Я переписывала сцену секса пять дней и так и не отправила ее Яворской, которая, кстати, за все это время ни разу не поинтересовалась, как там я поживаю. Разумеется, я не ждала, что после нашего «задушевного» разговора мы станем лучшими подружками. Но из какой-то глупой сентиментальности мне хотелось знать, что она обо мне вспоминает.

На шестой день утром, когда я пила кофе перед тем, как отправиться на барщину, мой отец вошел на кухню и, широко улыбаясь, сообщил:

— Твоя редактор, оказывается, лесбиянка.

Я открыла рот, и кофе моментально оказался на моих светлых джинсах. Мама, которая в это время стояла у окна и тоскливо пила очистительный «Турбослим», оживившись, поинтересовалась: «Настоящая?»

— Ну, вроде, — ответил папа. — Вообще-то, она была больше десяти лет замужем, и у нее даже есть сын. Но потом что-то пошло не так, — он хохотнул, — замутила с художницей из своего издательства, ушла из семьи и оставила ребенка с мужем.

— Это ужасно, — с отвращением сказала мама и, отставив в сторону чай, на нервной почве начала делать себе бутерброд с колбасой.

— Почему ужасно? — агрессивно поинтересовалась я. — А если бы она к другому мужчине ушла? Как Каренина.

— Это не то же самое, — мама покачала головой.

— А по мне, один хрен, — папа стащил у нее кусок колбасы и начал жевать. — Если бы ты ушла к другому, я тебе Хрюнделя тоже не отдал бы.

Хрюндель — это была моя домашняя кличка, но об этом никто не знал. Даже Никита.

— А я бы тебя спрашивать не стала, — гордо сказала мама. — Не ты в муках ее рожал.

— Вообще-то у тебя было кесарево, — справедливо заметил папа.

— Именно, — сказала мама. — Меня всю исполосовали, разрезали матку. И там теперь рубец. И живот в растяжках. Ребенка я бы тебе не отдала.

— Ребенок уже вырос и идет на работу. А Маргарита Львовна — отличный редактор, — сказала я и пошла переодевать джинсы.

— А ты сомневалась?! — крикнул мне папа вслед. — Я же обещал: найду лучшую!

***

В офисе я включила компьютер, надела наушники, зашла на сайт заказчика и стала делать вид, что активно работаю над продвижением новой урологической клиники в соцсетях. Перед собой я положила планшет с бурным диалогом, который должен был заканчиваться горячей сценой примирительного секса.

У меня ничего не получалось: без привычных метафор я чувствовала себя как рыцарь без меча, кроме того, воспоминания о сексе с Бортниковым блекли по сравнению с моими новыми противоестественными фантазиями. Вместо того, чтобы заглянуть на Порнхаб, забив в поиске традиционное «hot guy fucks hot girl», я зачем-то пять дней по вечерам дрочила на грустные фильмы про лесбух.

Тем временем в видеоролике на главной странице жизнерадостный седовласый мужчина в белом блейзере весело рассказывал о том, как часто он бегал мочиться. Мне нужно было создать аккаунт в инсте и накрутить подписчиков. Но вместо этого я вырубила звук и начала перечитывать уже написанное:

«Приблизившись, я коснулась его широкой груди, осторожно ведя ладони вниз. Я чувствовала, как под ребрами гулко бьется сердце, чувствовала жар, исходящий от крепкого мускулистого тела».

Как раз в этот момент к моему столу подрулил руководитель отдела, Леонтьев, который методично, словно робот-пылесос, перемещался по залу, вытягивая из сотрудников энергию. Я улыбнулась ему рассеянной улыбкой сосредоточенного на работе маркетолога.

Мужик из клипа закатывал глаза от удовольствия, видимо, вспоминая о сделанном ему опытным урологом массаже простаты. Леонтьев одобрительно кивнул, показал мне поднятый вверх палец и отправился подбадривать сидящих позади меня коллег.

Как только он удалился на безопасное для меня расстояние, я снова продолжила писать:

«Его напряженный член упирался в мой живот».

Я прикрыла глаза и попыталась вообразить эрегированный пенис. Но вместо этого увидела тонкие пальцы, скользящие по строкам на бумаге. Представила, как они касаются меня, и замерла от приятного щекочущего чувства, а потом лениво набрала: «Раздвинув ноги, я впустила его в себя…»

Я вдруг представила себя Николаем, и дело пошло. За полчаса плодотворной работы мне удалось, наконец, оттрахать Арину. Перечитав, я отправила главу Яворской. Может, хотя бы на этот раз она не раскрасит текст во все цвета радуги.

После этого я честно батрачила и даже успела создать беспроигрышный графический контент: женщина-доктор в коротком белом халате ласково держала пациента за яйца. Но тут позвонила Зайцева и, зевая, предложила сходить на ланч. Наши офисы располагались рядом, и мы часто обедали вместе в модной веганской забегаловке с недемократичными ценами. Зайцева недавно приняла зожную религию. И я за компанию с ней давилась тофу и киноа, мечтая о кебабе, который жарили за углом.

— Видела? Твой Никита занялся экстримом, — Зайцева кивнула на телефон, лежащий на столе. — Они с Бабищей купили горные велосипеды.

Сюрприз! Я и не заметила, что уже больше недели не шпионила за ними.

— Ну что ж. Теперь название «Свободное падение» приобретает еще более глубокий смысл, — меланхолично произнесла я.

Мой телефон пискнул уведомлением. От Яворской наконец пришло сообщение. Я торопливо открыла Ватсап.

«В вашем сексе слишком много хореографии, ненужных подробностей и никаких эмоций. Это просто)) методичное перечисление всех частей тела, за которые Николай трогает Арину, и затем вы описываете возвратно-поступательные движения поршня… «Он вышел из меня почти полностью, а потом снова вошел на всю длину». Пока читала, успела три раза))) зевнуть».

«Может быть, всё дело в том, что лично вам не нравятся поршни?))», — я подвисла, раздумывая, не добавить ли ехидный смайл, но решила, что это будет все же чересчур фамильярно.

— Ау, ты здесь? Кто там тебе строчит? — недовольно спросила Зайцева, потягивая смузи из сельдерея со свеклой, который она нежно называла ершиком для кишечника.

— Моя редактор как всегда придирается, — расплывшись в идиотской улыбке, я снова уставилась на экран, где появилось новое сообщение.

«Думаете, гетеросексуальных читательниц заводят влажные дорожки и внутренние агонии (wtf)?))»

Телефон снова пискнул: «Ты можешь лучше, Сабина. Побольше чувственности, поменьше клише, и ты достучишься даже до лесбиянок))».

«Ох))», — я послала негодующий смайл.

«Ах))», — ответила она и добавила: — «Будешь переписывать, пока я не решу, что это хорошо.»

Она будто постоянно ставила меня в коленно-локтевую, а я будто была и не против и даже, чего уж лицемерить, получала удовольствие. Не успела я подумать об этом, как мое очень развитое, по словам Яворской, образное мышление услужливо подкинуло соответствующую картинку.

— Вот сука, — заученно пробормотала Зайцева и, морщась, втянула в себя еще немного полезного колонотерапевтического смузи через макаронину, которыми здесь экологично заменяли пластиковые соломинки.

— Да уж, — чтобы окончательно не спалиться, я скорчила грустную мину и, написав: «Когда мы встретимся?», нажала «Отправить», чувствуя себя при этом так, словно умоляла о свидании.

Ответ пришел достаточно быстро: «Завтра в 19:30». Если вы успеете внести правки».

«Успею».

О да, мне не терпелось получить новую порцию унижений.

— Вечером будешь в «Шуше»? — поинтересовалась Зайцева, когда мы прощались.

— Посмотрим, — в этот момент я думала только о том, как бы побыстрее добраться до планшета и срочно переписать муторную еблю, не оставляя влажных дорожек.

Окрыленная и полуголодная, я примчалась на работу, собираясь засесть за роман. Но, увы, ничего не вышло: я совершенно забыла, что на сегодня нам запланировали волейбол. Наша гендирша была одержима идеей тимбилдинга. Неявка на любое мероприятие приравнивалась к предательству и каралась лишением расположения со стороны руководства. Мне, как харизматичной бездельнице, нельзя было рисковать. Бегать в жару меня ломало, и поэтому я примкнула к группе чирлидерш. В нашей фирме не жалели денег на развлечения — пришлось нарядиться в короткую юбчонку и похожие на пипидастры ярко-розовые нарукавники.

Во время игры, вместо того чтобы любоваться рельефными бицепсами и упругими попками наших парней, я с открытым ртом пялилась на подпрыгивающие мячики девичьих грудей и представляла себе, как Яворская раздевает женщин. Чтобы как-то переключиться, я активнее всех орала и танцевала. На время это помогло, и я почувствовала себя почти нормальной, но это длилось недолго. По дороге домой я снова думала о ней.

***

Чтобы прочистить мозги, я решила съездить в «Шушу», потусоваться среди натуралок и проникнуться их естественным влечением к противоположному полу. Заодно я надеялась позаимствовать у опытной Федосеевой немного развратных гетеросексуальных мыслей. Она обожала рассказывать всё в мельчайших подробностях.

В «Шуше» случилось непредвиденное. Как раз когда мы пили третий мохито, и Федосеева, не обращая внимания на краснеющую Зайцеву, делилась со мной впечатлениями от грязного секса с Сережей, в переполненном зале появились Бортников с Бабищей. Это было сверхстранно, потому что они жили совершенно в другом районе города, и вообще, Никита недолюбливал это место, считая его чересчур пафосным.

Зайцева как сопереживающая подруга тут же с силой стиснула мой локоть. А Федосеева отзывчиво пнула меня по лодыжке.

— Вижу, — прошипела я и, захлебываясь, выпила свой мохито, как воду.

Наконец Ольга, которую до этого я лицезрела только на фотках в соцсетях, предстала передо мной во плоти. Причем в буквальном смысле передо мной, потому что эти двое, не найдя свободных мест, начали неуклюже протискиваться к нашему столику.

Когда они подошли, Бортников радостно протянул: «При-иве-ет, девчонки», а Бабища просто кивнула головой и улыбнулась, как мутировавшая самка чеширского кота — загадочно, не разжимая рта, но при этом не растворялась, к сожалению. Когда мне будет сорокет, я тоже буду так делать, чтобы скрыть пожелтевшие от времени зубы. Хотя кого я обманывала? Бабища была ничего так. Вполне ебабельная. Стройная, подтянутая, смуглая, и очки с модной прозрачной оправой ей шли.

На приветствие хотелось ответить: «Сдохни, уебок», но я, как истинная леди, растянула губы в фальшивой улыбке и процедила: «Давно не виделись».

— Полгода, — зачем-то уточнил он. — У вас свободно? А то мест нигде нет.

— Да я уже ухожу, — сказала я. — Присаживайтесь, отдыхайте, можете допить, тут еще немного осталось, — я показала на свой бокал, к стенкам которого прилипли листки мяты.

— Ха-ха-ха, — смех его напоминал зубную пасту, с трудом выдавленную из тюбика. — Ты как всегда жжешь.

— Мы тоже уходим, — Зайцева проявила солидарность и, кажется, ущипнула Федосееву под столом, потому что та ойкнула и, оторвав взгляд от Никитоса, вскочила с дивана.

— Да! Мы в центр едем, — Федосеева врала. Наверняка специально, чтоб показать, как мы молоды, полны энергии и готовы зажигать до рассвета.

У обоих на шее висели цепочки с половинками сердечек, а на одинаково загорелых запястьях красовались плетеные фенечки. Жаль, я не могла прямо там блевануть радугой. Уже выйдя из-за стола, я заметила, какая у Бабищи упругая накачанная задница. Велоспорт — это тема.

Дома я по свежим следам пыталась вдохновиться, припоминая красивые карие глаза Бортникова, но поняла, что это глухой номер. Кроме женской задницы, ничего визуализировать не получалось.

Вздохнув, я принялась перечитывать старые комментарии Яворской.

И кайфовала от каждого слова.

«Арина «нечаянно» проливает, падает, рассыпает, травмирует и пачкает себя и окружающих — если вам хочется, чтобы она вызывала раздражение у читателя, то вы на верном пути».

«Из-за вашего пристрастия к многоточиям в прямой речи кажется, что оба героя заикаются, так задумано?»

Со временем ее шутки начали приобретать более интимный оттенок.

«Сабина, вы же хрупкая девушка, зачем вам такие громоздкие конструкции? Разбейте это предложение на два».

«Мне нравится ваше чувство юмора, но все же не стоит делать из Николая конченого подлеца сразу. Пусть он деградирует в глазах читателя постепенно».

За язвительными строчками я видела теперь нечто большее, чем просто замечания дотошного редактора. Я вчитывалась в каждое слово и улыбалась так, словно это было любовное послание. Даже фэйспалмы, которые регулярно появлялись на полях, вызывали у меня умиление. А ее остроумные рассуждения о характере персонажей приводили меня в восторг, хотя меньше недели назад те же самые ремарки я считала чуть ли не оскорбительными.

Чем дольше я читала ее заметки, тем больше распалялось мое воображение, и наконец, не вытерпев, я открыла новый документ и начала писать.

***

В кабинет к Яворской я вошла ровно в полвосьмого. Перед ней, как всегда, лежали отпечатанные листы, и по ее невозмутимому лицу невозможно было определить, что именно она думает.

Я присела в офисное кресло, стоящее в центре комнаты, и закинула ногу на ногу. От напряжения во мне всё дрожало, как натянутая струна.

— Итак, — она потерла переносицу. — По предыдущим правкам у меня замечаний нет. Разве что не помешает сократить подробности. «Возле стены я увидела диван, накрытый красной велюровой тканью, а рядом два черных кожаных кресла», — и далее ты описываешь орнамент на ковре. Зачем? У Булгакова в «Днях Турбиных» лейтмотивом проходят «кремовые шторы», создающие уют в доме, который отмечают все, кто приходит к ним. Какова твоя цель? Это важные детали, которые получат свое развитие в дальнейшем повествовании?

— Нет, — я нетерпеливо заерзала в кресле и покачала ногой. — Хорошо, я уберу.

— Орнамент убрать, остальное пусть пока останется, только цвет дивана… красный — это скучно, замени на что-то поинтереснее, алый или терракотовый, — Яворская снова заглянула в текст, и я вдруг почувствовала себя полным ничтожеством. Наверняка я выглядела в ее глазах человеком, у которого вместо мозга — скопление ганглиев. В этом не было ничего привлекательного. И на что я рассчитывала?

— Что же касается сцены в спальне… — взгляд Яворской устремился прямо на меня, в синих глазах заплясали насмешливые искры. — Мне понравилось, но всё же есть небольшие шероховатости.

— Например? — я посмотрела на нее с вызовом, стараясь не выглядеть чересчур взволнованной.

— Например… — тонкие губы скривились — будто она сдерживалась и изо всех сил старалась не рассмеяться в голос. Я нагло улыбнулась в ответ. Если она решила, что это несерьезно, то я подыграю.

Маргарита встала, прошлась по кабинету с листами в руке и затем, остановившись напротив меня, прочитала: «Приблизившись, я коснулась её груди, осторожно ведя ладони вниз. Я чувствовала, как под ребрами бьется ее сердце, чувствовала жар, исходящий от крепкого худощавого тела, — Яворская поморщилась. — Ощущала, как напряжены мышцы».

— Что-то не так? — мое сердце колотилось как сумасшедшее. — Что?! — выкрикнула я.

— Тише, — сделав несколько шагов, она встала у меня за спиной. — Далее, — на секунду ее голос дрогнул, но стоило ей продолжить чтение, и он опять зазвучал уверенно. — «Она подалась вперед и впилась в мой рот мягкими губами». Хм-м-м.

Яворская развернула кресло к себе и наклонилась к моему лицу. Я молча потянулась к ней, уже точно зная, что последует за этим. Ее губы и вправду оказались невероятно мягкими и пахли персиком. Она отстранилась и, еле касаясь, провела пальцем по моему подбородку — меня накрыло жаркой волной. Впервые я не могла себя контролировать до такой степени, что готова была на все, лишь бы она не останавливалась.

Ее рука сжала мое плечо. Я прикрыла глаза и услышала, как шелестит бумага.

— «Все более возбуждаясь, я мечтала, чтобы она приказала мне раздеться и проделала со мной все эти вещи, которые делала с другими женщинами. Чтобы она осыпала поцелуями каждый миллиметр моей кожи, чтобы она взяла меня грубо, подчиняя своей власти, и окутала нежностью и теплом своего женского начала». Да неужели? — вместе с иронией в голосе Маргариты внезапно появилась хрипотца.

Скинув ее руку, я встала с кресла и, выхватив у нее листы, бросила их на пол и застыла в растерянности. Я не понимала, чего она на самом деле хочет и хочет ли вообще. В мире нефритовых стержней все было проще: там на меня не смотрели с саркастической улыбкой, ожидая непонятно чего, а сразу брали на себя всю инициативу.

— И что дальше? — то ли в шутку, то ли всерьез спросила она.

— Дальше по тексту, — сказала я, кажется, сейчас впервые по-настоящему осознавая, что значит «сгорать от возбуждения». — Помните, что там?

Яворская приподняла бровь и ухмыльнулась:

— «В порыве страсти она сорвала с меня одежду»? В порыве. Сорвала. Понимаешь, о чем я? Повторение в узком контексте однокоренных слов…

— Стилистическая ошибка, — я облизала внезапно пересохшие губы. — Будем разбирать или?..

— Как насчет того, что ты сама всё это снимешь, а я посмотрю.

Она отступила на шаг назад.

— Сама?

Это было похоже на приказ. По крайней мере, она не шутила. И я начала раздеваться в кабинете редактора крупного издательства. Не сводя с меня взгляда, Яворская уселась в кресло. Оставшись в белье, которое, кстати, было нескучного земляничного цвета, я подошла к ней вплотную. Как ни странно, я не испытывала никакого стеснения. Только возбуждение и желание, чтобы она снова поцеловала меня.

— «Наши груди соприкоснулись», — процитировала Марго и рывком усадила меня к себе на колени. — Ты именно так себе всё это представляла? — прошептала она мне на ухо.

— Не знаю, — я находилась в полуобморочном состоянии от близости её губ. Но она явно не торопилась.

— Видишь ли, я сейчас в том самом настроении, в котором люди совершают опрометчивые поступки.

— Грех не воспользоваться, да? — спросила я и расстегнула верхнюю пуговицу ее блузки. А за ней вторую. Яворская меня не останавливала. Увидев темно-синий бюстгальтер, я спросила: — Это индиго?

— Скорее, кобальт, — она расстегнула бюстгальтер и спустила одну чашку. Я обомлела. Не то чтобы я никогда не видела обнаженную женскую грудь. Но это была грудь Яворской! И мне разрешалось до нее дотронуться. У меня закружилась голова, и я послушно приникла к розовому соску, втягивая его ртом.

Сосок затвердел под моим языком, и это было так восхитительно, что я с гордостью ощутила себя опытной лесбиянкой.

— Да, так, так хорошо, — простонала Маргарита и запустила пальцы в мои волосы, путая их. Между ног стало влажно от того, что она, прикасаясь ко мне, часто прерывисто дышала. Это было сумасшествием. Я ощущала, как сильно теку, и представила, как намокает подо мной легкая светлая ткань ее брюк. Она непременно заметит пятно, когда я встану.

— Зачем тебе это всё? — её пальцы, вдруг оказавшись под моим бельем, начали двигаться в нужном направлении под нужным углом. Вместо ответа я издала нечто похожее на довольное мычание. Когда я удовлетворяла себя, я делала то же самое, но у нее выходило гораздо круче. Так, словно она знала мое тело лучше меня.

— Нравится? — мне нравилось всё, даже её самодовольный тон. — Можешь не отвечать, я вижу, — она вошла в меня совсем неглубоко, продолжая поглаживать большим пальцем клитор. Оргазм обрушился с такой внезапной силой, что я, выпустив сосок изо рта, застонала. Не знаю, почему я так быстро кончила, обычно мне требовалось гораздо больше времени. Я позорно всхлипнула, от восторга даже слезы на глаза навернулись. Ее пальцы все еще оставались во мне и наверняка ощущали, как там все пульсирует и сокращается в чертовом «пароксизме страсти». Яворская удовлетворенно вздохнула, и я представила, как она ставит маркером зеленую галочку на моей вагине.

— Хочешь поехать ко мне? — спросила она. — Потом мы обе об этом пожалеем, но надо ловить, как ты там пишешь, — на ее губах заиграла ироничная улыбка, за которой, я была уверена, она скрывала свое смущение, — «Момент безумного притяжения».

— Там дальше оральный секс, — я не торопилась вставать, мне было слишком хорошо на ее коленях.

Яворская фыркнула.

— Я читала. Не думаю, что тебе на практике захочется ощутить фразу «покусывала клитор».

— Поехали, — я ответила ей таким же насмешливым взглядом. — Проверим.