Я речи не веду о женщинах достойных...

Гильом де Лоррис

      Ноэль верил в дьявола номинально, ему хватало этого, чтобы ходить с родителями по воскресеньям в церковь, зевая слушать проповеди и рассматривать страшные картинки в классе богословия. Когда он узнал историю с неудачным уроком няни и тенью за окном, то спросил: «А почему ты на него не посмотрел? — на мое удивление пожал плечами. — Тебе не было интересно?»

      Пожалуй, сейчас он и не вспомнит того разговора. Сказал бы я, что Моро — дьявол, и Ноэль охотнее укрепил бы новое знакомство, не из корыстных целей или пагубного стремления к дурному, а от простого человеческого любопытства. И глупости.

      Все равно он не узнает об этих записях.

I

      Очнулись к полудню. Тонкая полоска света из окна перечеркнула незапертую дверь, словно бы отгородила от дальнейших ночных загулов. Я редко пил, тем более так много. Смесь тошноты и отвращения замерла на уровне кадыка и мешала ровно дышать, а пульсирующая боль в висках молоточным стуком прибивала к худой перине.

      Ноэль медленно оживал на соседней кровати. Долго тер голову, собирая на лбу складки, смаргивал утренний нагар со слипшихся век. Попробовал встать и мешком опустился обратно.

      — Признаю, это была плохая идея. Очень, — подытожил он. — Снова мы туда не пойдем.

      Я прикрыл воспаленные глаза. Слушал, как Ноэль продолжал рассуждать сиплым голосом:

      — Как будто в притон сходили. А ведь приличные люди… И зачем мы так набрались?

      — От страха.

      — Да, это ты хорошо сказал. Я, в самом деле, испугался. Гадкое место, чудак этот… Фабьен? Фабиус?

      — Фабрис.

      — Мерзкий тип, удивительно, что у столь достойной женщины мог оказаться такой неприятный брат. Странно, что барон позволяет ему обращаться с собой в такой манере.

      — Странно.

      — Я бы поставил этого Фабриса на место.

      — Поставил.

      — Юдо, ты спишь? Нет, братец, нам спать нельзя. Надо вставать, — Ноэль поднялся и чуть не опрокинул на меня тумбу. — Мы с тобой сглупили, — «мы?» — и отдали моего Полифема Моро, мне теперь нечего нести мастеру. Надо собраться и идти в сад. Давай, поднимайся.

      Ноэль гремел посудой, оставшейся со вчерашнего дня на столе, искал остатки еды. Я смотрел ему в спину и видел уверенность. Проговорив нехитрый монолог, он убедил себя в правильности всех своих решений и полностью очистил совесть. Теперь Ноэля интересовали насущные дела: похмелиться, умыть заспанное лицо холодной водой и за полдня выполнить задание. Мне же оставалось лакать подгоревший кофе и дивиться чужому легкомыслию.

      — Нам и одеваться-то не нужно, — Ноэль встряхнул помятый пиджак.

      Из кармана на пол высыпался ворох смятых чернильных банкнот. Ноэль растерянно выругался, будто на полу валялись не деньги, а змеи. Чуть помедлив, принялся все собирать и пересчитывать.

      — Две тысячи. Не мог же я так напиться, чтобы забыть, — Ноэль ерошил волосы, пытаясь выудить из кудрей остатки воспоминаний.

      Отложил получившуюся стопку на край стола.

      В среднем мы жили тогда на два франка в день, на четыре — по выходным, не считая расходов на краски, холсты и инструменты. Отец Ноэля снял его с довольствия, когда тот изъявил желание поступать в Школу искусств. Вероятнее всего старик ожидал, что неблагодарный сын одумается и вернется в Тулон с покаянием. Мне же было совестно просить у родителей о помощи, я сразу представлял их недовольные лица, вздохи и обыкновенная просьба становилась чем-то неприличным.

      — Вернем их, — бойко заявил Ноэль. — Объясним, что пока слишком заняты, соврем что-нибудь, извинимся, — последнее, конечно, сошло за самый весомый аргумент.

      На коже еще чувствовалась липкость «столичного лоска», и возвращаться в компанию Моро не хотелось. Ноэль покосился на банкноты:

      — С другой стороны, может, оно и лучше? Ты сможешь уйти из конторы, а я — нормально заниматься. Нам много не надо, и раз им работа понравилась…

      — Странно сунуть деньги первому встречному, не обговорив ничего, и потом, ты же сам решил, что Полифем неудачный.

      — Да… Да, да, ты прав, — задумчиво согласился Ноэль, но было видно, что мои слова пришлись ему не по душе.

      Вот так, то поддакивая, то одергивая, то взывая к совести я убедил его вернуть деньги и забыть вчерашний вечер окончательно. Чтобы как-то взбодрить друга я сам помог собрать этюдник и дорогой непрерывно болтал, лишь бы вытеснить мысли о прошлой ночи.

      Стоял погожий день. В церкви святого Сульпиция звонили колокола, горожане гуляли вдоль набережной, наслаждаясь заслуженным бездельем. В Люксембургском саду было вновь многолюдно. Респектабельные мужья (каждый третий с орденской лентой в петлице) выгуливали нарядных жен, а те, в свою очередь, детей и собачек. Где-то играла скрипка, совершенно беззлобно, не то, что дома у Моро.

      Ноэль массировал виски, разгоняя остатки похмелья, от работы его отвлекала любая мелочь: не так упал свет, помешала тень, кто-то слишком близко подошел к холсту, — дело не двигалось с мертвой точки, так что мы просто сидели под кронами деревьев и ждали наступления сумерек. Я наблюдал, как два мальчика играли в мяч на поляне, тот, что постарше, старательно поддавался сопернику.

      — А помнишь, как нам задали пересказывать отрывки из Сенеки? — вдруг спросил Ноэль.

      — «Нравственные письма к Люцилию».

      — Да, как же меня злил этот проклятый занудный старик, мне достался кусок, где он запрещал племяннику со всеми разговаривать, мол, дурные… А я так ничего и не выучил, что там, я прочитать не мог, но продолжал сидеть над раскрытой книгой и смотреть. Мне казалось, — тут Ноэль бросил кисть и закинул руку на спинку складного стула, стало ясно, что рисовать он дальше не собирался, — что так был хоть какой-то шанс запомнить урок, я ведь старался. У меня слезились глаза, строчки расплывались, а буквы оживали и менялись местами, но я запретил себе подниматься с места, пока не осилю все. Я мучился вместо того, чтобы попросить у тебя помощи или повторить правила произношения. Время шло, коменданты погасили свет и велели ложиться, ты давно вызубрил свой отрывок, а я страдал от бессмысленного, придуманного самим собой наказания, сидя на подоконнике.

      — Ты упрямый. А потом мы пошли с тобой воровать сахар из столовой и раствор Люголя из лазарета.

      Ноэль рассмеялся:

      — Все решили, что у нас лихорадка, помню, как по спине тек пот, а перед глазами прыгали искры, но оно того стоило.

      — Конечно, ни на какой урок ты не попал, — я не заметил, как мальчишки с поляны куда-то ушли.

      — А ты со мной за компанию, — Ноэль толкнул меня в бок, задорно подмигнул. — Ты отличный товарищ. Кстати, помнишь, о чем был твой отрывок?

      — Думаю, месье Пьютану подошло бы письмо, посвященное тревоге.

      Моро сидел как ни в чем не бывало на скамье рядом со мной, на этот раз в изумрудном фраке и до блеска начищенных туфлях. Само олицетворение приближавшейся весны.

      — Я не вовремя? — виновато.

      — Нет, мы как раз заканчиваем, — Ноэль без сожалений растер свежую краску по грунтовке и финальным аккордом швырнул пропахшую растворителем тряпку на палитру. — А вы ко всем так подкрадываетесь?

      — Непременно, застигнутые врасплох люди намного честнее и интереснее. На самом деле, я хотел поблагодарить вас за то, что посетили наш небольшой праздник. Мне безмерно приятно, что удалось свести старых друзей и новых знакомых.

      — Кстати, — Ноэль решительно развернулся к Моро. — Сами видите, — махнул на холст. — У меня все из рук валится, так что передайте вашим друзьям, что нам жаль, но мы вынуждены отклонить их щедрое предложение, — и протянул пачку банкнот.

      Моро ни на секунду не растерял учтивости, аккуратно отстранившись от денег, он уклончиво произнес:

      — Жаль, однако, мне неловко становиться посредником в подобной ситуации, да и брать чужое, пусть и на время, посудите сами…

      Ноэль хмурился и горячился:

      — А, передать деньги — неловко, а подкрадываться и подслушивать — очень даже?

      Моро нисколько не обиделся, спокойно, чуть ли не причмокивая от удовольствия, проглотил резкий выпад:

      — И у бестактности должны соблюдаться границы. Не будет ли правильнее отказаться от сделки лично? В конце концов, соглашались на нее тоже вы. К тому же Апполин так лестно о вас отзывалась, думаю, она обрадовалась бы, увидев вас снова.

      Я заметил перемену в друге при упоминании имени баронессы, поспешил вклиниться в разговор.

      — Нам завтра обоим предстоит рано вставать, учеба, служба, — но Моро только рассмеялся:

      — Месье Пьютан, не переживайте, истязать ваши организмы еще одним вечером возлияний мы не будем. Крохотный междусобойчик в доме барона, я взял за обыкновение наведываться к ним на обед. Вредная привычка жить за чужой счет.

      Меня передернуло, покосился на Ноэля. Тот молчал, растирал шею чуть грязными от краски пальцами, вперившись куда-то в пустоту. Глядя на его мечтательное лицо, я понял: мы едем к чете Д’Лятурно.

II

      Дом барона не привлекал к себе лишнего внимания, простой снаружи, он создавал обманчивое впечатление тактичной скромности. Внутри же нас ожидала вычурная роскошь. Темно-зеленые стены, украшенные головами диких зверей и ружьями, дубовый пол, турецкие узорчатые ковры. Мы перенеслись из Франции в ее африканскую колонию, и карликовые пальмы служили тому прямым доказательством. Никаких кровавых занавесок и плаксивых скрипок, единственное, что объединяло это место с квартирой Моро — нелюбовь к свету. Тяжелые шторы цвета «Зеленый Нил» отрезали нас от внешнего мира, погружая в тропический полумрак.

      — Почему здесь так жарко? — изумился Ноэль.

      — Месье Д’Лятурно привык к южному климату за годы службы на границе Алжира, он уехал туда после войны с Пруссией, — объяснил Моро, обменявшись парой фраз с возникшим из ниоткуда слугой. — Прошу наверх.

      Супруги расположились в гостиной, как только отворились тяжелые двери, нас обдало очередной волной жара. Барон полулежал на тахте возле камина, вытянув левую ногу, в собственных владениях он еще сильнее походил на царя. Фабрис пристроился рядом и читал свежий номер «Фигаро» вслух. Мадам Д'Лятурно сидела на козетке цвета морской волны и вышивала по черному бархату бисером. Домашнее платье и расслабленная поза делали ее милее прежнего: тонкие плечи прикрывала узорная пелерина, а из-под длинного подола виднелись точеные щиколотки в гладких чулках. В окружении охотничьих трофеев и саблезубо-торжественного оружия баронесса смотрелась миниатюрно и беззащитно. Довершал абсурдную картину тучный песчаный питон, замерший желтым такелажем на финиковом дереве в кадке.

      — А вот и мы, — Моро нарушил семейную идиллию.

      — Ну, наконец-то, — выдохнул Фабрис и отбросил опостылевшую газету. — Велю принести вина, я с вами здесь подохну от тоски.

      — Лучше хереса, — заметил барон.

      Мадам Д'Лятурно оторвалась от рукоделия и, на ходу обуваясь в мягкие туфли, поспешила к нам.

      — Я не с пустыми руками, — Моро указал на нас с Ноэлем.

      — Хорошо, — отозвался барон. — Мы вчера так мило поболтали, что не обсудили заказ.

      — И об этом я тоже хотел, — выступил Ноэль.

      — Аванс слишком маленький?

      — Нет, дело в том, — возразил тот и собирался продолжить, но ладонь мадам Д’Лятурно бережно накрыла его руку в трогательном рукопожатии:

      — Мне так приятно принимать вас в нашем доме.

      Стоит ли говорить, что мой друг забыл, о чем собирался сказать? Баронесса была хороша, прекрасно вела беседу и умудрялась придавать душной комнате своеобразный уют. Внесли поднос с аперитивом. Моро подобрал «Фигаро» и начал выбирать забавные новости, большею частью касавшиеся моды и скандальных пассажей ссорящихся писателей. Ноэль, не понимавший ни в том, ни в другом ровным счетом ничего, отвечал невпопад.

      — Вам тоже скучно? — уточнил барон, внезапно развернувшись ко мне. — Понятия не имею, о чем они болтают. Жена считает, что меня следует вводить в курс последних новостей Парижа, а вот от политики, наоборот, держать подальше. Волнуется.

      — Я не знал, что вы служили. Как это было?

      — Я? — переспросил барон, плеща на дне бокала почти черную жидкость, похожую скорее на смолу, чем на напиток. — Да как вам сказать… Я охотился, много пил и брал туземных женщин, а в свободное время, да, служил.

      — Вам там нравилось?

      — Там привольно и понятно. Знаете, логичное единение с природой. Ты убиваешь, ешь и совокупляешься, — улыбнулся барон, любуясь вытянувшейся вдоль стены коллекцией звериных голов, взгляд на мгновение оживился и тут же потух. — А потом, вот, получил стрелой под колено, за такое тоже дают ленточки, только я их не ношу, палка намного честнее. В одном племени, где нам разрешалось бывать за символическую плату из нескольких бочонков рома и стеклянных побрякушек, калекам сворачивали шеи. Так поступали и со стариками, и с больными детьми, посудите сами, еды и так не много, мы со своими правилами к ним лезем. Я видел подобный ритуал однажды. Звук такой же, как когда мясники сворачивают шеи индюшкам. По-своему гуманно. Зачем мучать живое создание жалким существованием? А меня вылечили, залатали сикось-накось и привезли сюда. Вот сделал себе небольшой заповедник на память, оно как-то привычнее, — зябко повел широкими плечами. — Фабрис, подкинь дров.

      — И так дышать нечем, — огрызнулся тот. — На тебя не напасешься, возьму и сожгу твою проклятую трость вместе с газетами.

Барон не обратил внимания на несдержанный ответ шурина, и я решил последовать его примеру, поспешно сменив тему разговора.

      — Здесь много украшений, но где же портреты мадам Д’Лятурно?

      — Они хранятся в спальне. Знаете, месье Пьютан, я человек, хлебнувший настоящей свободы, поэтому придерживаюсь соответствующих нравов, хочется верить, что я не совсем дурак. Глупо запирать такую замечательную женщину, как моя супруга, но все мы немножко люди, и запирать кого-то хочется. Пускай это будут ее портреты. С ними я буквально многоженец. Вижу, ваш друг нашел общий язык с Апполин, очень рад, очень рад, — повторил, ухватившись за костяной набалдашник трости.

      Я вообразил, как барон запустил бы ею в Ноэля, но тот лишь поморщился и, опираясь о тахту, подобрал больную ногу.

      — Фабрис, помоги встать.

      — Я в прислуги не нанимался.

      — Пока, да, — свирепо и тихо.

      Болтун осекся и, обиженно бубня что-то под нос, поспешил исполнить приказ. Барон сунул шурину бокал:

      — Не могу, приторно — дрянь. Допей, — обращаясь к заболтавшейся троице. — Прошу в столовую, — и сам пошел впереди.

      Сейчас он походил на подстреленного зверя, привезенного из-за морей на потеху публике, бродил в бутафорских джунглях, демонстрировал волевой профиль и теплившуюся силу. Мне становилось страшно за безрассудного Ноэля.

III

      На следующий день после службы я поспешил к Школе искусств. Ноэль вышел ко мне угрюмый и всю дорогу до дома грыз трубку. Конечно, мастер не обрадовался невыполненному заданию.

      — …ты бы слышал, как он меня распекал. Точно я мальчишка какой-то. «Я собирался вас познакомить с достойнейшим человеком, но вижу, что вы не готовы. Раньше люди хотели учиться, они годами тренировались, не спали ночей, изучали анатомию на практике, прежде чем взяться за кисть». Он хочет, чтобы я в трупах копался или что? И это за один проклятый портрет.

      — Ты отказался от заказа?

      — Что? Нет, к чему ты вообще? Юдо, какого черта? Мы говорим о другом. Откажусь я, откажусь, ясно тебе? Завтра или послезавтра, но сначала мне нужно уважить старикашку. Я же должен показать, как мне стыдно за свою «леность».

      Но уже на середине пути в Люксембургский сад Ноэль вспомнил, что израсходовал весь растворитель, плюнул с досады.

      — Еще ты под руку лезешь.

      Я решил не отвечать на очередной его выпад, мы и так достаточно злились друг на друга, забавно, но перестать шататься всюду вместе у нас не получалось. Привычка стала органичной необходимостью. Как части единого целого, мы не могли просто взять и разойтись по разным углам, потому мирились вынужденно быстро.

      Неподалеку от нашего дома стоял экипаж, запряженный гнедыми кобылами, добротная упряжь и опрятно одетый кучер привлекали внимание местных мальчишек, сбежавшихся поглазеть на необычных для подобных кварталов гостей. На лестнице нас встретила баронесса, она сидела возле двери на невысоком стуле и скромно расправляла вуаль на шляпке. Ее черное платье и шелковая накидка сливались с темнотой вечно тусклого пролета.

      — Мадам, что вы тут делаете? — Ноэль поспешил к ней с щенячьей неуклюжестью.

      — Матисс сказал, где находится ваша мастерская. Мне показалось, что здесь вам будет работать намного удобнее, чем в нашем доме. Вы извините мою бестактность?

      — Конечно, но… это не самое подходящее место для дам, тем более без сопровождения.

      Баронесса обворожительно улыбнулась:

      — Месье Мюссон, обо мне можете не волноваться, к тому же я сама отпустила лакея, он ждет внизу. Не люблю чрезмерную опеку. Вы позволите мне войти?

      В «мастерской» царил полусонный бардак, оставшийся после утренних сборов. Если присутствие Моро придавало нашей обшарпанной комнатушке нелепости, то появление мадам Д'Лятурно сделало ее до неприличия убогой.

      — Простите, если бы мы знали, — оправдывался Ноэль, заправляя кровати, пока я разгребал стол, шурша бумагами, газетами и обертками из бакалейной лавки.

      Посетительница смотрела на образовавшуюся суматоху покровительственно-нежно, пока ей не выделили место под окном, в самой светлой части чердака.

      — Благодарю, — она разгладила подол и присела на край стула, чинно сложив руки на коленях, получилось красиво.

      — Вам комфортно здесь? — не унимался Ноэль.

      — Абсолютно, не переживайте. Клоду бы у вас понравилось, но, к сожалению, он плохой спутник для долгих прогулок. Ему было бы неловко отягощать других своим недугом или стеснять меня в перемещении, поэтому я избалована свободой.

      В ней сочетались женские и девичьи черты, проступавшие в зависимости от ее настроения. Она держалась с достоинством светской львицы, потом веселилась от вида смущенного Ноэля, и перед нами появлялась девочка с озорным взглядом.

      Я боялся женщин, особенно красивых, боюсь и сейчас. Страшно, когда женщина знает о своей красоте, она пользуется ею с хладнокровием опытного охотника. Улыбка — обнаженное лезвие, жест навстречу — цепкий захват, потупленный взор и тень от густых ресниц — холодный расчет. Мужчины наивно ведутся, увязая в хитро расставленных сетях, сами лезут на рожон, воображая, точно разыгрываемый спектакль предназначен исключительно для них.

      Ноэль строил из себя творца, баронесса играла с ним: щекотала гордость и оглаживала эго, терпеливо подбираясь ближе. Уморительно занимать место где-то с райка и нагло следить за разворачивающейся пьесой банального обольщения.

      — В вашем доме все выдержано в южном стиле, может, вам бы хотелось примерить образ Нефертити или Клеопатры?

      Баронесса рассмеялась:

      — Вы мне льстите, нет, мне нужен простой портрет, без всяких перевоплощений и оммажей. Я бы хотела, чтобы вы нарисовали меня так, как видите сами. Месье Пьютан, — внезапно спросила она. — А почему нет работ с вашим участием?

      Ноэль ответил быстрее, чем я успел подобрать слова:

      — Он не любит. Не узнает себя, даже в зеркале.

      Последнее уточнение прозвучало лишним, больно укололо.

      — В самом деле? Как любопытно, — баронесса сжала тонкие пальцы на подоле. — Расскажите.

      — Лучше не стоит, — замялся я, чувствуя, как отговорки встали поперек горла.

      — Но мне искренне интересно. Неужели это такой страшный секрет? Я не буду потешаться, клянусь вам. А давайте так, вы расскажете свой секрет, а я вам — свой. Хорошо? Месье Мюссон, попросите его, чтобы он рассказал.

      — Правда, Юдо, скажи.

      Мужчина, разогретый благосклонностью понравившейся ему особы, становился дураком. Что уж было взять с недальновидного друга? Кокетничать не получалось:

      — Сложно объяснить, просто… не могу запомнить отражение, каждый раз, как встреча с незнакомцем, и каждый раз с разным. Я смотрю в зеркало и понимаю, что там кто угодно, но только не я.

      — Вам страшно?

      — Представьте, что в любой момент вы встречаетесь с чужаком, неуютно, не правда ли? Но со временем можно приноровиться: учишься причесываться, бриться, завязывать галстук, не глядя. Правда, иногда остается пена за ушами.

      Отшутиться не получилось, лицо баронессы сделалось серьезным:

      — А каким вы себя представляете? Должен же быть портрет, способный вас порадовать.

      — Не знаю, я стараюсь об этом не думать.

      — Вы лукавите, — строго.

      В комнате замерла напряженная тишина, постепенно обострявшаяся, как натянутая струна. Мгновение — и она оборвется чем-то массивным, но баронесса вовремя вернула легкомысленно-мечтательное выражение:

      — Впрочем, оставим. Рада, что мы поболтали. Я давно заметила, что застенчивые люди охотнее всего говорят о страхах, живущих в их головах. Удивительный парадокс, не правда ли? Так вот, вы очень застенчивы, месье Пьютан.

IV

      Так и повелось, мадам Д'Лятурно являлась к нам во второй половине дня, занимала привычное место у окна и оставалась до позднего вечера. Работа шла медленно, Ноэль постоянно отвлекался и увязал в бесконечных разговорах. В подобных посиделках я выполнял функцию младшего ребенка, которого бдительные родители подсаживали к молодым влюбленным. Я не участвовал в беседах, но мешал и тем самым сохранял мало-мальски рабочую атмосферу.

      Ноэль назначал каждодневные встречи, забывал о пленэре и другой практике, его не пугали ни гнев мастера, ни возможное и оправданное недовольство самого барона. Мой друг шел провожать гостью по скрипучим лестницам и пару минут стоял у экипажа, о чем-то переговариваясь, возвращался в радостной рассеянности. «Ей одиноко, она ни разу не вспоминала о муже, ты же видел его? Истукан. Ничего дальше охоты и Африки не замечает, ей с ним душно, тут она хотя бы может отдохнуть душой, так что ж тут дурного?», — объяснял Ноэль, придавая физическому влечению иной смысл. Я пытался вразумить его, еженощно бубнил об осторожности. Не внушали доверия ни безразличие барона, ни простодушная раскрепощенность его супруги, граничившая с распутством. Доводы отлетали от Ноэля, словно горох от стены. Лежа на кровати и дымя в потолок, он приговаривал: «Нет, она изумительная. Слышишь, Юдо? И-зу-ми-тель-на-я». Я злился, но без толку, засыпал под взглядом зеленых гремучих глаз, неотрывно следящих за нами, Ноэль запрещал закрывать или отворачивать новую картину.

      Портрет выходил отменным: живая поза, кроткий поворот головы, яркий румянец на фарфоровых щеках и полуприкрытые веки с голубыми жилками. Баронесса всегда оставалась с нами, и когда наступало время очередного сеанса, у меня двоилось в глазах. Родная каморка стала чужой, я тратил на беспокойство столько времени и сил, что не успевал ни сочинять, ни высыпаться, клевал носом на службе, чем закономерно расстраивал хозяина конторы. Я боялся за двоих, быть может, за троих. Стоило Ноэлю заговорить с баронессой, его речь тут же обрамлялась несуразными комплиментами и деланным благородством, так что хотелось встать и уйти, но я продолжал сидеть тем самым неприкаянным ребенком, нервировал друга и иногда забавлял гостью.

      Однажды, отмучившись положенный срок за постылыми бумагами, я отправился встречать Ноэля. Март приближался к концу, ветер сделался бережнее, он не бил по лицу, а шутливо похлопывал, выдувая залежалые мрачные мысли, солнце грело шею и плечи под пиджаком, так что настроение поднималось, и я бодро вышагивал вдоль набережной, просветленный весной.

      Долго пробыть в хорошем расположении духа не удалось: Ноэль не вышел из Школы ни через полчаса, ни через час, ни через два. Мимо проходили ученики налегке и с этюдниками, кто-то оборачивался, и тогда я опускал голову, будто обнаруживал под ногами нечто занятное. Подобной путаницы никогда не случалось, если Ноэль заканчивал раньше времени, то ждал возле ворот с трубкой в зубах.

      — Мне кажется, месье Мюссон не выйдет.

      Моро стоял в двух шагах, поигрывая лорнетом на цепочке. Новый костюм красиво играл под солнечными лучами, отливая золотом.

      — Если он вообще там был. Я слышал, наш общий друг немножко отбился от рук, должно быть, у него появились веские причины. Вы ничего об этом не знаете, месье Пьютан? — и опережая мой возможный ответ. — Давайте, я вас провожу? Погода сегодня просто отличная.

      Мы медленно пошли прочь от Школы в прогулочном темпе. От Моро пахло тем же тяжелым одеколоном а-ля восточный базар. Рука в снежной перчатке лежала у меня на локте. Девушка из табачного магазина на пересечении с Жакобом смущенно смяла фартук, когда Моро одарил ее задорной белозубой улыбкой. После нескольких минут молчания обеспокоенно спросил:

      — Месье Пьютан, я чем-то обидел вас? Если так, то скажите, я постараюсь исправиться.

      Остановились. Солнце беспардонно наблюдало сверху уличным зевакой. Редкие прохожие, спешившие по делам, задирали голову к небу, наслаждаясь теплым днем. Я устало и зло смотрел на Моро, а тот будто красовался передо мной.

      — Как вам так удается? Ничего не делая, вы умудряетесь всеми манипулировать.

      — Мне льстит то, что для вас так велика моя значимость, но зачем я сейчас месье Мюссону? Ему куда приятнее находиться в обществе прекрасной Апполин. Женщины ведь страшные создания, посудите сами, мужчины охочи до теплого мяса или тех же трофеев, служащих доказательством их мощи, а женщинам это без надобности, они балуются с едой, как невоспитанные дети, а после бросают, полностью вытесняя из памяти тех, кого так упорно мучали. В них есть та чертовщинка, которая разрушает моральные силы мужчин, толкает их за пределы чести и рассудка, тем более, если речь идет о чужой жене. Но, полагаю, вам это не знакомо.

      — Это вы виноваты.

      — Не спорю. С другой стороны, разве я кого-то заставлял?

      — Для чего вам это?

      Моро покачивался на пятках, изображая сложный мыслительный процесс. Поднял глаза, густые и жадные.

      — Апполин рассказала о вашей милой боязни, мне она импонирует. Я тоже не люблю, когда меня рисуют, получается хуже, чем есть на самом деле, — Моро рассмеялся и прибавил мягко. — Скоро все встанет на свои места. Наберитесь терпения, и мы с вами будем встречаться много чаще.

      Я постарался убраться с улицы как можно скорее. Страх, досада и утомление смешались в бугристый комок, попеременно обостряясь и заставляя лицо вспыхивать. Искусственная услужливость Моро раздражала. Хотелось выговориться Ноэлю, отчитать за глупость и лень, отговорить от необдуманной связи.

      Первое, что я увидел, поднявшись в комнату, была голая влажная спина Ноэля, нависшая над разоренной постелью. Хрупкие руки в шумных браслетах сжимались на его лопатках звериной хваткой. Волны подолов шуршали под настойчивыми движениями бедер, а стройная ножка в прюнелевом ботинке со шнуровкой, поднимавшейся крест-накрест, беззащитно дрожала в широкой ладони, измазанной краской. Их голоса, утробные, нечеловеческие, прорывались сквозь липкие створы сцепившихся ртов… я несся вниз, спотыкаясь через ступеньку.

      Снаружи ноги перестали держать меня. Пришлось опуститься, опершись спиной о стену дому. Знакомый косматый пес пристроился рядом, лениво виляя покусанным хвостом. Его запачканные ссохшейся слизью глаза выражали лишь безграничную удовлетворенность. Он выставил задние лапы на солнце, а голову спрятал мне за бок, мол, хочешь — гладь, не хочешь — не гладь. От его пыльных ушей пальцы становились гладкими и сальными. Передо мной еще стояла сцена первобытного соития, и ничего, кроме бесконечного отвращения к потерявшим людской облик существам, я не испытывал.

      Хлопнула входная дверь. Мадам Д’Лятурно неспешно расправила закрутившийся бант на рединготе с ленточной обшивкой и грациозно поплыла в сторону экипажа. Навстречу ей тут же выскочил расторопный лакей, он откинул подножку и подал руку, тактично отвернувшись. Мне запомнилась ее спина, окутанная шалью, обычно превращавшей дам в горбатых черепах, но на баронессе легкая ткань подчеркивала ювелирно выточенный силуэт, во вздернутых плечах проступала насмешка.

      Когда экипаж скрылся из виду, я побрел обратно домой.

      В комнате замер запах потных тел. Ноэль громко глотал воду из жестяной кружки, прикрывшись одеялом. На лице у него цвели красные пятна возбуждения, а грудь с кудрявыми волосами заметно вздымалась после каждого глотка и блестела. Он тоже ребенок, не телом, так умом. Усердно избегая взгляда, держался отчужденно, чтобы не начать оправдываться.

      Я присел на сундук и уперся в потрет баронессы, совершенно готовый и до безобразия похожий.

      — Открой. Душно.

      Ноэль со стуком поставил кружку на тумбу:

      — Мы случайно встретились утром, — завернулся в одеяло на манер тоги и принялся собирать разбросанные инструменты. — Говорили, много, замечательно. Ей нравились наши сеансы, дома ей невыносимо, это место совсем не для нее, ясно?

      — Ясно.

      — И я не боюсь ее мужа, если нужно, вызову его на дуэль и убью.

      Я обхватил голову, чтобы она не взорвалась от сладковатой духоты.

      — Ты злишься?

      — Нет.

      — Вижу, что злишься, но посмотри на меня! — Ноэль плюхнулся рядом, его пот начинал горчить, впивался в ноздри. — Я счастлив. Клянусь тебе, я никогда не был так счастлив, как сейчас. Ты веришь мне?

      — Да.

      — Ты не понимаешь. Нам выплатят оставшиеся деньги, ты уйдешь из конторы, будешь писать, я открою свою мастерскую. Небольшую, но какую! И все у нас будет хорошо.

      — Плохо…

      — Да с чего ты взял?

      — Мне… плохо…

      Потолок проломила темнота. Очнулся я в кровати, к счастью, в своей, но простыни все равно оказались влажными: Ноэль положил мне на лоб холодное полотенце, не удосужившись его толком отжать. В настежь открытое окно проникали звуки улицы. Где-то недалеко летала стайка голубей, они носились дружной гурьбой, рассекая крыльями вечерний воздух. На крошечной конфорке пыхтела медная турка, и, судя по запаху, Ноэль опять сжег кофе.

      — Не умеешь варить — не берись.

      Голос звучал слабо и глухо.

      — Напугал ты меня, братец. В обморок не падали с отъезда из Тулона. Давай сядем-ка, — Ноэль подхватил меня под плечи и аккуратно подтянул к подушке, сел рядом менять компресс. — Ну, как ты?

      — Спасибо, что оделся.

      — Брось, ты обижаешься, что я не сказал тебе, что не пойду в Школу? Признаю, поступил, как скотина. Выпей, я там капнул…

      У Ноэля имелось несколько рецептов для укрепления здоровья: табак — от нервов, кофе — от усталости, алкоголь — от температуры и хандры. Привкус горелых зерен с дешевой настойкой замер во рту.

      — Не разваливайся, ты мне и такой нужен, — и чуть погодя, он прибавил. — Еще хмуришься? Ты давно мне ничего не читал из своего, хочешь, я послушаю?

      — А у меня ничего нет.

      Я не злился на Ноэля, честно, просто чувствовал, что проиграл в странной придуманной игре.

V

      На ближайшие несколько дней Ноэль вернул шефство в нашем дуэте, он лично отпросил меня из конторы, после занятий навещал с пирогом или сидром и под веселую болтовню лечил, украдкой напоминая, что мы приглашены на годовщину свадьбы четы Д’Лятурно. Намечался маскарадный вечер, где следовало преподнести главный подарок — портрет, он стоял, завернутый в серую упаковочную бумагу и ждал важной даты.

      С неловко прерванного свидания Ноэль не пересекался с баронессой, к его радости, я больше не приставал с назидательными речами, и ничто не мешало сборам, кроме маленького происшествия.

      Утром ответственного дня потерялся мой пиджак, поначалу я обрадовался, решив, что так избавлюсь от необходимости сопровождать Ноэля, но тот уперся:

      — Не отнекивайся, ты сам спрятал его куда-то. Хорошо, пойдем и купим новый, велика беда, — заглянув в шкафчик с нашими накоплениями, с изумлением обнаружил, что аванс почти испарился. — Гулять так гулять, — заключил Ноэль, сгреб остатки и уже через пару часов вернулся с обновкой.

      Нарядив меня как куклу, прокрутил на месте и довольно кивнул:

      — Ну, теперь ты и вовсе красавец. Глядишь, найдем тебе спутницу на вечер, под маской ты хоть шут, хоть король.

      Вокруг жилища барона суетились лакеи, они встречали гостей и помогали кучерам не столкнуться экипажами. Размах торжества устрашал, на праздник съехались коты, ундины, фавны, греческие музы. Нам вручили маски. Я приметил свое отражение, проходя мимо зеркала в парадной. Плаксиво изогнутый рот, нестираемая слеза. Рукава пиджака закрывали кисти рук до средней фаланги.

      До чего глупая игрушка — маска, мы надеваем чужое лицо, чтобы быть неузнанными, внутри жарко, неудобно, прорези сделаны узкими, видно плохо, но мы терпим. Лишь бы нас не узнали.

      — Ну, чего ты, идем, — Ноэль потащил меня вглубь беснующейся толпы чудищ.

      Я силился разглядеть его новую физиономию, но в трепещущем свечном полумраке заприметил только громадную улыбку. Иронично.

      — А вот и вы! — барон приветливо махнул золоченым кубком с тахты.

      В тюрбане, распахнутом халате, открывавшем сильную грудь, широких штанах и остроносых туфлях он являл собой нечто языческое, темное. Расслабленная поза и хмельная благосклонность внушали робкое восхищение.

      Тут же поднесли бокалы красного.

      — Садитесь, молодые люди! — барон похлопал Ноэля по колену. — Я так рад, что вы пришли. Вы принесли портрет? Дивно. Простите, я начал отмечать еще утром, вот, встречаю гостей в домашнем.

      — Тебе бы больше пошел костюм Приапа, — съязвила пестрая птица голосом Фабриса, сидевшая на подлокотнике. — Или сатира. Мы бы отпилили тебе ногу и приставили козлиную.

      — Сатира, говоришь? Действительно, рога бы мне очень пошли, — расхохотался барон и добавил сурово. — Месье Мюссон, — Ноэль ощутимо поежился. — Мы с шурином потеряли мою Апполин. Отыщите ее, окажите милость забытому супругу.

      Тот пробубнил нечто неразборчивое и растворился в круговороте веселья, я проводил друга встревоженным взглядом и, отставив нетронутый бокал, обернулся к хозяину. Музыка била в уши прицельно и больно, ей вторили множившиеся голоса.

      — Месье Д’Лятурно…

      — А? Это вы, месье Пьютан, — сделав крупный глоток. — Вы знали, а я был прав, в Алжире война. Мы все-таки им надоели. Это правильно, справедливо, я говорил, — обдавая тяжелым винным запахом, шепнул. — Нам там не место. Мы с вами избалованные, привыкшие к теплу и уюту столичных квартир, пользуемся их землями и богатствами, кичимся силой… Скажите, вы убивали когда-нибудь льва?

      — Нет.

      — Логично, где в Тулоне быть львам. А я убивал. Ружьем. Точнее, убивал не я, а пуля. А если еще поразмыслить, то сила пороха и спускового механизма. А люди там, — махнул рукой, задев сидевшего рядом Фабриса. — Делали это почти голыми руками. Ну и кто из нас сильный?

      — Ты набрался, — заключила скучающим голосом птица. — Оттого несешь всякую чушь.

      — Пусть так, кто меня осудит? Я хозяин этого балагана, могу говорить все, что хочу и когда захочу, пока за мои деньги едят и пьют. Обнови, — отдал пустой кубок.

      Только его шурин скрылся, барон продолжил доверительно:

      — Видите? Я помыкаю людьми деньгами, самая жалкая иллюзия силы, никогда не думал, что опущусь до такого, — тяжело вздохнул. — Там было проще, через пару месяцев службы я охотно ходил полуголым, научился пользоваться копьем, меня пускали к общему костру и посвящали в местные колдовские таинства. Они шутили, что еще немного, и меня нельзя будет отличить от них… Черные женщины тоже другие. Они не прячут красоты под юбками и корсетами, а спать с ними — все равно, что любить ночь. Давно это было.

      — Месье, сколько же вы женаты?

      Казалось, вопрос выбил его из колеи, он тряхнул головой:

      — Сейчас и не упомнить, — усмехнулся, но как-то неуверенно.

      — А как вы познакомились?

      — Матисс свел нас, наверное. Да, это было… Давно, — невидящим взором обратившись к танцующей массе гостей, замер, погруженный в воспоминания.

      В трепете свечей барон сделался серым, мрачные черты приобрели страшную глубокую тень.

      — Странно, я ведь когда-то помнил…

      — Чего ты там помнил? — спросил Фабрис, через плечо передав барону кубок. — Он, когда напьется, ударяется в ностальгию. Верно? — провел холеной рукой по груди зятя, там ее и оставил.

      — Да, вы уж простите меня, месье Пьютан, я, в самом деле, пьян, — обреченно пробасил исполин.

      — Ваш долговязый друг тоже потерялся, найдите его, что ли? — сквозь маску-клюв слышалась неприязнь.

      Я был рад удалиться, но не имел ни малейшего представления, где искать Ноэля. Петляя между нарядными тварями, силился узнать длинную фигуру. Иногда гости отвлекались от угощения и разговоров, с любопытством наблюдали. Я добрался до лестницы, ведущей в пустынный коридор. Не встретив никаких препятствий со стороны слуг, взбежал по ней и укрылся от настойчивого внимания.

      Здесь так же жарко, еще и влажно, как в настоящих джунглях, редкие светильники лениво озаряли темные стены и кадки с южными растениями, которые охотно пустили корни по полу, а стебли и лианы устремились вверх. Сладкий дурманящий запах кружил голову, чем дальше я заходил, тем сильнее хотелось повернуть назад, но ноги сами несли вперед, пока путь не преградили тяжелые двери, украшенные рычащими львами. Сквозь щель на пол падала полоска света, четко разрезавшая коридор пополам. Вспомнились слова барона о коллекции портретов, заточенных подобно женам синей бороды, вместо одной-единственной изменщицы, свободно разгуливавшей по мастерским молодых художников. Соблазн был велик, я подался вперед, стараясь рассмотреть хоть что-то.

      — Месье Пьютан, вы не меня ли ищете?

      Позади стоял маленький человек в шляпе, темном костюме и в грустной маске с несмываемой слезой.

      — Мадам?

      — Как вам? По-моему, очень экстравагантно, — покружившись на месте, ответила баронесса.

      — Вы в моем пиджаке.

      — Да, увы, мне пришлось его позаимствовать: плечи брата и Клода слишком широки, а ваш — чудо как подошел.

      — Барон и месье Фабрис искали вас.

      — Я слышала.

      — И Ноэль…

      — Да, знаю, — выдержав паузу, шепнула. — Вам интересно заглянуть? Давайте, там нет питона. Не бойтесь, никто не узнает, если вы, конечно, никому не расскажете.

      Деревянные львы расступились перед нами. Высокий потолок украшал купол из тяжелой ткани, создававший иллюзию навесного шатра. Над низкой широкой кроватью висели скрещенные обнаженные сабли с инкрустированными рукоятями. Нелепо-миниатюрно замер туалетный столик и ажурная ширма, служившая скорее для завлечения, чем для переодевания. Вдоль стен висели, стояли и просто валялись портреты, им не хватало ни места, ни рам. Разные одежды и прически, а лицо всегда одно.

      — Вы очень застенчивы, месье Пьютан. Я ведь так и не открыла вам свой секрет в обмен на ваш. Мне снится, что я прожила множество чужих жизней. У меня были мужья, разные, некоторые были богаты, другие добры, третьи добры и богаты. Порой я просыпаюсь и плачу, скучая по ним. Клод полагает, это нервное. Он так заботится о нас с братом, что не замечает ни дурных слов, ни косых взглядов. Наш союз лишает его сил. Мне кажется, по нему я буду скучать сильнее всего…

      Я вытащил картонку наугад, с оборотной стороны значилась дата: «1761».

      Баронесса обняла меня сзади, и по спине пробежался холодок.

      — Зачем вы это рассказываете?

      — Людям свойственно говорить о страхах, можно бояться вместе, признайтесь хотя бы в этом. Месье Пьютан, посмотрите. Как я вам в качестве отражения? Не страшно?

      Мы замерли в неловкой позе посреди картин.

      — Зачем вам Ноэль? Вы хотите стать и его женой?

      — Нет, что вы, мы с ним категорически друг другу не подходим. Я благодарна ему за тепло и портрет, но на этом наши пути должны разойтись, да и Матисс мне не разрешит, у него большие планы на вашего друга, но вы не ответили на вопрос, — быстро сорвала обе маски.

      Шляпа баронессы упала и покатилась по полу, освободив волосы, каскадом опустившиеся на плечи и спину. Холодные пальцы цепко легли на шею, если бы ей взбрело в голову придушить меня, я бы вряд ли смог ей как-то помешать. Но вместо этого наши губы встретились.

      Не знаю, что было хуже: картины с одинаково юными лицами, ледяной поцелуй, или то, что с порога комнаты за всем наблюдал опешивший Ноэль.