Огромное влияние Гильдии, пусть она и является организацией нелегальной, распространяется на все штаты, области и города Северной Америки — от Аляски до Панамы.

Дороги, расстояния и пути длительны и велики, и все они, без исключения, так или иначе находятся, будто под куполом, под её властью. Гильдия следит за всей Америкой чутко, решает проблемы своевременно и добивается собственной выгоды и авторитета в каждой области.

Однако, чтобы проблему, где бы она ни была, устранить, до этой проблемы требуется с самого начала добраться.

Дорога от Лос-Анджелеса до Майами далеко не близка.

Путешествие поперёк всего материка вместе с Марком Твеном на переднем сидении автомобиля вначале показалось Джону настоящей издёвкой от начальства.

Марку всегда всего было мало: сколько бы он не божился, что остановка, сделанная по его просьбе, причиной которой послужил всего-навсего красивый вид из окна, будет последней, Джону приходилось раз за разом тормозить на обочине и терпеливо ждать, когда удовлетворяющие все требования Твена кадры на фотоаппарате наконец получатся. Ему всё было в шутку и несерьёзно — Марк то и дело получал упрёки за игры с навигатором, за баловство с радио и за то, что постоянно отвлекал водителя.

Каждый раз он ставил одну и ту же мелодию, заедающую в голове, снова и снова, звонко и по-детски смеясь и подпевая, каждый раз менял положение в навигаторе, двигаясь пальцем строго по пути и останавливался на одной и той же красной точке на середине маршрута, где белыми буквами на тёмном поле выведена большая и яркая надпись "Оклахома", и каждый раз Джон понимал, что больше не может на него сердиться.

Марк танцевал, совсем не стесняясь, двигал плечами и ладонями в такт музыке, и изредка, поглядывая на сосредоточенного на дороге Стейнбека, легонько подталкивал его, обращая на себя внимание. И Джон, будто поддаваясь на его провокации, начинал тихо подпевать и барабанить пальцами по рулю. Марк открывал окна и улыбался, когда быстрый поток сдувал со лба рыжие волосы, обдавая прохладным вечерним воздухом лицо.

В определённые отрезки пути ему казалось, что Твена с ним отправили затем, чтобы он сам не заскучал по дороге. Марк шутил глупо, каламбурил и сам заливался смехом, который отчего-то смешил Джона даже больше, чем сам каламбур.

И, шутки ради, вновь глядя на весёлого, пусть и уставшего Стейнбека, Марк спросил, как он себя чувствует прямо сейчас.

Джон не думал над ответом вовсе, будто собираясь сказать дежурное "всё нормально". Джон лишь шепнул: "я? Я люблю тебя".

И Джон хорошо помнит, тогда Твен лишь шире улыбнулся ему, совсем не удивлённый — как будто знал, что именно это, именно здесь и именно сейчас он это скажет. Джон помнит — в тот момент он был готов сделать ради Твена всё, простить любую глупость и исполнить каждую просьбу.

А солнце, прячась всё дальше за туманную и расплывчатую линию горизонта, заливало небо оттенками красного, окрашивало, будто художник, озабоченный своим творением, мимо плывущие облака розовым свечением, не упуская ни малейшей детали. Марк, хихикнув, заметил, что так они ещё больше походили на сладкую сахарную вату.

На обратной стороне неба, напротив алого заката, сиял мутный, едва различимый осколок луны и тонул в фиолетовом мраке надвигающейся ночи.

И они танцевали, танцевали и танцевали до самого наступления темноты, когда облака становились серыми на чёрном небе с разбрызганными по нему, как по полотну, звёздами, и деревья за стёклами оставляли лишь мрачные тёмные силуэты, и они смотрели вперёд, ведь дорога тянулась ещё далеко-далеко.

"Лос-Анджелес — город Ангелов". Всё, как на выцветших плакатах на стенах в комнате, всё, как в мечтах.