Через час после того, как объявили розыск, Цзян Чэна отправили спать.

В ту ночь так никто и не уснул. Их заявление приняли не сразу — отцу пришлось сделать пару звонков, чтобы надавить на нужные связи, а потом просто всю ночь он звонил и звонил, пытаясь вытянуть хоть какие-то новости, которых не было.

Цзян Чэн слушал, как беспокойно бродит по своей комнате Яньли, как в гостиной шумит телевизор, и поспешно притворялся спящим, когда в комнату заглядывали, чтобы в приступе паранойи убедиться, что с Цзян Чэном все было в порядке. Хотелось думать, что в его безмятежном выражении лица, глубоком размеренном дыхании, хмурый и молчаливый отец находил для себя успокоение. Мама все норовила поправить ему одеяло, а ближе к утру Яньли и вовсе устроилась в его комнате на небольшом кресле, свесив ноги с подлокотника и укрывшись нелепым пледом, который Цзян Чэну подарил Вэй Ин, — фиолетовым с россыпью глупых белых бабочек.

Цзян Чэн тогда, как идиот, ворчал и причитал, что плед он оставил только потому, что тот был супер мягким и супер теплым, а Вэй Ин либо не старался найти нормальный подарок, либо старался специально найти какую-то хуйню!

Но Вэй Ин старался найти хороший подарок, который долгие годы грел бы Цзян Чэна холодными зимними ночами, и честно говоря, у него отлично получилось.

Под утро шаги и телефонные разговоры прекратились, и родителям удалось урвать пару часов сна. Наверное. Цзян Чэн несколько часов пролежал в своей кровати с закрытыми глазами, мучаясь от мигрени, и ему все время казалось, что если он позволит себе уснуть, то с Вэй Ином обязательно что-нибудь случится, и он уже никогда не вернется домой.

За завтраком отец ничего не сказал им. Все ждали новостей.

Из рутины тоже нельзя было выпадать. По крайней мере, как оказалось, для Цзян Чэна и только для него. Родители и сестра остались дома — готовить листовки, звонить в организации и донимать милицию поисками.

Цзян Чэн, наверное, впервые за всю свою жизнь не справлялся с учебой. Он не слышал учителей, не видел слов, не мог даже толком держать ручку. В голове навязчиво крутились мысли о том, где мог оказаться Вэй Ин, куда мог пропасть или кто… мог… его… похитить. На последний урок Цзян Чэн не пошел.

Заперевшись в туалете, он стал просматривать последние сообщения, отправленные Вэй Ину. Десять минут задержка — ни больше, ни меньше. Он ответил Вэй Ину, а потом пошел собираться после хореографии домой. Это заняло ровно десять минут, за которые Вэй Ин успел прочитать и написать ему кучу какой-то несуразицы. А потом Цзян Чэн ответил ему на эту несуразицу и, не получив ответа в течение получаса, забеспокоился.

А потом Вэй Ин просто не пришел домой. Не ответил ни на один звонок, проигнорировал все сообщения и будто просто пропал. Исчез. Его телефон работал, и не было механического голоса, который сообщил бы о том, что абонент недоступен. Просто мерные гудки.

— Да? — сказала Яньли. — А-Чэн, почему ты звонишь? Все в порядке?

От надежды в ее голосе было жутко — ей среди дня позвонил А-Чэн, который вообще-то должен быть прямо сейчас на занятии. Может, она думала, что это было что-то срочное. Может, она надеялась, что у него внезапно появились новости о местоположении Вэй Ина. Хоть что-то.

— Да, я… — он сглотнул судорожно и задрал голову, почему-то это всегда действовало отрезвляюще. — Я в порядке. Просто не нахожу себе места.

Яньли вздохнула в трубку.

— А-Чэн, ты прогуливаешь занятия?

— Да.

— И даже не отпросился?

Цзян Чэн промолчал, а потом не смог. Ему было так страшно, что с Вэй Ином и правда что-то произошло. Об этом никто не говорил, не произносил этих страшных слов, предпочитая беспокойное молчание и тупую надежду на милицию.

— Я боюсь, — сказал Цзян Чэн чуть дрожаще. — Сестренка, я так сильно боюсь.

По ту сторону снова было звенящее молчание, которое вскоре сменилось тихим всхлипом. Ох… Ох… Как же это было плохо. Цзян Чэн расстроил ее, потому что оказался несдержан и собственные переживания поставил выше чужого спокойствия. Он, утопая в ненависти к самому себе, принялся просить шепотом, чтобы Яньли простила его. После задушенного «Ох, А-Чэн» он затих и стиснул зубы, не позволяя себе поддаться чесотке в глазах. Он слушал, как плакала Яньли, и смотрел на расплывчатую дверь.

Было так плохо, так больно, так ужасно осознавать, что он ничего в этой ситуации не мог сделать сам.

— А-Чэн, я не знаю, что сказать, — пробормотала Яньли. — Просто всем сердцем надеюсь, что с ним все в порядке и что…. что неприятности, в которые он угодил. Возможно, угодил. Что он из них выберется. Сам или с нашей помощью.

Цзян Чэн крепко зажмурился.

— Я ничего не могу делать, — сказал ужасно жалким тоном. Самому от него было противно, но поперек горла сейчас становилось каждое слово, каждый звук, и все звучало смято. Справиться с этим было выше сил Цзян Чэна. — Я не понимаю, о чем мне рассказывают. Почему я даже сейчас должен что-то делать?

— А-Чэн…

— Хочу домой, — пробормотал он. — Не хочу сидеть сейчас тут. Хочу что-то делать, помогать.

— А-Чэн, дома сейчас… — Яньли вздохнула. — Так плохо. Родители, они заказывают листовки, звонят и…

И ругаются. Мама наверняка повторяла раз за разом, какой Вэй Ин дурной мальчишка, так глупо куда-то сбежал, и сейчас все не могут найти себе места — она всегда так говорила, когда переживала. Вэй Ин это понимал, и Цзян Чэн это понимал, хотя все равно было неприятно выслушивать такое — он всегда лез защищать Вэй Ина, даже зная, что огребет. И папа наверняка рассказывал ей, что она была не права. Все на эмоциях, беспокойные и подавленные.

А сейчас… Цзян Чэну, честно говоря, было все равно. Он не слышал ничего, кроме слез Яньли и шума в ушах. Он хотел домой. Хотел завернуться в плед. Хотел звонить и развешивать листовки. Хотел опрашивать прохожих на улицах.

— Тебе будет легче, А-Ли, если я останусь тут до конца занятий? — спросил он тихо.

— Будет, — ответила Яньли. — Хочешь, я встречу тебя после школы?

Хочешь. Можно.

Цзян Чэн ответил раньше, чем успел обдумать вопрос:

— Хочу.

Ни у Цзян Чэна, ни у Вэй Ина в жизни не было периода, когда они стеснялись бы проявлений любви, будь то от отца или сестры. Или от мамы — в случае Цзян Чэна. Но касательно Яньли это проявлялось особенно — они защищали ее, обожали ее и даже как-то готовили список вопросов для потенциального парня Яньли. Идиоты. В этот список даже входили такие вопросы как «Кем ты видишь себя через пять лет?» и «Кем ты видишь себя через десять лет?». И через пятнадцать лет. И для каждого был один и тот же ответ: верным, красивым, держащим себя в форме и хорошо зарабатывающим мужем Яньли. Любой другой ответ немедленно забраковался бы и заклеймил бы кандидата на сердце сестренки как непригодного. Естественно, о том списке никто, кроме них двоих, не знал. Они посмеялись, повздыхали, а потом уничтожили список.

И Цзян Чэн, и Вэй Ин безумно боялись того, что они упустят момент, когда кто-нибудь решит обидеть их сестру, а они не окажутся рядом, чтобы помочь. Уберечь. В том, чтобы картинно дуться на чмок в щеку или чтобы смущаться совместного похода в парк аттракционов, не было смысла и пользы.

Кого еще стоило беречь.

Они шли под руку, нога в ногу, тихие и мрачные, и Цзян Чэн даже ничего не мог рассказать ей про свой учебный день, потому что ничего не помнил, кроме часа, проведенного в уборной. Яньли постоянно сбрасывала вызовы с одного и того же номера, и Цзян Чэн сразу же понял, кто такой тупой мог доставать его сестру в столь непростой час. Удивительно, как от одного этого факта Вэй Ин не материализовался рядом с ними, чтобы продекламировать сто и одну причину, почему Цзинь-Хуинь Цзысюань-Хуянь был непроходимым идиотом и недостойным прекрасной сестренки индюком.

А Цзян Чэн тут же поддержал его, набил бы на радостях такое дорогое лицо за долгое отсутствие, и все вновь стало бы хорошо.

Но этого не произошло. Ни на второй день, ни на третий. Вэй Ин пропал бесследно, и никто не видел его, не слышал о нем. Ничего нигде никак.

Яньли, пропитанная успокоительными, ходила эти два дня безмятежная. Отец почти все время отсутствовал, появляясь только на ужинах с лицом черным от горя, а едва уловимый запах алкоголя, который шел от матери, Цзян Чэн старался не замечать.

Вот что ты натворил, хотел кричать Цзян Чэн. Видишь? Видишь? Мы любим тебя, я знаю, что ты часто сомневался, ты неуверенный в себе идиот, но не сомневайся, а просто возвращайся домой. Пожалуйста.

И тогда Вэй Ин вышел бы из-за какого-нибудь дурацкого очевидного укрытия, которое пропустили даже милицейские с собаками, упал бы на колени рядом с Цзян Чэном и сказал бы, что повел себя, как идиот. И тогда Цзян Чэн дал бы ему по морде, такой дорогой, а потом обязательно простил бы, хоть и не сразу показал бы это.

Но Вэй Ин не стал бы так поступать — прятаться ради доказательств. Это ведь было так жестоко и отвратительно.

Утром второго дня Цзян Чэн так и не дошел до школы. Он бродил по району, лазил по местам, в которых они частенько зависали вместе, пока у Цзян Чэна не украла время его глупая мечта.

Но он ничего не нашел. Может, Вэй Ин был где-то у своих загадочных друзей? Он практически никогда о них не говорил, так вскользь упоминал каких-то знакомых, а Цзян Чэн, несмотря на распиравшее любопытство, не спрашивал. Знал себя, знал, что заревнует и наговорит какой-нибудь хуйни, от которой Вэй Ин еще сто лет будет умиляться и которую будет постоянно вспоминать.

Цзян Чэн был бы не против сейчас.

Вообще. До того, как Вэй Ин украл у него память, потому что оказался ебаным трусом, не готовым отвечать за содеянное, Цзян Чэн частенько вспоминал ощущение замотанности времени. Оно то текло неспешно, и каждая секунда впивалась в мироощущение острой тонкой иглой; то летело так стремительно, что Цзян Чэн не успевал. Не успевал смиряться и бороться с паникой.

Он дрожал в вакуумном пузыре, он задыхался, и даже спустя годы не мог избавиться от этого страха, несмотря на все препараты, которыми его пичкали.

О да, препараты. Как его вообще пустили в шоубиз с такой историей болезней. Выдуманный брат? Глубокая депрессия? Дайте две. И попытка суицида, которая не была попыткой суицида, просто так получилось, что выглядело это совершенно по-дурацки, но он правда не собирался. Не мог же он вот так тупо бросить племянника. Он не бросал близких. Никогда не бросал.

И хотя его жизнь в тот момент стала ебаной загадкой, которую никто не мог помочь разгадать, Цзян Чэн до последнего искал в себе стремление жить и выживать.

Вэй Ин пропал в два этапа. Если Вэй Ин существовал в принципе, в чем Цзян Чэн никогда не позволял себе сомневаться, то Вэй Ин сначала просто ушел, наделав шуму, а потом он будто попытался загладить вину за слезы Яньли, за початую бутылку водки, за седину в висках отца, — он забрал память о себе, обделив только Цзян Чэна, словно тому не нужно было забвение. Цзян Чэн не хотел отказываться от этой памяти, но он столько лет тащил на себе груз жуткой болезненной тайны без какой-либо уверенности, что это к чему-то приведет.

Коэффициент полезного действия — ноль.

Он столько лет вспоминал четвертый день, когда… когда… ощущение кошмара тогда было непередаваемым. Белые от бумаги улицы резко посерели. И он шел по тихим вечерним районам, и боролся с удушающим чувством, что что-то было не так — куда-то подевались листовки, которыми были заклеены столбы и заборы, куда-то подевалась тревога. Куда-то подевалось все. Все пропало.

Номер Вэй Ина перестал отвечать мерными гудками, и механическим голосом выдавал, что неправильно набран номер, неправильно набран номер, неправильно набран номер.

Была половина седьмого. В жизни Цзян Чэна произошло самое страшное, самое сильное разочарование. Наверное, ему должно было быть стыдно: ему было больно оттого, что счастливое нежное красивое лицо Яньли больше не чернело от горя, что мама в благодушном настроении шумела соковыжималкой на кухне, а отец накрывал стол.

Его буднично поприветствовали, и Цзян Чэн, заходясь в неверии и болезненном молчании, медленно поднялся на второй этаж. А что ему еще оставалось ждать? Что были такие спокойные и безмятежные, словно случилось нечто поразительное, и об этом поразительном никто не позвонил рассказать, и Цзян Чэн ждал, что вот сейчас он поднимется на второй этаж, и идиот Вэй Ин наскочит на него со спины со смехом, и у него будет разбит нос или забинтована рука, поэтому Цзян Чэн передумает его мордовать, и все будет отлично, они снова заживут так, как жили до этого.

Что еще он мог тогда хотеть?

Он сам себя умолял потерпеть, пока осторожными шажками шел мимо своей комнаты, мимо комнаты Яньли, а затем — родительской спальни. Комната Вэй Ина была в самом конце коридора, так специально было сделано, чтобы если что, чутко спавшая мама могла услышать, когда Вэй Ин будет красться по коридору поздно вечером.

Им всего один раз звонили из участка и просили забрать нарушителя, но и этого хватило для радикальных мер. Вэй Ин, правда, все равно потом крался, но чаще забирался через окно на втором этаже.

Цзян Чэн говорил себе — терпение, терпение; ожидал нападения со спины и игнорировал собственные зрительные галлюцинации — там, где должна была быть дверь в комнату Вэй Ина, была голая стена. Может, очередной тупой розыгрыш? Очень тупой, конечно, за такое можно и по разбитому носу повторно получить, но вполне в духе Вэй Ина, который мог, сам того не замечая, пройтись по чужим чувствам и не понять, почему обиделись.

Хотя он никогда не был таким жестоким.

Через несколько мгновений Цзян Чэна, мерно бившегося головой о стену с непрерывным воем, оттаскивали всей семьей. Через полчаса у их дома уже стояла скорая, а через час, после того как его отец повез обратно домой, жизнь Цзян Чэна пошла на новый виток, когда он сомневался во всем и во всех, даже в себе, но только не в Вэй Ине.

***

В мирах, центром которых становится идея, появление таких личностей, как Ло Бинхэ, совершенно неудивительно. Идея гордыни как двигателя жизни стала настолько сильной, что мир завертелся, сложился из тонких материй хаоса, которые в совокупности своей приобрели установленный порядок. Другой вопрос, что такие миры всегда имели дуалов, поразительно похожих, но не похожих вовсе. Они возникали уже не от одной особенной идеи, а от идеи общей для всех таких дуалов: у черного должно быть белое, а у белого — черное.

Разрушительной гордыне была противопоставлена абсолютная самоотверженность, тоже имевшая самодеструктивные нотки.

И кем тогда был этот Бинхэ? Идеей? Или ее отражением? В зависимости от ответа и решение ситуации могло разниться.

Адское пламя разъело купол из паутины, и Лань Ванцзи был вынужден часть сил отвести на поддержание кислородного купола, чтобы не угореть: дым, полученный от того, что бамбук зачарованного леса сгорел в проклятом огне, мог, наверное, навредить даже небожителям. Бинхэ, зацикленный лишь на том, чтобы побыстрее замести следы, не сразу даже заметил, что как бы далеко он ни отходил, купол никогда не заканчивался.

А когда заметил, то прекратил нападать, замерев с мечом на изготовку.

Глупо получалось. Они столько времени теряли тут. Лань Ванцзи мог бы уже спуститься следом за Вэй Ином по нити и вернуть его вместе с его братом.

— Я не знаю, что делать, — сказал Ло Бинхэ растерянно. — Я даже не начинал этого.

— Ты можешь отступиться.

— Этого я тоже не могу.

Лань Ванцзи вздохнул, напряженный и сосредоточенный.

— А я не могу бросить его там, — сказал он. Драконью форму принимать пока было напряжно, и вредить этому демону тоже не хотелось.

— Я понимаю, — Ло Бинхэ посмотрел, недобро сощурившись. — Как никто другой я тебя понимаю, дракон.

— Меня зовут Лань Ванцзи, — Лань Ванцзи, прижав руку к груди, поклонился. Пожалуй, стоило вести себя чуть сдержаннее.

— Лань Ванцзи, — Ло Бинхэ подступил ближе. — Я могу поклясться, что не трону нить, пока ты будешь искать своего возлюбленного. Но сможешь ли ты поклясться, что после этого без лишних слов отдашь мне Сюэ Яна, каково бы его состояние ни было? Что об этом никогда не узнает мой муж?

Лань Ванцзи сразу выпалил:

— Нет.

Ло Бинхэ покачал головой и грустно улыбнулся.

— Вот видишь… Я правда не хотел всего этого. Ты веришь мне, дракон Лань Ванцзи?

— Верю.

— Я просил перестать так делать, но он все равно приходил и… — он запнулся и с ужасом посмотрел на Лань Ванцзи, будто это он приходил. Будто он принял облик того, кто приходил и так мешал Ло Бинхэ. — Ты…

— Поэтому я и не смог бы тебе пообещать, что твой учитель не узнает, священный демон Ло Бинхэ, — сказал Лань Ванцзи и медленно обернулся. За его спиной стоял Шэнь Цинцю, тот-самый-учитель, и разочарованно смотрел на Ло Бинхэ. Тот уже убрал Синьмо и без лишних слов рухнул коленями на черную землю.

На его лицо было больно и страшно смотреть.

— Здравствуйте, мастер Шэнь, — Лань Ванцзи склонился в приветственном поклоне, не позволяя себе, тем не менее, расслабиться. Он все еще следил за нитью.

Мастер Шэнь, человек безгранично вежливый и терпеливый, поклонился в ответ, а потом, изысканно испросив извинений, пошел стремительным шагом к Ло Бинхэ. Тот не отрывал от Шэнь Цинцю взгляда и, кажется, даже не дышал.

— Бинхэ, что ты натворил? — спросил тихо Шэнь Цинцю, опустился рядом с ним на колени и принялся слушать, а Лань Ванцзи уже не слышал ничего. Он резко развернулся к брату, который шел следом, и, преисполненный надежды, бросился по красной нити в портал — брат одобрительно кивнул. Ни портал, ни саму нить уже не нужно было оберегать — брат позаботится обо всем, и Лань Ванцзи хотел бы рассказать брату, как он ценил его помощь, насколько благодарен он был, но стоило торопиться.

Лань Ванцзи безумно боялся, что он уже упустил тот момент, когда нужно было помочь Вэй Ину.

Он летел стремительно мимо горевших и верещавших паучьих масс, мимо пожухлых цветов и почерневших стеблей бамбука. Дверь, нарисованная Вэй Ином на куске стены, стояла нетронутая, без единого темного пятнышка, окруженная сильной защитной магией. Брат продолжал поддерживать ее, и Ванцзи еще раз пожалел о том, что обстоятельства не дали времени сказать Сичэню хоть слово.

Сначала надо спасти Вэй Ина.

Дверь только мелькнула перед глазами, а потом на Лань Ванцзи обрушилась тьма, гулкая и непроглядная.

Лань Ванцзи сразу ощутил, в каком месте очутился, услышал крики, лязг и стенания — самую настоящую сердечную боль. Находиться здесь было невыносимо. Что могло бы приключиться с душой светлого духа, окажись он и в правду запертым здесь на долгие-долгие годы, — страшно было представить. Ведь как учил дядя, тьма жадная: не имея никого в своей власти, она начинала пожирать саму себя.

В глухой тишине бесконечной тьмы издалека доносились чьи-то крики.

Красная нить ровной линией тянулась из одной вечности в другую, и Лань Ванцзи приходилось полагаться только на свой слух. Это сердце могло бы лгать ему, заманивать в ловушки к эмоциям, обитавшим здесь, но Сюэ Ян был слишком слаб сейчас, чтобы обмануть Лань Ванцзи.

Его лес горел, и Лань Ванцзи не чувствовал для себя угрозы.

— Бля, Цзян Чэн! — услышал он, когда пролетал над черным густым озером — зависть в чистом виде. — Еп бля! Так, слушай меня. Мы не в равных условиях! Ты на своей территории, а я не на своей! Как же неудобно! Ебаный Сюэ Ян!

— Вэй Ин! — позвал Лань Ванцзи, заметив светлый гротескный силуэт, и наконец ощутил, как беспокойство, мелькнув вспышкой последний раз, отступает — он успел вклиниться между Вэй Ином и чудищем, которое на него напало, и теперь мог защищать.

***

Вэй Ин много открытий касательно себя совершил в этой жизни. Тринадцать лет провел взаперти как-никак, но порой находилось еще что-то такое… такое… неэтичное? Тупой Цзян Чэн был не просто тупым, но еще и тяжелым. Вэй Ин прекрасно понимал его выбор предаться спасительному обмороку, но не мог не ощущать расстройства из-за такого предательства.

Но да, херня, нависшая над ними, действительно была очень жуткой, а Вэй Ин еще и не мог отпустить эту ебучую нитку. Обморок был бы отличным вариантом, но не когда тебя угрожают сожрать.

Да и ситуация сама по себе была максимально непривлекательной. Самый настоящий ужастик.

Сейчас же Вэй Ин, держа в руках обморочного (для его же блага) Цзян Чэна, испытывал самую настоящую похоть.

Потому что что еще мог испытывать Вэй Ин, после того, как Лань Ванцзи, невероятный, красивый, стремительный, белоснежный, сексуальный, с рожками, о боги, о предки, о силы природы, возник словно из ниоткуда между Вэй Ином и вот этим вот, отвечающим за любовь паукана.

Возможно, во взгляде Вэй Ина в этот момент можно было увидеть что-то еще, кроме похоти. Например, благодарность, облегчение, радость, но Вэй Ин особо не надеялся бы.

Тем не менее, Лань Ванцзи, бросивший осторожный взгляд за плечо, увидел только светлейшую нежнейшую улыбку, от которой безумно билось сердце, и взгляд, в котором похоти не заметил, но увидел что-то еще, из-за чего немедленно смутился.

Цзян Чэн, который из бессознательной черноты перешел в фазу глубокого сна, нахмурился, словно ему снилось что-то отвратительное.

— Вэй Ин, — выдохнул Лань Ванцзи, одновременно приветствуя, сообщая, что теперь все хорошо, и выражая бесконечную любовь. — Ты можешь отпустить нить, я нас выведу.

— Не могу, — вздохнул Вэй Ин. — Цзян Чэн тогда потеряется. Наши пути он не выдержит.

А… смертный. Лань Ванцзи забыл о свойстве смертных теряться в темноте, но не из злого умысла, не из ревности, ни в коем случае. Вероятно, поэтому Вэй Ин предпочел бежать от опасности, чем обезвредить ее и спокойно уйти — тьма была разозлена, взбудоражена и воочию видела свои цели. Вернее, одну цель, способную поддаться ее колдовству. А учитывая, что Вэй Ин находился сейчас не на родной привычной территории, Цзян Чэн действительно мог бы стать самой настоящей обузой.

Чудище не двигалось.

Лань Ванцзи теперь не сводил с нее взгляда, пока Вэй Ин легкими похлопываниями по щекам пытался привести Цзян Чэна в чувство. Тот что-то неразборчиво мычал, судя по возгласам Вэй Ина, отмахивался, но больше никак не реагировал.

От звонкого шлепка вздрогнул даже Лань Ванцзи, а Цзян Чэн, бедный человек, подскочил как ужаленный, и Вэй Ин едва успел за него схватиться, прежде чем чернота начала поглощать его.

— Блядь! — воскликнул человек. — Блядь, ты охуел!

— Это ты охуел! — следом подскочил Вэй Ин, не выпуская его. — Упал в обморок и оставил меня один на один с этой херней! А она страшная!

— А ты великий маг, разве нет! — прошипел Цзян Чэн, и Лань Ванцзи от этого тона нахмурился, но решил не вмешиваться. Вряд ли Вэй Ин позволил бы или оценил. — Блядь, больно, и вообще… И… — он замолк сконфуженно. — Почему здесь столько нитей?

— Потому что тебя мечтает поглотить чувство, Цзян Чэн, — спокойным тоном объяснил Вэй Ин. — И имя этому чувству — любовь.

Почему-то Лань Ванцзи представил, как этот человек, Цзян Чэн, закатывает глаза. Это очень хорошо сочеталось бы с громко прозвучавшим цыканьем.

— Я прыгнул сюда не по своей воле, — заметил он.

— В лесу вы сгорели бы, — сказал Лань Ванцзи.

— Лес… горит? — пораженно выдохнул Вэй Ин, а потом сплюнул в сердцах. — Что Сюэ Ян, что Ло Бинхэ! И все во имя блядской любви. Небось еще и огонь принес какой-нибудь хитровыебанный, раз оно священный лес пожрало.

— Священный? — усомнился Цзян Чэн, вспоминая паутину, пауков и жуткие цветы. Тоже с чем-то паучьим в названии.

— Когда-то священный, — отмахнулся Вэй Ин. — Он хранил в себе огромную силу, которую хранил Сяо Синчэнь, — он кивком указал на искореженное чудище. — Потом силу себе забрал Сюэ Ян, присвоив это место себе.

— Не забрал, — вдруг возразило чудище. Его рот, оказавшийся почему-то на белоснежной шее, даже не шевелился. Голос теперь не походил ни на голос Сюэ Яна, ни на голос Сяо Синчэня — жалкий тихий хрип. — Отдал.

Вэй Ин застыл, округлив забавно рот.

— Погодите, — сказал он.

— Я ничего не отбирал, — снова сказало чудовище и зарыдало кровавыми слезами. — Как я мог отобрать его силу? Она бы помогла ему. Должна была помочь. Это он! — всхлипнуло чудовище. — Он отдал!

Вэй Ин, шумно выдохнув, медленно закрыл глаза.

— Понятно.

Чудище заклекотало, завыло.

— Ничего не понятно! — гаркнуло оно, а потом начало заваливаться назад, с хрустом выкручивая руки и шею. Оно встало на мостик, выгнувшись под немыслимым углом, и поспешно скрылось в темноте, поскуливая, словно побитая дворняга. И в эти моменты выражение лица Вэй Ина менялось от ошарашенного к печальному. Цзян Чэн, которого все еще держали за руку, отчего-то почувствовал необходимость покрепче сжать руку Вэй Ина.

— Пиздец, — подвел итог Вэй Ин. — Какой пиздец.

— Вэй Ин? — спросил встревоженно Лань Ванцзи, и Цзян Чэн, узнав его голос, обернулся и уставился странным взглядом.

— Как ты…

— Он ведь, ух, — перебивая Цзян Чэна, вздохнул Вэй Ин. — Получается, Сяо Синчэнь умер не потому, что с его легкой руки Сюэ Ян натворил столько дерьма… Вот же жук! Лань Чжань! — Вэй Ин, одной рукой хватаясь за нить, второй — продолжал удерживать Цзян Чэна. У того на лице промелькнуло крайне сложное выражение, особенно когда Вэй Ин первым делом поцеловал быстро покрасневшего Лань Ванцзи в щеку.

— Нет, — выдохнул посеревший Цзян Чэн. Он ведь ничего Вэй Ину не сделал. За что.

— Ты ведь понимаешь? — взбудораженно воскликнул Вэй Ин, отводя заблестевший взгляд.

Ух сука, думал Цзян Чэн, глядя на его покрасневшие уши.

— Да, — Лань Ванцзи ответил и в ответ оставил такой же мягкий поцелуй у Вэй Ина на щеке.

— Так блядь! — рявкнул Цзян Чэн, и два этих отвратительных голубка вздрогнули. — Я все еще тут. Эта хуйня все еще тут!

— Он нам ничего не сделает, — уверенно заявил Вэй Ин и, заметив недобрый блеск во взгляде Цзян Чэна, повинился. — Я не знал, что лес горит, иначе бы давно уже спокойно довел нас до выхода без дурацких погонь.

…ебаный лес. Ебаное любопытство.

— В чем прикол с лесом? — не выдержал Цзян Чэн, и Вэй Ин, отвернувшись от своего красавчика дракона, тут же изобразил на лице задумчивость.

— Ты же видел лес? — наконец спросил Вэй Ин, и Цзян Чэн ответил только молчанием. — Ладно, ладно, не делай такое лицо. Лес зачарованный, был когда-то священным, пока его оберегал Сяо Синчэнь, и это своего рода симбиоз — пока ты бережешь лес, он становится вместилищем твоей силы.

— В чем подвох?

— А ни в чем, — ответил Вэй Ин и улыбнулся печально. — Для любого магического существа его сила — его жизнь. Чем больше силы, тем оно живучее.

— Ладно. А если силы нет и лес сгорает?

— А что происходит с человеком, если все его внутренности сгорают?

Цзян Чэн скривился.

— Может, мы пойдем? — предложил Лань Ванцзи. — Мой брат защищает портал от огня.

Вэй Ин кивнул, а Цзян Чэн неуверенно осмотрелся.

— А тварь?

Вэй Ин ничего не ответил, а просто молча провел рокировку, чтобы не идти опять спиной, и выглядел он при этом таким сосредоточенным, что Цзян Чэну почти даже стало совестно за последний свой вопрос. Вэй Ин же вроде как себя чуть ли не отцом этого паукана считал?

Вот потому и почти. Хуево вырастил.

Дракон Лань Ванцзи шел впереди них, и Цзян Чэн мучился ощущением дежа вю. Сияющий силуэт в белом костюме, от вида которого Вэй Ин начинал испускать странные флюиды. С любовью, или Сяо Синчэнем, или что это там вообще такое было, Вэй Ин не вел себя как тотальный кретин, но в ступор его тоже бросало. И Цзян Чэн в абсолютном бессилии мог лишь думать: только не напротив меня.

— Что особенного в том, что Сяо Синчэнь сам отдал лес? — спросил Цзян Чэн, когда не было уже сил выносить это позорище. Голос всего раз дал петуха, что было похвально. Хотелось уже орать: только! не! напротив! меня!

— В том же, в чем и особенность самоубийства, — ответил Вэй Ин, и пока он думал о чем-то, кроме своего дракона, он походил на адекватного человека. — Ну, то есть по сути это было самоубийство. То есть!.. Хм, — он задумчиво вытянул губы трубочкой и бросил на Цзян Чэна быстрый взгляд. — Понимаешь, его связь с лесом оборвалась — и это разрушило его душу. Он остался без силы, причем по собственной воле. Потому что… скажем так, Сяо Синчэнь узнал некоторые вещи, которые не смог вынести.

— Как ты вообще после этого продолжал с ним общаться, — пробормотал Цзян Чэн.

— Словами.

Цзян Чэн в ответ на довольно явный намек раздраженно посмотрел на Вэй Ина.

— Если драконы и правда приносят удачу, то теперь я понимаю хотя бы, как ты умудрился все это время выживать, будучи тотальным долбоебом.

Вэй Ин, кажется, максимально оскорбился.

— Эй! — воскликнул он. — Род Лань Чжаня особенный, он приносит больше, чем удачу, — счастье.

— Кому?! Кому хоть раз в этом мире приносили счастье? У тебя тут духи совершают ритуальные самоубийства, пауки правят священными лесами, и ты все смотришь на своего дракона, как полный идиот! Отвратительно! — А Вэй Ин на последнем слове воскликнул:

— В смысле, у меня?!

Лань Ванцзи вдруг замер как вкопанный и повернулся к ним. У Вэй Ина сразу же сделалось это мерзкое тупое выражение лица.

Не напротив меня, без какой-либо надежды подумал Цзян Чэн.

— Мы дарим счастье только тем, кто сам его уже никогда не вернет.

— А вы избирательны.

— Скорее, консервативны, — заметил Лань Ванцзи, проигнорировав саркастичный тон, а потом снова развернулся и пошел вдоль нити. Вэй Ин не сразу набрал нужный темп, засмотревшись на патетичное выступление Лань Ванцзи. Жалкая пародия на взрослого здравомыслящего человека.

О том, что Вэй Ин уже с натяжкой мог считаться человеком, Цзян Чэн не знал, но догадывался.

— Что будет с Сюэ Яном, когда лес догорит? — спросил он.

— Он умрет, — Вэй Ин пожал плечами.

Наверное, все дело было в том, что Цзян Чэн не очень дружил с абстракциями. Он, конечно же, был далеко не глупым, но раньше ему никогда не приходилось серьезно размышлять о сверхъестественном в рамках реальности. В серой реальности серая магия. Это было в какой-то степени разочаровывающе, потому дурацкое увлечение жанром уся и уже приобретенное желание дружить с Нэчжой из-за клевых шести рук и имбовых девайсов помогли сформировать более-менее радужную картину восприятия мира. Даже в мирах, населенных демонами, казалось бы, должно было быть чуточку лучше, как и везде, где нас нет.

Вэй Ин продолжил разглагольствовать:

— Он не может вынести наружу часть леса и сделать его новым лесом. Как из отрезанной руки не вырастет новый человек… только если ты не увлекаешься чтением книги мертвых.

— Не увлекаюсь, о… — Цзян Чэн издал звук, наиболее точно передавший степень его отвращения. — Ты смотрел эту дрянь.

Вэй Ин возмутился.

— Это не дрянь! Я люблю Эша. Более того, люди снимают такие вещи, сами не ведая того, насколько близки были к истине. С другой стороны! Такое себе сравнение.

Цзян Чэн издал несчастный стон и закатил глаза.

— Я уже все понял.

— Нет, ты не понял, — настоял Вэй Ин. — Даже я разобрался только по ходу дела, а ты тут и вовсе новенький.

— Вэй Ин, — тихо позвал Лань Ванцзи. Снова. Вэй Ин чуть ли не всем своим естеством тянулся к этому дракону. Да, красивому, но какому-то совершенно пресному. Цзян Чэн, глядя на его пресную рожу, начинал покрываться плесенью, а это о чем-то да говорило!

— Да? — сразу заулыбался тот.

— Я понял. Ты мог выходить в интернет.

Цзян Чэн осоловело моргнул, а у Вэй Ина кокетливое выражение лица стремительно фалломорфировалось в виноватое, как будто он успел за эту долю секунды, пока Лань Ванцзи говорил какую-то ересь, очень сильно проебаться.

— Лань Чжань, — сказал Вэй Ин грустно. — Я поступил, как полный придурок, и очень перед тобой виноват. Но я обязательно поговорю об этом с тобой.

— И с Вэнь Нином, — попросил Лань Ванцзи. Вэй Ин часто закивал.

— И с ним.

Цзян Чэн дернулся, когда эти двое принялись страстно обниматься, но никуда деться не мог. То есть обнимал Лань Чжань, пока у Вэй Ина были заняты руки, а сам Вэй Ин бормотал вещи, от которых одновременно горели уши и подкатывающей тошнотой скручивало глотку.

О предки, как же… сладенько.

Конечно же, Вэй Ин не отъебался со своими объяснениями. Потом он сказал Цзян Чэну два основополагающих для этого пиздеца тезиса, которые, на его взгляд, помогли бы Цзян Чэну разобраться во всей этой непростой ситуации. Первым тезисом было понимание леса как главной физической оболочки того, кто его хранит. Физическая оболочка не предполагала того, что это обязательно должно было быть мобильное тело. Нет. Это как сосуд для всего жизнеобеспечивающего, который тем не менее создавал со своим носителем одностороннюю связь. То есть, если бы Сюэ Ян умер сам, лес бы, конечно, пережил немало неприятных перемен, но без летального исхода. А, оправившись, нашел бы потом себе нового носителя. Но даже так Сюэ Яна было бы непросто убить — судя по всему Ло Бинхэ рассек его пополам, а тот лишь вскочил и побежал прочь, потому что при такой силовой батарейке повреждения тела — курам на смех.

Потеряв руку, можно заказать вместо нее протез. Если тебе вырвут сердце… Из этого тезиса вытекал второй тезис, от одной мысли о котором Вэй Ин впадал в своего рода гнев и начинал всеми известными ему матами крыть Сюэ Яна.

Когда такого носителя убивали, когда он погибал от горя или безысходности (и даже в этом случае была нотка насильственности), душа по многим сплетениям и связям с физической оболочкой отходила в по ту сторону, коих было много — в зависимости от веры, мира, параллели. А основная нить с утраченным для ушедшей души миром держалась уже на убийце или том, что стало причиной смерти. А там уже появлялся и шанс на призыв, на перерождение. Неважно.

— То есть, когда Сяо Синчэнь отрезал себя от леса сам, ото всего, отдал все Сюэ Яну, он, — Вэй Ин задумался, подбирая правильные слова, — он просто утилизировал себя. Выкинул в неизвестность. Никаких связей. Ничего.

Цзян Чэн, кажется, очень громко думал, переваривая услышанное. Получалось сложно, но кажется, получалось.

— Так была ли душа хоть где-то? — спросил он после долгой мучительной паузы.

Молчание Вэй Ина было красноречивым. Сам он выглядел на редкость загруженным. Видимо, проговорить такое вслух для него много стоило.

— Паукан — упертый малый, — наконец выдал он. Цзян Чэн скрипнул зубами.

— С каких пор «упертый» равно «ебанутый и отрицающий очевидное»? Для вас очевидное.

Лань Ванцзи, который молча слушал их беседу, решил подать голос:

— Мы видели его любовь.

И слова его прозвучали так горько, что даже Цзян Чэна не хватило на язвительный комментарий. Они и правда видели его любовь. Кошмарную, изломанную и совершенно несчастливую.

И даже несмотря на то, что сейчас она никакой угрозы для них не представляла, она упорно их преследовала в темноте и, кажется, о чем-то молила в отдалении. Цзян Чэн был под защитой Ванзци и не слышал этих жутких завываний, а Вэй продолжал себя мучить, до тех пор, пока гнетущая пустота не сменилась дымом, пламенеющими оранжевыми отблесками и оглушающим треском в ушах.