Лето в Юньмэне было похоже на сон.

      На самом деле, подобныe сны Лань Цижэня никогда раньше не посещали — такие, чтобы в них было много и света, и тепла, и ярких вкусов, и терпких запахов… Сны Лань Цижэня — если они вообще ему снились, что бывало нечасто — были какими-то полупрозрачными и нечеткими, словно обрывки мыслей, которые он не успел додумать днем. Они со старшим братом как-то разговаривали о снах, и Лань Дуншэн признался, что ему часто снится музыка. И слышанная им ранее, и какая-то новая, неведомая, и — иногда — просто различные звуки, которые во сне умудрялись складываться в своеобразные мелодии. Собственно, часть музыки, что сочинял Лань Дуншэн, рождалась именно в его снах, и Лань Цижэнь привык считать сны ночными воплощениями фантазии. А поскольку сам он таланта сочинять что-либо был лишен начисто, то и не удивлялся, что сны ему снятся настолько тусклые и невыразительные.

      Однако теперь Лань Цижэнь вынужден был пересмотреть свое мнение. Его ночные грезы, как оказалось, тоже могли похвастаться богатством палитры — если дать им для этого достаточно исходного материала. И, конечно же, его сны вполне могли быть куда насыщеннее жизни — не бледным ее отражением, а улучшенным образом.

      Ибо впервые в жизни в своих снах Лань Цижэнь больше не был один. Он и не знал, что так вообще бывает, пока брат не упомянул однажды, как в его сне они на пару музицировали всю ночь напролет. Матушка на это улыбнулась и сказала, что ей часто снятся ее мальчики, и даже не любящий тратить понапрасну слова отец согласно кивнул. Лань Цижэнь тогда промолчал. Ему отчего-то страшно было признаться, что он ни разу не видел во снах никого из родных, не говоря уж про посторонних. Образы, посещавшие Лань Цижэня, были довольно-таки абстрактными, но даже если он ощущал свое собственное присутствие, рядом с ним все равно никогда никого не было.

      Вэй Чанцзэ вошел в его сны так же, как и в саму жизнь: деликатно и ненавязчиво. Улыбнулся тепло и мягко, протянул свои сильные мозолистые руки… и Лань Цижэня буквально затопило ощущением уюта.

      Словно некогда разбитое стало вдруг опять целым и невредимым.

      И в кои-то веки Лань Цижэню не хотелось разбираться и анализировать, насколько это было правильно. Он просто позволил себе раствориться в этом волшебном ощущении, отогреться и оттаять в чужих — нет, пожалуй, уже самых родных — объятиях.

      Если бы Лань Цижэня спросили, чем он занимается в Пристани Лотоса, он не знал бы, что ответить. Это он-то, с самых ранних лет осознавший, как дорого время, и изо всех сил старающийся не тратить его зря! Сколько книг он прочел за эти недели? Ни одной. Сколько тренировок провел? Немногим больше. Лань Цижэнь, встающий по-прежнему в пять утра, в ожидании пробуждения своих хозяев успевал помедитировать и выполнить комплекс ежедневных упражнений — однако это был тот необходимый базовый уровень, без которого только и оставалось перестать уважать себя. По паре раз Лань Цижэнь сходил на тренировки с Цзян Фэнмянем и его супругой — поочередно, разумеется, вместе те не делали ничего. Однако даже оригинальная техника Юй Цзыюань с магическим кнутом, в другое время вызвавшая бы у Лань Цижэня огромный интерес, оставила его равнодушным. Все эти светские церемонии лишь отвлекали от самого главного, от того, к чему Лань Цижэнь стремился умом и сердцем. Даже ночные охоты ныне воспринимались не более чем досадными помехами.

      И все же Лань Цижэнь вынужден был признать, что он… счастлив?

      Это было совершенно новое для Лань Цижэня чувство. В своей жизни ему удалось испытать и радость, и увлечение, и любовь близких, и даже удовольствие — но никогда еще его не охватывало вот такое ощущение безграничного, заставляющего забыть обо всем счастья.

      Вернее, оно было безграничным, пока Лань Цижэнь не столкнулся вновь с мучавшим его ранее вопросом. После уроков плаванья, которые, сказать по чести, правильнее было бы назвать бесконечной чередой поцелуев мокрых парней, стоящих по пояс в воде, к Лань Цижэню вернулись размышления о форме его привязанности.

      Вэй Чанцзэ его хотел. Трудно не почувствовать чужое желание, когда вас разделяют только тонкие штаны да несколько капель воды. Однако такая проницательность справедлива для обеих сторон, и Лань Цижэнь испытывал неловкость от того, что Вэй Чанцзэ не может ощутить его ответного желания. Он тянулся к Вэй Чанцзэ душой и сердцем, он восхищался им умом, но хотел ли физически? Ведь лишь в единении всех трех начал рождается истинная близость.

      Лань Цижэнь понимал, что с ним были бережны. Прочитанного и рассказанного Лань Цинфэном с избытком хватало, чтобы представлять себе процесс на любом этапе, и Лань Цижэнь осознавал, что они с Вэй Чанцзэ находятся в самом его начале. И Вэй Чанцзэ великодушно оставался здесь, несмотря на то, что ему явно хотелось двигаться дальше.

      Они сохли на берегу, когда Лань Цижэнь наконец решился начать этот важный разговор.

      — Вэй Чанцзэ… — начал было он и запнулся, затрудняясь произнести нужные слова.

      Его не торопили. Вэй Чанцзэ лежал совсем рядом, на его позолоченной солнцем спине сверкали остатки капель воды. Сам Лань Цижэнь сох в тени — не из страха потерять благородную белизну кожи, а потому, что та очень легко обгорала. Они выяснили это в первые же дни, когда Лань Цижэнь рискнул снять рубашку — его сгоревшие и облезающие плечи они потом залечивали тайком. С тех пор заботливый Вэй Чанцзэ рубашку ему снимать не разрешал и вообще велел держаться в тени.

      Однако сам Вэй Чанцзэ солнца не боялся. Его кожа и так была чуть смугловата от природы и, как, смеясь, утверждал Вэй Чанцзэ, не ему пытаться изображать из себя благородного господина. У него и фигура была не столь изящная, как у большинства заклинателей: с широкой грудной клеткой, крепкими бедрами и отчетливо выступающей мускулатурой он больше походил на уроженца Цинхэ, нежели на жилистого сына Юньмэна. Когда Лань Цижэнь упомянул об этом, Вэй Чанцзэ только рассмеялся.

      — Угадал! — похвалил он. — Мой дед именно из Цинхэ приехал. Женился на юньмэнке — и окончательно осел здесь. Мы-то с отцом еще помельче ростом удались, а дед, говорят, и вовсе на буйвола смахивал.

      Лань Цижэнь на это только хмыкнул. По его мнению Вэй Чанцзэ и сейчас вполне походил статью на какое-нибудь божество войны — даром, что человека спокойнее и миролюбивее было не найти.

      При всем при этом массивность не отнимала у Вэй Чанцзэ красоты. Не привычной, не рафинированной — а какой-то очень природной. Так красив тигр, одним ударом своей могучей лапы способный переломить хребет оленю. В Вэй Чанцзэ удивительным образом сочетались эта звериная мощь и очень человеческая душа, исполненная доброты и едва ли не материнской заботливости.

      Эта мысль придала Лань Цижэню немного уверенности. Он протянул руку и коснулся кончиками пальцев горячей ладони Вэй Чанцзэ. Тот улыбнулся и, чуть повернув запястье, переплел свои пальцы с его и чуть погладил костяшки подушечкой большого пальца.

      — Я тебя люблю! — выпалил неожиданно для самого себя Лань Цижэнь, смаргивая не вовремя подступившие слезы.

      Вэй Чанцзэ, заметив это, привстал и посмотрел на него с тревогой.

      — Это настолько плохо? — растерянно спросил он.

      — Нет, хорошо, — вздохнул Лань Цижэнь, кляня себя за неудачное начало. — Я…

      Он запнулся, ибо горло сдавило спазмом, а в следующее мгновение Вэй Чанцзэ уже сидел рядом, приобнимая за плечи и ласково сцеловывая слезы с его ресниц.

      — Я тебя тоже люблю, — произнес он мягко. — Все хорошо…

      — Но ты, — с трудом сглотнув, выдавил из себя Лань Цижэнь, — хочешь большего…

      Ладони Вэй Чанцзэ на его плечах на мгновение напряглись — и тут же расслабились. Его губы еще раз легонько, словно бабочка крылом, коснулись век Лань Цижэня, а затем он чуть слышно вздохнул:

      — Мне не нужно ничего такого, что не было бы нужно тебе.

      Вэй Чанцзэ осторожно, не задевая белоснежной ленты, отвел упавшую на лицо Лань Цижэня смоляную прядку и оставил на его шее дорожку из почти невесомых поцелуев.

      — Глядя на тебя, на твое строгое лицо, на твое взрослое тело — я все время забываю, какой ты юный, — шептал он в перерывах между ними. — И главная моя задача — уберечь тебя. Я не хочу тебя обидеть или, Небеса упаси, причинить боль.

      — Совсем без боли не получится, — Лань Цижэнь неохотно вывернулся из его объятий и очень серьезно посмотрел прямо в глаза. — Но я знаю, как сделать ее ничтожной в сравнении с удовольствием.

      Вэй Чанцзэ растерянно сморгнул, и на его лице отобразилось недоуменное выражение.

      — Ты… знаешь? — зачем-то переспросил он.

      — Да, — все так же серьезно кивнул Лань Цижэнь. — Я прочитал соответствующую литературу и проконсультировался с целителем.

      — Что?!. — Вэй Чанцзэ еще несколько мгновений сверлил его изумленным взглядом, а потом расхохотался.

      Лань Цижэнь поджал губы и чуть нахмурился, но это заставило Вэй Чанцзэ смеяться еще сильнее. Будучи не в силах даже сидеть, он рухнул на землю и уткнулся лицом в колени Лань Цижэня. Тому только и оставалось, что дожидаться окончания всплеска этого веселья.

      — Прости, — отсмеявшись, с хрипотцой произнес Вэй Чанцзэ и тут же принялся по одному расцеловывать нервно подрагивающие пальцы Лань Цижэня. — Прости! Я смеюсь вовсе не над тобой, а от счастья.

      — От счастья? — Лань Цижэнь скептически приподнял брови.

      Вэй Чанцзэ поцеловал последний палец и поднял вверх сияющий взгляд.

      — Я тоже тебя люблю, — повторил он уже сказанное ранее. — Твои поступки: то, что ты все узнал, все выяснил и — даже не сомневаюсь! — выучил до последнего слова — это настолько ты, что меня буквально захлестнуло радостью. А то, что ты сделал это ради… нас…

      Он запнулся на последнем слове и, смущенно покраснев, вновь поймал взгляд Лань Цижэня.

      — Но любовь — это все-таки не то, что можно выполнять по инструкции, — сглотнув, закончил Вэй Чанцзэ очень мягко. — Ты не обязан делать ничего из того, чего ты не хочешь — или к чему не готов.

      — Разумеется, можно — и нужно — все делать по инструкции, — нахмурился сильнее Лань Цижэнь и прежде, чем Вэй Чанцзэ успел возразить ему, добавил: — Есть правила, которые делают парное самосовершенствование безопасным и безболезненным, принося при этом обоим участникам максимум пользы и удовольствия. При нарушении этих правил возможны как физические травмы, так и угнетающие душу уныние и неудовлетворение.

      Вэй Чанцзэ слушал его столь внимательно, что в какой-то момент импровизированной лекции забылся и, кивнув, выпалил:

      — Да, наставник Лань!

      — Что? — осекшись, сморгнул Лань Цижэнь, и его уши тут же начали стремительно пламенеть.

      — Расскажи еще! — вытягиваясь на его коленях, попросил Вэй Чанцзэ. — У тебя потрясающий голос, особенно когда ты говоришь с такими интонациями.

      — Как ты меня назвал?! — сдавленно произнес Лань Цижэнь, чувствуя, что полыхают уже не только его уши и щеки, но даже шея.

      — Наставник Лань! — с явным наслаждением повторил Вэй Чанцзэ. — Твои ученики — счастливчики, что видят тебя каждый день и слышат твой умопомрачительный голос.

      — Моим ученикам по девять-десять лет! — в полнейшем смятении рявкнул Лань Цижэнь.

      Вэй Чанцзэ с готовностью закивал.

      — И это очень хорошо, — заявил он. — Иначе я сошел бы с ума от ревности к ним.

      Затем он вдруг посерьезнел и добавил уже другим тоном:

      — Лань Цижэнь, ты правда не представляешь, какой ты замечательный. И — безумно талантливый. Ты только заговорил этим своим «наставническим тоном», а у меня уже… то есть я…

      Его щеки опять побагровели, и Вэй Чанцзэ попытался скатиться с колен Лань Цижэня, но тот решительно пресек это движение, перехватив за плечи.

      — Договаривай! — потребовал он. — У тебя?..

      — У меня встает, — в колени ему пробормотал Вэй Чанцзэ и тут же торопливо добавил: — Но ты мне ничего не должен! Ты не обязан делать то, что тебе не хочется!..

      — Так в том-то и дело, что я не знаю! — в отчаянии выкрикнул Лань Цижэнь. — Вэй Чанцзэ я правда не знаю, могу ли я тебя хотеть — но очень хочу узнать!

      — Что значит «можешь ли»? — Вэй Чанцзэ даже рискнул поднять голову и посмотрел на него с недоумением, от которого Лань Цижэню стало неловко.

      И все же это был тот момент, в который следовало решиться окончательно. С близкими людьми следует быть откровенным, а Вэй Чанцзэ уже стал для Лань Цижэня едва ли не самым близким человеком на свете. Прикрыв глаза и глубоко вздохнув, он, тщательно подбирая слова, произнес:

      — В детстве я… был не самым здоровым ребенком. С развитием золотого ядра большинство моих проблем исчезло, однако у меня до сих пор не всегда получается понять, что со мною происходит так же, как и с другими людьми, а что — по-другому. Я разговаривал с целителем, и тот предположил, что мое желание проснется, только когда в нем будет реальная необходимость.

      Лань Цижэнь не осознавал, что его трясет, пока Вэй Чанцзэ, за время его речи успевший сесть по-нормальному, крепко обнял за плечи и прижал к себе. Дыхание срывалось резко и рвано, но теплые губы, прижавшиеся к макушке, без всяких слов призывали успокоиться. Лань Цижэнь сделал еще несколько вдохов, теперь уже глубже и размереннее, и сумел продолжить:

      — Я так люблю тебя! Я хочу быть с тобой, хочу разделить путь к самосовершенствованию! Я почти верю, что у меня все получится — но стоит представить, что я… разочарую тебя…

      — Ты меня никогда не разочаруешь, — выдохнул ему в затылок Вэй Чанцзэ. — Лань Цижэнь, ты чудесный! Я никогда не встречал человека, более прекрасного, нежели ты… И это я не о лице! Хотя и о нем тоже, но... Ты умный, ответственный, у тебя такое острое чувство справедливости! Ты даже сам не осознаешь, сколько в тебе достоинств, постоянно оставляешь себя в тени… Но даже твоя скромность меня восхищает.

      Лань Цижэнь уткнулся лицом в его плечо и из последних сил пытался сосредоточиться на дыхании. Столько комплиментов в свой адрес он не слышал никогда в жизни, а голос Вэй Чанцзэ к тому же звучал так искренне, что, даже не веря в свои столь якобы выдающиеся способности, Лань Цижэнь не мог не поверить ему.

      — Если честно, я… — продолжал все горячее шептать Вэй Чанцзэ. — Я даже не представляю, как мне хватает наглости физически желать подобное совершенство. Но, пожалуйста, поверь: каким бы я ни был смелым в своих мечтах, я знаю свое место…

      — Нет! — мгновенно вскинувшись, перебил его Лань Цижэнь. — Это ты — самый достойный из всех людей, о каком «месте» может идти речь?

      — Разве второй молодой господин Лань забыл? — мягко улыбнулся ему Вэй Чанцзэ. — Я — слуга. Даже получив меч заклинателя, я не сменил своего статуса. И это нормально, это правильно. Это — в порядке вещей. Ты ведь как никто иной должен понимать это.

      Лань Цижэнь покачал головой.

      — Твоя душа благороднее чем у многих, рожденных среди золота и шелков, — произнес он искренне. — Именно поэтому я так хочу оказаться… достойным тебя.

      Вэй Чанцзэ открыл было рот, но Лань Цижэнь опередил его, добавив торопливо:

      — Я хочу попытаться! Хочу попробовать быть с тобой! Я надеюсь… Я всей душой желаю, чтобы у нас все получилось!

      — И ты специально ради этого изучал научные трактаты? — Вэй Чанцзэ склонил голову к плечу.

      — Да, — твердо ответил Лань Цижэнь. — Я сумел получить достаточно теоретических знаний. Теперь их следует применить на практике.

      — Тогда наставник Лань, — Вэй Чанцзэ вновь произнес это обращение с нескрываемым удовольствием, — в который раз оказывается ученее меня. Ибо я, увы, не знаю вообще ничего — помимо того, что одно его присутствие заставляет меня желать раствориться в нем.

      — Ничего? — изумление заставило Лань Цижэня широко распахнуть глаза. — Совсем?

      — Увы, — покаянно склонил голову Вэй Чанцзэ. — Этот недостойный перед вами — всего лишь чистый лист… На котором уважаемый мастер, разумеется, может написать все, что только пожелает.

      Эти обращения заставляли Лань Цижэня смущаться. Он общался с наставниками лишь время от времени, и ему даже в голову не приходило относиться к ним иначе, кроме как с величайшим почтением. То, что такая разница в положении могла столь вдохновлять, а фигура наставника казаться желанной — это для Лань Цижэня стало открытием. С некоторым запозданием он осознал, что Вэй Чанцзэ предлагал ему игру, давая возможность каждому из них встать на более-менее привычную позицию, а значит, обрести больше уверенности, чем оба они имели на данный момент.

      — Тогда для начала я должен узнать, — уже осознанно придавая своему тону определенные нотки, — к какой форме обучения готов этот ученик.