Это было совершенно неправильно.

      Вэй Чанцзэ впервые поцеловался, когда был еще младше, чем Лань Цижэнь сейчас. В Пристань Лотоса тогда приезжала делегация из Ланьлин Цзинь, и пока главы орденов вели деловые переговоры друг с другом, наследникам было велено «пообщаться». Шестнадцатилетний Цзинь Гуаншань смотрел на тринадцатилетнего Цзян Фэнмяня свысока, а тему для общения, казалось, и вовсе имел лишь одну.

      — Красивые у вас в Юньмэне девушки! — говорил он, с удовольствием переводя взгляд с одной бойкой девчонки на другую. — И смелые какие! Не то что у нас в Ланьлине: чуть что — сразу рукавом закрываются…

      Прятаться юньмэнские девушки и правда были непривычны. Языкастые, смешливые, они не лезли за словом в карман и могли дать отпор любому наглецу. Цзинь Гуаншаню еще только предстояло об этом узнать, однако сперва он все же успел посеять зерна неуверенности в наследнике Цзян.

      «Девушки любят целоваться», — говорил этот напыщенный павлин, растягивая в улыбке свои чувственные губы. Еще он утверждал, что девушки любят подарки, цветы и — конечно же! — его, прекрасного и неповторимого Цзинь Гуаншаня. Но почему-то именно фраза про поцелуи ввинтилась в память Цзян Фэнмяня крепче всего.

      Девушки любят целоваться — а он не умеет. Не то чтобы ему уже хотелось поцеловать какую-то конкретную девушку, но вдруг такая найдется — а он не умеет?

      Этой тревогой Цзян Фэнмянь и поделился со своим слугой, которого давно уже считал другом. К своему сожалению, Вэй Чанцзэ, всегда услужливый и предупредительный, на этот раз ничем не мог ему помочь. Он был старше на год, но тоже еще никогда не целовался.

      Это-то и натолкнуло Цзян Фэнмяня на несколько безумную, но, если присмотреться, все же довольно логичную идею: потренироваться друг на друге. Ведь перед тем, как обнажать свой меч против нежити и монстров, адепты практикуют парное фехтование. Почему бы им и сейчас не сойтись в тренировочном поединке… то есть, разумеется, поцелуе?

      Вэй Чанцзэ не углядел в этом предложении своего господина ничего дурного. Тренировка есть тренировка, подумал он — и согласился. Они выбрали время, нашли укромный уголок, где им никто бы не помешал, и приступили к экспериментам.

      Сперва получалось откровенно плохо. Они сталкивались носами и зубами, пару раз укусили друг друга, а под венец всего Цзян Фэнмяня чуть не стошнило, когда Вэй Чанцзэ запихнул свой язык слишком глубоко ему в рот. Однако со временем дело наладилось, и она даже стали получать удовольствие от процесса.

      Ровно до того момента, пока Вэй Чанцзэ не осознал, что его «удовольствие» приобретает чересчур уж весомую форму.

      Проще говоря — у него встал.

      До этого Вэй Чанцзэ был знаком только с утренним стояком, начавшимся насколько месяцев назад. Проблема эта была общей: в спальне юных адептов на четвертых подростков спрятаться было негде. Справлялись подручными средствами, да еще и ржали как кони все вместе.

      Но сейчас все было по-другому. У Вэй Чанцзэ встало на конкретную ласку, а также от осознания, что он сейчас сжимает своими руками крепко сбитую подтянутую мужскую фигуру.

      В тот раз он промолчал, благословляя широкие и свободные одежды, помогшие скрыть позор. Однако с тех пор Вэй Чанцзэ, украдкой погладывая по сторонам, все больше и больше подмечал, что привлекают его вовсе не юньмэнские красавицы. Зато купающиеся в реке полуголые парни вызывали в нем все больший и больший интерес.

      Это было стыдно, неловко, а еще — страшно. И все же Вэй Чанцзэ нашел в себе силы признаться своему господину. Он сильно рисковал, однако не желал держаться за свое место ложью.

      — Ты хочешь меня? — предсказуемо нахмурился Цзян Фэнмянь, когда Вэй Чанцзэ, с трудом подбирая слова, объяснил ему, почему им больше не следует «тренироваться» в поцелуях. — Или тебе просто… ну, нравятся парни?

      Этот вопрос заставил Вэй Чанцзэ задуматься. По правде сказать, его сексуальное напряжение возрастало, и если бы ему предложили, он готов был переспать почти с любым. Однако голова его, куда более сдержанная, нежели тело, не желала бросаться в подобные авантюры. Как справляться с напряжением — он знал, а связать свою жизнь ему все-таки хотелось с кем-нибудь близким и любимым. Ведь, наверное, и у обрезанных рукавов однажды может найтись кто-нибудь по-настоящему любимый, разве не так?

      — Я сейчас почти всех хочу, — честно признался Вэй Чанцзэ своему господину. — Но не думаю, что готов быть с кем-нибудь. Я… не влюблен в тебя, если ты про это.

      К его огромному облегчению Цзян Фэнмянь понимающе кивнул.

      — Ясно, — произнес тот серьезно. — Знаешь, я… я уже тоже хочу почти всех девушек, — он вдруг неловко усмехнулся и поерзал на своем месте. — Но быть я желаю с той, которая захочет именно меня.

      Больше они никогда не поднимали этой темы. Цзян Фэнмянь отнесся к ориентации своего слуги так же, как пищевым вкусам: помнил, каковы они, но сам к ним никакого отношения не имел. Только совсем недавно, забывшись, все пытался вызвать на разговор о Цансэ Саньжэнь — а потом долго хохотал над словами Вэй Чанцзэ: «Ну, она забавная».

      — Извини, — отсмеявшись, пробормотал Цзян Фэнмянь. — Но у меня просто в голове не укладывается, как можно не влюбиться в такую прекрасную девушку.

      Вэй Чанцзэ тогда только развел руками.

      О Лань Цижэне Вэй Чанцзэ никогда не думал в этом плане. Ему представили его как ребенка, и как о ребенке он о нем и думал довольно длительное время. Никаких плотских желаний Лань Цижэнь у него не вызывал — только постепенно прорастало в Вэй Чанцзэ чувство глубокой, временами щемящей нежности. Взять за руку, поддержать, ободряюще улыбнуться… Увидеть, как исчезает нервное напряжение с этого красивого лица, как перестают поджиматься губы, как начинают сиять обычно столь мрачные глаза…

      Лишь совсем недавно до Вэй Чанцзэ начало доходить, что концы не сходятся. Лань Цижэнь по всем параметрам оставался ребенком лишь для него, да еще, пожалуй, для главы Лань. Для всех прочих это был юноша, умный, талантливый, физически развитый — и почти совсем уже взрослый. Этому впечатлению способствовала и внешность: Лань Цижэнь стремительно вытягивался, обещая вскорости перегнать многих, и лицо его, соответствующее строгим канонам красоты, уже совершенно не выглядело детским.

      Вэй Чанцзэ и сам не знал, о чем думал, когда предлагал научить целоваться. Возможно, ему казалось, что второй молодой господин Лань с возмущением откажется. Лань Цижэнь всегда так забавно и с таким искренним чувством возмущался… Вэй Чанцзэ нравилось, когда его глаза метали молнии: это было гораздо лучше его обычного тяжелого и хмурого взгляда.

      Однако Лань Цижэнь взял и согласился. Даже сам потянулся к нему с доверчивой готовностью.

      Вэй Чанцзэ судорожно сглотнул ставшую вдруг очень вязкой слюну.

      Лань Цижэнь — не парень с юньмэнского озера и даже не Цзян Фэнмянь. Это ребенок, воспитанный самым строгим орденом, у которого больше двух с половиной тысяч правил. Он был настолько чистым и далеким от мирской суеты, что вовлекать его в нечто настолько приземленное казалось едва ли не кощунством.

      Однако…

      Вэй Чанцзэ успел узнать и другого Лань Цижэня. Того, кто вступился за него, еще совсем не зная. Того, кто доверчиво пошел за ним, крепко держа за руку. Того, кто борясь с неловкостью, сделал ему подарок. И, наконец, того, с которым они стояли спиной к спине в бою — и победили, объединив усилия.

      С кем-нибудь другим так началась бы дружба. Но сейчас у Вэй Чанцзэ как будто распахнулись глаза: вовсе не дружбы он хотел. Он согласен ждать: год, два, пять и даже десять — лишь бы однажды оказаться вместе по-настоящему.

      Вэй Чанцзэ зажмурился и быстрее, чем стоило бы, впился ртом в ожидающие губы Лань Цижэня.

      Не было ни жадности, ни поспешности, сопровождавших «тренировочные» поцелуи с Цзян Фэнмянем. Не было сладостной ласки, которой Вэй Чанцзэ одарила некая прелестница, с которой он однажды решил попытаться «побыть нормальным». Лань Цижэнь действительно совершенно не представлял, как целоваться: его губы просто аккуратно прикасались к губам, словно к щеке или лбу.

      Позабыв обо всем на свете, Вэй Чанцзэ осторожно обхватил ладонями его лицо. Кожа под пальцами оказалась удивительно гладкой и, несмотря на свою нефритовую бледность, очень горячей. Вэй Чанцзэ склонился ближе, ласково оглаживая большими пальцами точеные скулы, и слегка углубил поцелуй. Лань Цижэнь судорожно выдохнул прямо ему в рот, и от этого Вэй Чанцзэ охватила сладкая дрожь.

      Так, сплетя руки и языки, можно было бы просидеть целую вечность.

* * *

      Дни становились все длиннее — а времени оставалось все меньше. Учебный год для приглашенных учеников подходил к концу, и совсем скоро им предстояло разъехаться по домам.

      Лань Цижэнь не знал, что с ним.

      Никогда в жизни еще ни один человек не вызывал в нем подобного томления. Ему хотелось одновременно быть как можно ближе к молодому господину Вэй — и в то же время было почти страшно приближаться к нему. Это казалось странным: ведь совсем недавно все было так легко и просто. Нет, не стоило лукавить даже перед самим собой: легко и просто Лань Цижэню с другими людьми не бывало никогда. Однако за этот год он научился быть рядом с Вэй Чанцзэ и Цзян Фэнмянем. Даже к этой чокнутой Цансэ Саньжэнь привык и смирился с ее взрывным характером. С ними он мог спокойно покидать Облачные Глубины, гулять по Гусу и Цайи, разговаривать. Они еще несколько раз были на совместных ночных охотах — и, наверное, теперь Лань Цижэнь мог всех троих назвать своими друзьями. Лань Дуншэн, вызвав как-то брата на откровенный разговор, искренне порадовался этому, и Лань Цижэнь сам почти поверил, что речь идет о дружбе.

      Но лето стремительно наступало, и их дружба становилась какой-то совсем уж странной. Цзян Фэнмянь и Цансэ Саньжэнь все больше и больше уединялись где-нибудь, даже время от времени прогуливали занятия. Не раз и не два Лань Цижэнь видел их целующимися в каком-нибудь укромном уголке — и неизменно ускорял шаг, отводя взгляд.

      Общаться же с одним Вэй Чанцзэ отчего-то казалось все более и более неловким. Тот поцелуй — яркий, горячий, даже почти страстный — так и остался между ними единственным. Лань Цижэнь не знал, что он сделал не так, где поступил неправильно, однако Вэй Чанцзэ больше никогда не подходил к нему столь же близко, как и ранее. И уж тем более больше не пытался взять за руку — и Лань Цижэнь, всегда так не любивший чужие прикосновения, ощущал почти физическую боль от того, что его больше не касается это широкая, крепкая, мозолистая ладонь.

      Им обоим было неловко — но Лань Цижэнь не понимал, почему. Вэй Чанцзэ сам говорил, что с Цзян Фэнмянем они тоже целовались, и это совсем не мешало им оставаться друзьями. При одной мысли об этом сердце Лань Цижэня обливалось кровью. Неужели он настолько хуже? Конечно, он не был ни веселым, ни добродушным, но ему казалось, что Вэй Чанцзэ он вполне нравится и таким, какой он есть.

      И, в конце концов, тот поцелуй все-таки был!

      Ведь не мог же Лань Цижэнь его придумать. Без сомнения, не мог: в противовес памяти и уму, фантазией он вовсе не блистал. Лань Цижэнь даже музыку придумывать не умел: это Лань Дуншэн мог, задумавшись о чем-нибудь, начать вдруг наигрывать нечто совершенно новое, созвучное его настроению в данный момент. Лань Цижэнь же, обладая безупречным музыкальным слухом, мог воспроизвести любую мелодию, даже услышанную только что — но не сочинить что-либо самостоятельно.

      Быть может, думал он с тоской, это и разочаровало Вэй Чанцзэ? Лань Цижэнь не мог предложить ему ничего нового — ничего такого, чего бы тот не знал. Девиз Юньмэн Цзян — «Стремись к невозможному», и Цзян Фэнмянь воплощал его в полной мере, гоняясь за совершенно невозможной Цансэ Саньжэнь. Наверное, все больше и больше приходил к выводу Лань Цижэнь, и Вэй Чанцзэ тоже нужен был именно такой человек. Кто-то, кто будет сильнее, смелее, ярче.

* * *

      «Поедем со мною в Юньмэн!»

      Эти слова крутились у Вэй Чанцзэ на языке и на сердце.

      Поедем в Юньмэн, и я покажу тебе наши безбрежные лотосовые озера. Я научу тебя плавать — ты не умеешь, я уже знаю, — и наслаждаться солнцем. Я покажу тебе наше юньмэнское солнце: большое, жаркое, щедро рассылающее свои лучи. Я проведу тебя по базарным отнорочкам: не по самой толчее, где громко кричат и суют под нос свой товар — там, я знаю, тебе не понравится — но по тихим окраинам, где в глухой дали от людных улиц можно найти причудливые диковинки. Я угощу тебя юньмэнской кухней — не острой, но пряной, такой, что язык будет не гореть, а лишь наполняться разнообразием вкусов. Я буду катать тебя на лодке, и шутить, и плескаться, а когда на твоем лице осядут брызги — буду сцеловывать их до головокружения.

      Вэй Чанцзэ знал, что Цзян Фэнмянь не будет против.

      Но, несомненно, против будет глава Лань. Да и сам Лань Цижэнь — захочет ли? А даже если и захочет, то как он, второй молодой господин своего ордена, по сути, тоже наследник своего брата — как он сможет сорваться куда-то за простым адептом, сыном слуги, который, несмотря на полученный статус заклинателя, и сам до сих пор являлся слугой?

      Это как попытаться принести драгоценнейшую нефритовую статуэтку в лачугу бедняка, думал Вэй Чанцзэ и горько усмехался этому сравнению. Даже если ты раздобудешь ее честно, даже если вдруг — вдруг — будешь иметь на нее право, все равно такой красоте и роскоши не место посреди нищеты.

      А ведь Лань Цижэнь, хоть и был прекрасен, как нефрит, все же, в отличие от него, был чрезвычайно хрупок. С его упрямством, болезненной гордостью, временами почти смешной нетерпимостью он с огромным трудом приспосабливался ко всему новому. И как его — вот такого — выдернуть из привычной среды и заставить окунуться в нечто совершенно ему чуждое?

      Нет, не только глава Лань ни за что не отпустит своего брата, но и Вэй Чанцзэ никогда не осмелится его с собой позвать. Не поставит перед выбором… И, наверное, не решится услышать, что Лань Цижэнь и не собирался выбирать. Ведь, если посмотреть на все трезво и без неуместной страстности, застилающей глаза, и так понятно, что сердце Лань Цижэня принадлежит Облачным Глубинам.