Я всей душой к тебе тянусь,

В свои объятья завлекая…

Экзамен прошел. Измученные, уставшие, но счастливые и свободные студенты медленно покидали стены музея.

В этот раз «счастливым обладателем» особых билетов стал студент по имени Джуничиро Танизаки. Под дружеский гогот одногруппников в течении часа парень разгуливал по музею в костюме аборигена, одолженного у Сакагучи-сенсея, и танцевал призывающий дождь танец ныне вымершего племени, название которого бедный студент не смог произнести и с двадцатого раза.

Ацуши, когда мимо него прошествовал вопящий нечеловеческой речью Джуничиро, с судорожным вздохом утыкается в свои конспекты, повторяя, повторяя и ещё раз повторяя.

Кёка отстрелялась первой, с блеском ответив на выпавший билет. Правда, помимо основных двух вопросов, Дазай умудрился задать девушке парочку своих, для личного расширения кругозора. Например, «какую кухню предпочитает Чуя» или «чем занимается в свободное время».

Осаму до сих пор так и не смог узнать, кем работает Накахара, и чем вообще он занят в первой половине дня. Кёка без пререканий ответила на вопросы, касательно вкусовых предпочтений брата, а вот об остальном решила умолчать.

– Раз вам так интересно, Дазай-сан, спросите у него сами. Он ответит, если посчитает нужным.

На этом блиц-опрос по теме «Накахара Чуя» подошел к концу, а Кёка удалилась из аудитории с подписью «отлично» в зачетке и счастливой улыбкой на лице.

– Дазай-сан, у меня к вам просьба, – уже перед выходом, обернулась к преподавателю девушка. – Если Чуя интересен вам ради развлечения, оставьте свои поползновения в его сторону. А если ваши намерения серьёзны, не позволяйте ему отдалиться.

Ацуши сдача своего билета даётся сложнее, чем Кёке. Если первый вопрос он знает на «ура», то вот второй вызывает сомнения. «Мы вообще проходили это?!» Юноша без запинки рассказывает о роли искусства в научных трудах Леонардо да Винчи, но вот вопрос: в каких панталонах был да-Винчи, когда писал портрет Мона Лизы, – заставляет Ацуши бессвязно бормотать себе под нос на протяжении двадцати минут, пока Осаму, «сжалившись» не обронил:

– У Чуи есть возлюбленный?

Накаджима устремляет на преподавателя удивлённый взгляд. «Послышалось?». Но на просьбу повторить вопрос, звучит то же самое. Юноша, смутившись, мнётся.

– На сколько я знаю, – пальцы нервно теребят край исписанного черновика, – нет.

– Отлично, – радостный возглас, – значит, скоро будет!

Ацуши и слова произнести не успевает, как ему в руки вручают закрытую зачетку, а самого студента силком выставляют за дверь, приглашая для сдачи следующего. «Ну как?» с беспокойством интересуется ожидающая его Кёка, и когда парень, пожав плечами, раскрывает зачетку, в глаза бросается твёрдое «отлично» с размашистой дазаевской подписью.

***

Вечером Дазай, как и договаривались, встречается с Чуей в кафе. Они занимают самый дальний столик, не желая привлекать к своим персонам чужое внимание, и спокойно беседуют о прошедшем дне.

Их меню составляет чашечка крепкого кофе для Осаму, зелёного чая для Чуи и два чизкейка с черничным сиропом.

– Не жалеешь ты своих студентов, – Чуя не в силах прекратить смеяться, представляя, какой цирк творится каждый раз, когда студенты сдают экзамен Дазаю. То, что по всему музею сегодня бегал «абориген», ему успела вкратце рассказать Кёка, но из уст Осаму история звучит намного смешнее, особенно с показом видео, которое было записано на смартфоне художника.

– Те, кто действительно учат добросовестно материал, никогда не попадут на подобное «счастье», – в карем взгляде нет ни капли раскаяния. Парень пристально наблюдает за собеседником и обворожительно улыбается. – Я лишь ловко тасую билеты, заранее предполагая, кому стоит «подкинуть» счастливый и заставить повеселить толпу, а кому можно обойтись своими силами и знаниями.

– Манипулятор? – Чуя хитро щурится, размешивает чайной ложечкой сахар в зеленоватой ароматной жидкости. Даже сейчас, находясь за столом в общественном месте, вопреки установленным нормам этикета, юноша не изменяет своей извечной привычке: на руках по-прежнему покоятся чёрные перчатки. 

– Предпочитаю называть это стратегией, – в глазах Чуи непередаваемая ирония «стратегия?», и Дазай усмехается, продолжая объяснение. – При должном наблюдении за людьми, в нашем случае за студентами, можно просчитать их возможный выбор: кто-то бросает внимание на незначительные пометки или повреждения на экзаменационных билетных листах, считая подобное знаком свыше; кто-то следует своему собственному выстроенному алгоритму… к примеру, брать только третий билет с правого верхнего ряда. Кто-то неосознанно тянется в самый центр, выуживая, как он думает, удачный билет. Примеров много, и о них я могу рассказывать вечно, – парень прерывается, чтобы сделать глоток кофе.

– Чтобы определить точный ход человека, нужно время для выявления его привычек. А, на сколько мне известно, это был первый раз, когда они сдавали экзамен именно тебе.

– Видишь ли, Чуя, мне с раннего детства дана чрезмерная наблюдательность и анализ происходящего вокруг меня. Я, сам того не желая, подмечаю любые повторяющиеся привычки людей, мгновенно запоминая их, и использую потом ради достижения своих целей. Собственно, – пальцы зажимают край ложки, чуть приподнимая столовый прибор над кусочком десерта, – это и стало причиной развития моих творческих способностей к рисованию и, – азартный блеск в глазах и плотоядная улыбка на тонких губах, – послужило зарождению моего маленького фетиша.

– Руки?

– Именно, – довольный кивок, – сам догадался, или наш общий друг подсказал?

– Второе, – после полуминутного раздумья, честно признаётся юноша, – я как-то даже не предполагал чего-то подобного, думал твоя навязчивая идея с моими перчатками чисто из любопытства, а оказывается, – смешок, – всё куда значительнее.

– Так ты снимешь их? – с надеждой в голосе, но категоричное «нет» вновь разбивает в дребезги все планы. – Ты слишком жесток, чиби.

– О нет, – игриво, – я слишком щедр. Хотя бы потому, что продолжаю терпеть возле себя твою протокольную физиономию.

– Мою обаятельную физиономию.

– Боюсь, так считаешь только ты, – непринуждённо пожал плечами.

– И еще несколько десятков студентов с разных потоков, и не только с групп, которые я курирую. Я весьма популярен…

– А ещё до безобразия скромен…

– Не без этого.

Речи Дазая полны иронии и лукавства, но Чуя готов слушать его голос каждый вечер. Каждый день, и как можно больше. Рядом с Осаму он начинает понимать, как же сильно устал от одиночества, в которое сам себя загнал. «Так проще» – твердит постоянно юноша, словно доказывая пустыми словами значение этой фразы самому себе, но сердце предательски сжимается, стоит ему подумать, что всё вернётся в прежнее русло. Вернётся к тому течению времени, когда Осаму ещё не было в его жизни.

Бессонных ночей стало гораздо меньше. Стоит Накахаре проснуться среди ночи от очередного кошмара, как юноша хватается дрожащими руками за рядом лежащий телефон, судорожно клацает подушечками пальцев в перчатках, кончики которой обшиты специальной тканью, чувствительной для сенсорного экрана смартфона, и набирает заветный номер, что давно отпечатался не только в памяти электронного гаджета, но и в голове самого Накахары. Сколько бы времени не было, каким бы тяжелым не был рабочий день, Дазай ещё ни разу не проигнорировал подобный звонок от Чуи.

В такие моменты, когда душа человека наиболее обнажена из-за влияния ночи, Осаму всегда предельно внимателен в разговоре с собеседником. Не задаёт лишних вопросов, не пытается читать нотации. Он просто слушает, или говорит сам. О чём угодно: об истории искусств, о прочитанных книгах или нарисованных картинах, об обычных рабочих буднях или нестандартных ситуациях, которые приходилось наблюдать со стороны. И продолжает до тех пор, пока один из них, в основном Чуя, не начинает тихонечко сопеть в трубку. «Сладких снов», звучит всегда перед тем, как второй сбрасывает вызов, мгновенно засыпая вслед за ночным собеседником.

А на утро каждый делает вид, что никаких ночных разговоров и в помине не было.

– Так, значит, ты можешь предугадать, какой билет достанется тому или иному студенту?

Осаму моргает, возвращаясь к реальности. Засмотревшись на друга, сам не заметил, как погрузился в собственные раздумья. Парню очень хочется узнать о причинах ночных звонков и бессоннице Накахары, вот только… Что-то подсказывает Дазаю, что как только он хоть раз заикнётся на эту тему, ночные звонки тут же прекратятся. Отчего-то терять такую возможность Осаму не хочет. Чуя ведь не просто так звонит, пусть и не признаётся в этом.

– Верно, – разговор снова плавно возвращается к прерванной ранее теме с экзаменационными билетами, – взять хотя бы Ацуши и Кёку. Люди, которых ты знаешь, – краем ложечки подцепляет кусочек десерта и отправляет в рот. – Ацуши при ответе через чур не уверен в своих возможностях. А зря. При выборе билета он возьмёт тот, который привлечёт его внимание своим отличием от других: смятый кончик, надрез, незначительная полоса. Вот и сегодня он схватил первый попавшийся. Тот самый, который я специально предусматривал для него, предварительно черканув в углу листа незамысловатую закорючку. Настолько маленькую, что не каждый человек заметит. В отличии от Ацуши с его превосходным зрением, которое только обостряется в период стресса.

– Недурно, – соглашается Чуя. Он взмахивает рукой, подзывает к себе официанта и просит обновить себе чая. Осаму следует его примеру, прося принести ему такой же напиток, что заказал и Чуя. – Что на счёт Кёки?

– Старательная и очень ответственная студентка. Всегда собрана, готова ответить на любой вопрос. Она из тех, кто возьмёт либо самый первый билет, по правую руку, либо из центра. Сегодня её выбор пал на первый билет в нижнем правом углу. Превосходный ответ, без единой запинки.

– Моя девочка, – не без гордости подмечает Накахара.

Разговор прерывается. Официант возвращается со свежим чаем, опуская перед посетителями дымящиеся приятным ароматом фарфоровые чашечки, и тут же уходит, торопясь к следующим клиентам.

– Бывают, конечно случаи, когда я иду в разрез со своими законами, – Осаму следит, как аккуратные пальцы в черном бархате элегантно обхватывают кончиками зажим для кубиков сахара, и по одному опускают три кусочка в чай. Отложив прибор на законное место, пальчики переключаются на чайную ложечку, бесшумно размешивая сладкую консистенцию. Засмотревшись, Осаму снова почти выпадает из реальности, пока его не отрезвляет голос Чуи, намекая, что собеседник ждёт продолжения речи. – В прошлом году, когда Акутагава ещё был моим студентом, я решил сыграть по-другому, подтасовав билеты так, чтобы «счастливый» достался ему.

– Зачем? – рыжая бровь приподнимается в недоумении. Чуя, стряхнув капельки чая с ложки, осторожно опускает её в блюдце. – Рюноскэ же относится к категории ответственных студентов. Чем он тебе не угодил?

– Совсем наоборот. Он заинтересовал меня как перспективный будущий работник нашего музея, и мне стало интересно проверить его потенциал: как он будет выкручиваться из ситуации, в которую его кинет жизнь. Пусть и таким образом.

– И что за билет ему достался?

– О, мой дорогой Чуя-чи, – льстиво протягивает художник, нарочно коверкая имя собеседника, любуясь мелькнувшим в голубом взгляде раздражением, – тот билет я сотворил специально для Акутагавы. Риск провала был велик, если бы наш угрюмый друг вдруг пошёл на попятную, но я был уверен в успехе на девяносто девять и девять десятых процента.

– Дазай, не тяни резину, – юноша заметно нервничает, ёрзая на стуле как ужаленный от нетерпения узнать, какую подлянку этот ирод подготовил для Рюноскэ.

– Одно простое, невинное задание, – разводит руки в стороны, пожимая плечами. – Ничего криминального, просто, – драматическая пауза, нарушенная чуеным «говори уже, шпала, заебал тянуть», – признаться в любви одному светловолосому пареньку со второго курса и предложить ему встречаться.

– Ты?.. – Чуя в ступоре. Не сказать, что он рассчитывал на благоразумие своего друга, но чтобы настолько. – Дазай, ты…

– Гениален?

– Идиот, – коротко и ясно, – ты ведь намекал на Ацуши в том задании?

– Совершенно верно, – щелчок пальцами, – вот и Акутагава сразу догадался, о ком идёт речь. Знаешь, эмоции на его лице в тот момент был непередаваемы, – и Чуя действительно может себе это представить, давя ладошкой сорвавшийся с губ смешок. – Он категорично отказывался от выполнения задания, и тогда… я предложил ему альтернативу: отдать своё задание любому одногруппнику, кто ещё не сдал экзамен, и разрешил вытянуть новый билет, только если кто-то другой выполнит задание за него.

– Стоит понимать, что задание Рюноскэ выполнил сам?

– Естественно. Я же говорил, – самодовольная улыбка, – моя стратегия всегда оправдывает себя. Вернее, – печальный вздох, – почти всегда… Ты стал единственным, чьи действия я до сих пор не могу предугадать, выигрывая лишь в двадцати процентах случаев. Это чертовски мало для меня, хочется узнать тебя поближе.

– Многого хочешь…

– И когда-нибудь, надеюсь, я достигну желаемого, – Накахара на это ничего не отвечает, молчит. Подносит чашечку чая к губам, отвлекаясь и собираясь с мыслями. Осаму загоняет в тупик, и Чуя понимает, что так просто их разговор сегодня не закончится. – Кем ты работаешь, Чу? Ты ни разу так и рассказал мне о роде своей деятельности. Каждый вечер ты свободен, но… чем ты занимаешься днём?

Чуя молчит. Опустошает свою чашку наполовину, стоически терпя на себе взгляд карих глаз, что в ожидании прожигают, казалось бы, насквозь. Под этим сканирующим взглядом становится неуютно. Говорить о своей писательской стороне не хочется. Да, бесспорно, Дазай восхищается работами Арахабаки – это Чуя усвоил давно, но… Узнай Осаму о создателе короля Агнцев, непременно догадается, кто является прототипом этого персонажа. Такого Накахара допустить не может. Потом, возможно, когда-нибудь он и рискнёт рассказать Дазаю о своём прошлом, но не сейчас. Не время.

Остается вариант поведать разве что, о:

– Я подрабатываю помощником главного редактора в издательстве, где работает моя старшая сестра. А, если быть точнее, переводчиком французской литературы. Работа не пыльная, разрешено заниматься переводами из дома. Самое то для меня.

– Владеешь французским?

– В совершенстве, – Дазай приятно удивлён известием, Чуя видит по его глазам, оттого и сам ликует от того восторга, который читается во взгляде напротив.

– Тогда, – незаметно тянет руку к руке Накахары, пальцы которой держатся за ручку чашки, – может, как-нибудь дашь и мне пару уроков французского?..

Чуя насторожено следит за медленным поползновением чужих пальцев, что ненавязчиво касаются его собственного, указательного. Напрягается, когда уже два пальца оглаживают выше, перебираясь ко второй фаланге и… Чуя не знает, как так получилось. Его рука рефлекторно поддаётся назад, стараясь избежать контакта, но чужая рука и кружка чая, в чью ручку были зажаты кончики пальцев Накахары, в корне мешают планам.

Рывок назад, и что-то горячее опаляет руку. Пропитывает защитную перчатку, и бархатная ткань неприятно липнет к чувствительной коже, доставляя юноше болезненный дискомфорт.

Тихое, с примесью боли, шипение заполоняет пространство вокруг их маленького столика. На бежевой скатерти расползается мокрое пятно от пролитого чая. Дазай приподнимает взгляд на Чую, извиняюще улыбается, готовясь в привычно певучей манере петь баллады о своей неуклюжести, но… от застывших на вмиг побледневшем лице эмоций, художник машинально отдёргивает от пострадавшего руку, и нечаянно, на этот раз действительно нечаянно, опрокидывает на несчастную ладонь Накахары свою порцию кипятка.

– Чуя, прос-

Парень запинается. В голубых глазах читается вовсе не ожидаемая Дазаем злоба и ярость. Но что?.. Страх? Отчаяние?

Чуя прижимает мокрую руку к своей груди и смотрит на Осаму, как на предателя. Зрачки юноши расширены, с плещущем на дне безумством осматривают помещение в поисках заветной двери. И, удача, нужная цель находится довольно быстро. Чуя подрывается с места, хватает сумку и, под непонимающей взгляд Дазая, скрывается в уборной.

Захлопнув за собой дверь, Чуя, удостоверившись, что находится один, кидает на столик возле рукомойника сумку и трясущейся от накатывающейся паники целой рукой старается расстегнуть молнию. Выходит херово. Нервы ни к черту, вся выстроенная вокруг эмоций стена рушится на глазах. Самоконтроль рвётся, как тонкая нить, и юноша больше не в силах сдерживать себя. Он рывком выдергивает злосчастный замок, вырывая собачку с корнем и небрежно отшвыривает её в сторону.

Тело бесконтрольно трясёт, опаленную чаем руку жжет. Дазай – безмозглый ублюдок. Как же Чуя его ненавидит.

Вентиль с холодной водой прокручивается на полную мощность, и многострадальная рука, прямо в перчатке, протягивается под спасительную прохладу, притупляя боль, но не искореняя полностью. Паническая атака не отступает, наоборот, накатывает сильнее. Чуя роется свободной рукой в сумке, извлекает из неё блистер с транквилизатором и, выудив пару таблеток, суёт себе в рот, глотая без воды.

Только бы быстрее начали действовать…

Блистер возвращается в сумку, вместо него извлекается небольшое полотенце для рук. Чуя смотрит сначала на пульсирующую от жгучей боли руку, затем на полотенце, понимает, что выхода у него нет. Зажмурившись, упирается лбом в зеркало над раковиной и, сматерившись, начинает медленно, не глядя, снимать с повреждённой руки испорченную перчатку.

Как только струи холодной воды касаются оголенной кожи, Чуя прикусывает нижнюю губу. Тело бьёт крупная дрожь, по щекам текут слезы. Ему кажется, что ещё немного, и весь мир рухнет под ногами, утягивая за собой на самое дно.

Он не хочет. Не хочет… не хочет… не хочет снова ощущать этот животных страх, но ничего не может поделать. «Осаму, блять… ненавижу…»

Полотенце накрывает обнаженную кисть, постепенно промокая от льющейся воды, но Чуе всё равно. Он зажимает пострадавшую руку сквозь полотенце второй рукой, открывает мокрые от непрошенных слёз глаза и бесцельно смотрит на вымокшую черную ткань.

Ощущение горячей липкой субстанции на коже как-никогда ярко отпечатываются в подсознании. Хочется стереть её, содрать вместе с кожей, но нельзя…

Чуя судорожно выдыхает. Дрожь стихает, успокаивающие начинают действовать, осталось немного подождать, прежде чем можно выйти отсюда.

«Успокоиться, – глаза обессилено закрываются, – сейчас главное успокоиться…»

Погруженный в свои переживания рыжеволосый юноша не обращает внимание, как дверь в уборную тихонечко скрипнула, плотно прикрываясь.

Дазай стоит, прислонившись ладонью к покрытой лаком двери и думает, что сегодня он превзошел самого себя. «Налажал, так налажал, ничего не скажешь»

Он немного успел увидеть, наблюдая за Накахарой через приоткрытую дверь, но вполне достаточно, чтобы понять: перчатки юноша носит далеко не по собственной прихоти. И то полотенце, в которое Чуя завернул свои руки, было ведь его личным, да?

«Почему я раньше не понял его проблемы…»

***

Домой Чуя возвращается взвинченным и злым. Тревога и страх исчезли, оставив после себя только лютую ненависть и ярость.

Руки сжимаются в кулаки и трясутся, но уже не от панической атаки, а от злости. Злости на себя, что подпустил Осаму слишком близко. Злости на Осаму, что так жестоко обошелся сегодня с ним.

Как ещё Чуя сдержался, чтобы не расквасить противную рожу прилипалы прямо там, в кафе. Осаму повезло, что Накахара сдержался, не захотел пугать посетителей заведения, а потому предпочёл удалиться сразу, как покинул защитные пределы уборной.

Бросив невнятное приветствие старшей сестре, что хлопотала сегодня на кухне, и вкратце обрисовав происшествие в кафе, Чуя ретировался в свою комнату. Но одному побыть ему так и не дали. Коё постучалась к брату спустя десять минут и, дождавшись разрешение, прошла внутрь, держа в руках коробочку с различными медикаментами.

– Как ты?.. – удивлённо выдаёт Чуя, на что Коё непринуждённо качает головой, мягко улыбаясь.

– Ты слишком громко костерил своего друга за дырявые руки и жаловался на его оплошность, – девушка присаживается рядом с братом, на край кровати. Рядом с собой опускает и аптечку. – Нужно обработать ожоги, Чуя.

– Нет, – юноша упрямится. Жмёт руки к своей груди, закрывая их от сестры, и машет головой. Его снова начинает потряхивать от мысли, что придётся снять перчатки, и противный комок паники подкатывается к горлу, сдавливая, лишая возможности сделать нормальный вдох. Плохо дело. Он ведь почти смог избавиться от этих проклятых всплесков, так чего опять срывается. Всё чёртов Дазай виноват со своими идеями, скотина.

– Тихо, Чуя, тебе нужно успокоиться, – женские руки аккуратно касаются рыжей головы, вплетаясь пальцами в густые волосы, успокаивающе массируя, – ты не один, – ласковый голос сестры притупляет страх. Девушка опирается коленями в мягкий матрац и облокачивает голову брата на свою грудь, поглаживая младшего по волосам. – Не делай поспешных выводов, хорошо? Не уходи в себя, когда только начал наконец снова быть самим собой. Этот человек, с которым ты общаешься, возвращает прежнего тебя. Своими способами, как умеет, но идёт верным путём. Ошибки на пути к достижению цели случаются у всех, тебе ли не знать, – чуть отстраняется, заглядывая брату в глаза. Оглаживает щеку ладонью, мягко щипая, – обещай, что не будешь снова обрубать с горяча все связи, которые тянутся к тебе из чистых побуждений.

– Тебе откуда знать, что его побуждения чисты? Он-

– Кёка рассказала всё, что поведали ей Ацуши и Рюноскэ.

Ну точно, и как Чуя мог забыть об этой троице. Коё выпускает юношу из своих объятий, присаживается рядом и тянется к его руке, аккуратно беря пострадавшую ладонь в свою:

– Позволь мне самой заняться твоими руками. Можешь закрыть глаза, если тебе так будет легче.

Чуя кивает. Закрывает глаза, отворачивает голову в сторону и стойко терпит, позволяя сестре снять с себя перчатку. Повреждённой кожи осторожно касается что-то холодное – специальная мазь от ожогов. Свободная рука сжимает плед. Чуя замирает, стараясь не шевелиться, пока Коё заботливо возится с его рукой, никак не комментируя повреждения. С одной стороны, это хорошо, с другой – нагнетает и заставляет погружаться в ненужные мысли.

– Кёка ещё не вернулась? – в горле пересохло, из-за чего голос звучит надрывно, с хрипотцой.

– Она сказала, что останется на ночь у Наоми. Отмечают успешную сдачу экзаменов.

Закончив обрабатывать ожоги, Коё возвращает Чуе его перчатку, которую юноша тут же спешит вернуть на место. Собирает аптечку:

– Однажды, настанет время, когда произошедшее в прошлом больше не будет тебя тревожить, и то, что произошло у вас сегодня, будет вызывать только улыбку на лице, – произносит девушка, а после плотно закрывает за собой дверь, покидая комнату.

Оставшись в одиночестве, Чуя поднимается с кровати, переодевается в домашнее и, выключив свет, валится без сил на постель, раскидывая руки и ноги в разные стороны на манер звездочки. В голове пустота, в теле – та самая эйфория, которая наступает всякий раз после «тяжелого дня». Кажется, он всё-таки переборщил с транквилизаторами, когда по возвращении домой решил выпить ещё.

Он не знает, сколько проходит времени. Телефон лежит рядом, на краю кровати, но тянуться к нему и смотреть время так лень. Любое движение сродни подвигу, тело расслабленно до предела, и, кажется, даже пожар не заставил бы его сейчас подорваться с кровати.

Да, пожар бы не заставил, а вот кое-что другое…

Телефон тихонько пищит, отдавая слабый импульс вибрации по кровати и озаряя тёмную комнату тусклым светом от включившегося экрана. Чуя нехотя тянется в его сторону, поворачивает гаджет боком и, разблокировав, заглядывает в экран, читая пришедшее сообщение.

«От кого: Шпала-прилипала – Прости меня, Чиби! Обещаю, впредь буду осторожнее. Я не хотел навредить тебе. Прости…»

Чуя фыркает. «Не хотел он…» Но на душе становится чуточку легче. Он ждал, что Осаму напишет ему. Ждал, и был бы очень разочарован в случае игнора.

Телефон снова откладывается в сторону экраном вниз, и о его местонахождении в воцарившемся полумраке может свидетельствовать теперь только тонкая полоска света от незаблокированного экрана. Чуя не намерен отвечать на сообщение, но и выключить его не торопится. Снова мешкается, не зная, что предпринять. Послать?.. Или же простить?

От размышлений отрывает повторный писк. Ещё одно? В этот раз смартфон ставится ребром на кровати куда быстрее, и перед глазами Чуи всплывает новое входящее:

«От кого: Шпала-прилипала – Я искренне надеюсь, что сегодняшний мой промах не заставит тебя передумать общаться со мной. Послезавтра я отмечаю своё день рождение в Люпин, и единственный подарок, который хочу получить, эту видеть там тебя, Чу»

Чуя долго смотрит на экран смартфона. Гипнотизирует последнее сообщение, перечитывая его на сотый раз. Медленно набирает ответ, порхая кончиками пальцев по сенсорным клавишам. Задерживает палец над кнопкой «отправить» и… передумывает, откидывая телефон на край кровати.

– Нет, – заваливается на бок, отворачиваясь от гаджета, – хватит с меня этого общения, – подтягивает колени к груди, обнимая рукой, – одному намного спокойнее…

Тем временем, Дазай, сидя на диване в своей квартире, точно так же гипнотизирует экран своего телефона в ожидании сообщения от Чуи. Но ответа нет.

Всё-таки он переборщил.

Рядом, на журнальном столике, ноутбук. На включенном экране – интернет поисковик с разными ссылками на всевозможные фобии и открытая вкладка с крупным заголовком: «Мизофобия: факторы и симптомы»

После произошедшего в кафе, Дазай долго шерстил интернет сеть, выискивая причину подобного поведения Чуи: постоянное ношение перчаток, желание работать из дома, паническая атака, которую сегодня Осаму имел возможность наблюдать после пролитого чая. Всё это сводится к одному единственному выводу: у Чуи страх перед загрязнение, другими словами – мизофобия.

Не утешительный диагноз. Но, судя по тому, что Чуя не шкерится по углам, как параноик, возможно форма его фобии не слишком запущена, и шанс на выздоровление есть. По крайней мере, в разных источниках описывались куда более худшие варианты подобного паталогического страха.

Дазай долго ворочается в эту ночь на кровати, не выпуская из рук телефон. Покорно ждёт. Отдёргивает себя от желания позвонить Чуе и понимает, как же сильно он проебался сегодня. Теперь о празднике даже думать не хочется. Мысль о том, что Накахара его и видеть не захочет навязчиво грызёт сознание, вгоняя в панику.

Третий час ночи, а сна ни в одном глазу. Чуя так и не ответил, все надежды Дазая разбились вдребезги, и в этом виноват только он один. Он понимает. Прокручивает в голове множество вариантов, как будет добиваться прощения Накахары, как будет обивать порог его дома, если юноша окажется слишком упрям, но не отступится. Пустив человека в своё сердце однажды, Осаму ни за что не позволит ему так просто выскользнуть из своих рук.

Тихая вибрация в руках, экран смартфона светится, оповещая хозяина о новом входящем сообщении. Всего одно слово, но сердце парня гулко стучит в груди, а на лице расплывается глупая, но счастливая улыбка.

«От кого: Чиби – Приду»

Фантомная веревка, удушающе стягивающая всё естество Дазая, расплетается, освобождая душу парня от своих оков. Становится легко, и глаза сами собой закрываются, погружая уставшего от внутренних терзаний человека в спокойный и глубокий сон.

«Он придёт» – повторяет себе Осаму, проваливаясь в притягательную пустоту. Придёт… А другого уже и не надо…

***

Чуя уже минут пятнадцать стоит возле входа в бар Люпин, расположенного на окраине Йокогамы, и испепеляет взглядом дверь. Правая рука крепко сжимает ручки подарочного пакета, вторая – обхватывает пальцами дверную ручку, но тут же, как ошпаренная, отдёргивается назад. Накахара до сих пор сомневается, что принял правильное решение. Вариант оборвать все связи с Дазаем всё ещё казался ему отличной перспективой, но внутреннее чутье громогласно протестовало, служа той самой причиной, которая и привела писателя сегодня к дверям этого бара.

«Ты уже сам согласился, – звучит в голове голос Коё, которая выпроваживала часом ранее брата за порог квартиры, – не время давать задний ход! Ты никогда не сдавался прежде, иди и встреться с ним, как будто ничего не было»

Чуя делает пару шагов назад. Сказать легче, чем сделать. Он столько лет потратил, чтобы восстановить своё душевное равновесие, а Осаму, как настырная муха, врывается в его жизнь и пытается как можно крепче удержаться в ней. И чем дальше, тем труднее Чуи отказаться от общения с ним. Он стал зависим от Осаму больше, чем мог предположить.

– Чуя Накахара?

Чуя вздрагивает. За спиной, совсем рядом, неожиданно раздаётся чужой незнакомый голос, а на плечо опускается чья-то ладонь. Накахара резко оборачивается и натыкается взглядом на высокого мужчину, с короткими рыжевато-каштановыми волосами.

– Мы знакомы? – правая бровь вопросительно приподнимается, в голосе слышатся нотки раздражения. Чуя слабо ведёт плечом, намекая, что чужие прикосновения ему неприятны.

– Ох, виноват, – незнакомец извиняюще улыбается, убирает руку с чужого плеча и отступает на шаг, – я Ода Сакуноске, друг Осаму.

– Дазая? А?..

– Я не раз видел ваше изображение на его картинах, – поясняет мужчина и протягивает юноше руку, – рад, наконец, познакомится с вами лично.

– Взаимно, наверное, – Чуя с минуту смотрит на протянутую руку, прежде чем ответить на рукопожатие, – и, можно на «ты».

– Хорошо, – кивает. Вытягивает руку вперёд и указывает ладонью на дверь, приглашая юношу внутрь, – он уже, наверняка, заждался.

– До начала празднования ещё полчаса. Сомневаюсь, что он переживает о недостающих…

– Нет, – качает головой, – ты единственный, с кем он жаждет сегодня встречи.

Чуя желает не комментировать последнюю фразу, он спешит открыть дверь и пройти в небольшое помещение. Внутри тепло и уютно. На удивление просторно. Из колонок, подвешенных на стене под потолком, доносится спокойная ненавязчивая музыка. В середине главного зала сдвинуты плотно друг к другу и накрыты два стола.

За барной стойкой молодой парень, по виду на пару лет младше самого Чуи. Напротив него, расположившись на высоких стульях, сидят Рюноскэ и Ацуши вместе с именинником, о чём-то увлечённо разговаривая.

И больше никого.

При виде знакомых лиц Чуя значительно расслабляется, чувствуя себя спокойнее. Не долго. Сакуноске, остановившись позади Накахары, громко хлопает дверью, привлекая к себе внимание. И на лице Осаму, от вида пришедшего Чуи, расползается счастливая улыбка.

– Чуя! Одасаку! Как я рад вас видеть, – Дазай ловко спрыгивает со своего места и несётся к подошедшим друзьям.

Ода обходит Накахару, и идёт навстречу к имениннику. Обнимает его, хлопая по плечам, поздравляет. Тихо, чтобы не слышали другие, шепчет на ухо: «не налажай в этот раз». И уходит в сторону барной стойки, бросая бармену: «Мне как обычно».

Этим двоим нужно поговорить наедине.

– Чу-

– Это тебе, – Чуя слишком резко вручает подарочный пакет Дазаю, заставляя того замолкнуть на полуслове. Парень, удивлённо моргая, смотрит на красочную картонку у себя в руках, заглядывает внутрь. Дорогие и редкие кисти с масляными красками, о которых Дазай уже давно мечтал. Но как? Парень поднимает на Чую недоумённый взгляд, на что юноша довольно скалится. – Ты мне все уши прожужжал на прошлой неделе, что для идеальной картины для конкурса тебе не хватает именно этих красок. К слову, – оглядывается в поисках нужной двери, желая хотя бы на время спрятаться от любопытных пар глаз, что так и косятся на них со стороны барной стойки, – где тут можно руки вымыть?

Осаму молча указывает в сторону уборной, и идёт вслед за Накахарой, скрываясь от посторонних взглядов за дверью.

– А я говорил вам не пялится на них так открыто, – отхлёбывая кофе, безэмоционально подмечает Акутагава, слыша над ухом разочарованный вздох Ацуши.

– Может подслушаем? – предлагает бармен, подмигнув собеседникам.

– Нет, – Ода отрицательно качает головой, опуская на лаковую поверхность барной стойки наполненный бокал с виски, – лучше не мешать им. Они взрослые, должны сами разобраться со своим недопониманием.

– Решил вспомнить, что воспитанным мальчикам по законам этикета перед едой положено мыть руки?

Слова слетают с языка быстрее, чем Осаму успевает проанализировать свою мысль. «Вот чёрт!» Но вопреки ожидаемой злости, Чуя кивает:

– А почему бы и нет.

Под удивлённый взгляд Дазая, Накахара принимается медленно стягивать с себя бархатные перчатки. Сначала оттягивает за кончик каждый пальчик, затем чуть оттопыривает края ткани на запястье и после, дёрнув за оттянутый кончик на указательном пальце, стягивает перчатку полностью, открывая взору ошарашенного парня новую… перчатку?

– Ты носишь под перчатками… перчатки?

Бархатная ткань точно так же снимается и со второй руки. Теперь на Чуе красуются обтягивающие, кожаные перчатки чёрного цвета, изготовленные специально на заказ в одном из лучших ателье города. Тонкая, но прочная ткань, приятно обволакивает чувствительную кожу, почти с поразительной точностью повторяя каждые изгибы тонких пальцев. Эластична, как латекс, но намного приятнее к телу.

Чуя включает воду, настраивает её до нужной температуры и, выдавив из дозатора немного жидкого мыла, начинает мыть руки прямо так, в перчатках.

– Ага, – на губах самодовольный оскал. Накахара ожидал подобную реакцию, и теперь чувствует себя победителем в этой схватке. «Месть за пролитый чай, Осаму, ничего личного…». Чуя продолжает говорить без злобы, с капелькой игривости в голосе. – Готов носить хоть пять пар перчаток, зная, что твои загребущие клешни постоянно пытаются их с меня стянуть, идиот.

Юноша, как будто так и надо, со спокойным выражением лица выключает воду, отрывает с держателя бумажное полотенце и насухо вытирает кожаную ткань, медленно отходя от раковины. Чуя стоит к Дазаю спиной, но даже так чувствует, как тот продолжает растерянно смотреть в спину, внимательно следя за расслабленными движениями рук, стирающих капли с черной кожи.

Осаму молчит, и Накахара лишний раз тешит своё самолюбие. Комкает использованное полотенце, выбрасывает в урну прямым попаданием с расстояния в пять-шесть шагов. Уже готовится обернуться к имениннику и сказать ему пару ласковых пожеланий, как вдруг, без предупреждения, его неожиданно обнимают со спины дрожащие чужие руки. Сначала несмело, боясь, что оттолкнут или ударят, но, не почувствовав сопротивления, крепче прижимают лопатками к теплой крепкой груди.

– Простите меня, – сбивчивый шепот. На острое плечо аккуратно опускается чужой подбородок, – прости меня, Чуя… я…

За какие-то доли секунды в голове Накахары мелькает множество вариантов, что стоит сделать с настырным прилипалой за такой наглый поступок. Но ни один из них юноша не воплощает в жизнь. Он поднимает руку, тянется к голове Осаму, и тот, приготовившись к удару, прикрывает глаза, сильнее вжимаясь в чужое тело.

Вместо удара, нежное касание к волосам. Сначала кончиками указательного и среднего пальцев оглаживает щеку, лоб, а после зарывается всей пятерней в тёмные пряди, лохматя их.

– Весёлым ты мне нравился гораздо больше, – Чуя усмехается. Даже не думает вырываться из непрошенных объятий: так гораздо лучше. Отстраняться совсем не хочется.

Поверх бинтованных запястий ложится ладонь, облаченная в перчатку. Чужие руки больше не дрожат. Но после слов Накахары ощутимо вздрагивают.

– Но такая твоя сторона показывает мне, что ты всё-таки человек, а не безмозглая шпала, с одной единственной извилиной.

Дазаю в пору бы обидеться на такие жестокие слова в сторону своей личности, вот только подобных мыслей и близко не возникает в его голове. А Накахара продолжает, пока Осаму, затаив дыхание, внимательно впитывает в себя каждое слово.

– Ты… не мог знать, – Чуя запинается. Не знает, как лучше сформулировать мысль, – я сам виноват, что не упомянул об этом, – намёк на срыв в кафе.

– Я должен был догадаться, – всё тот же тихий шепот на ушко, – столько факторов указывало на очевидное, и…

– Осаму, – перебивает, чуть сжав пальцы в чужих волосах. Скорее рефлекторно, нежели осознано, – это не та тема, о которой я хочу говорить. Не сегодня, когда праздник у тебя. Я пришел, как ты и хотел, однако… взамен позволь иметь наглость попросить тебя… не меняй своего отношения ко мне, пусть всё остаётся так же. Я не повторю своей просьбы, а при упоминании о ней, буду отрицать свои слова, но… мне нравится то общение, что сложилось между нами. Шути, как раньше, будь собой, таким, какой есть, потому что это то, что заставляет меня выбираться из… не важно, – качает головой. И всё же, ему не хватает сил договорить свои мысли до конца. – Забудь всё, что я сейчас сказал тебе.

Рука отстраняется от чужой головы, опирается в бинтованные предплечья в попытке выбраться из объятий, но настырные руки не отпускают.

– Ни за что, Чиби, – в голосе исчезли виноватые нотки, по новой раздражая. Чуя уже жалеет, что дал слабину и сболтнул лишнего.

Горячее дыхание опаляет покрасневшее от смущения ушко, юноша непроизвольно пищит, напрягаясь, когда кончик чужого носа ведёт от скулы через щеку вверх, к виску. Замирает, отстраняясь, и уже через секунду обозначенного места касаются сухие губы, целуя аккуратно, нежно.

– Чтобы не случилось, Чиби, – шепчет парень, прижимаясь носом к виску, – я ни за что не отпущу тебя. Поэтому готовься к тому, что я всю жизнь буду маячить перед твоими глазами.

– Даз-

– А теперь, – быстрый чмок в щечку. Осаму резко выпускает юношу из объятий, отстраняясь, – пора идти к остальным, нас наверняка уже все ждут.

Осаму сияет от радости, наблюдая, как Чуя остервенело трёт щеку, которой недавно коснулись губы парня.

– Ты идиот, знаешь?

– Если так желаешь, я готов играть эту роль только для тебя.

Театрально размахивает руками, но мигом замирает, улыбаясь от слов, что без запинки произносит Чуя:

– Играй свою роль, а не чужие жизни. Те, кто просят об обратном, не достойны находиться рядом, придурок.

Чуя ворчит. Всем своим видом пытается показать недовольство к приставаниям другого парня, да только бесполезно.

В главном зале уже давно все ждут только их двоих. К гостям успели присоединиться Куникида и Анго. Накахара сначала чувствует себя некомфортно среди незнакомых людей, но довольно быстро, на удивление Осаму, адаптируется, и уже через час становится чуть ли не центром всеобщего внимания. Юноша снова попадает в ту среду дружной компании, которой когда-то был лишен. Чувство ностальгии бередят старые раны на душе, но присутствие Дазая рядом притупляют былую боль.

Громкий смех, звон бокалов и забавные игры не смолкают до глубокой ночи. Кто знает. Возможно, Коё и Кёка правы. Пора отбрасывать прошлое, и идти вперёд с гордо поднятой головой. Да, так он и сделает.

***

Со дня рождения Дазая прошло три дня. Освободившись сегодня раньше, чем планировал, Чуя решает последовать совету Рюноскэ и посетить Центральный музей. Заодно и Осаму сюрприз сделать своим визитом.

Он ведь будет рад?

В холе Накахара сталкивается с Куникидой. Тот, удерживая в руках большую стопку папок в твёрдом переплёте, спешит куда-то, но, заметив рыжеволосого юношу, останавливается, окликая недавнего знакомого.

– Пришёл к Дазаю?

Чуя кивает, рассматривает папки в руках мужчины, мельком пробегаясь по названиям, приклеенным к боковому корешку: «Эпоха Эдо», «культура Древнего мира», «Эпоха Возрождения», – остальное было сложно разобрать в том положении, в котором находились документы.

– Я не вовремя? – догадывается Накахара по нахмуренному выражению лица Куникиды.

С Доппо Чуя успел подружиться ещё на дне рождении Дазая. Эти двое слишком быстро смогли найти общую тему для разговора в лице одного общего знакомого, который периодически, на постоянной основе, донимает каждого из них. «То же мне, братья по несчастью» – с наигранной обидой буркнул Осаму, когда перечисление «отвратительных поступков» Дазая перевалило за отметку двадцати трёх. «Да ладно тебе, шпала, – пихая парня в бок, навеселе растянул губы в улыбке Чуя, крепко сжимая в руке полупустой бокал с шампанским, второй – приобнимая именинника за шею, – мы ж для тебя стараемся. Еще один, «юбилейный, в честь праздника, и сменим тему»

В тот день Осаму усвоил, что рыжик слишком быстро пьянеет…

– Не то, чтобы не вовремя, – Доппо поудобнее перехватывает папки. Тяжеловато, однако, – у нас сейчас плановое совещание, и Дазай с остальными находятся в зале. Мне стоило огромных усилий затащить его туда, так что я пока не буду говорить ему о тебе.

– Понимаю, – уголки губ чуть дрогнули. На душе становится как-то… тоскливо? Возможно.

– Ты можешь подождать Дазая в его аудитории, где он проводит пары для студентов, – мягкая, понимающая улыбка. – Этот дурень всё равно никогда её не запирает. Я отпущу его через полчаса, не раньше.

Чуя быстро соглашается. Куникида подробно рассказывает, как отыскать нужную аудиторию, что расположена на втором этаже западного крыла здания, и уходит, ссылаясь на задержку в целые три минуты сорок восемь секунд. Накахара провожает его взглядом, крикнув слова благодарности, и когда мужчина скрывается за лестничным пролетом, решает сначала в автомате купить банку холодного чая. После этого уже отправляется по указанному маршруту в поисках нужной аудитории.

Первое, что привлекает внимание при входе в аудиторию – картины. Множество картин, и все выполненные руками Дазая. Чуя теперь понимает, что имела в виду Кёка, когда говорила, что работы Осаму легко узнаются по одному, выбранному им самим, стилю.

Накахара оставляет открытую баночку с чаем на краю преподавательского стола и проходит вдоль стен, рассматривая каждую из картин вблизи.

На первой темноволосая девушка сидит в широком кресле и держит в руках, на весу, расписную фарфоровую чашечку. Изящные пальчики элегантно обвились вокруг тонкого, на вид, фарфора, и на одном из них, безымянном, красуется аккуратное рубиновое кольцо. Девушка определенно замужняя.

Дальше идёт изображение мужчины. В руках раскрытая книга, голова склонена над страницами. Тёмно-каштановые волосы спадают на лицо, скрывая его от чужого взгляда, но даже так Чуя узнаёт в человеке знакомые черты. Одасаку. Да, именно Одасаку был изображён на этой картине за чтением старинного фолианта, чью обтянутую змеиной кожей обложку крепко стискивала мужская рука, в то время как вторая, свободная, перелистывала исписанную иероглифами потёртую временем страницу.

Третья картина приковывает внимание своей нестандартной композицией. Изображение одной лишь руки, начиная от плеча человека, или лучше сказать – существа, что стоит к «зрителю» спиной, как можно судить по кусочку тела, изображённого с краю. Рука мужская, скорее юношеская, от плеча до локтя – вполне себе человеческая, а вот дальше… начиная от предплечья, плавно перетекает в звериную лапу. Тигриную. С белой шерстью и чёрными полосами, с острыми когтями на конце.

– Под какими грибами ему пришла идея нарисовать эту картину, – задумчиво тянет Накахара, склонив голову вбок, но тут же переключается вниманием на дальнюю стенку. Там, в самом центре, висит картина с его изображением. Такая же, какую когда-то Дазай подарил Чуе дабы привлечь к себе внимание неразговорчивого юноши, только в несколько раз больше. И в цвете.

Накахара подходит ближе, проводит кончиками пальцев по ярким контурам, улыбается. Хотелось бы ему потрогать эту красоту оголенной кожей, но… Кажется, даже собственное отражение в зеркале меркнет по сравнению с изображением. Дазай наверняка приукрашивает истинную внешность Чуи.

По бокам от этой картины ещё две. С изображением одних лишь рук. Без лица, но оно и не нужно, чтобы угадать, кто изображен на них.

С правой стороны две руки, изброженные от середины предплечий до ладоней. Руки, принадлежащие разным людям, и у Чуи от взгляда на них на лице выступает предательский румянец. Слишком интимно. «Он?..» Пальцы одной руки, перемотанной до запястья белоснежными бинтами, крепко, даже чувственно, сжимают под собой другую, облаченную в черную перчатку руку, прижимая к смятым простыням. Средний и безымянный палец «верхней» руки проникают под чужую перчатку, пытаясь снять, оголяя кусочек миниатюрной ладони. Совсем немного, без шансов разглядеть нежную кожу на ней.

Картина выполнена в черно-белых тонах, и, для придания контраста, под «нижней» рукой тянется чёрный стебель с шипами, переходящий ближе к прижатым к простыне пальцам в алый бутон розы.

«Он, – изображение наталкивает на двоякие мысли, будоража в сознание отнюдь не невинные картины происходящего, – мечтает о таком?.. Или… просто мимолетная идея, отразившаяся на картине?..»

Чуя решает, что обязательно расспросит у Дазая про эту картину, когда тот вернётся с совещания. Человек без определённых чувств не будет изображать подобное со своим участием. А то, что одна из рук принадлежит Дазаю, сомнений не было.

Накахара переводит взгляд на картину, расположенную по левую сторону от центральной, и тут же чувствует колыхнувшийся в груди всплеск негативных эмоций. В горле пересыхает, и дабы избавить себя от дискомфортного ощущения, юноша рефлекторно облизывает губы, сглатывая вязкую слюну, прочищая горло.

Руки в уже давно знакомых перчатках крепко сжимают пальцами рукоять кинжала, создавая образ эдакого представителя эталона Портовой мафии. Кожаные перчатки, и острое лезвие, с каплями крови на конце.

– Какого чёрта, Дазай?..

Чуя делает шаг назад, буквально отмахиваясь от этой картины. Руки дрожат, глаза застилает чёрная пелена, и юноша готов схватится за голову и закричать. Готов, но не делает. Взгляд снова перемещается на сплетение двух рук, образы в сознании стремительно сменяются картинами желанного изображения, подкидывая воспоминания, как Осаму крепко прижимал к себе Чую там, в баре. Паника притупляется, вскоре и вовсе отпуская из своих оков.

Юноша возвращается к преподавательскому столу, плюхается на крутящийся стул Дазая и устало облокачивается на стол, буквально ложась на него, используя руки в качестве подушки, и прикрывая глаза. Две картины, два разных сюжета, но оба выбили Чую из равновесия. И если относительно первого сюжета Накахара ничего не имеет против, то второй заставляет кровь в жилах стынуть. Руки машинально сжимаются в кулаки, отрезвляюще впиваясь ногтями в края ладоней. Лучше не думать об этом.

Вернувшемуся с совещания Дазаю предстаёт замечательная картина спящего Чуи за его рабочим столом. Одна рука подложена под голову, вторая – вытянута вдоль стола, свисая кистью с края.

– Чуя? – молчание. Дазай подходит ближе, осторожно касается чужого плеча, чуть надавив, но ответа не получает. Накахара крепко спит.

Осаму довольно улыбается. Какой, однако, хороший шанс ему предоставляет судьба. Он аккуратно, стараясь не разбудить, зарывается пятернёй в рыжие волосы, пропуская между пальцами шелковистые пряди. Карий взгляд скользит по умиротворённому лицу, закрытым векам, губам. Это лицо, ставшее за время их знакомства, любимым, Дазай уже давно запомнил до мельчайших деталей, и мог даже с закрытыми глазами изобразить его во всей красе на полотне любыми красками, что окажутся под рукой.

Дазай заправляет выбившуюся прядку рыжих волос за ушко, и переводит взгляд ниже. К вытянутой вдоль стола руке. Длинный рукав бордового свитера – на улице сегодня прохладно – скрывает руку до запястий, а дальше бархатная ткань. Чуя часто носит одежду с длинными рукавами, но бывают редкие, жаркие дни, когда юноша позволяет себе одеть футболку с коротким рукавом.

С того случая в кафе, и последующего разговора в баре, Дазай ни разу больше не поднимал при Чуе тему перчаток. О том, чтобы снять их не было и речи. Но именно сейчас, когда Чуя перед ним такой беззащитный, несопротивляющийся, безумный интерес снова всплывает в голове, навязчивой идеей нервируя сознание почти болезненным любопытством.

«Он ведь крепко спит, – успокаивает сам себя Осаму, с опаской дотрагиваясь до свисающей с края стола руки, – ничего страшного, если я быстро подгляжу, а затем верну всё на место. Как было. Он и не заметит»

Дазай давно заметил, что перчатки, которые носит Чуя, всегда высшего качества. Они приятны на ощупь, всегда ухожены, чисты. Накахара как-то обмолвился, что все перчатки приобретает на заказ через связи одного знакомого.

«Интересно, – разглядывает чёрную ткань вблизи, – а дома он их снимает?»

Одной рукой удерживает кисть спящего на весу, другой – медленно, настороженно поглядывая на Чую, проверяя, не проснулся ли, тянет за кончик каждого пальчика, оттягивая. Сначала мизинчик, потом большой, безымянный, указательный и… средний. Добравшись до среднего, Осаму решает, что лучше всего стащить перчатку резко, одним рывком.

Снова бросает взгляд на Накахару: тот безмятежно сопит, немного хмуря во сне рыжие бровки. Как мило. Полюбоваться бы сполна, да нет времени. Сейчас интерес вызывает совсем другое.

Дазай зажимает кончиками своих пальцев край перчатки на среднем пальце Чуи, тянет на себя. Идёт туго. Странно. Парень проверил, что ткань свободно сидит на руке. Что не так? Хм… А если по-другому?..

Резкий рывок на себя, и в помещение раздаётся громкий вопль «Дазай, сука!». От неожиданности художник теряется, и снова дёргает за палец Чуи, подаваясь назад, запинается о собственную ногу и летит на спину, утягивая за собой и Накахару.

Два тела с глухим шлепком приземляются на пол. Дазай лежит, распластавшись на паркете. Поверх него – Чуя. Где-то в ногах валяется перевёрнутый стул. Несчастная перчатка по-прежнему на месте.

Накахара сдавленно шипит. Приподнимается, сначала опирается ладонями в пол по обе стороны от тела Дазая, а после садится на его бёдра. Трёт запястье поверх рукава кофты, костеря «безмозглого идиота».

Дазай, упираясь локтями в пол, садится следом. В недоумении смотрит на Чую, совершенно не думая о внезапной близости, резко хватает его за руку с треклятой перчаткой, задирает рукав и… нервно смеётся.

Перчатка, у самого основания, накрепко приклеена к руке толстым слоем белого пластыря.

– Чего ржешь, идиот? – вырывает руку из чужого захвата. – Я предполагал нечто подобное, поэтому перестраховался.

– Ты… – смешок, – ты… параноик, чиби, – дикий ржач. Чуя закипает, злится все сильней, пока Осаму, тарабаня кулаком по полу, с комментариями о «гениальной идее» подливает масло в разгорающееся пламя гнева. – Мой маленький мил-

Удар по лицу. В глазах взрываются тёмные пятна. Чуя, не отдавая себе отчета, на эмоциях смачно врезал Дазаю по носу, разбивая. Голова закружилась, на чистую рубашку падают первые алые капли, что-то тёплое полилось по губам и подбородку. На задворках отключающегося сознания Дазай чувствует, как тело, сидящее на нём, задрожало. Паника?

– Ос-саму? – голос Чуи дрогнул на первом слоге, Дазай услышал. Но вот разглядеть, как голубые глаза панически расширяются, уже не может.

– А у тебя отличный удар, чиби, – парень начинает падать, только чужие руки вовремя подхватывают его за голову, не позволяя затылку соприкоснуться с твёрдой поверхностью. Осаму слышит, как Чуя ругает себя за несдержанность, как, брезгливо фыркнув, вытирает свои руки об испачканную рубашку Дазая и принимается искать телефон. Кому-то звонит, а дальше…

– …А дальше мы до позднего вечера проторчали в травматологии, вместо романтической прогулки по музею, – трагичным голосом заканчивает свой рассказ Дазай, для большего драматизма шмыгнув заклеенным носом.  

– Скажи спасибо, что я тебе череп не перемолол, идиот несчастный, – Чуя до сих пор испытывает чувство стыда за произошедшее, хоть и щерится на каждое упоминания Дазая о «потрясающем ударе».

«– Признайся, Чиби, занимался борьбой? – с любопытством изрёк Осаму, зажимая кровоточащий нос холодным компрессом, когда они ждали свою очередь в коридоре травматологии.

– Я спец в рукопашке, – сидя рядом, Чуя тарабанит нервно пальцами по коленке. – В прошлом выиграл ни одно соревнование.

– Почему тогда бросил?

На этот вопрос Накахара не дал ответа, вскочив на ноги и потопав в сторону кабинета врача:

– Да сколько можно ждать!»

– Чуя, в следующий раз целься в челюсть, – добродушно советует Акутагава, – может болтать поменьше будет.

– Пожалуйста, давайте без драк, – Ацуши поднимает руки в умоляющем жесте, пытаясь воззвать к здравомыслию друзей. Тщетно. Дазай по-прежнему опускает в сторону Накахары и Акутагавы разные шуточки, а Чуя с трудом сдерживает себя от желания залепить Осаму подзатыльник. Сдерживает, потому что парню временно противопоказаны любые физические нагрузки – небольшое сотрясение он всё-таки получил в тот день, и сейчас сидел на больничном.

– Зато у меня появилась уважительная причина филонить от отчетов Куникиды, – беззаботно парирует художник на любые вразумительные реплики, – забавно, не правда ли?

Они вчетвером прогуливаются вдоль аллеи парка, наслаждаясь спокойным тихим выходным днём. Наравне с Дазаем, Рюноскэ и Ацуши уже давно стали близкими людьми. Да, до общения с Осаму юноша старался ограждать себя от общения с ними, хоть и виделся часто с Ацуши, но теперь… Он старается как можно меньше находится дома, и как можно чаще выходить на прогулки. Желательно в компании кого-то из них.

Дазай смотрит, как непринужденно Чуя переговаривается с Ацуши. Как он смеётся, прикрывая лицо ладошкой, как забавно хмурит носик. С каждым новым днём он влюбляется в этого юношу всё сильнее. И дело вовсе не в заинтересовавших его скрытых руках. Нет. Осаму любит всего Чую. Такого вот, настоящего, с характером, способного постоять за себя, огрызнуться, вдарить как следует, но при этом быть предельно чутким. Сочетание двух сторон одной медали прекрасно гармонируют в одном человеке.

Осаму не спорит, он влюбился в Чую с первого взгляда. Влюбился в его ярку внешность. Но сейчас… Сейчас он любит. Любит его со всеми вытекающими последствиями. Любит до глубины души, и желает добраться до закромов сердца Накахары, потому что тот по-прежнему закрывается. Прячет свою боль, утаивает, не переставая при этом звонить почти каждую ночь.

«Что же за кошмары тебя беспокоят, Чуя?..»

Они проходят мимо баскетбольной площадки, увлеченные разговором, и совсем не замечают, как в их сторону летит мяч.

– Осторожно!

Мальчишеский крик. У Чуи моментально срабатывает реакция, и он отбивает летящий в голову Ацуши мяч прямо перед его носом, отправляя спортивный атрибут прямиком в грязевую лужу, которую они в тот момент обходили. Чёрные брызги летят во все стороны, окатив людей с головы до ног. Больше всех досталось впереди идущим Чуе и Ацуши, меньше Акутагаве. Дазая даже не задело, он успел ловко спрятаться от брызг за спину Рюноскэ.

Все замирают.

Акутагава флегматично оттряхивается от грязных капель. Ацуши негодует, убирая с длиной пряди волос стекающую грязь. А Дазай в это время, забыв, как дышать, во все глаза следит за Чуей, боясь его реакции. Тот замер, гипнотизируя взглядом валяющийся в луже мяч.

Вся левая половина лица забрызгана черными пятнами. В волосах – комочки песка. Одежда так же плачевно обтекает ошметками прилетевшей на нее грязной воды.

К перепачканной компании спешит мальчик, лет десяти. Извиняется перед старшими, и в страхе замирает, когда Чуя, под настороженный взгляд Дазая, с нечитаемым выражением лица медленно склоняется за мечом, берёт его в руки. Выпрямляется, смотря на сжавшегося мальчишку с высока и… искренне улыбается:

– Ничего страшного, – без всякого намека на злость, протягивает ребенку мяч, – осторожнее в следующий раз.

Мальчик кивает, благодарит, извиняется ещё раз и быстро убегает. Бледный темноволосый дяденька, стоящий позади светловолосого паренька, пугает. У такого бы он и мяч забирать не стал. Без боя сдался б и оставил в качестве трофея.

Дазай в ступоре.

Чуя спокойно утирает лицо внутренней стороной ладони, размазывая грязь сильнее, о чем ему спешит сообщить Акутагава. Ацуши предлагает идти к ним:

– Наша квартира в пяти минутах ходьбы. Умоемся и переоденемся, – жмурится, когда Акутагава, намочив слюной кончик рукава, пытается оттереть его щеку. – Моя одежда должна тебе подойти.

Накахара соглашается. Не теряя больше времени, ребята спешат покинуть место «происшествия».

– Эй, шпала, не отставай давай, – скалится Накахара, подгоняя отставшего от их группы Дазая. И удивлённо хмыкает, когда не получает колкого замечания в ответ. – Завис что ли?

Мысли Осаму терзает новое открытие: Чуя не боится грязи. «Выходит, не мизофобия?.. Что тогда? Почему… он носит перчатки?..»

Дазай решается поднять эту тему между Акутагавой и Накаджимой, сидя у них на кухне, пока Накахара удалился в ванную приводить себя в порядок. Уж они-то, хорошо знающие Чую ещё до встречи с Дазаем, должны хоть что-нибудь знать об этом. 

Из соседней двери доносится шум воды, юноша точно не может их подслушать, значит, можно не опасаться.

– Верно, – кивает Ацуши, подтверждая догадку Осаму, – у Чуи нет мизофобии.

– Что тогда?

– Прости, – виновато опускает взгляд, – но я не знаю. Когда пару лет назад я познакомился с Кёкой, Чуя уже был таким.

– Тебе лучше поговорить об этом с Чуей напрямую, – советует Рюноскэ. Осаму и сам рад бы спросить Накахару об этом, да только бесполезно. Пытался завязать разговор, и не раз, но юноша постоянно избегает ответа, или и вовсе переводит тему. – Если ты узнаешь правду через третьих лиц, – продолжает Акутагава, – он будет злиться гораздо больше. И вполне справедливо. Поговори с ним, со временем Чуя расскажет тебе всё.