Оборачиваясь назад, Лань Цижэнь отчаянно пытался понять, в какой момент все пошло не так — и все равно не понимал. По всему выходило, что виноват исключительно он сам — и от этого становилось еще больнее. Никакие наказания не могли ни исправить случившегося, ни облегчить состояние участников катастрофы.

      Вынужденные ждать, Лань Цижэнь и Вэй Чанцзэ утешали себя перепиской. Лань Цижэню было легче подсунуть свои послания в пакеты для Пристани Лотоса, Вэй Чанцзэ умел ловчее пользоваться случаем. Так или иначе, каждый из них время от времени получал нежные письма, которые многократно перечитывал и бережно хранил. Вэй Чанцзэ писал, что тоже договорился с Цзян Фэнмянем отпустить его по весне в странствия. Тот был не в восторге от этой затеи, однако Вэй Чанцзэ невзлюбила Юй Цзыюань. Осеннее приключение стало последней каплей для ее и без того не слишком выдержанного терпения. Хотя про Цансэ Саньжэнь никто даже не упоминал, и тайна была сохранена свято, Юй Цзыюань все равно постоянно казалось, что Вэй Чанцзэ покрывает ее мужа в его любовных похождениях. От откровенного скандала ее удержало только имя Лань Цижэня: как бы Юй Цзыюань ни верила, что ее муж способен крутить шашни, пока его «верный прихвостень» отводит глаза «невинному юноше», все же вмешивать благочестивый орден Гусу Лань в свои семейные дела она не решалась.

      Цзян Фэнмянь от души надеялся, что пробудившаяся ревнивость супруги с рождением ребенка вновь утихнет, а пока предпочел уступить. Юй Цзыюань было обещано, что с весной Вэй Чанцзэ покинет Пристань Лотоса, а пока Цзян Фэнмянь отправлял его в самые дальние концы владений ордена Юньмэн Цзян: как на ночные охоты, так и просто с различными поручениями. Вэй Чанцзэ был совершенно не против, но больше всего он любил задания, приводящие его на северо-восток. Там, недалеко от границ ордена Гусу Лань, было так удобно встречаться с Лань Цижэнем. Тот, получив от возлюбленного заветную весточку, сразу же после занятий взмывал в воздух и мчался на встречу. Под утро следующего дня он неизменно возвращался: совершенно не выспавшийся, усталый — но бесконечно счастливый.

      В тот холодный зимний день им, казалось, повезло вдвойне. Время от времени в Облачных Глубинах наступали дни, свободные от занятий. И ученикам, и наставникам полагалось посвящать все свое время медитациям и размышлениям, однако Лань Цижэнь, не колеблясь ни мгновения, сорвался на встречу с Вэй Чанцзэ. На этот раз им выпало почти два полных дня, и молодые люди с удовольствием посвятили их друг другу.

      После стольких счастливых часов расставаться было еще сложнее, Лань Цижэнь малодушно тянул время, и именно Вэй Чанцзэ пришлось стать тем, кто выпихнет возлюбленного из постели. Но даже будучи уже полностью одетыми и готовыми отправиться в путь, они долго еще целовались перед разлукой. Позже, направляясь в Облачные Глубины со всей возможной скоростью, Лань Цижэнь ощущал, как горят на ветру его зацелованные губы — и, вопреки кусачей боли, улыбался.

      По ступеням лестницы Лань Цижэнь взлетел бегом. Дальше пришлось перейти на быструю ходьбу. Один из стражей сделал шаг ему навстречу, но Лань Цижэнь почти не заметил этого. Он и так не успевал ни зайти в обеденный зал, чтобы поесть, ни заглянуть к себе, чтобы сменить дорожные одежды. Торопясь на собственный урок, он мог надеяться лишь на то, что его ученики, достаточно юные и невинные, не обратят внимания на слегка взъерошенный вид своего наставника.

      Лань Цижэнь шел столь быстро, насколько дозволялось правилами, и, несомненно, успел бы ровно в срок, если бы не был остановлен строгим голосом:

      — Лань Цижэнь, где ты был?

      Он остановился, едва не споткнувшись, и, прежде чем обернуться, изо всех сил постарался придать своему лицу как можно более равнодушное выражение.

      — На ночной охоте, — Лань Цижэнь поклонился двоим старейшинам, которых не заметил на своем поспешном пути.

      Строго говоря — он не лгал. Лань Цижэнь действительно немного помог Вэй Чанцзэ выполнить его задание, прежде чем они рухнули в постель.

      — Свободное время было предоставлено для медитаций, — нахмурился один из старейшин.

      — Этот нерадивый понимает, — Лань Цижэнь склонился еще ниже, пряча лицо. — Он не проявил сдержанности и просит для себя наказания.

      — Да уж, как оказалось, сдержанности сыновьям Лань Чунлиня недостает… — проворчал все тот же старейшина, но второй остановил его взмахом руки.

      — Лань Цижэнь, — не стал он углублять затронутую тему, — пойдем с нами.

      — Но… — Лань Цижэнь растерянно обернулся на двери своего класса. — Мои ученики!..

      Его одарили странными взглядами: Лань Цижэню на мгновение показалось, что на него посмотрели с откровенной жалостью.

      — На ближайшие дни отменены все занятия, — наконец соизволили пояснить ему.

      У Лань Цижэня нехорошо закололо в груди. Помимо немногочисленных праздников и запланированных дней для общих медитаций, занятия могли отменить только из-за траура или в честь огромной радости. Радость ничто не предвещало — и среди прочих причин оставалось лишь горе.

      — Что с сюнчжаном?! — выпалил Лань Цижэнь на ходу, устремляясь за старейшинами.

      Ему не ответили, и давящую тяжесть на сердце прострелило острой болью. Лань Цижэнь едва не сбился с шага, но усилием воли заставил себя восстановить дыхание и продолжать идти.

      Лань Цижэнь никогда еще не был на советах старейшин: его статус младшего и пока еще не совершеннолетнего сына не налагал на него подобной обязанности. Он немного побаивался этих мрачных стариков, которые уже несколько раз без его присутствия решали его судьбу, но сейчас этот страх отступил перед тревогой.

      Которой, в свою очередь, предстояло смениться липким удушающим ужасом.

      Слова звучали и падали, разбиваясь, на пол. Их осколки ранили — и при этом никак не желали складываться в голове у Лань Цижэня в цельную мозаику.

      Старший наставник Лань убит.

      Глава Лань взял убийцу под свою защиту и не позволил свершиться ни суду, ни справедливому возмездию.

      А вчера, еще до рассвета, наперекор всем правилам и обычаям, Лань Дуншэн совершил три поклона с убийцей своего учителя.

      У Лань Цижэня все плыло перед глазами. То, что было с ним, в его воспалившемся воображении переплеталось с тем, чего он даже не видел. Вот они с Вэй Чанцзэ целуются после боя с монстром — и вот девица с золотыми глазами стоит над телом учителя в снегу, запятнанном алой кровью. Вот он входит в Вэй Чанцзэ, тот прогибается под ним, его поясница горячая и поблескивает от пота — и вот сюнчжан толкает убийцу на колени в промерзшем храме предков. Нет ни украшений, ни праздничных одежд, наспех найденная вуаль с возмущением отброшена… Но одна сильная рука Лань Дуншэна крепко держит девичье тело, а вторая каменной плитой ложится на спину, заставляя согнуться в поклоне… другом… третьем… Вот они с Вэй Чанцзэ нежатся после страстных игр, перемежая ласковые объятия с невесомыми поцелуями — и вот сюнчжан придавливает свою уже супругу к брачному ложу, без труда гася любые попытки сопротивления.

      У Лань Цижэня омерзительный вкус во рту, и он не знает, что это: кровь от переполненного болью сердца или тошнота, рожденная отвращением. Его брат, его возвышенный, утонченный, улыбчивый, добрый, романтичный брат принудил девушку к соитию! Старейшины, поджимая губы, говорят, что раз уж этот брак состоялся, то ордену нужны наследники и Лань Дуншэн поступил так в заботе о будущем. Однако Лань Цижэнь по их мрачным лицам понимает, что старейшины были бы только рады, если бы глава даже не притронулся к своей новоявленной жене. Незакрепленный брак проще расторгнуть — а теперь на это осталось совсем мало шансов.

      И наконец старейшины переходят к главному. Глава Лань единовременно нарушил столько правил, что ему предстоит длительное уединение. Однако дела ордена не ждут, и кому-то надо взять на себя ответственность. Лань Цижэнь смотрит на них, а они смотрят на него. Он ничего не понимает: у него отчаянно кружится голова и подгибаются дрожащие колени. В груди тупыми толчками разливается боль, а к горлу подступает кровь. Стоять прямо, удерживая равновесие, удается только лишь за счет силы воли. Больше всего на свете Лань Цижэнь хочет уйти отсюда — нет, больше всего он хочет открыть глаза и осознать, что это все дурной сон. Но увы, глаза его и так открыты: широко распахнуты, почти не моргают и уже покраснели от напряжения, — и он стоит перед суровыми старейшинами, будучи почти не в силах дышать и не понимая, чего же от него хотят.

      — Лань Цижэнь, — чужие голоса вбиваются в раскаленный мозг подобно гвоздям, — совет старейшин ждет, что в отсутствие главы Лань ты возьмешь на себя его обязанности.

      Его все же вырвало, когда он покинул Зал Советов. Еды в желудке не было со вчерашнего обеда, поэтому рвало желчью и кровью. В кратких перерывах между приступами Лань Цижэнь жадно глотал морозный, такой упоительно-свежий воздух. Всецело занятый этими двумя делами, он даже не сразу заметил, как ему между лопаток легла теплая рука и чьи-то заботливые пальцы отвели вот-вот готовые упасть на лицо волосы.

      Ему дали отдышаться и лишь потом мягко помогли выпрямиться. Обернувшись, Лань Цижэнь увидел перед собой старшего целителя.

      — Пойдем со мною, — видя, что он больше не заходится в кровавом кашле, мягко произнес Лань Цинфэн и чуть потянул на себя.

      Лань Цижэнь как болванчик покачал головой.

      — Мне… мне надо увидеться с сюнчжаном… — хрипло выдавил он из себя.

      Видеться с братом не хотелось совершенно. Но это было необходимо, а Лань Цижэнь больше не имел права оступаться.

      — Глава Лань подождет, никуда не денется, — поджал губы Лань Цинфэн. — А тебе надо сперва успокоиться. Не дело братьям разговаривать в таком состоянии.

      Какая-то подспудная часть разума Лань Цижэня, еще способная мыслить рационально, понимала, что, приняв помощь старшего целителя, он поступил верно. Лань Цижэня пошатывало и вело, без помощи Лань Цинфэна, на чью руку ему пришлось опереться, он вряд ли бы смог далеко уйти. Однако эти здравые ростки тонули под накатывающим волнами стыдом.

      Лань Цижэнь, где ты был?

      Почему его не оказалось рядом, когда он был так нужен? Почему не находился подле брата?

      — Ну и что бы ты смог поделать? — ворвался в его тягостные размышления ворчливый голос Лань Цинфэна.

      Оказалось, Лань Цижэнь произнес последнюю фразу вслух.

      — На вот, — в его руки ткнулась чашка с чем-то упоительно-горячим, с терпким и одновременно успокаивающим запахом.

      Лань Цижэню пришлось отпить почти половину, прежде чем он узнал лекарство из своего детства, в котором, казалось бы, давно уже не было нужды. Колющая боль в груди сменилась тупой, в голове немного прояснилось. Слова Лань Цинфэна доходили до разума теперь связными, их удавалось понимать — и даже получалось им следовать.

      — Дыши равномерно, — вразумлял его старший целитель. — Сосредоточься на своем золотом ядре. Прочувствуй, как из него расходится ци по твоим меридианам. Направляй ее туда, где нужнее. Сконцентрируйся. Вспоминай, как правильно дышать, помогай своему телу вновь правильно работать.

      Повинуясь этому сухому размеренному голосу, Лань Цижэнь сумел справиться с накатившим на него приступом. Теплое течение ци прилило к его сердцу, окутало, словно в мягкое одеяло, окончательно изгнало из него все кровоточащие шипы. Сбивчивое, с перебоями колотье сменилось ровной и размеренной пульсацией. Даже не прикасаясь к собственному запястью, Лань Цижэнь мог бы поклясться, что его сердце вновь бьется так же, как и у любого нормального человека.

      Лань Цинфэн все-таки подсунул ему еще одну чашку с успокоительным отваром, и Лань Цижэнь покорно осушил ее. Только сейчас он сумел разглядеть в глазах старого целителя глубоко запрятанную там тревогу.

      — Не так надо сообщать подобные новости, — ворчливо произнес он, отворачиваясь, когда, видимо, счел состояние Лань Цижэня удовлетворительным. — И уж тем более не стоит обращаться с тобой так, словно это ты во всем виноват.

      — Но я виноват… — все еще слабым голосом пробормотал Лань Цижэнь.

      — В чем? — старший целитель насмешливо вскинул брови. — Разве что в том, что променял общую медитацию на прогулку, ночную охоту или там на свидание с возлюбленным?

      Лань Цижэнь потупился, упершись взглядом в опустевшее дно чашки. Лань Цинфэн поморщился.

      — Брось, А-Юнь, где твой хваленый разум? — произнес он досадливо и повторил: — Что ты смог бы сделать, оставшись здесь? Встать на пути у своего брата?

      — Хотя бы!.. — вскинулся Лань Цижэнь и тут же получил веером по носу:

      — Дыши равномерно! — строго напомнил ему Лань Цинфэн. А потом вздохнул и покачал головой. — А-Юнь, твой брат в тот момент словно бы лишился рассудка. Кое-кто из старейшин попытался его остановить — он раскидал их. К счастью, голыми руками. Ты помнишь, какое наказание для тех, кто поднимает меч на своих собратьев по ордену?

      Лань Цижэнь содрогнулся. Он помнил: по удару дисциплинарного кнута за каждого, кому нанесен удар, или же изгнание из ордена. Для главы не имелось никаких поблажек: напротив, ему следовало соблюдать правила еще строже всех остальных.

      — А если бы сунулся ты? — качая головой, мрачно вопросил Лань Цинфэн. — Ты бы так просто не отступил — и кто знает, не покалечил бы он тебя. А итог все равно вышел бы тем же.

      Старшему целителю не удалось убедить Лань Цижэня полностью, однако он все же сумел немного притупить его чувство вины.