Пока Маргарита Львовна, склонив голову над папкой, читала переписанную мной главу, я так же пристально изучала лацкан ее пиджака, в надежде обнаружить там шерсть от кота. Я давно уже нафантазировала Яворской как минимум трех кошек и противного слюнявого мопса. Но, как назло, ее одежда всегда была стерильной, я бы даже сказала — не по-человечески чистой. Вдруг она подняла на меня свои холодные синие глаза и произнесла:

— А вот этот абзац мне нравится, — Маргарита Львовна открыла зеленый фломастер и поставила жирную зеленую галочку в тексте. — «Ничто не делает нас такими слабыми и неподвижными, как выбор. Стоит только вынести на повестку жизни вопрос выбора, как она превращается в сущий ад». Интересное размышление.

Я оживилась, как ребенок, которого похвалила воспитательница, и, заерзав на стуле, спросила:

— Правда? — и удивилась тому, как заискивающе прозвучал мой голос.

— Правда, — Яворская энергично тряхнула головой. — Это уже гораздо больше похоже на литературу, чем на сочинение шестиклассника «Как я провел лето».

На меня словно вылили ушат холодной воды. Я даже стиснула зубы, чтобы случайно не нахамить старой пизде, от которой зависело, заплатит ли отец за издание моего романа.

В дверь постучали, и в кабинет вплыла полная высокая тетка с огромным букетом белых роз.

— Можно? — ее лицо высунулось из-за букета, и я узнала Розалию Белову, известную писательницу, у которой часто брали интервью всякие блогеры. Ее имя постоянно мелькало в телеграм-каналах, сплетничающих про жизнь звезд.

— Да, — Яворская улыбнулась всеми своими намечающимися морщинами и встала, сухопарая и вся какая-то угловатая. Всучив букет мне в руки, Розалия надвинулась на углы Маргариты Львовны своими округлостями и сжала ее в объятиях:

— Не знаю, что без тебя бы делала. Ты волшебница, Марго, просто волшебница.

Отпрянув, она выложила на стол коробочку духов и книгу в яркой обложке.

— Я уже подписала тебе первый экземпляр. Как всегда.

— Спасибо, дорогая, — Яворская взяла духи и поднесла ближе к глазам. Возможно, машинально проверяла, нет ли в названии ошибки. — Хотя это, конечно, лишнее.

Я понюхала цветы. Они не пахли.

— Не морочь голову, — отмахнулась знаменитость. — Это мелочь. Я обязана тебе гораздо большим, — Розалия отступила на шаг. — Всё, убегаю, не буду мешать. Не забудь про седьмое июля. Ты ведь придешь?

— Постараюсь, — Яворская уселась в кресло. — Ничего не обещаю.

— Ты просто обязана! — Розалия продолжала пятиться к двери так, словно редактор была стеной плача, к которой нельзя было поворачиваться спиной. — Сорок пять мне только один раз исполняется. Жду вас обеих.

— Посмотрим, — Яворская убрала подарки в ящик стола. — Я напишу.

Дверь за писательницей наконец закрылась, и кабинет словно увеличился в размерах.

— Куда это? — спросила я, тряхнув букетом.

— Сейчас, — Яворская вышла из-за стола и, забрав у меня цветы, подошла к подоконнику, на котором стояла большая красная ваза. Она небрежно воткнула в нее букет. Потом достала из сумки вейп и закурила, присев на подоконник.

Я уставилась на обтянутые черной тканью острые колени. Интересно, кого это «обеих»? У Яворской есть дочь, которую она таскает с собой на юбилеи к селебрити, чтобы удачно выдать замуж?

— У вас есть дети? — вырвалось у меня.

— Сын. Но он живет не со мной, а со своим отцом, — спокойно ответила она, выпустив изо рта пар.

— Почему? — заинтригованно спросила я и подумала, что ей больше бы подошла «Беломорина», прилипшая к нижней губе.

— Потому что с отцом ему лучше, — рот Яворской слегка скривился. Будто она презирала выбор сына или ей было смешно, что я не понимаю очевидных вещей.

Я представила себе, как неудобно было ребенку сидеть на этих острых коленях и прижиматься к этой тощей груди.

— Сколько ему? — мне всё еще хотелось знать, что означало слово «обеих», но я приберегла этот вопрос на потом.

— Восемнадцать, — она отошла от окна и уселась за стол. — Итак, на чем мы остановились?

— На том, что вам понравились мои размышления.

Я надеялась вернуть ее в позитивное русло.

— Да, да, — рассеянно сказала она и достала красный маркер. — Вы пишете: «глаза у него стали, как у кота из Шрека».

— Жалобные, то есть. Это мультперсонаж.

Откуда ей знать, она-то, судя по всему, выросла на кукольных мультфильмах.

— Я в курсе, — Яворская поморщилась. — По возможности избегайте всех этих затертых юными графоманами банальностей. Надеюсь, улыбок чеширского кота не будет?

Кажется, она опять меня опустила.

— Есть масса прекрасных эпитетов: скорбные, печальные, тоскливые. Пользуйтесь богатствами языка. И еще: «…я была схвачена врасплох». Не схвачена, а захвачена, у вас очень часто встречается паронимическая подменa, вы вставляете однокоренные слова, которые не являются синонимами. И вот: «пока суть да дело» — это контаминация. Вы перепутали с сочетанием «суть дела».

Господи, ну как же можно быть такой занудой.

— Правильно «пока суд да дело».

— Да, точно, — я нахмурилась. Рядом с этой теткой я ощущала себя непроходимой тупицей. Так и до развития комплекса неполноценности недалеко.

— Теперь поговорим о структуре, — с фальшивым энтузиазмом предложила она. — Основная драматическая коллизия вашего произведения — это измена, так ведь? Вероломное предательство Николая и боль, которую испытывает Арина, — это главные сюжетные составляющие.

— Да. Она ужасно страдает и теряет веру в людей. Но после того, как проходит сквозь горнило мучений, находит счастье. В отличие от Николая, у которого всё будет складываться очень плохо, — на меня нахлынула волна мстительного удовольствия. Пришлю ему экземпляр со своим автографом. И потом, когда у меня как у автора бестселлера будут брать интервью, аккуратно намекну, кто является прототипом главного подлеца.

— Находит счастье? Это означает, встречает другого мужчину? — едва заметная усмешка скользнула по ее губам. — Идеального.

Конечно же, от такой дуры, как я, можно ожидать только голимого клише.

— Я еще не знаю. Возможно, и не идеального. Главное, что она сделает головокружительную карьеру и станет главой крупной компании или какого-нибудь медиа-холдинга.

— Да это просто оголтелый феминизм, — она ехидно улыбнулась. — Что ж, сильный женский персонаж несомненно понравится определенной части читательской аудитории.

В ее голосе слышалась нескрываемая ирония.

— А может быть, главой наркокартеля или преступного синдиката, — с вызовом сказала я. — Главное показать личностный рост и саморазвитие, не правда ли? — я уже откровенно стебалась.

— Неплохо.

Она улыбнулась — на этот раз не с сарказмом, а так, словно ей понравилась моя шутка. И это было приятно.

— Но даже самый захватывающий сюжет можно убить скучным изложением. Надо избавляться от воды. Вы три главы потратили, описывая, как ваши герои ходят по тусовкам и всячески наслаждаются обществом друг друга.

— Ну да, типа штиль перед штормом. Арина пока ни о чем не подозревает, хотя Ники… Николай уже давно крутит с Оксаной.

— Но во время этого штиля, кроме пьянок, секса и диалогов ни о чем, ничего не происходит. К сексуальным сценам мы еще вернемся, — зловеще пообещала она.

— Почему это диалоги ни о чем?! — возмутилась я. — Нормальные разговоры. О чем, по-вашему, должны разговаривать люди? О Борхесе вашем?

Еще во время нашей первой встречи она, надменно улыбаясь, рассказала мне про теорию четырех сюжетов Борхеса и поинтересовалась, какой из них, по моему мнению, наиболее соответствует замыслу моего произведения. Мне не подходил ни один из них, но я ответила: самоубийство бога, потому что мне нравилось, как это звучит. Кроме того, я всерьез задумывалась над тем, чтобы самоубить Николая.

Яворская хмыкнула и пролистала пару страниц.

— «Привет, любимый», — без выражения прочитала она. — «Привет, бейб. Ну что, поехали в «Жужу». Наши уже там». — «Как прошел день?» — «Был занят, у нас проблемы с проектом. А у тебя?»

В ее исполнении всё звучало как-то не так. Потому что читала она нарочно без души. Яворская прервалась и вскинула на меня глаза:

— Вам не кажется, что это пресновато? В жизни между людьми, действительно, достаточно пустых разговоров, но это не означает, что в вашем произведении вы можете себе позволить такую роскошь, как бессмысленные фразы.

Я не помнила, о чем мы разговаривали с Никитой. Долгое время нам было беспричинно весело, так, словно мы постоянно были под кайфом. А потом это прекратилось. Он перестал улыбаться моим шуткам. И вдруг я поняла, что я его раздражаю. Я сделала это неприятное открытие в тот самый момент, когда мы ехали на концерт Нойза, и я сказала, что лучше повернуть на перекрестке, чтобы объехать пробку. И тогда Никита начал на меня орать. От неожиданности я расплакалась, и он тут же кинулся меня утешать и даже (довольно вяло) попытался трахнуть на подземной парковке. Я гордо не дала, но сделала ему минет. Это было быстрее и проще и внушало мне ложное чувство уверенности в том, что я всё еще контролирую ситуацию. Но я заблуждалась: оказывается, в те трепетные минуты, когда головка его члена была у меня во рту, этот мудак думал вовсе не обо мне, а о своей сорокалетней начальнице.

Про эту дрянь, разъезжающую на Infiniti, даже нельзя было сказать «насосала». Она ведь была гением, честно зарабатывающим на жизнь с помощью своей гениальности. А я была наивной идиоткой, полагающей, что нет ничего опасного в том, что Никита по вечерам болтает с коллегой про скрипты, патчи, кластеры, облака и дурацкий сериал «Мистер Робот». Откуда же мне было знать, что его так прет от похожих на мышь интеллектуалок на двадцать лет старше.

— Вы в деталях описываете, что пьют и едят главные герои, а также, что пьют и едят их друзья. Все эти гастрономические подробности, безусловно, будут интересны, если вы задумаете писать путеводитель по ночным клубам столицы.

— Это для создания атмосферы, — возразила я и взглянула на нее скорбными глазами. — Как в книге «Американский психопат».

— Ваш Николай будет расчленять людей и сдирать с них кожу?

Не скрою, на мгновение мысль показалась мне довольно заманчивой.

— Нет, вроде, — с тенью сожаления сказала я. — Это, пожалуй, будет перебором.

— Тогда не вижу никаких оснований для того, чтобы на три абзаца расписывать меню.

— Хорошо, — я тоскливо вздохнула. — Я не знаю, о чем тогда там писать вместо этого.

— О том, что героиню волнует, когда они сидят в клубе. Может быть, Арине кажется, что Николай думает о чем-то другом, отвечает невпопад. Пусть появится рябь на воде.

— Рябь, да, — я оживилась, вспоминая, как Никитос всё время отвлекался на «рабочий» чат и как я бесилась от этого. Даже бросила однажды его телефон в бокал с «Мохито». — Я перепишу и скину вам новый вариант.

— Чему бы жизнь нас ни учила. Но сердце верит в чудеса, — пробормотала Яворская и посмотрела на свои массивные часы, на мой вкус, слишком массивные для ее тонкого запястья. — На сегодня закончим. Постарайтесь прислать новый вариант первых шести глав до понедельника. Потом я уезжаю, интернета там не будет, — она заглянула в еженедельник. — Встретимся пятнадцатого, вас устраивает?

— Не будет интернета? — переспросила я. — Неделю?

— Именно, — взгляд ее вдруг сделался жестким, а голос металлическим. — Это отпуск. Но работать я буду. Оффлайн.

— Понимаю, — я кивнула.

Мамина лучшая подруга таскалась в какие-то ебеня для духовного очищения и тоже выпадала из жизни примерно раз в два месяца, правда, мама цинично подозревала, что она замутила с модным ньюшаманом.

Я представила себе Яворскую, в трансе раскачивающуюся под звуки бубна, и усмехнулась. Нет уж, ей бы, пожалуй, больше подошли удочка и широкополая шляпа. И высокие сапоги, с голенищами выше колен. Такие были у моего папы — заядлого рыболова. Он тоже иногда срывался на озера в Карелию. И мама тоже его подозревала. Только не цинично, а истерично. Но это уже была совсем другая история.

В общем, я ушла от нее озадаченная. Я не любила чужие секреты. Они меня раздражали. А у Яворской, кажется, их было дофига.

Дома папа поинтересовался, как продвигается работа над шедевром. И я бодро сказала, что охеренно. А потом спросила, что он знает про личную жизнь моего редактора. Обычно у него имелось досье даже на моих репетиторов. Наверное, образ деятельности накладывал отпечаток. Папа в прошлом занимал высокий пост в МВД, а сейчас владел крупным охранным агентством. Он не любил размениваться по мелочам.

— Не вентилировал, — сказал он, не отрываясь от выпуска новостей по Первому каналу: новости он смотрел регулярно, почти как мама — «Камеди-клаб». И хохотал при этом так же, как она. Только еще и зло матерился.

— А можешь? — будто сомневаясь, спросила я.

Отец фыркнул, реагируя то ли на мой вопрос, то ли на репортаж об успешном импортозамещении унитазов.

Я пошла в свою комнату, открыла ноутбук и достала папку с распечатанными главами. От разноцветных пометок сразу зарябило в глазах, и захотелось стать дальтоником или выпить. Я крадучись пробралась на кухню и стырила из холодильника последнюю банку пива. У папы были строгие принципы — в нашем доме выпивалось не больше ящика в неделю.

— Хочешь есть? — мама вошла за мной следом. Я уловила в ее голосе надежду, смешанную с отчаянием. Она уже три дня была на огурцовой диете. Или огуречной. Я задумалась. Кажется, Яворская начала проникать в мой мозг, как холерный вибрион в тонкий кишечник.

— Нет, только пить, — я подмигнула ей и выскользнула из кухни, оставляя ее наедине с мучительным выбором между краковской кровяной колбасой и обезжиренным творожком.

Вместо того, чтобы заняться исправлениями, я вошла на сайт и углубилась в чтение отзывов к своему последнему рассказу по Драмионе, написанному три года назад, но всё еще висящему в «Популярном». Надо же мне было хоть как-то поднять свою самооценку?

«Дорогая LastVirgin, спасибо вам. Это лучшее, что я читала в своей жизни».

«Спасибо, дорогой автор, за пережитые эмоции. Как жаль, что фанфик подошел к концу. Буду перечитывать». Много-много сердечек. И поцелуйчиков. И цветочков.

Читательские отклики действовали на меня как виагра. Мое писательское эго встрепенулось. Я вновь обрела уверенность в себе и, открыв файл, с пулеметной скоростью начала печатать:

«Я стояла на своем балконе и смотрела вдаль. Погода стояла прекрасная. Где-то вдалеке слышался шум электрички, грохот строек, шепот ветра в звездном небе. Я же ничего этого не слышала, потому что ждала его звонка…»