— ...во всяком случае, мы с тобой оба в капкане.

Марк невольно вдыхает табачный дым, чувствуя горечь на нёбе и покалывание на кончиках языка, сглатывает и поворачивается к источнику едкой гари. Взгляд напротив теряется в серой пелене и переключается на другую точку, почти в никуда, конкретно — в стену, едва Стейнбек осознаёт, что его зацикленный взгляд почувствовали на себе и теперь внимательно наблюдают за ним самим. Твен усмехается, склоня голову вбок.

— Мы ведь добровольно подставили ногу, Джонни.

Работа — точь-в-точь ловушка, начальство — словно опытный охотник, расставивший подобные повсюду. Вырваться из сложной системы железок и шестерёнок, где роль деталей играешь ты сам, если попался, почти невозможно, а каждая попытка — жертва бесполезная и пустая, приносящая лишние проблемы и проливающая лишнюю кровь.

Разговор обрывается, и тишина начинает медленно охватывать всё вокруг. Жалобы прекращаются, и становится слышен каждый обречённый усталый вздох. Работа не просто утомляет, работа изматывает, убивает время и ломает под давлением.

Не такой жизни хотел для себя Джон. Не таких приключений жаждал Марк. Но разве имеют они право предъявлять начальству претензии? Начальство — бездушная машина, и ни один сердечный стук не пробьёт барьера между начальником и его подчинёнными. Свободы, вот и всё, чего хочется Твену, свободы, всё, что необходимо Стейнбеку. Гильдия не даёт продохнуть, затягивая поводок сильнее, Гильдия держит под гнётом.

— Уже поздно. Пора закругляться. — Джон тушит сигарету об толстое стекло пепельницы, выдыхает, пуская дым сквозь неплотно сжатые губы, и опускает глаза.

— На небе ни звёзд, ни луны... Сегодня темно. — молчание на несколько секунд повисает незримым балластом, молчание напоминает темень в небе. — А ты бросай эту гадость. Когда уйдём, открой форточку. — Твен делает судорожный вдох. — Иначе утром задохнёмся.

Марк глядит в окно — единственный признак свободы в тесной бетонной коробке с холодными четырьмя стенами и низким потолком, и то плотно закрытый. Сквозь неровное полотно изорванных на лоскуты облаков лишь изредка проскакивает свет небесных тел. Громоздкая фурнитура, висящая и стоящая повсюду, съедает пространство. Стол совсем вплотную к стене, два стула по бокам и батарея, распаляющая воздух нещадно — всё, что умещается здесь.

— Можно сегодня лечь с тобой?

Стейнбек отмалчивается. Думает, смотрит куда-то полуприкрытыми глазами невыносимо устало, и коротко кивает. Знает, что Марк под боком ещё долго не уснёт, что его, как и самого Джона, всю ночь будут грызть сомнения, размышления о том, что всё, быть может, могло бы быть лучше, будь всё по-другому. Стейнбек понимает прекрасно. И всё равно соглашается, ведь кому, как не Марку, ровно столько же понимать его?

И, в самом-то деле, если они разделяют одну судьбу, ноша, которую они приняли на свои плечи, может быть, станет чуть легче? Может быть, в одной яме вдвоём не будет так скучно?

— Пошли спать. Я открою окно. Станет чуть посвободнее дышать.