Оргия протекала достаточно вяло. Все чересчур быстро упились, укурились и вместо того, чтобы перейти к зажигательным танцам в стиле тверк (от которых, как известно, один шаг до разврата), принялись играть в карты. И только Мармеладов, по-гейски кокетливо сжимая ягодицы, выделывал зазывные па на веранде. Но на него никто не обращал внимания: Федосеева и Зайцева явно жульничали, глупо хихикали и охмуряли Костю с Сережей. А я сидела в кресле с планшетом на коленях, пыталась писать и не думать об Яворской, которая будто стояла у меня за плечом и презрительно фыркала всякий раз, когда я по привычке заменяла Николая «парнем».

— Грустишь? — вдруг Мармеладов оказался рядом, и его руки мягко легли на мои плечи. — Хочешь, я сделаю тебе массаж?

— Веселящий? — спросила я и расслабилась.

От Мармеладова исходила совсем иная энергия. Энергия мужчины, который не рассматривал меня как инь для своего яна. Меня это вполне устраивало, ни о каких «янах» я думать не хотела. В отличие от Федосеевой, которая, не сводя взгляда с Сережи, демонстративно эротично ела черешню, позабыв об экзистенциальной грусти. Как раз, когда я уже начала переживать, что она подавится, коварный Мармеладов отыскал точку G у меня под лопаткой. Не выдержав, я сладострастно застонала. Все четверо на мгновение застыли, как испуганные сурикаты, а потом повернули головы в нашу сторону.

— Совесть имей, — злобно сказала Федосеева и плюнула в меня косточкой.

— Да, Сабин, веди себя прилично, — Зайцева с намеком посмотрела на индифферентного Костю.

— «Какие странные дощечки и непонятные крючки!» — процитировала я в отместку Хармса. Яворская бормотала эту фразу, когда натыкалась на несогласованные предложения в моем тексте.

Не знаю, что именно повлияло на них: то ли мой стон, то ли Хармс, но очень скоро обе пары переместились на второй этаж, так и не выяснив, кто из них дурак.

— Мармеладов, ты зачем стал геем? — спросила я. — Ты мог бы стать массажистом.

— Одно другое не исключает, и даже наоборот, — заверил меня Мармеладов. — Почти все массажисты — геи.

— Не то, что сантехники, — глубокомысленно изрекла я.

— Всякое бывает, — мечтательно произнес Мармеладов.

Наверху раздавались скрипы, шорохи и звуки, напоминающие рычание голодной гиены. Меня это никак не возбуждало. За полгода без Никиты я совсем не соскучилась по сексу. А может, у меня вообще невысокое либидо? И поэтому он меня бросил? Может, Бабища не только знала всё про «майнинг крипты» и умела делать деньги из воздуха, но и в постели была похотливой самкой, с ненасытной, всегда жаждущей совокуплений тренированной вагиной.

— Всё еще переживаешь из-за Бортникова? — спросил Мармеладов, разминая мои трапециевидные мышцы. Видимо, мучительные размышления слишком явно отражались на моем лице.

— Не знаю, — я поморщилась. — Больно…

— Это пройдет…

— Шее больно, — прошипела я. — Я не знаю точно, из-за чего переживаю.

Нет, конечно, я скучала по Никите, но при этом с трудом различала оттенки собственных эмоций и не понимала, что больше не давало мне покоя: раненое самолюбие или чувство неприкаянности, терзающее с тех пор, как я потеряла статус девушки, у которой есть бойфренд.

Вероятно, все дело было в силе привычки. Я привязывалась к людям, вещам, окружающей обстановке, и перемены выбивали меня из колеи. Даже самые незначительные. Я бы расстроилась не меньше, обнаружив, что соседи по даче сперли из гостиной нашего коттеджа удобную кушетку, на которой я любила дремать в знойные летние дни после сытного обеда.

— Может, тебе пора переключиться на кого-нибудь другого? — вкрадчиво, как змей-искуситель, прошелестел Мармеладов над ухом.

— Роман напишу и переключусь, — пообещала я и скинула его руки со своих плеч. — Всё, хватит. Лучше давай выпьем.

— И как он будет называться?

— Жопа, — я налила себе немного «Псоу».

— Серьезно? — аккуратно выщипанные брови поползли вверх.

— Нет, конечно, — я удрученно вздохнула. Название было моей головной болью. Ни один из вариантов мне не нравился. Зайцева предлагала нейтральное «Игра без правил», а Федосеева — неоднозначное «Яйца всмятку».

Мармеладов зевнул и сказал, что, с его точки зрения, универсальное название для любого романа — «Свободное падение», и улегся спать. Я вдруг отчетливо увидела, как разжимаются Никитины пальцы и как я лечу вниз в пропасть одиночества со скалы, утопающей в туманных кластерах облаков.

Мармеладов, развалившись на диване, храпел, а я просматривала замечания от Яворской, которые были напечатаны, но мне казались написанными мелким заостренным почерком.

«Вы пишете: «Я была почти возмущена его словами». И в этой же главе Ваша героиня «почти разочарована», а потом «почти поморщилась». Выпалывайте сорняки. Кроме «почти», в русском языке существуют и другие наречия, например: слегка, немного, едва, чуть и т.д.»

У меня опустились руки. Мой выстраданный текст, как ребенок, объевшийся шоколадом, был усыпан красными диатезными прыщами ее замечаний.

В конце она вывела скупое резюме:

«Ваши диалоги стали немного)) лучше, но им всё еще не хватает живости. Подумайте над тем, какие именно мотивы были у Николая. Почему он предпочел Оксану?»

Вообще-то это был вопрос — табу: я не разрешала его задавать никому. Все мои друзья знали, что Никита — мудак, а у мудаков мудацкие мотивы, которые не заслуживают анализа. Всё объяснение содержалось в его омерзительном прощальном сообщении, которое я никому не показывала. Оно пришло, когда мы с родителями отдыхали на Майорке:

«Прости. We are done. Мы больше не на одной волне. Нас интересуют разные вещи. Так бывает. Только не надо разборок, прошу тебя».

Иногда, когда из-за придирок Яворской мне хотелось послать все к чертям, я, скрепя сердце, перечитывала это послание — нет музы более вдохновляющей, чем ненависть.

***

Яворская вернулась из своей тмутаракани вовсе не посвежевшей. Напротив, она выглядела болезненно изможденной. Под глазами залегли темные круги, какие бывают у людей от недосыпания. И даже ее всегда безукоризненно уложенные черные волосы растрепались и потускнели.

— Я прочитала то, что вы прислали вчера, — таким же тусклым, как ее волосы, голосом произнесла она и, надев очки, нервно зашуршала листами.

— Та-ак: «Его язык, ворвавшийся в ее рот, неистово делал то, к чему стремилась другая часть его тела», какая часть?

— Думаю и так ясно, что речь идет о члене, — я покраснела: одно дело читать ее правки и другое — сидеть перед ней и обсуждать все эти интимные подробности.

— Ах, вот оно что.

Как же я ненавидела этот ее вежливый сарказм.

— Подумайте над тем, как рассказать об устремлениях пениса Николая в более художественной форме. Дальше: «Вена на шее Николая напряглась, готовая вот-вот лопнуть. Я обожала смотреть на его шею в момент оргазма», такое впечатление, что Арину возбудит даже оторвавшийся тромб. И вот здесь, — Яворская кашлянула, прочищая горло: — «Он аккуратно положил руку поверх моего бюстгальтера, словно прощупывая почву». Лично у меня тут же возникает ассоциация с… бурением грунта, — она посмотрела на меня поверх очков. — Чем больше метафор, тем более пошлым выглядит описание секса. В вашем случае я бы сократила их количество до нуля. «Если чувствуешь сомненье, зачеркни без сожаленья», — продекламировала она одну из своих любимых поговорок.

— Хорошо.

Я стиснула зубы. Мой фикрайтерский авторитет гуру интимных сцен был окончательно растоптан, смят, уничтожен. Хорошо, что никто из моих поклонниц никогда не узнает о моем позоре. Пусть продолжают думать, что я крута, как Эрика Джеймс.

Коротко остриженный ноготь переместился ниже:

— «Мне было приятно его внимание в мою сторону», — губы Маргариты Львовны иронично изогнулись. — В русском языке нет такого оборота. Есть: «Мне было приятно его внимание».

— Но я слышала, что так говорят, — я решила возразить. Показать, что умею быть дерзкой.

— Безграмотные люди? Охотно верю, что они так говорят и даже пишут. Но я здесь не для того, чтобы позволить вам тиражировать невежество. «Планка недостижимо велика»! Велика! Господи, планка может быть только высока.

— Я перепутала, нечаянно, — я выдавила из себя кривую усмешку и подумала, что надо купить на Озоне майку с надписью «Ничево святова» и заявиться в ней к этой суке, которая, кажется, и за человека меня не считает.

Яворская раздраженно откинулась на спинку кресла.

 — Сабина, прислушивайтесь, пожалуйста, к моим замечаниям. Вы продолжаете на каждом шагу вставлять перед эпитетами местоимение «какой-то». Только вот в этом отрывке, — она снова склонилась над текстом, — «Он сказал это каким-то грубым голосом», «Он посмотрел на меня каким-то задумчивым взглядом?», «Я ощутила какую-то сильную ревность», — Яворская подняла на меня свои устрашающе обрамленные черными тенями синие глаза. — Это звучит нелепо, словно вы постоянно сомневаетесь.

— Ну, я немного переборщила с этим местоимением, но я…

— И через предложение вы употребляете слово «просто». Только в этой главе оно встретилось шестнадцать раз.

— Просто я…

— Именно, — она усмехнулась. — И почему все ваши персонажи в каждой строчке пожимают плечами, моргают и кивают, качают головой? У них нервный тик? Синдром Туретта?

Мои щеки запылали. Она разговаривала со мной таким же уничижительным тоном, как Никита, когда мы ссорились. Меня это триггерило — тут же хотелось плакать. А потом трахаться. Это был привычный, отработанный поведенческий паттерн. Я встала и глубоко вздохнула, стараясь не разреветься. Рыдания, которые не заканчивались оргазмом, я считала пустой тратой времени.

— Знаете что… — я подумала, что если нахамлю ей сейчас, она откажется от меня и все мои мечты о мести пойдут по пизде. Я знала своего отца слишком хорошо. И тут мои губы предательски задрожали, и я выскочила из кабинета, как девочка-истеричка, чувства которой были задеты.

Я выбежала из издательства и кинулась на парковку, к своей отстойной «Мазде». Мне надо было выехать на какую-нибудь скоростную трассу, выпустить пар и при этом постараться не вмазаться в какое-нибудь бетонное заграждение. Черт, я, опять употребила «какое-нибудь», хотя в данном случае оно было, вероятно, вполне уместным.