви и неги, — ответил он, приподнимаясь и ложась на меня сверху.

   Ах, как точно он сказал! Я уже чувствовал это — блаженство, расползающееся под кожей. Тяжесть его тела наполняла меня слабостью, заставляла забыть обо всём и думать лишь о том, что произойдёт между нами сейчас.

   — Возляг со мной. — Его губы ласково покусывали мочку моего уха.

   — Опять? — невольно вырвалось у меня.

   — Что значит «опять»?

   — Мы же вчера… только вчера этим занимались?

   — Мальчик мой, я ведь обещал тебе, что каждый твой день здесь будет наполнен любовью?

   — Ох, я же не думал, что так буквально…

   Настроение у Семерхета заметно улучшилось. Он засмеялся, сел и притянул меня к себе на колени:

   — Не думаю, что ты разочаруешься… ибо любовь моя разольется, как Нил…

   Его руки сплелись вокруг моей талии, губы несколько раз поцеловали мой затылок.

   — Чтобы ты ни на мгновение не пожалел, что пошёл со мной, — продолжал шептать фараон мне на ухо.

   Его шёпот действовал на меня успокаивающе. Я расслабился, Семерхет уловил это и опустился навзничь, увлекая меня за собой. В его объятьях было тепло и спокойно, но чего-то большего мне сейчас не хотелось. Я слегка побаивался близости: вчера, насколько я помню, вино сыграло не последнюю роль в том, что я чувствовал или не чувствовал, а сейчас…

   — Не думай ни о чём. — Фараон перевернул меня на спину, поцеловал по очереди оба моих колена.

   В покои начали вползать первые лучи солнца, озаряя сумеречные уголки и играя бликами на бронзовой коже фараона.

   — Это хороший знак! Нет ничего прекраснее, чем заниматься любовью на рассвете… — Он простёр руку, словно хотел поймать солнечный свет в ладонь.

   — Но я не думаю… что хочу… — пробормотал я.

   — Не думаешь или не хочешь? — уточнил эрпат.

   — Понимаешь, у нас… мы, наверное, в разное время чувствуем… — попытался объяснить я.

   — Глупости! Смотри… — Его рука оказалась между моих ног, и я откинулся на ложе, чувствуя, что кровь всколыхнулась от этого прикосновения. — Ты просто не научился ещё понимать собственное тело… слышать его голос. Твоё тело говорит мне: «Бери меня!» Ты должен научиться слышать его желания. И теперь можешь сказать, что не хочешь?

   Я безропотно позволил ему перевернуть меня на живот. На мои ягодицы закапало масло (эрпат наклонил над ними чашу), тонкой струйкой стекая между ними вниз и теплея внутри от жара моего собственного тела и от движений ловких длинных пальцев эрпата. Я слабо застонал, стыдясь таких откровенных звуков и того, что вокруг столько людей слышат их, вцепился зубами в подушку. Кажется, она была набита сухими травами: я почувствовал во рту горечь.

   Лучики солнца превратились в лучи, выплёскиваясь в сумрак утра. Один лёг поперёк меня, ласково пригрел спину. А солнце такое же, как и тысячи лет спустя… Я закрыл глаза, пролепетал что-то, когда фараон лёг сверху и соединил наши тела. По коже покатились горячие волны. Семерхет провёл губами по моей спине, вплёл свои пальцы в мои и замер. Я чувствовал лишь его дыхание на своём затылке и пульсацию крови в его члене. Это опять вернуло меня к тем тёплым и приятным ощущениям, когда он обнимал меня, — ещё один, более интимный вид объятий. Я выпустил подушку изо рта и выдохнул так, что в лёгких совсем не осталось воздуха.

   Эрпат медленно приподнял бёдра, вновь опустил и — снова замер. Это секундное движение взволновало меня: я был настолько расслаблен, что стал считать его член частью себя, и когда он так бесцеремонно потянул его наружу, то всё моё существо воспротивилось этому, сжалось, стараясь удержать это хрупкое умиротворение близостью с другим человеком…

   Так, медленно и расслабленно, он любил меня, пока солнечный свет полностью не залил покои.

   Я был переполнен негой и томился в ожидании каждого нового движения. Я никогда не думал, что смогу принимать его так открыто и так желанно. Меня уже не волновало присутствие других людей, я не тревожился о грядущем, я мог и хотел чувствовать лишь одно — наслаждение, которое он дарил мне сейчас. Когда его руки сильнее сжали мои и я ощутил дрожь, раскатившуюся по его телу, я почувствовал некоторое разочарование, что всё это кончилось.

   Фараон опустился на меня всем телом, что-то прошептал мне в ухо, но я не понял слов, поскольку опять реагировал не на смысл, а на тембр его голоса. Если таким будет каждый новый день, я… и не возражаю.

   Но эта идиллия недолго длилась.

   — А теперь слушай меня. — Его тяжёлое дыхание защекотало волосы на моём виске. — Ты зайдёшь за ширму, когда он придёт. Он не должен видеть тебя.

   — Почему? — Я понял, что он говорит о Меру.

   Я не хотел говорить о нём! Только не сейчас, когда наши тела ещё не отошли от оргазма, когда биение наших сердец и дыхание звучали в такт… когда он до сих пор был частью меня. Как мог он говорить такое сейчас?! Я раздражённо дёрнулся, отодвигая ухо от его губ.

   — Никто не должен, — повторил фараон. — Пока не закончится этот день, ни один взгляд не должен упасть на тебя.

   — А я должен буду стоять за ширмой и смотреть, как вы целуетесь? — ядовито спросил я. Я злился на него, очень злился.

   — Всё должно идти, как оно должно. Со временем нужно играть осторожно… — Он словно бы уговаривал меня, а может, и себя.

   — А когда он скажет, что всё готово, ты его разоблачишь?

   — Нет.

   — Нет?! — Я разозлился окончательно и спихнул его с себя, хотя это и причинило мне боль. — Почему?! Ты вообще собираешься менять хоть что-то? Да ты просто не сможешь что-нибудь изменить! Не сможешь, верно?!

   — Послушай! — Фараон попытался обнять меня, но я вывернулся из его рук и соскочил с ложа. — Просто доверься мне… Куда ты?

   — За ширму, — отрезал я, демонстративно заворачиваясь в юбку и топая в сторону ширмы. — Этого ведь ты хотел? Можешь делать с ним что хочешь, мне всё равно.

   Семерхет сжал лоб, огорчённо вздыхая. Наверняка он понял причину моего поведения. Невозможно не понять! Стоять и смотреть, как они целуют и ласкают друг друга? Даже тогда, в воспоминаниях, я пришёл в бешенство, увидев это. А теперь, когда я и он… когда мы… смотреть, как другой касается его и… Я сжал кулаки и сердито бухнулся спиной об стену.

   Кемет за окнами просыпался. Воздух наполнился гулом голосов. Проснулись танцовщицы, увидели, что их господин мрачен, и испуганно расползлись по углам, не смея произнести и ползвука. Нубиец равнодушно махал опахалом, нагнетая прохладу.

   Фараон что-то бормотал, по-прежнему сжимая лоб ладонями, потом оборвал своё бормотанье и сказал, обращаясь ко мне:

   — Послушай, мальчик мой, ты должен потерпеть… всего несколько минут… ради того, что ожидает нас. И я обещаю…

   Что он собирался пообещать, я так и не узнал: за дверью послышались шаги, и фараон поспешно лёг, делая знак танцовщицам. Мне из-за ширмы всё отлично было видно. Та же самая сцена, что я видел тогда: фараон, танцовщицы и вошедший Меру.

   — Приветствую тебя, мой господин! — Меру опустился на ложе и поцеловал эрпата в губы.

   Меня затрясло от ревности. Я закрыл рот ладонью и пребольно укусил себя, пытаясь справиться с непреодолимым желанием схватить тяжёлую статуэтку кошки, что была в углу, и огреть этого мерзкого предателя по башке, чтобы неповадно было!

   — Пей и рассказывай. — Фараон взял чашу и подал её Меру.

   — Твои губы слаще вина, — возразил тот, но пригубил из чаши. — Мой господин, боги на нашей стороне: мы проведём ритуал сегодня же! Когда серп Луны коснётся вершины пирамиды, условия будут наиболее благоприятны. — И он положил возле эрпата злополучную коробочку с ядом.

   Всё повторялось с точностью до слова, до жеста, до каждой мелкой детали! Мне стало жутко. А если невозможно изменить то, что должно произойти?!

   — Значит, в полночь? — сказал Семерхет, и я заметил, что в его глазах разлилась тоска, от которой мне стало ещё жутче.

   Воцарилось молчание. Меру явно ждал чего-то, а фараон погрузился в размышления, словно бы забыв о его присутствии. Сердце у меня ёкнуло. Этого не было в воспоминаниях! Что-то менялось. Прямо сейчас.

   — Мой господин, — позвал Меру, касаясь рукой щеки Семерхета.

   — Руки от него убрал!.. — одними губами прошептал я, свирепея.

   — Ты ещё здесь? — рассеянно спросил фараон.

   — Медальон, — напомнил Меру.

   — Ах да… — Эрпат отдал ему медальон. — Дальше делай так, как я учил тебя.

   Меру забрал медальон и, как мне показалось, с подозрением посмотрел на фараона:

   — Ты в порядке, мой господин?

   — А почему я должен быть не в порядке? — Семерхет изогнул бровь.

   Меру стушевался. Да сразу видно, что у него совесть не чиста! И как фараон, будучи колдуном, — «величайшим во всём Та Кеме», если верить его словам, — не раскусил этого паршивого… этого жалкого… хорька… этого…

   — Иди, — приказал фараон, и Меру ушёл.

   Я вздохнул с облегчением: хотя бы второй раз они не целовались. Я вышел из-за ширмы, вернулся к ложу. Фараон держал на ладони коробочку с ядом и разглядывал её с прежним рассеянным видом.

   — Можно пойти за ним и…

   — Нет, — возразил он, — не теперь. Дождёмся ночи.

   — Ты такой глупый! — сердито буркнул я, выхватывая коробочку из его руки. — Что ты задумал? Принять яд там, в гробнице? Думаешь, я тебе позволю?

   — Нет, конечно. — Семерхет мягко, но властно разжал мою руку и припрятал яд. — Ядом я не воспользуюсь. Но я должен быть там.

   — Мы, — уточнил я. — Один ты туда не пойдёшь.

   — Ты мне не доверяешь? — Эрпат поднял моё лицо за подбородок.

   — Не доверяю. В этом — нет. Я пойду с тобой.

   — Хорошо. — Он согласно наклонил голову. — Ты пойдёшь со мной, но ты должен обещать, что не станешь вмешиваться.

   — Там видно будет, — отмахнулся я.

   — Что это? — Семерхет перехватил мою руку и развернул к себе ладонью.

   Я покраснел и промямлил что-то насчёт плохого настроения. Фараон зажал мою ладонь между своими, я почувствовал исходящее от них тепло, даже жар. Колдует? Да, так и было: когда египтянин развёл ладони, от укуса и следа не осталось! Фараон поцеловал мою ладошку и строго сказал:

   — Не причиняй более вреда своему прекрасному телу. Оно принадлежит мне, и лишь я могу делать с ним такие вещи.

   — Да что ты… — фыркнул я, но его губы накрыли мой рот, и я забыл обо всём на свете.

   До полуночи было ещё достаточно времени.

   Пока фараон отвлёкся на доставленное слугой донесение, я благополучно улизнул на балкон: не сделай я этого, дело бы опять закончилось сексом. Там я обнаружил бритоголового писца, сидящего возле столика со скарабеем и делающего какие-то пометки на папирусе. Увидев меня, он почтительно поклонился.

   — Что ты делаешь? — спросил я.

   Жук ползал по столику, шурша подкрылками. Песок уже весь был испещрён его следами, осталось лишь всего несколько читабельных иероглифов.

   — Скарабей предсказывает, господин, — почтительно ответил писец.

   — Что предсказывает? — не понял я.

   — Разлив Нила, — раздался голос Семерхета, — и другие события. И никогда не ошибается.

   Фараон вышел на балкон, поднёс руку к скарабею, и тот проворно взобрался к нему на ладонь.

   — Скарабей говорит, что Нил разольётся через девять дней, — сообщил писец.

   — Можно спросить? — Я посмотрел на эрпата, он согласно кивнул. — Если скарабей никогда не ошибается, неужели он не мог предсказать предательство?

   Семерхет смутился, потом быстро проговорил, отводя взгляд:

   — Он предсказывал. Но я отнёсся к этому слишком беспечно. Мой разум был пленён…

   Лучше бы я и не спрашивал! Я сделал вид, что эти слова меня ничуть не задели, и осторожно погладил жука пальцем по спинке:

   — Впервые вижу ручных жуков.

   — Ты многое ещё узнаешь. — Фараон поцеловал меня в макушку. — Можешь спрашивать и у Тутмоса. (Писец при этих словах поклонился нам обоим.) Он сведущ и сможет удовлетворить твоё любопытство, если меня не будет рядом.

   Мне эти слова понравились ещё меньше, хотя, быть может, он имел в виду совсем не то, о чём я подумал. Семерхет взял меня за руку и завёл обратно в покои:

   — Время трапезы.

   Там уже был накрыт стол. Я не заставил себя упрашивать: по-настоящему я ел ещё в своём мире, а в этом произошло столько… столько всего! С современной едой не сравнить: здешняя была неописуемо сочна и вкусна, никаких консервантов или красителей. А может, я просто был голоден. Запивать приходилось вином, поскольку «простая вода для рабов, а не для владык», как заметил фараон, и скоро голова у меня закружилась.

   — Ты видел Нил? — спросил эрпат.

   — С балкона. Ну и там… в будущем… но здесь он совсем другой.

   — Когда Нил разольётся, мы отправимся в оазисы Ваджит, — пообещал фараон. — Ты увидишь, как прекрасен Кемет. Ты полюбишь его так же, как люблю его я, и больше не будешь сожалеть о своём мире.

   — Я не сожалею, — возразил я. Сожалениям пока не было места среди переполняющих меня впечатлений.

   Двери мягко растворились, впустив нескольких бритоголовых мужчин в тёмных одеяниях. «Жрецы», — подумал я и не ошибся. Они уже знали о предстоящем ритуале… и они все должны были погибнуть. Но Семерхет сказал им:

   — Вы придёте в гробницу спустя час после меня. А пока отправляйтесь в Чёрный Храм и читайте там это. — И он протянул главному жрецу свиток, который сам собой возник в его руке.

   Жрец почтительно принял его, развернул, чтобы взглянуть на содержимое, и побледнел. Другие жрецы испуганно переглянулись.

   — Мой господин! — в страхе воскликнул жрец. — Как посмеем мы произнести имена древних богов? Никто не смеет называть их имена!

   — Ты назовёшь, — властно отрезал фараон.

   Его лицо было непривычно жестоким сейчас, в глазах разливалась изумрудная зелень, похожая на звериную. Такого выражения на его лице я прежде не видел.

   — Мы навлечём на себя гнев владыки Та Кема! — воскликнул жрец, судорожно сжимая в руке амулеты.

   — Ни один из вас не переживёт этот день, если ослушается моего приказа. Идите! — И Семерхет махнул рукой, приказывая им оставить его.

   Жрецы удалились, из-за двери долго ещё слышались их стенания.

   Я осторожно поинтересовался:

   — О каких запретных богах они говорили?

   — О древних богах, — поправил меня фараон. Обернувшись ко мне, он уже выглядел обычно, и не было ничего жестокого в его лице. — Тех, что даровали жизнь Та Кему. Ныне живущие боятся их могущества, ибо предсказано, что они вернутся однажды и заберут то, что принесли в этот мир. Их власть безгранична. Их кровь течёт в этих жилах. — Он поднял руку и посмотрел на неё странным стеклянным взглядом.

   Это было что-то новенькое, но фараон более ничего не сказал, а я не стал спрашивать.

   Остаток времени мы провели бездельничая. Фараон дремал на ложе, а я слонялся из угла в угол, разглядывая внутреннее убранство и думая о будущем. Нет, не о том, в котором я жил до встречи с фараоном, а о том, что должно было наступить буквально через несколько часов. Мне опять придётся «стоять за ширмой»? Я покосился на спящего эрпата и сам себе ответил: «Ну уж нет!»

   Несмотря на всё им сказанное, я не верил, что Семерхет сможет причинить вред Меру. Что бы он ни говорил, а любовники так просто не забываются: на это нужно время. Время… оно играет против нас. Даже секунда может повлиять на ход событий! А если в нужный момент фараон просто не сможет воспротивиться? Заколеблется, а Меру воспользуется заминкой и… Я вздрогнул, поскольку всем телом ощутил удар кинжала. Я видел, как это было: Меру ни секунды не сомневался! Но что я могу сделать? Я не колдун и даже не воин. Полное ничтожество, если сравнивать с ними. И мумию фараона я оживил по чистой случайности, а вовсе не потому, что так было суждено.

   — Что ты там делаешь? — окликнул меня Семерхет.

   Я вздрогнул и понял, что стою, уткнувшись лбом в стену.

   — Ничего, — поспешно ответил я.

   — Иди сюда. — Фараон поманил меня к себе.

   Я сел на край ложа. Семерхет привлёк меня к себе на плечо:

   — Не думай ни о чём. Не тревожься.

   — Ха! — фыркнул я. — С чего мне тревожиться?

   Эрпат вздохнул и ещё сильнее прижал меня к себе.

   — Наверное, тебе лучше остаться во дворце, — продолжал он. — Я не хочу рисковать. А вдруг что-то пойдёт не так?

   — Мы это уже обсудили, — сумрачно возразил я.

   — Мальчик мой… — Семерхет взял моё лицо в свои ладони и нежно прикоснулся губами сначала к моему лбу, а потом к подбородку.

   — Я имею право быть там! Ты же сам говорил, что я этот… как его там… «ключник»? — упрямо бормотал я, стараясь увернуться от его поцелуев.

   — Дай мне твои губы! — Кажется, его начало сердить то, что он никак не мог меня поцеловать.

   — Нет. Пока не скажешь, что я тоже иду.

   — Хорошо, — тут же согласился фараон.

   Вот так просто? Я получил своё — он своё. Похоже, поцелуи его волновали больше грядущего. Нет, иногда я его совсем не понимал.

   Когда солнце начало катиться к закату, Семерхет приказал слугам переодеть его. Золотая юбка и сетка-туника, медальон в виде скарабея, сандалии с золотыми шнурками — то же самое, что было на нём надето, когда я открыл саркофаг! По коже у меня пробежал холодок. Происходило то, что уже давным-давно произошло.

   — Гонец от Ваджит, мой господин. — В дверях появился стражник. — Владычица требует, чтобы ты незамедлительно явился к ней.

   — Пусть передаст ей, что мы свидимся позднее, — не поворачивая головы, ответил фараон. — И приготовь для меня колесницу.

   — Интересно, — задумчиво произнёс я, — а если бы ты пошёл к ней, вместо того чтобы идти в гробницу, что тогда?

   — Кто знает! — Семерхет набросил мне на плечи золотой плащ. — Возможно, она рассказала бы мне о планах своего супруга и тем самым спасла меня. А возможно, женское сердце просто почувствовало беду. Мы не узнаем об этом.

   — Колесница готова, — доложил вернувшийся стражник.

   Семерхет хрустнул пальцами, взял меня за руку и повлёк за собой по длинному коридору. Следом таяли светильники, превращая сумрак в кромешную тьму, как будто с уходом фараона вообще весь дворец исчезал во мрак. Наполненный благовонными ароматами воздух сменился пыльным — мы вышли на улицу. Из храма доносились заунывные песнопения жрецов, призывающих древних богов. Меня бил озноб, но вовсе не из-за вечерней прохлады (а было по-настоящему свежо в этот час).

   Лошади, запряжённые в колесницу, храпели и били копытами, высекая искры. Возница едва удерживал их. Фараон привлёк меня к себе за талию и приказал вознице:

   — Гони!

   Колесница помчалась во весь опор. Если бы фараон не удерживал меня, я бы давно свалился: повороты были крутые, дороги — ухабистые, а я — совершенно не подготовлен к подобным вещам. Меня даже затошнило.

   Ночь сгущалась вокруг, на небе появлялись звёзды. Их было гораздо больше, чем в современном мире, и сияли они ярче. Вот не надо было бы никуда ехать, остановили бы колесницу, я бы просто лёг на песок и смотрел на звёзды всю ночь…

   Колесница остановилась у пирамиды. Семерхет спрыгнул с неё и ссадил меня. Я невольно ухватился за него.

   — Ничего, первая поездка всегда так, — с улыбкой сказал он, поддерживая меня. — Когда привыкнешь, тебе это даже понравится. Да?

   Я покраснел, поскольку он явно намекал и на то, что было между нами.

   Гробница казалась зловещей в этой темноте. Фараон запалил факел и осветил вход:

   — Идём.

   Я уцепился за его руку, чтобы ненароком не потеряться по дороге. Семерхет шёл уверенно, — наверное, знал гробницу как свои пять пальцев (потом я уже выяснил, что именно эрпат и спроектировал пирамиду со всеми её лабиринтами и ловушками). Не было ещё той роскоши, что я видел в будущем: стены были сырые, лишь с намётками картин и иероглифов, камеры зияли пустотами, не было ни спёртого воздуха, ни вековой пыли. Скорее всего, гробницу доделали и наполнили уже после смерти фараона. Удивительно было смотреть на всё это и невольно сравнивать с тем, что я видел тогда: в будущем было то, чего в прошлом ещё не произошло!

   Фараон провёл меня окружным тоннелем, мы благополучно миновали все ловушки. Потом этот тоннель, сказал он, завалят камнями и зальют варом, чтобы никто не смог пройти через него внутрь (неудивительно, что я не нашёл его). Тоннель вывел нас прямо в погребальную камеру, такую же пустую и зловещую, как и все остальные. Я поёжился, увидев пустой саркофаг.

   Семерхет воткнул факел в стену и опустился на ложе.

   — И дальше что? — Я озирался, чувствуя, что дрожь пробирает меня всё сильнее.

   Эрпат достал коробочку с ядом. Я перехватил его руку и сердито воскликнул:

   — Ты же не станешь его принимать?

   — Нет, конечно. — Семерхет улыбнулся и отвёл мою руку. — Не волнуйся обо мне.

   — Как будто я могу… — так же сердито отозвался я.

   Фараон сцапал меня и поцеловал, я не сопротивлялся, это хотя бы несколько успокаивало. Потом эрпат указал на каменную колонну:

   — Встань за неё. Там тебя не будет видно.

   — У тебя ведь есть какой-нибудь план? — спросил я, неохотно вставая туда.

   Семерхет не ответил, опустился на ложе и закрыл глаза. Со стороны он был похож на мертвеца. Я огляделся и подумал, что, если дело примет дурной оборот, пущу в ход вон тот забытый строителями каменный блок… тяжёлый, должно быть, но я как-нибудь сумею его поднять.

   Послышались шаги. Фараон слегка вздрогнул, но тут же замер в прежней позе. Я затаил дыхание, но мне казалось, что я дышу так громко, что эхо отдаётся в стенах погребальной камеры.

   Косой клин света вполз в гробницу, появился Меру, бросил факел на пол и затушил его. Человека в шакальей маске с ним не было, да и жрецы всё ещё были живы. Что-то уже поменялось! Меру прошёлся по камере, кривя губы, и подошёл к ложу, где покоилось, — как он полагал, — тело фараона. Я напрягся, невольно потянулся рукой к каменному блоку… Меру наклонился к эрпату и прошипел:

   — Никогда ты не восстанешь от своего сна! — И он вытащил из-под складок плаща кинжал и занёс над фараоном

   Не знаю, что со мной стало, возможно, инстинктивно, но я шагнул из-за колонны в этот же самый момент, тень метнулась по стене, падая на них. Меру отшатнулся от Семерхета и обернулся, думаю, чтобы первым прирезать меня, невольного свидетеля задуманного убийства. И вот тут фараон перехватил его запястье и сжал так крепко, что кости хрустнули. Такого Меру точно не ожидал, и живой и здоровый фараон поверг его в смятение.

   — Мой господин? — изумлённо и даже со страхом воскликнул он.

   Семерхет стиснул его запястье сильнее, рука Меру разжалась, и кинжал выпал из неё, звякнув о каменную плиту.

   — Порождение крокодила! — Фараон вывернул его руку и заставил Меру встать перед ним на колени. — Или ты думал, что твоё предательство укроется от моих всевидящих глаз?

   — Мой господин… — машинально повторил Меру.

   Я точно знал, о чём он сейчас думал! Как выкрутиться, что бы такое солгать, чтобы поверили, — вот что было написано на его искажённом ужасом лице.

   — Мой господин, — корчась от страха, забормотал он, — о каком предательстве ты говоришь? Я не предавал тебя, это всего лишь недоразумение.

   — Да посмотри на него! — воскликнул я, заливаясь краской гнева. — Неужели не видишь, что он лжёт?!

   Семерхет выпустил руку Меру, подобрал кинжал (не обратив на мой возмущённый возглас никакого внимания) и, воздев его над головой предателя, произнёс:

   — Тщательней обдумывай свои слова… ибо времени у тебя не осталось.

   — Разве я мог предать тебя? — Меру затрясся как осиновый лист. — Разве я мог предать того, кого люблю? Богами Небесными клянусь!

   Рука Семерхета дрогнула. Неужели он купится на такую очевидную ложь? И… неужели для него Меру всё ещё важнее… важнее меня?!

   — Я никогда не смог бы так поступить с тобой, мой господин! — Меру обхватил ногу фараона руками. — Верь мне, я не предавал тебя… и никогда не предам! Небесные Боги мне свидетели!

   Семерхет опустил руку, лицо его горело, грудь двигалась быстрым дыханием. Он полуобернулся ко мне, я едва выдержал его взгляд. Вот всё и кончилось… Я отступил на шаг, кусая губы, слёзы застилали глаза. Не смог… не сможет… я так и знал! Секунды казались вечностью.

   То, что произошло потом… до сих пор для меня как страшный сон. Губы Семерхета шевельнулись, он перекинул кинжал в ладони, разворачивая его лезвием вниз, дёрнул рукой в сторону — и Меру упал на пол с перерезанным горлом. Кровь расплескалась по стенам. Я в шоке уставился на ещё бьющееся в предсмертных судорогах и булькающее кровью тело. Фараон развернулся, протягивая мне окровавленный кинжал, с которого капала густая кровь.

   — Ты говорил: я не смогу, — произнёс он, подходя ко мне.

   Меня шатнуло, ноги стали ватными, я едва не потерял сознание. Фараон подхватил меня под локоть, выронив кинжал:

   — Что такое, мальчик мой?

   — Мне плохо… — выдавил я, белея лицом.

   Семерхет легко поднял меня на руки и вынес из гробницы на свежий воздух. Там нас окружили жрецы, но фараон приказал им расступиться: он не хотел, чтобы кто-то прикасался… нет, даже просто смотрел на меня.

   Я безвольно цеплялся за его шею, не понимая, что происходит. Перед глазами снова и снова повторялось одно и то же: быстрый взмах — и кинжал перерезает горло Меру. Да что со мной такое? Разве не этого я хотел? Разве не боялся я, что этого не произойдёт? Почему же теперь всё это кажется мне ужасным? Впервые видел, как кого-то убивают…

   — Дыши глубже, — сказал Семерхет, целуя мой висок. — Всё кончилось, успокойся.

   — Ты… ты убил его, — выдавил я.

   — Разве не этого ты хотел? — спокойно возразил фараон, будто повторяя мои собственные мысли. — Ты не верил мне, мальчик мой… ты сказал, что я не смогу, но я смог. Потому что ты дорог мне, и нет никого в мире дороже тебя. И я сделал бы это снова.

   — Молчи… — попросил я, закрывая ему рот рукой.

   Семерхет поцеловал мою ладонь и умолк. Ветерок трепал его волосы, и они то и дело касались моего лица мягкой волной. Я тихо дышал, стараясь успокоиться и отогнать навязчивые образы. Ну что же со мной такое? Я должен радоваться, что Семерхет предпочёл меня, почему же мне так плохо? Неужели я испытываю жалость к этому презренному предателю, который убил фараона… и снова убил бы его, не помешай я ему! По моим щекам потекли слёзы.

   — Ты плачешь… — произнёс эрпат. — Ты оплакиваешь его?

   Я посмотрел на него. Его глаза были сухи. Не сомневаюсь, что он не сожалел о том, что сделал.

   — Я знаю, что это глупо, но… — всхлипнул я.

   — В слезах нет ничего глупого или постыдного. — Фараон вновь прижался губами к моему виску. — Призна́юсь, мне нелегко было сделать это… не потому, что я чувствовал что-то. Я хочу, чтобы ты знал: ты для меня весь мир, и я стану всем миром для тебя.

   Я прижался лицом к его груди. Теперь я всхлипывал совсем от других чувств — от облегчения, что всё действительно кончилось. Нам удалось изменить прошлое… которое ещё не стало прошлым. История должна измениться: фараон не был предан и не умер, и его мумия не будет покоиться в песках тысячи лет. Это встревожило меня немного.

   — Послушай, — сказал я, вытирая глаза, — но что тогда случится? Я найду тебя там, если ничего этого не произошло? Буду ли я там вообще? Будет ли всё так, как это было тысячи лет спустя?

   — Не знаю, — ответил Семерхет и улыбнулся. — И честно говоря, меня это мало волнует. Ты здесь, в этом времени, со мной. Всё остальное не имеет значения.

   Он полуобернулся к жрецам и приказал им что-то. Они поклонились и вошли в гробницу.

   — Что ты им приказал?

   — Неважно. Ты видел Нил, мальчик мой, — повторил он уже заданный однажды вопрос, — во всём его величии и красе?

   Я помотал головой.

   — Мы отправимся в путешествие. — Фараон понёс меня куда-то в темноту ночи. — На быстрой ладье вверх до самого дворца в эту тысячезвёздную ночь. А когда вернёмся домой, то возляжем вместе и выпьем эту ночь до дна, смакуя каждое её мгновение.

   — Ох… ты вообще о чём-нибудь, кроме секса, думаешь? — пробормотал я, довольно краснея.

   Семерхет засмеялся, и сотни ручейков разлились в его голосе.

   Он донёс меня до реки, где уже ждала ладья. Нил и сам казался звёздным небом, а может, и был его частью. Фараон опустился на резное сиденье, по-прежнему держа меня на руках. Я прижался щекой к его груди, наслаждаясь этим приятным теплом.

   Ладья сошла в воду, гребцы взмахнули вёслами, и мы медленно поплыли вверх по реке. На корме пела женщина, прославляя Небесных Богов. Я сонно смотрел на проплывающие мимо нас лодки, на искры звёзд в воде и почти засыпал, убаюканный теплом его тела, покачиванием ладьи и голосом невидимой певицы. Семерхет поглаживал меня по голове, шепча какие-то слова, смысл которых я не понимал.

   Вскоре я погрузился в глубокий сон, ткнувшись лицом фараону в грудь. Он ласково приподнял меня, перекладывая мою голову к себе на плечо и с улыбкой придерживая, чтобы я не упал.

   А я спал и видел странный сон. Мне снилось, что я был студентом археологического колледжа и далеко-далеко в будущем отправился на раскопки в пустыню, где нашёл мумию фараона и каким-то невероятным образом смог её оживить.

   А ладья меж тем плыла, плыла, унося меня всё дальше от прошлого, которое ещё не произошло, и от будущего, которому не дано было произойти.