Моя любовь в твоих руках,

Их целовать готов я вечно…

– Тучи сгущаются, – Чуя, прикрыв ладонью глаза от солнца, смотрит на небо. Голубую гладь начинают медленно заволакивать тёмные облака. – Кажется, скоро ливанёт.

– Боишься промокнуть, чиби? – насмешливо. Приобнимает юношу за плечи, прижимая к себе. – Айда не сахарный, таять не начнешь.

– Завались, – Накахара, ударив локтем наглеца под дых, отпихивает его от себя. – Лучше скажи, – осматривается, – на кой черт мы так далеко попёрлись?

– За крабами, – Чуя смеряет Дазай недобрым взглядом. Того и гляди, убьёт без прикосновения, – в местной лавке готовят отличных крабов. Пальчики оближешь.

– Ненавижу крабов.

– Ты просто не пробовал, каких крабов готовят в этом месте. Спорим, что тебе понравится?

– Если не понравится, я тебе этих крабов в штаны засуну.

– А если понравится, то, – Дазай на минуту делает задумчивое выражение лица, а после, щелкает пальцами и вдохновлённо выдает, – ты меня поцелуешь.

– Губа не дура, – усмехается, – хорошо, по рукам.

Они идут по немноголюдным улицам рыбацкого квартала, расположенного вдоль набережной. Куча простеньких лавочек, напичканных разнообразными рыбными «деликатесами» и прочими морепродуктами, на которые только способны люди в своих домашних условиях. Этот район принадлежит беднякам, и городские редко сюда суются. Но не Осаму.

Чуя молча следует за парнем, разглядывая товар на торговых лавках. Свежий, и не очень. Воздух вокруг пропитан надоедливым запахом рыбы, и руки сами собой непроизвольно так и тянутся заткнуть себе нос.

– Судя по запаху, – невнятно бурчит Накахара, стараясь не отставать от Дазая, – ты уже проиграл.

Ветер усиливается, разгоняя невыносимый запах. Торговцы начинают поспешно убирать свою продукцию, закрываясь. Из их перекриков Чуя смог уловить причину столь быстрого закрытия: с моря надвигается шторм.

– Слышь? – настороженно зовёт Чуя, когда Дазай резко сворачивает за угол, схватив юношу за руку и утягивая за собой. – Ты куда меня тащишь, маньяк недоделанный?

– В место, – придавливает юношу к стене, склонившись и шепча на ухо, – где никто нас с тобой не найдёт и где я смогу сделать с тобой, всё, что моей тёмной душеньке угод-

Мощный удар под дых, и Дазай сгибается пополам, падая на колени к ногам Накахары. Чуя сжимает кулаки, переполненный злобой и готовностью врезать повторно, если потребуется.

– Успокойся, Чуя, – сдавленно шипя от боли, кряхтит Осаму и выставляет перед собой руку в защитном жесте, – я пошутил. Смотри, – указывает на дверь, позади юноши, где большими буквами красуется название магазина, – крабы продаются здесь.

– Херовые у тебя шутки, Осаму, – Накахара всё ещё смеряет проклятого шутника настороженным взглядом и, поняв, что вреда ему действительно никто причинять не собирается, облегчённо выдыхает, расслабляя сжатые кулаки. – Не шути так больше, – в голубых глазах читается едва заметное сожаление и непонятная Дазаю грусть. Чуе стыдно за свою вспыльчивость, – я не контролирую свои действия в подобных ситуациях, поэтому, если снова не хочешь загреметь в больницу, советую выкинуть подобные шутки в мою сторону из своих планов.

Юноша протягивает другу руку, помогая подняться на ноги.

– Хорошо, я услышал тебя, Чу, – всё, что произносит Дазай. Возможно, данная реакция как-то связана с той причиной, по которой Чуя и носит свои перчатки. Вероятность, что предположение художника верное, крайне мала, но отчего-то Осаму как никогда уверен в своей правоте.

Чуя пьёт антидепрессанты, причём очень сильные. Дазай как-то увидел упаковку таблеток в сумке друга, запомнил название и отыскал информацию о них в интернете. Препарат редкий и сильнодействующей. Он не спрашивает «почему», знает, что не ответят, а натыкаться на очередной барьер, когда подобрался так близко, уже не хочется.

С Накахарой нужно действовать осторожно, ожидать позволения оказаться рядом. И Осаму считает, что он почти добился высшего уровня в этой сложной, но увлекательной игре. И главный приз, он надеется, скоро упадёт в руки. Приз в виде Чуи. Чуи, который примет Дазая не как друга, а как нечто большее…

– Что ж, – Накахара победно скалится, скрещивая руки на груди, – будем считать, что в нашем споре выиграл я.

– А?..

– Так как мы крабов, – опережая вопрос, поясняет юноша, – которые я должен был засунуть тебе в штаны, отсутствуют, выбираю желание. Но о нём сообщу тебе позже.

На закрытой двери висит небольшая табличка с сообщением о том, что магазин переехал в другой район, более благоприятный, расположенной на другом конце Йокогамы, и Дазай хмурится, негодуя, что теперь за любимым лакомством ему придётся добираться ещё дольше, чем прежде.

Не располагает к хорошему настроению и упущенный поцелуй, на который он искренне рассчитывал, будучи уверенным в своей безоговорочной победе. Однако… есть ещё возможность обернуть сегодняшний день в свою пользу.

Осаму загадочно улыбается, поднимая взгляд на небо, и чувствует, как ему на лица падает несколько крупных дождевых капель. В отличии от Чуи, Дазай посмотрел сегодня прогноз погоды. В отличии от Чуи, до квартиры Дазая идти куда быстрее и ближе. Магазин с любимыми крабами был не единственной причиной завести Накахару в это место. Предлог, вполне безобидный, чтобы юноша не догадался об истинной цели.

– Твою мать, – ливень набирает силу с каждой секундой, и парни буквально бегут, перепрыгивая лужи, время от времени промахиваясь. – Говорил же, что ливанёт.

Накахара злобно убирает прилипшие мокрые пряди с лица, что застилают видимость. Он доверчиво следует за Осаму и совсем не сопротивляется, когда парень хватает его за руку:

– Предлагаю бежать ко мне. Мой дом совсем рядом, переждём ливень, согреемся, а там, если захочешь, я провожу тебя домой.

Последний пункт в планы художника никак не входит, он озвучивает его чисто для формальности, ради получения согласия, а уговорить Чую остаться уже на месте будет куда проще.

Накахара кивает, крепче стискивая пальцами широкую ладонь Дазая, и позволяет вести себя в неизвестность. За всё время знакомства Чуя ни разу не был дома у Осаму, так же, как и Осаму не был у Чуи.

***

– Проходи и, – Дазай запинается о порожек собственной квартиры и глухо ругается, проскакав на одной ноге вперёд, оставляя на чистом паркете мокрые грязные следы. Упирается выставленной перед собой ладонью в стену и, переведя дыхание, добавляет. – Чувствуй себя, как дома.

– Я, смотрю, тебя не только улица, но и собственный пол на ногах не держит, – усмехается юноша. Он останавливается при входе, прикрыв за собой дверь и повернув замок. Мнется у порога, переминаясь с ноги на ногу, гипнотизирует попеременно взглядом заляпанный Дазаем пол и свои собственные кроссовки. Бег по лужам и грязи изрядно изляпал любимую обувь. – У тебя тряпки не найдётся?

– Просто рядом с тобой гравитация отчего-то начинает меня недолюбливать, – непринуждённо пожимает плечами художник. – Заходи прямо так, всё равно уже грязно. Разрешаю, – машет рукой в сторону ванной, – первым воспользоваться душем.

– Какой щедрый, – язвительный ответ. И не менее добродушное от Дазая: «А как же».

Накахара, не теряя времени, снимает кроссовки и шлёпает в указанном направлении в мокрых носках, оставляя после себя влажные отпечатки ног. Обувь предусмотрительно тащит с собой, в надежде реанимировать их. До своего дома ему в любом случае в чем-то нужно будет идти.

Оба парня вымокли до нитки и промёрзли до самых костей, но теплота и уют небольшой холостятской квартирки постепенно обволакивает их, частично согревая. Однако этого ещё недостаточно.

Как только Чуя скрывается в ванной, Осаму скидывает с себя обувь вместе с носками, быстренько протирает пол и топает в комнату, на ходу избавляясь от футболки. Бинты снова ужасно вымокли, неприятно раздражая кожу.

Навевает воспоминания…

«Помнится, – копаясь в шкафу, думает парень, – в день, когда Чуя позвонил мне первый раз, была такая же ужасная погода»

Футболка для Накахары находится довольно быстро. Дазай просто берёт первую из числа новых. Пусть и будет велика, но не должна вызвать дискомфорта. Со штанами возникает проблема, и выбор в итоге падает на старые, но так никем и не тронутые шорты. Дазай даже слабо припоминает, откуда они вообще здесь взялись. Кажется, как смутно припоминает парень, их ему когда-то в подростковом возрасте, когда Дазай лежал в больнице, притащил дядя, не угадав с размером племянника. Выбрасывать было жалко, вот Осаму и оставил их на крайний случай.

И не зря.

Без задней мысли Дазай так же извлекает из комода новые перчатки, оставленные тем же дядей. Вдруг Чуя в этот раз забыл взять с собой запасные.

– Чуя? – тихий стук в дверь. Услышав в ответ бурчащее «войдите», разбавленное шумом льющейся воды, Осаму медленно приоткрывает дверь, ожидая увидеть обнаженного юношу, но застает всё ещё одетого, раздраженно шипящего Накахару, который пытается спасти свои кроссовки, склонившись над раковиной.

– Они стоили пятнадцать косарей, – по-своему оценив молчание Осаму, поясняет Чуя, с усердием натирая обувь специальной щёткой, которую отыскал в одном из ящичков. – Кстати, я тут немного пошарился у тебя, и, – оборачивается на хозяина квартиры и резко замолкает, удивлённо распахивая глаза. – Охуеть, – слишком эмоционально, и испорченные кроссовки уже не кажутся таким важным делом. – Да ты реально мумия.

Дазай растеряно стоит перед ним, со стопкой вещей в руках. Его тело, начиная от пояса штанов и заканчивая шеей и запястьями рук сплошь перетянуто белыми полосами бинтов, скрывая за собой кожу парня.

– Нескромный вопрос, – заинтересованная усмешка, – а в штанах у тебя тоже…

– Продемонстрировать? – плотоядно скалится Осаму, вмиг возвращая себе привычную ухмылку.

– Как-нибудь воздержусь от столь шикарного предложения, – парирует юноша, возвращаясь к чистке обуви, – хотя бы потому, что не готов демонстрировать тебе в ответ свои секреты.

Чуе на самом деле давно интересно, почему Осаму носит эти бинты. Шею и руки, скрытые под тканью, он заприметил ещё в их самую первую встречу. Только Чуя так же понимает, что спрашивать о, возможно, не радужных причинах, при этом не готовясь раскрывать свои карты в ответ, как минимум некрасиво.

– Тебе я могу доверить эту тайну без всяких условий, – Осаму не врёт, Чуя улавливает искренность в его словах, и это действительно она. – Я уверен, что даже увидев, что я скрываю под бинтами, ты не отвернёшься от меня. А, значит, мне не стоит беспокоиться, – парень делает пару шагов вперёд, полностью заходя в ванную комнату, и укладывает на стиральной машинке стопку с вещами. – Я принёс сменную одежду, должна подойти. В сухом и чистом всяко лучше, чем в мокром, – подмигивает, улыбаясь. – И это, – демонстрирует перчатки, – если у тебя вдруг нет с собой запасных. Они новые, их ни разу не одевали.

– Спасибо…

– Кроссовки можно потом сдать в чистку. Лучше пока поставить их сушиться, – с этими словами Осаму забирает из рук друга несчастную обувь и ставит её на электрическую батарею, предварительно включив. – А тебе, – оборачивается к Чуе, оглядывая продрогшего юношу с ног до головы, – следует принять тёплый душ и согреться, иначе рискуешь заболеть.

– А?..

– Не беспокойся, – смешок, – подглядывать не буду.

– Да я не об этом, – устало выдыхает, – а ты как? – обеспокоенно смотрит на Осаму, но тот, вроде, не похож на человека, который замёрз.

– У меня, как ты заметил, в отличии от тебя, под одеждой имеется запасной обогрев в виде бинтов, – задорно указывает ладонью на свой перебинтованный торс. – Они теплее, чем кажется на первый взгляд. И, – видя, что Чуя хочет сказать ещё что-то, поспешно добавляет, не позволяя юноше и рта раскрыть, – отвечая на твой ранний вопрос: да, мои ноги частично тоже забинтованы.

– Фобия? – неуверенно предполагает Накахара.

Осами отрицательно качает головой, с некоторой холодностью в голосе отвечая:

– Нет. Отвращение со стороны людей. Да и, – пожимает плечами, переступая порог ванной комнаты, – ношение бинтов со временем превратилось в обязательную привычку.

– Вот как, – Чуя опускает взгляд, отстраненно смотря на собственные руки в перчатках. Может, Дазай такой же?

– Не переживай, Чиби, – ласково зовёт парень, уловив замешательство Чуи, – я не испытываю по этому поводу каких-либо отрицательный эмоций. Приведи себя в порядок, а потом, когда перекусим, я расскажу тебе «причину». Думаю, так будет лучше.

– Тебе не обязательно.

– Знаю. Но… я хочу, чтобы ты знал.

Дазай уходит, плотно прикрыв за собой дверь, и оставляет Чую в одиночестве. Юношу одолевают разные мысли, его тянет высказаться, выплеснуть кому-то… нет, выплеснуть именно Осаму свои переживания, раскрыть свою душу и не прятаться, но… Это так тяжело. Тяжело, потому что до сих пор Чуя считает, что все могло сложится иначе, не сглупи он в тот момент.

Может ли он позволить себе быть счастливым, если?..

Накахара цепляется трясущимися пальцами в края раковины, жмурит глаза и качает головой. Он не имеет права на сомнения.

Тело слегка подрагивает, но не от панической атаки. В этот раз от холода. Дазай прав, Чуе нужно принять душ. Он всегда через чур заботлив и внимателен. И так он себя ведёт, как смог проанализировать Накахара, наблюдая за общением парня с другими людьми, далеко не со всеми. Рядом с ним юноша против воли чувствует себя особенным, и это неимоверно раздражает.

Взгляд устремляется на оставленные другом вещи: футболка, шорты, полотенце и… перчатки. Чуя всегда носит с собой в сумке запасную пару, только вот сама сумка осталась в коридоре. Что ж, наверное, примерить на себя чужие не такая плохая идея. Учитывая, что перчатки принёс не кто-то, а Дазай.

Чуя раздевается, оставляя на теле только перчатки, и забирается в ванну. Настраивает воду до приемлемой температуры, после чего закрепляет душ на нужной для него высоте. Теплые капли приятно омывают лицо и продрогшее тело. Смывают усталость, расслабляют, избавляют от гнетущих мыслей. Или как раз наоборот?..

На задворках памяти мелькают картинки прошлого, болезненно опаляя измученную душу. Мимолётный всплеск, и, если бы Накахара не знал, что там, за стенкой, его дожидается Осаму, непременно бы вновь поддался истерике.

«Кажется… в тот день была такая же ужасная погода…»

Пока Чуя принимает водные процедуры, Дазай успевает сменить бинты на новые, сухие, перед этим приведя себя в относительный порядок с помощью полотенца и раковины на кухне. Переодевается в домашние шорты и футболку, из-за чего теперь открывается вид на его перебинтованные голени и колени, и отправляется на кухню с целью приготовить лёгкий перекус.

Стрелка на настенных часах только-только перевалила за пять, а за окном уже вовсю темно. Черные тучи заполонили всё небо, погружая летнюю Йокогаму в непроглядный мрак. Сильный ливень и бушующий ветер никак не располагают к выходу на улицу, а это значит, что план Дазая сработал на все сто процентов.

Вовремя они всё-таки переступили порог квартиры.

Чуя выходит спустя четверть часа, на ходу вытирая влажные волосы полотенцем. Футболка, подобранная Дазаем, слегка большевата и чуть спадает с правого плеча, открывая вид на выпирающие ключицы. Осаму рефлекторно сглатывает подступившуюся слюну, с трудом отводя взгляд от соблазнительного тела.

На руках юноши, что не может не тешить самолюбие Дазая, те самые белые перчатки, которые ему принёс художник.

– Ты как раз вовремя, – задорно отмечает Осаму, раскладывая по тарелкам жаренный рис, – ужин почти готов.

– Отлично, я так голоден, – Чуя шлёпает босыми ногами к столу и усаживается на мягкий стул. Полотенце остается висеть на плечах, впитывая в себя стекающие с волос капли воды. – Думаю, ты не будешь против, что мои вещи заняли всю твою сушилку.

Пока Дазай заканчивает с едой, Чуя, полностью осмелев на, казалось бы, чужой территории, разливает им чай, стащив из ящика пару бокалов.

Ужин протекает за разговорами ни о чем. Чуя постоянно бросает взгляд в окно, следя за погодой, но ситуация не улучшается. Напротив, ветер и дождь лишь набирает обороты, а прогноз в интернете вовсю вопит, что шторм продлиться вплоть до следующего дня.

– Что ж, – победно улыбается Дазай, обращаясь к Чуе, – похоже теперь у нас с тобой, Чиби, вся ночь впереди.

Накахара что-то неразборчиво бубнит себе под нос, затем встает и уходит в коридор, чтобы через минуту вернуться обратно с телефоном в руках:

– Нужно предупредить Коё, чтобы не ждали меня сегодня.

Осаму согласно кивает и, пока Чуя разговаривает по телефону, незаметно наблюдает за ним. Накахара сидит, забравшись с ногами на стул и расслабленно откинувшись на спинку, оживлённо рассказывает Коё о прошедшем дне и уверяет, что с ним всё в порядке и не стоит беспокоиться: «…Я сегодня останусь у Осаму, на улице атас полный… Да, не переживай… Нет, мне никто не угрожает… Да, у меня с собой есть всё необходимое… И таблетки… И перчатки… И кастет… и шокер»

На последнем, признаться, глаза Дазая удивлённо распахиваются, вызывая у юноши усмешку. Чуя неосознанно во время разговора накручивает на палец прядь отросших волос, и Осаму просто не может отвести взгляда от тонких пальцев. Жаль, что в перчатках.

Они сидят на кухне за чашкой чая до самого вечера, незаметно коротая время за разговорами. Чуя рассказывает об интересных случаях с работы в роли переводчика, или о нелепых ситуациях, свидетелем которых он стал. Что странно, как отмечает про себя Дазай, Чуя ни разу за сегодня, как и за всё время знакомства, не затронул тему своей подростковой жизни. Единственный раз, когда Осаму что-то узнал о Накахаре с той поры – случай в больнице, где юноша ненароком проговорился о занятии борьбой.

«Значит, – делает вывод художник, – перчатки Чуя носит, предположительно, с подросткового возраста…»

Когда Осаму перехватывает эстафету повествования нелепых ситуаций, звонит его телефон. На дисплее высвечивается «Одасаку» и Дазай, извинившись, принимает вызов.

– Можешь пока осмотреться, если есть желание. Я недолго, – говорит он прежде, чем отойти к окну. Ода знает, что Дазай сегодня планировал вечер с Чуей, а, значит, если он звонит в такое время, то дело срочное. Или касается рабочих вопросов.

Накахара сначала слушает, мельком понимая содержание беседы Дазая. Кажется, речь идёт об озвученных сроках той самой ежегодной выставки, о которой Осаму рассказывал на днях. Чуя не хочет пытаться понять терминологию художника, а потому тихонько выбирается из-за стола и выходит из кухни. Раз Дазай сам предложил осмотреться, то почему бы и не воспользоваться шансом. Тем более, Чуе давно было интересно, как живёт этот надоедливый прилипала, что парит мозги юноши на протяжении вот уже трёх месяцев.

Квартирка Дазая небольшая, двухкомнатная. Самое то для одинокого парня. Чуя начинает свою мини-экскурсию с гостиной. Небольшой угловой диван в конце комнаты, журнальный столик перед ним, заваленный разнообразной художественной канцелярией. Возле противоположной стены стоит телевизор и сервант с книжным шкафом. Ничего примечательного, не считая пары картин, коими украшена стена со стороны дивана: неизвестный Чуе мужчина в белом медицинском халате с черными, словно смоль, волосами; светловолосая девочка лет восьми в красном платье с зажатой в руках плюшевой игрушкой; рукопожатие двух неизвестных мужчин и ещё пара мелких картин с чьими-то силуэтами.

Чуя не задерживается здесь долго. Любопытство ведёт его в самую дальнюю комнату – спальню. Интерьер и тут не блещет особым богатством: большая кровать, шкаф-купе и комод с тумбочкой возле окна. Но вот, что касается картин…

Напротив кровати висит большая картина, изображенная с помощью масляных красок. На ней сам Осаму и… Чуя. И снова этот мафиозный стиль. Дазай в чёрном строгом костюме сидит в дорогом красном кресле, сложив ногу на ногу и опустив на колено одну руку. Вторую – но подлокотник. Спина прямая, взгляд подчиняет, и глядя в единственный глаз (второй отчего-то скрыт за бинтовой повязкой), чувствуешь неописуемую властность и расчетливость, будто весь мир лежит у ног этого человека.

Рядом с Дазаем, уместившись на том самом подлокотнике, где лежит рука Осаму, сидит Чуя. Тоже в черном. Только красный кардиган выглядывает из-под кожанки, да рыжие волосы заметно выделяются на всеобщем фоне. Поза до неприличия нахальна, как и голубой пронзительный взгляд. Ноги, согнутые в коленях, стопами упираются в бок кресла и придерживаются руками в перчатках за колени.

Они рядом, они вместе, как единое целое. И, создается впечатление, что, если к человеку в кресле кто-то посмеет приблизиться, его верный «напарник» сразу же расправится с наглецом, не оставив и шанса на спасение.

Чуя не знает, с чего вдруг в его голове вплывает именно такая интерпретация изображения, но взгляда отвести от картины не может.

На заднем фоне кроваво-красная луна – идеализация далеко не светлого, а тёмного, преступного мира большого города. Самая настоящая мафия, и Дазай в ней никто иной, как босс. Босс, который может позволить быть рядом с собой, на одном уровне, только одному человеку, что сидит по его руку.

Чуя нервно скалится, непроизвольно сжимая руки в кулаки. Как иронично изображать его в подобной роли, учитывая какое прошлое он скрывает за своими плечами. Он не мафиози, далеко нет, но имеет свои скелеты в шкафу. Скелеты… Грустная усмешка сама собой слетает с губ:

«Если бы Осаму знал, что бы сказал… Рассказать... или…»

Накахара проходит дальше, к тумбочке, где замечает альбом. За окном приглушенно громыхает и где-то вдалеке небо разрезают молнии. Не хотелось бы в такую погоду оказаться на улице.

Юноша берёт в руки альбом в кожаной обложке. Видно, что не из дешевых. На внутренней стороне в углу подписано поздравление и пожелание от Одасаку. И дата: на восемнадцатилетние Дазая. Только альбом не выглядит потрёпанным. Видно, что хранится с особой бережностью, как нечто ценное. Неужто в руки Чуи попало что-то важное?

На первой странице изображен Ода с книгой в руках. Та самая картина, что висит у Осаму в аудитории. Видимо, первоначальный набросок перед готовой работой.

Далее идёт снова рисунок Оды, но уже в окружении самого Осаму и, если Чуе не изменяет память, Анго. Парня в очках, что был на дне рождении Дазая. Троица друзей сидит за барной стойкой – даже так юноша узнает в заднем фоне атмосферу «Люпина» – держа в руках бокалы с алкоголем.

Встречается и рисунок той светловолосой девчушки, чья картина висела в гостиной. С красивой, витиеватой подписью внизу: Элис. В этот раз в руках малышка держит красивый венок из полевых цветов, с улыбкой протягивает его тянущимся к ней мужским рукам. Кому они принадлежат – не видно, но точно не Осаму. Бинты на запястьях отсутствуют.

Снова пару рисунков Сакуноске: в основном за работой или чтением. Один набросок Акутагавы и Накаджимы, и подпись над ними: «задача – свести».

А дальше… Чуя.

Много рисунков с Чуей, разнообразных, с разных ракурсов. Изображение рук в неизменных перчатках. Изображение лица с акцентом на глаза и улыбку. Изображение в полный рост. В разных образах: будь то обычный человек или мифическое существо. От хитрого кицуне с несколькими хвостами, до гордого чернокрылого тенгу в бордовом кимоно.

На некоторых из них мелькает и Осаму. То обнимает со спины, то целует тыльную сторону ладони, облаченную в бархат, то прижимается губами к виску, утыкаясь носом в рыжие локоны.

Чуе кажется, что его пульс зашкаливает, а сердце вот-вот пробьёт грудную клетку, потому что попадаются рисунки, по сравнению с которыми картина в аудитории Дазая выглядит невинным детским лепетом. Поэтому, когда юноша откровенно зависает над наброском, где полуобнаженный Осаму прижимает такого же неменее распалённого Чую к постели, он не замечает, как сзади к нему подкрадывается художник сего творения и тихо так, лукавым полушёпотом спрашивает:

– Неужели Чиби добрался до закромов моих потаённых желаний?

Громкий вскрик. Альбом выпадает из рук Накахары, а сам он, подпрыгнув, по инерции порывается кулаком к лицу Дазая, но парень, наученный горьким опытом, ловко перехватывает чужую руку.

– Осаму, блять, – досадливо-смущенно. Уши пылают от просмотренных картин и осознания, что его застукали с поличным. Или это признание Дазаем его желаний так сильно действуют на воображение Накахары. – Харэ подкрадываться. Просил же.

Художник смеётся. Раскрасневшийся Чуя выглядит до невозможности мило. Хочется как можно скорее зарисовать это смущенное личико, которое ему открылось впервые. Новая эмоция, и, о боже, как же она прекрасна.

Чуя неразборчиво бубнит себе под нос что-то про «бинтованных извращенцев», всеми силами заставляет себя не поднимать взгляд на Осаму. Ему в кой-то веки неловко рядом с ним. Он опускается на колени, тянется за упавшим альбомом и… соприкасается пальцами с рукой Дазая, который неудачно потянулся за своей вещью вслед за другом.

Резко отдёргивает руку, но подниматься не спешит.

– Этот альбом, – неуверенно начинает Накахара, – он?..

– Я изображаю на его страницах тех, кого считаю дорогими для себя людьми, – мягкая улыбка. Карие глаза пристально смотрят на рыжеволосого юношу, что старательно отводит взгляд. До нелепости неловкая ситуация. – Лучший друг, – перечисляет художник. Тянется рукой к лицу Чуи, – младшая сестра, – аккуратно касается кончиками пальцев чужой кожи, нежно ведет по щеке вверх, – особые ученики и, – заправляет спадающую на лицо прядку рыжих волос за пылающее ушко, – любимый человек…

Чуя замирает, не смея шелохнуться. Дазай только что прямым текстом признался ему в любви, и Накахара просто не знает, куда ему деться и что делать. Он чувствует подкатывающуюся панику, но теплая ладонь, что так нежно, даже бережно касается его лица, усмиряет страх.

«Осаму не такой, – напоминает себе Чуя, заглушая прошлую боль. – Не враг мне. Он…»

Он дорог.

Без него плохо. До щемящего в груди сердца. До сдавливающей в тиски боли. Без Осаму накатывает противное чувство одиночества, и Чуя уже не представляет своей жизни без него.

Это любовь?..

Чужие глаза становятся ближе, Осаму тянется к Чуе, не сводя с него взгляда. Мягко удерживает ладонью за затылок и приближает к себе, наклоняясь к чужим приоткрытым губам. Остается каких-то пару миллиметров до желанного момента, пара миллиметров до сладких манящих губ. Но…

Оглушающий раскат грома, яркая вспышка за окном и в доме мгновенно гаснет свет, погружая две влюбленные души в непроглядный мрак, освещаемый лишь редкими всполохами молний.

Чуя подается назад и нервно смеётся. Напряжение и смятение спадает, исчезая вместе с раскатом грома, что теперь раздаётся где-то в другой части портового города. Глаза постепенно привыкают к темноте, и теперь он может разглядеть черты лица Осаму, что по-прежнему находится непозволительно близко.

– Это был самый большой облом в моей жизни, – отшучивается Накахара, чувствуя, что ладонь Осаму снова лежит на его щеке.

– В моей тоже, – гипнотизирующий шепот, – надеюсь, – приближается, сокращая вновь возникшее расстояние, – ты не против обломать облом и, – томно, еле слышно, – поцеловать меня…

Дазай целует нежно, почти невесомо, аккуратно касаясь чужих губ своими. Кончики пальцев оглаживают пылающую щеку, острый язычок мимолётно очерчивает контур нижней губы, почти сразу отстраняясь. Боится напугать настойчивостью.

Осаму нехотя отстраняется и, не отводя взгляда от растерянных голубых глаз, снова целует: сначала в кончик носа, а после в уголок губ:

– Пойду найду свечи, – тихо шепчет он. Поднимается на ноги и уходит в сторону гостиной. – Думаю, электричество отключили надолго. Романтика, – шутливо, в попытке разбавить атмосферу.

А Чуя ещё долго сидит на том же месте, касается кончиками пальцев своих губ, смотря вслед скрывшемуся в другой комнате Дазаю, и думает, что его первый поцелуй оставит в памяти только светлый отпечаток. Сам Осаму является его светлым лучиком, вытягивающим Накахару из липких пут темноты.

***

– Скажи, это тоже часть твоей хвалёной стратегии?

– Что именно?

– То, что я оказался и остался сегодня здесь.

Они вдвоём сидят в гостиной, уместившись на диване, куда заранее притащили пару подушек и тёплый плед. Перед ними, на журнальном столике, три зажжённые свечи и остывший недопитый чай. Сделать новый не позволяет отсутствующее электричество. А также открытая бутылка дорогого вина, которую Дазай приобрёл специально для сегодняшнего вечера. Запомнил со своего дня рождения, что Чуе нравится именно этот напиток.

– Частично да, – честно кивает Осаму, делая глоток терпко-сладкого вина из своего бокала. Чуя сидит рядом, облокотившись головой на плечо парня, подтянув к себе согнутые в коленях ноги и обняв из одной рукой. В другой, свободной, удерживает пустой бокал, зажав меж пальцев длинную хрустальную ножку.

– То есть? – несколько враждебно. Тело юноши заметно напрягается, что не ускользает от острого взора художника даже в царившем полумраке.

– Я знал прогноз погоды, поэтому и увёл тебя подальше от твоего дома, но ближе к своему, рассчитывая на штормовой ливень. Ночью ты более разговорчив, чем днём, но по телефону живого общения полностью не заменишь. Я правда хочу узнать о тебе ещё больше и помочь. Но я не могу этого сделать, пока ты сам не раскроешься мне, Чуя.

Накахара ничего не отвечает. Смотрит на танцующее пламя на свечах и машинально прикусывает нижнюю губу. Дазай как всегда прав.

– Почему ты носишь перчатки, Чуя?

Неожиданный, в то же время, вертящийся в мыслях вопрос, словно нож, разрезает устоявшуюся тишину, заставляя юношу вздрогнуть и крепче вцепиться ладонью в колени.

– При нашей первой встрече и последующих стычках в парке, я думал, что ты носишь перчатки исключительно ради своего эстетического удовольствия, – голос Осаму звучит тихо, размеренно. Он ненавязчиво приобнимает юношу за плечо, несильно сжимая ладонью. – Затем, после случая с чаем в кафе, я прошерстил интернет и пришёл к выводу, что у тебя слабовыраженная мизофобия, однако вскоре моя гипотеза опровергалась прилетевшим в нас мячом. Ты спокойно отреагировал на грязь, что заляпала тебя с ног до головы.

Чуя слушает и не может поверить, что Дазай всё это время пытался найти причину. Не просто пытался, он подходил к своей задаче с особой осторожностью, стараясь не задеть своим любопытством чувства Накахары.

– В итоге, – продолжает художник, – я окончательно запутался в твоих симптомах и возможной причине. Рассматривал гаптофобию, но в таком случае к тебе никто бы не мог прикоснуться без угрозы для своего здоровья. Твои кулаки просто железные, это я усвоил, – смеется, потирая нос свободной рукой. Свой бокал Осаму успел отставить на журнальный столик.

– Я действительно не люблю, когда ко мне кто-то прикасается, и стараюсь ограничивать своё личное пространство от других людей, – кивает Чуя, – но я не испытываю омерзения или навязчивого страха по этому поводу. Тут несколько другое.

– И всё же? – не успокаивается. Мягко, но настойчиво подводит к разговору. Касается губами виска и чуть слышно произносит. – Чего ты боишься, Чу?

– Кровь…

Пламя у свечи чуть всколыхнулось от сквозняка. Пальцы обессиленно разжимаются, выпуская из хватки хрустальный бокал, и тот с глухим стуком скатывается на ковёр возле дивана. Тело слабо потряхивает от просыпающихся воспоминаний, но крепкая рука, обнимающая за плечи, не позволяет отстранится. Прижимает к себе, напоминая, что Чуя не один. Осаму рядом с ним, и готов выслушать. Готов помочь и быть рядом.

– Кровь? – такой вариант Дазай тоже рассматривал. Только вот подобный страх не принуждает к постоянному ношению перчаток, поэтому парень быстро отринул его. Выходит, зря?

– Кровь, – слабый кивок. – Вернее, кровь на моих руках… кровь, – Чуя обнимает себя одной рукой, больно впиваясь пальцами в другую, и пустым взглядом смотрит на огонь, – которую вижу только я…

Дазай пододвигается ближе, обнимая теперь Чуя двумя руками. Мягко касается широкой ладонью руки, облаченной в перчатку, накрывает её, чуть сжимая. А после и вовсе переплетает пальцы. Подтягивает юношу к себе, почти усаживая на свои колени. Почти… потому что Накахара, поёрзав, в итоге спускается с колен, оказываясь сидящим между ног Дазая, прижимаясь спиной к его груди.

Пламя свечи реагирует на колебания воздуха, извиваясь в такт копошениям парней, но стоит им замереть, как огонь выравнивается. Так и уверенность Чуи крепнет от теплых объятий Осаму.

– Откуда эта кровь?

– Я… убил человека, – дрожь снова прокатывается по телу, и Осаму, ощущая это, усиливает объятия. – Убил… этими, – сжимает кулаки, – руками… убил его…

– Почему? – поцелуй в макушку. – Расскажи, я пойму. Тебе самому станет легче, если ты перестанешь держать всё в себе. Слышишь, Чиби? – поцелуй в висок. – Уверен, то… что произошло имеет своё объяснение…

– Он пытался мне помочь, – сбивчивый шепот. Голубой взгляд неотрывно смотрит на пламя. Так проще.

– В чём?

– Это… длинная история…

– У нас впереди целая ночь. Нам некуда спешить. Ну же, Чуя…

Накахара колеблется некоторое время, прежде чем, тяжело выдохнув, отвечает:

– Хорошо… я расскажу. С одиннадцати лет я вёл весьма насыщенный образ жизни: занимался борьбой, увлекался велоспортом, позже переросший в любительские гонки на старых байках. Я всегда находился в центре внимания, даже организовал небольшую группу таких же оторванных подростков, которые в нашем кругу называли меня капитаном. А после того, как я в пятнадцать второй год подряд стал чемпионом уличных гонок, меня прозвали королём. Слишком пафосно, не находишь? – смешок. Осаму молчит, внимательно вслушиваясь. – Вот и я так же думал, – по-иному поняв чужое молчания, «навеселе» произносит Чуя. – Но мой, как я считал, лучший друг всё время твердил не обращать внимание и наслаждаться славой. Всеобщее внимание, ведь все те люди были готовы следовать за мной. Не одна разборка местных банд не обходилась без моего участия. Я, своего рода, собирал сверстников под своё крыло и защищал их от байкеров и мелких преступных банд. Мы, знаешь ли, до того, как переехали сюда, в Йокогаму, жили в довольно опасном и криминальном районе Японии.

Накахара замолкает на пару минут. Собирается с мыслями, ответно стискивает в своей рука ладонь Осаму и продолжает:

– Мне было семнадцать, когда всё пошло по пизде. На дискотеке моей персоной заинтересовался сынок босса какой-то там преступной группировки. Он попытался подкатить, опоив меня, но в итоге получил в морду. На этом жестком отказе с моей стороны я считал, что инцидент исчерпан. И, как ты можешь догадаться, ошибся.

Дазай хмурится, примерно догадываясь, о чем дальше пойдёт речь. Утыкается носом в рыжие локоны и закрывает глаза, стараясь успокоить клокочущую внутри ревность и злобу.

– Он выловил тебя?

– Если бы, – горькая насмешка, – всё оказалось куда хуже. Не поверишь, но… Меня продали. Продал, – мгновенно поправляет сам себя, – лучший друг, который всегда был рядом. С самого детства… Просто взял и продал меня, как какую-то вещь, наплевав на все те узы, что связывали нас на протяжении нескольких лет.

Голова обессилено облокачивается на грудь художника. Ворошить прошлое и вытягивать из головы события того дня не просто. Но Дазай по-прежнему крепко и бережно прижимает его к себе. По-прежнему мимолетно целует то в макушку, то в висок, то в щеку, как бы успокаивая, напоминая о себе. И это придаёт уверенность.

– Ширасе, под предлогом новой движухи, привёл меня на заброшенный склад, где нас поджидали. Пятеро. Тот самый мажор, и четыре амбала из его личной охраны. Я, честно, плохо помню, что было потом. Всё как в тумане. Меня схватили два амбала богатого ублюдка и удерживали в своей нечеловеческой хватке, пока эта мразь, именуемая себя «другом», отсчитывала вырученные за меня деньги, убеждаясь, что ему отдали всю сумму.

Глаза Осаму недобро сужаются. В горле пересыхает от давящего чувства безысходности. Неужели Чую…

– Они… тебя?..

Голос звучит угрожающе, но Накахару это нисколько не пугает. Он догадывается, о чём подумал сейчас Дазай и на кого направлена эта неприкрытая злоба.

– Усмири пыл, шпала, я до сих пор девственник, если ты об этом.

После слов Накахары Осаму и правда немного успокаивается. Ну вот, дожили… кто кого в итоге поддерживает?..

– Что было дальше?

– Когда Ширасе собрался уходить, пришёл он, – голос Чуи дрогнул. – Каким-то образом о планах Ширасе узнал друг Коё. Точнее… её возлюбленный. Рандо учился вместе с ней в университете, и был частым гостем в нашем доме. Ко мне и Кёке относился как к собственным младшим брате и сестре. Знаешь, я даже не удивился, когда увидел его на той заброшке.

Перед взором Чуи застывает момент из прошлого: встревоженный и растрепанный от бега темноволосый парень врывается в раскрытые ворота и с полным уверенности взглядом смотрит на схваченного подростка. В тот момент в вечно добрых глазах плескалась ненависть к бандитам и беспокойство за беспечного ребенка.

– Рандо всегда был против насилия, но в тот день сражался так отчаянно, что я на миг позабыл о его флегматичности и хилом телосложении. Он помог мне вырваться из чужого захвата, а там уже привычка вести бой сыграла мне на руку, и я с лёгкостью смог уложить одного из них. А затем кинулся на богатея и предателя. Неудачно… У Ширасе оказался нож, и я, не готовый к чужому вооружению, пропустил удар, получив ножевое ранение в бок.

Свободная рука юноши скользнула вниз, к животу, касаясь правого бока.

– Ранение не слабо притупило мою реакцию. И… – тело в руках Осаму трясёт так сильно, что парень успевает испугаться. Чуя резко вскакивает, подгребая под себя ноги и хватаясь руками за голову, вцепляясь дрожащими пальцами в волосы. – Я не помню, – срывающимся голосом шепчет он, буквально вырывая свои волосы. – Не помню, что произошло… Как не стараюсь вспомнить, не получается. Понимаешь?.. Не получается!

На глазах выступают слезы. Осаму перехватывает руки Накахары, крепко стискивает его в объятиях, не позволяя и дальше вредить себе. Держит, пока юноша бьётся в истерике, прося отпустить. Шепчет успокаивающие слова, твердит, что рядом. И Чуя постепенно затихает.

– Принести успокаивающие? – теплая ладонь нежно гладит по голове. Накахара отрицательно качает головой, цепляется в футболку Осаму пальцами. Закрывает глаза и, уткнувшись носом в чужую ключицу, продолжает.

– Я помню, что некоторое время продолжал бой с торчащим из бока ножом. Рандо что-то прокричал о том, что его нельзя вытаскивать, иначе спровоцируем кровотечение. Нас прижали, окружили со всех сторон… Из-за болевого шока я плохо стоял на ногах, или просто нож был вымазан в какой-то дряни, не знаю… Перед глазами всё расплывалось, поэтому, когда на меня начал наступать этот богатенький ублюдок, я не задумываясь вытащил из себя нож, и… Меня как будто молнией шандарахнуло. Всё вокруг закружилось… Я сделал несколько шагов вперед, но был сбит кем-то с ног…

– Рандо? – спустя долгие минуты молчания, решает уточнить Дазай.

– Да, – короткий кивок. – Он налетел на меня… или я на него… не могу вспомнить… но… Я убил его… тем самым ножом…

В памяти вновь всплывают картины кровавого прошлого. Чуя, словно со стороны, смотрит на свои трясущиеся руки, перепачканные чужой кровью. Он падает на колени перед бездыханным телом и неверяще смотрит перед собой.

«Нет… нет… нет… нет…»

Он трясёт Рандо, зовет его, щупает пульс, но тот, слабея, постепенно сходит на нет. Подросток буквально сходит с ума от охватившей его паники. Он истерично сжимает пальцы на шее парня, прощупывает запястья, прислушивается к груди в надежде уловить стук сердца. Тщетно.

Руки пульсируют от горячей крови, и Чуя, задержав взгляд на алых ладонях, начинает бездумно пытаться её стереть, царапая собственную кожу до крови. Избавиться от этого мерзкого чувства липкой субстанции на руках, даже если придётся сорвать кожу.

Избавиться… избавиться… избав-

За плечи настойчиво трясут, заставляя вынырнуть из омута воспоминаний. Чуя моргает, недоумённо смотрит на Дазай:

– Ты в порядке?

Только сейчас Чуя замечает, что его руки крепко держат в тисках ладони Дазая. Снова пытался разодрать свои запястья?..

– Задумался, – вымученная улыбка, – всё нормально, – утыкается лбом в ключицу, позволяя обнимать себя. – Как сказал врач, Рандо умер мгновенно. Удар пришелся прямо в сердце. Убийство повесили на того богатенького ублюдка. Он, к слову, сбежал, как только понял, что Рандо мёртв. А вот Ширасе поймали.

– А остальных?

– Они залегли на дно, – слабо пожимает плечами. – Кажется, дело до сих пор не закрыто.

– Таких нужно разве что убивать тихо и без свидетелей.

– Хватит с меня убийств… После произошедшего, я полгода провёл в стационаре под наблюдением врачей. Первое время приступы панических атак случались регулярно. Я лихорадочно мыл руки, стараясь стереть с себя «кровь». Не помогало. Я кожей ощущал, как она мерзко обволакивает мои руки, окрашивая их в алый цвет, и начинал в прямом смысле слова сдирать с себя кожу. Лишь бы не чувствовать этого мерзкого ощущения. Так продолжалось до тех пор, пока Коё не познакомила меня с Йосано. Она стала моим личным психологом, и при первой же встрече посоветовала носить перчатки.

– После этого вы и переехали в Йокогаму?

– Да. Коё увезла меня почти сразу. Я не раз задавался вопросом, как она может продолжать заботить обо мне после всего, что я сделал. Ведь… если бы не я, она…

– Твоей вины в этом нет, Чуя, – Дазай выпускает юношу из объятий, отстраняясь. Но только для того, чтобы, спустя секунду, взять его лицо в чащу рук и нежно поцеловать в кончик носа. – Уверен, сам Рандо считал бы так же. Ты жив, здоров, по крайней мере в физическом плане, а значит усилия Рандо не были напрасными.

– И ты туда же, – хмуро смотрит в карие глаза напротив.

– Но ведь я прав, – утирает большими пальцами с глаз Чуи остатки слёз. – Ты живой, и сейчас, после твоего рассказа, я искренне благодарен этому Рандо за то, что он вытащил тебя. Что спас. Я рад, потому что иначе не встретил бы тебя.

– Осаму…

– А ещё, – Дазай нагло перебивает Чую, приложив указательный палец к его губам, прося помолчать и выслушать, – после услышанного у меня появилась одна небольшая догадка. Чуя? – парень хитро щурится. И как он раньше не догадался, всё ведь было очевидно: и странные намёки Акутагавы, и реакция Чуи, и его поразительно отрицательное мнение по поводу данного персонажа. – Ответь мне, только честно, без увиливаний. Арахабаки… Нет, даже не так. Король Агнцев – это ведь ты?

– Догадался, значит, – усмешка. И, не задумываясь, жмётся сильнее к Дазаю, не желая отстраняться или выпускать из захвата чужую футболку.

– Я и раньше сравнивал образ этого персонажа с тобой. Такой же неприступный, загадочный, вспыльчивой, но в то же время ранимый…

– Я не ранимый, – предупреждающее шипение.

– Да-да, конечно, – согласно кивает, улыбаясь. – Тот, кто подарил ту книгу Рюноскэ и Ацуши…

– Я, ты прав. Они как-то спокойно отнеслись к этой новости, да и не были похожими на чокнутых фанатиков, каких часто можно встретить на сайтах интернета. Кёка предложила рассказать, я согласился, зная о бескорыстном характере тихого Ацуши. Так слово за слово мы и подружились с ним ещё до встречи с тобой.

– Из-за «чокнутый фанатиков» ты и не хочешь раскрывать своё настоящее имя?

– И поэтому тоже, – кивок. – На самом деле я изначально и не планировал выпускать книгу в свет. Начал писать, чтобы выплеснуть негативные эмоции, а когда к завершению подошла первая часть, Коё уговорила меня отнести её в издательство. Сказала, что история получилась шикарная, и почему бы не попробовать. Я отказался. И тогда она предложила взять себе псевдоним, если уж я так не хочу светиться. Ей потребовалась почти неделя, чтобы убедить меня. Сейчас я как раз работаю над последней.

– И «короля» ожидает счастливый конец?

– На самом деле… нет, – пальцы разжимаются. Чуя машинально разглаживает футболку Дазая, которую сам же и смял. – На второй книге я решил, что история закончится вместе с гибелью персонажа. Этим я хочу раз и навсегда избавить свою жизнь от тёмных оков прошлого.

– Разве не лучше начать с чистого листа, когда прошлая страница заканчивается на светлой ноте?

Чуя поднимает на Осаму непонимающий взгляд: «Ты о чем? Какая светлая нота?»

– Позволь, – беззаботно щелкает юношу по носу, – и мне рассказать свою историю. Как ты заметил, мое тело покрыто бинтами…

– Трудно не заметить, – фыркает, поудобнее устраивая голову на плече Осаму. – Ты упомянул, что скрываешь отвращение других людей. Что это значит?

– И то верно, – кивает. – Пожалуй, я начну издалека. Я довольно рано потерял родителей, и меня к себе под опеку забрал дядя. Старший брат по линии матери. Ты мог видеть его изображение на одной из картин, что висят тут, – ладонью указывает на стену.

– Картина, где черноволосый мужчина с маленькой девочкой? – догадывается Чуя. – Ты, кажется, сказал, что она твоя сестра?

– Верно. Элис дочь Мори и моя кузина. Но речь не о них, – ненадолго прерывается, ожидая, когда за окном стихнут раскаты грома, и продолжает. – В подростковом возрасте, как и ты, я связался с весьма мутной компанией. Одасаку предупреждал меня быть осторожнее, но юношеский максимализм и желание доказать всем, что я другой, не позволили мне прислушаться к мудрому совету. Мы рыскали по всяким заброшкам, стройкам, трущобам, криминальным районам города. Искали свою дозу адреналина, игрались со смертью, буквально шагая по лезвию ножа и краю крыши, ставя на авось.

– Суицидники недоделанные, – тихо бурчит Чуя. Каждая жизнь ценна, и Накахара просто терпеть не может тех, кто ей разбрасывается.

– В четырнадцать лет, – не обращает внимание на высказывание Чуи, – я заключил с «друзьями» спор. На окраине города стоит заброшенный завод, и моей задачей было забраться на самую высокую точку строения, уже и не помню, зачем именно. То ли что-то достать, то ли прокричать, то ли сделать фотографию… Не важно. В момент, когда я был на вершине, кто-то из ребят окликнул меня и я, обернувшись, поскользнулся и упал в один из открытых люков, зацепившись при падении рукой за какой-то рычаг.

Чуя затаил дыхание. Сердце в груди Дазая учащенно забилось, хотя внешне парень оставался совершенно спокоен.

– Сработал механизм. А дальше была бесконечная тьма и боль. Я, признаться, ненавижу боль. Но в тот день ощутил её на себе сполна, – судорожный вздох. – Меня словно через мясорубку протащило, после которой я упал куда-то. Помню, что долго лежал на спине, смотря наверх. Перед глазами надо мной рябил какой-то маятник. Разглядеть было невозможно, кровь застилала видимость. Сколько я там пробыл – не знаю. Наверное, около суток. Отключался несколько раз, приходил в сознание от скрежета метала над головой, и снова отключался от бесконечной боли во всем теле. Пошевелиться не мог, кости были сломаны.

– Как ты?..

– Меня нашел Одасаку. Когда мои «друзья», – с пренебрежением, – подумав, что я погиб, сбежали и обсуждали произошедшее, их подслушал Одасаку. Он вытащил меня из той задницы, вызвал врачей и Мори… Я ведь не упомянул, да? Мой опекун заведующий хирургии в Центральной больнице Йокогамы. Меня собирали по кусочкам. Как сказал Мори, операция длилась тринадцать часов. Лицо сохранилось чудом, видимо, в полёте я закрывал его руками. Но… при падении я серьёзно повредил правый глаз. Его пришлось удалить.

Чуя приподнимается, тянется рукой к лицу Осаму, бережно оглаживает ладонью правую щеку, скользя вверх, к глазу. Он?..

– Искусственный, – подтверждающий кивок. – До восемнадцати лет я скрывал отсутствующий глаз под бинтами, а после Мори нашел хорошего врача, который изготовил для меня и вставил этот глаз. Скажи же не отличить от настоящего? – с неприкрытым восторгом восклицает парень.

– Никогда бы не подумал, что он ненастоящий…

– Вот, – довольная улыбка, – кроме Одасаку, а теперь и тебя, никто больше не знает.

– Тебя это веселит?

– Я живу, бегаю, прыгаю, не являюсь мешающимся обществу овощем… – хмыкает Осаму, – почему бы мне и не радоваться. Я перенёс в общей сложности двадцать одну операцию, не считая пересадки глаза. Мне восстановили раздробленные кости, правда, в некоторых из них до сих пор стоят пластины и болты. В память на теле остались многочисленные шрамы от рваных ран и хирургических вмешательств. Делать пластическую операцию я отказался, не люблю врачей и боль. Поэтому, чтобы не смущать окружающих своих уродством и не ловить на себе брезгливые взгляды, я ношу бинты.

– Это ужасно…

– Я привык, – довольно щурится, подставляя лицо под ласку чужой ладони. Жаль, через перчатку не почувствовать всю нежность этих любимых рук. – Наблюдая за работой врачей, в особенности хирургов, у меня сформировался интерес к чужим рукам. И, пока я был заперт в больничной палате проходя курс восстановления, начал потихоньку рисовать. Дядя поддержал новое увлечение, Одасаку смиренно таскал мне альбомы и карандаши. Это помогало мне разрабатывать кисти рук и тренировать зрение оставшегося глаза. Слепая зона не слабо так напрягала меня первое время.

«Надо же, – мысленно усмехается Чуя, – и он открыл в себе способность к творчеству только пережив такое… И как он продолжает так позитивно смотреть на жизнь после случившегося...»

– К семнадцати годам я смог избавиться от костылей. Больше ничего не выдавало во мне прошлого калеку. Кроме замотанного тела и глаза, – перехватывает ладонь Чуи своей, подносит к губам, целует тыльную сторону поверх перчатки, и, заглядывая в самую душу, продолжает. – Переосмыслив свою жизнь, вернувшись с того света, я решил во что бы то ни стало добиваться желаемого результата и не останавливаться на выбранном пути. Я забыл всё, что было со мной до четырнадцати лет. Прежний Осаму умер там, в той заброшенной шахте. Никто никогда из нынешнего круга общения ни за что не догадается, что скрывают мои бинты, если я сам не разрешу им узнать.

– Так говоришь, будто не жалеешь о случившемся.

– Это сложно объяснить, Чу, но, думаю, ты в какой-то степени понимаешь, что я имею в виду, – юноша кивает, переплетая свои пальцы с пальцами Осаму. – Рано или поздно я бы всё равно доигрался, и все закончилось бы тем же. Или моей смертью. Я был упрям.

– И сейчас не лучше.

– Это одно из моих главных качеств. Не будь я упрям, ты бы сейчас не сидел в моих объятиях, – склоняется к лицу Накахары, невесомо целуя в губы, тут же отстраняясь. – Не убивай своего персонажа, – серьезно, без тени насмешки и шутовства. – Создай для него его собственный стимул к жизни, заставь его полюбить эту самую жизнь. И тогда, – снова склоняется, соприкасаясь лбом чужого лба, – ты и свой внутренний мир сможешь привести к гармонии. Убийство, – Чуя заметно вздрагивает на этом слове, – собственного персонажа не приведёт тебя к желанному спокойствию. Страхи не исчезнут. Подумай над моими словами.

– Хорошо…

– Вот и славно, – оглаживает щеку. – Я ведь могу больше не сдерживать себя…

Чуя не успевает спросить, что имеет в виду Дазай, как его губы накрывают чужие, настойчиво целуя. Широкая ладонь касается затылка, притягивает к себе ближе и не позволяет отстранится. Поцелуи плавно переходят на скулу юноши, оставляют на чувствительной коже мокрый след, медленно спускаются ниже. Горячие губы невесомо скользят по шее, и Чуя машинально подставляется под эту ласку, склоняет голову вбок, прикрыв глаза и открывая больше доступа к шее.

В отличии от тех мерзких рук, которыми его удерживали в прошлом, эти прикосновения ему приятны. Чуя никогда не задумывался о том, чтобы вступить с кем-нибудь в отношения. Даже после встречи с Дазаем он до последнего отгонял эти мысли, чтобы не тешить себя мнимыми надеждами. Но… Теперь, плавясь от удовольствия в руках Осаму, юноша понимает, что не сможет так просто отказаться от этого. А также никогда не позволит кому-то другому подобную наглость в свою сторону. Только Осаму.

Дазай самозабвенно продолжает покрывать шею Чуи влажными поцелуями. Чуть прикусывает нежную кожу, но не оставляет следов. Пока что…

Чуя тяжело дышит. Чувствует напряжение, что концентрируется где-то в районе паха, и непроизвольно старается свести ноги, только чтобы Дазай не увидел, что у него стоит. Он пытается отодвинуться, прекратить хотя бы на время эту сладкую пытку, и стыдливо отводит взгляд, когда Осаму отстраняется, с обожанием смотря на него в ответ.

Художник усмехается. Возвращается поцелуями к лицу. Вновь целует скулу, уголок губ. Прикусывает нижнюю губу, чуть оттягивая, и тут же зализывает кончиком языка, плавно скользит по ровному ряду зубов и проникает внутрь, переплетаясь своим языком с чужим.

Накахара закидывает руки на шею художника, позволяет повалить себя на спину, и отчаянно отвечает на откровенную ласку. Голова кружится от нехватки кислорода, в ушах отдаётся бешеный ритм сердца. А Осаму и не думает останавливаться. Крепко прижимается своим пахом к паху Чуи, давая почувствовать всю серьёзность его желания, и с наслаждением ловит губами чуть слышный стон от слабых фрикций.

– Ос-саму…

Пальцы ощутимо впиваются в плечи, больно сжимая суставы. Дазай послушно отстраняется, всматривается в раскрасневшегося под ним Чую и довольно улыбается. Дыхание сбито у обоих, по виску стекает капелька пота.

Чуя слишком прекрасен и соблазнителен…

У Осаму слишком плотоядный и голодный взгляд…

Неудовлетворённость неприятно давит на пах, и Осаму уверен, Чуя чувствует тоже самое. Это его первый опыт, Дазай не сомневается. И, видимо, Чуя пока не готов к такому шагу. Осаму понимает, а потому готов дать Накахаре время, чтобы привыкнуть к мысли о том, что, возможно, произойдёт в ближайшем будущем.

– Позволь мне, – художник покорно усаживается на бёдрах лежачего под ним юноши, и берёт в руки его ладонь, – взглянуть на них.

Его взгляд настолько преданно-просящий, что Чуя против воли кивает:

– Обещай, что не будешь пробовать стянуть их с меня, когда мы находимся вне дома.

– Обещаю, – мягкая улыбка. – И прости, что так необдуманно поступал раньше по отношению к тебе.

Чуя прикрывает глаза, пытаясь расслабиться. Напряжение в паху и тяжесть чужого тела на бёдрах несколько перенимают его внимание на себя, и, когда Осаму аккуратно стягивает с руки юноши перчатку, он почти не чувствует страха.

Дазай внимательно рассматривает любимую руку, впитывает в себя каждый изгиб, каждый шрамик, чтобы потом суметь как можно правдоподобнее изобразить эту красоту на бумаге. Особую красоту, потому что рука Чуи не похожа ни на одну из тех, что когда-то раньше видел художник. Она мертвенно бледная: постоянное ношение перчаток даёт свой отпечаток. Вся в мелких царапинах и рубцах. Создаётся впечатление, что Чуя «сдирал кровь» не только с помощью своих ногтей, но и чем-то поострее.

Накахара жмурится от чужих прикосновений. Не привыкшая к такому кожа слишком чувствительна. И эти касания кажутся юноше слишком интимными.

Осаму подносит руку к губам, нежно целует запястье, в место, где отчетливо виднеются голубоватые переплетения вен. Зацеловывает ладонь, каждый пальчик. Но когда касается израненной кожи языком, Чуя резко выдёргивает руку. Прижимает к своей груди, накрыв второй ладонью, и с испугом смотрит на Осаму.

Ассоциация от прикосновения горячего и мокрого напоминает кровь. Именно поэтому Чуя и отреагировал так остро в тот раз, когда Дазай пролил на него горячий чай. Слишком ярким было напоминание о злополучном дне.

– На сегодня достаточно, – твёрдым, не терпящим возражения голосом произносит Накахара. Осаму соглашается. Помогает вернуть перчатку на место.

– Давай просто поговорим, – предлагает художник. А Чуя и не против. Он тянет парня на себя, молча приглашая лечь рядом, укладывает голову на вздымающуюся чужую грудь и прикрывает глаза, прислушиваясь к бархатному голосу. Родные руки крепко обнимают за плечи. Диван недостаточно широк, поэтому, для удобства, Чуя закидывает одну ногу на бедра Осаму, а рукой обнимает за живот.

Теперь хорошо. Теперь намного лучше, и юноша сам не замечает, как проваливается в безмятежный сон.

За окном по-прежнему идёт размеренный дождь. Гроза утихла. Последняя свеча вот-вот погаснет от нехватки воска, что давно растёкся по подставке, и единственный огонёк света исчезнет, погрузив комнату в ночную темноту.