Тринадцать лет назад
Подслушивать было нехорошо.
А-Юнь это прекрасно знал, несмотря на то, что ему было всего пять лет. Он вообще очень много всего знал, правда, все его знания до сих пор оставались лишь в голове. Применять узнанное на практике А-Юню доводилось крайне редко.
Вот и сейчас он ничего не мог поделать. У него был очень хороший слух: тонкий, чуткий, музыкальный, как утверждала матушка. А-Юнь и правда отлично различал музыку, но так же отлично он различал и человеческие голоса, и речь, звучащую в отдалении.
Чтобы не подслушивать, следовало уйти куда-нибудь, но уйти А-Юнь не мог. Он с утра неважно себя чувствовал, и матушка велела ему оставаться в постели. Еще можно как-то дать понять, что слышишь других людей — но кричать тоже не получалось. А-Юнь всегда говорил довольно тихо, так, что отец и брат, тоже обладающие прекрасным слухом, иногда с трудом его понимали. Матушка понимала всегда, но издалека и она его, скорее всего, не услышит.
А-Юнь беззвучно вздохнул и изо всех сил постарался не слушать.
Получалось плохо: говорили о нем. Он это сразу понял, ибо только в таких случаях голоса родителей звучали столь тревожно.
— Что они сказали? — это матушка. Словно флейта взяла высокую ноту.
— Почему они должны были что-то сказать? — струны отцовского голоса прозвучали низко, на грани слышимости.
— Ты мрачный. Ты грустный. Ты в глаза мне не смотришь…
Тихий шорох. А-Юнь знает: это отец обнимает матушку. Та высокая, но отец еще выше и упирается подбородком ей в макушку.
— Все будет хорошо… — почти неразборчивый шепот.
— Что они сказали?
Матушка так упрямо стоит на своем… Зачем? Отец же сказал, что все будет хорошо. Правда, его голос так устало гудит, что А-Юнь и сам отчего-то не верит.
Матушка шепнула что-то совсем тихо — наверное, уткнулась лицом отцу в плечо. А-Юнь рад, что не слышит хотя бы этого.
— Ну уж точно не сейчас! — а теперь в голосе всегда такого спокойного и уравновешенного отца гремит возмущение. — Никто не поступит так с ребенком!
— А потом? Потом, думаешь, будет легче? — флейта опять звенит, так тонко, остро, что режет слух на грани фальшивой ноты.
Отец отмалчивается, и вновь матушка:
— Я уйду с ним!
— Нет! — так громко, что слышно, наверное, даже снаружи.
— А как иначе? — твердо, настойчиво. — Думаешь, деньги все решат? Да хоть вызолоти все, а семьи это не заменит!
— При чем тут то, что я думаю?
Голос отца звучит так измотанно, что А-Юню его жалко. Отец — глава ордена, он сильный и может все. Но у него действительно много работы, так много, что он иногда даже нарушает правило о том, что ложиться надо в девять. А-Юнь ложится в девять всегда, но он плохо спит и знает, когда отец задерживается, чтобы поработать.
— Родная, — отец смягчил голос, теперь его мелодия звучит плавно, напевно. — Не терзай себя раньше времени. Лань Цинфэн выступил в защиту А-Юня. Он напомнил всем, что хорошо развитое золотое ядро способно компенсировать телесную немощь. Он старший целитель и знает, что говорит.
— Это было бы хорошо, — в голосе матушки все еще слышна горечь. — Но слабым заклинателям также не место в ордене Гусу Лань. Если вся сила золотого ядра А-Юня будет уходить на то, чтобы поддерживать его здоровье, то он никогда не заблистает.
— Почему ты так думаешь? — отец хмурится, и А-Юнь невольно ежится. Отец никогда не бранит его, но он строгий, и А-Юню очень не хочется вызвать его недовольства. — Он умный мальчик. Он уже сейчас прочитал книг больше, чем Дуншэн, хоть тот и старше его на четыре года. И он понимает эти книги! У А-Юня прекрасные музыкальные способности. Идеальный слух и большой интерес к музыке. Он внимательный и усидчивый. Он, в конце концов, ребенок двух сильных заклинателей…
— Это ни о чем не говорит, — матушка вздохнула тоже измученно. — Он — ребенок двух здоровых заклинателей, но это не помешало ему родиться с больным сердцем.
— С этим мы ничего не могли поделать, — отец говорит собранно, сухо, но А-Юнь уловил, как его голос дрогнул на одной-единственной ноте. — Однако его обучение — в наших руках. У него хорошие данные, родная, и мы сделаем все, чтобы развить их.
К ужасу А-Юня из-за двери донесся тихий всхлип. Матушка редко плакала — по крайней мере, она очень старалась не плакать при нем, но если это все же случалось, у А-Юня все внутри обрывалось. Ведь если матушка и плакала, то всегда только из-за него.
— Ну-ну, ш-ш-ш… — как много ласки стало вдруг в отцовском голосе. — Мы вместе, слышишь? И мы сделаем все, чтобы остаться вместе. Никто никуда не уйдет! Ты мне веришь? — наверное, матушка кивнула, ибо отец добавил: — И мы постараемся, правда?
И они правда старались.
Матушка проводила с ним каждую минуту, свободную от преподавания. Рассказывала, объясняла, отвечала на любые вопросы, а еще — медитировала вместе с ним. Она научила А-Юня делать это по-настоящему глубоко, полностью погружаясь в себя и тщательно прорабатывая духовные каналы. Отец старался перекраивать свое расписание так, чтобы побольше общаться с младшим сыном. Он занимался с ним в основном музыкой. А-Юнь выбрал гуцинь и ни на мгновение не пожалел. И много лет спустя он все еще помнил, как сильные и теплые ладони отца расставляли его собственные тонкие руки, проводя его пальцами по струнам. Даже Дуншэн, едва оканчивались его занятия, несся домой и пытался повторить с братом то, что они проходили. Дуншэну было девять лет, и его золотое ядро сформировалось два года назад: довольно рано, но в пределах нормы. Однако отец объявил, что А-Юню нужно сформировать свое как можно раньше, чтобы осталось как можно больше времени для того, чтобы развить его посильнее.
И к шести годам золотое ядро у А-Юня появилось. Еще пока маленькое и неустойчивое, оно все же помогало ему чаще вставать с постели и выходить с братом на прогулки.
Дальше дело пошло проще: чем сильнее становился А-Юнь, тем легче было развивать золотое ядро. Ему все еще не разрешали делать стойку на руках или слишком долго махать мечом, или находиться в Ледяном источнике — но все прочее ему давалось все лучше и лучше. Щемящая боль за грудиной теперь мучила его редко, а головокружение и ужасный кровавый кашель исчезли вовсе.
А-Юнь — теперь уже Лань Цижэнь — закончил свое обучение раньше, чем брат. Он пропустил столько лет, не ходя в класс, а затем учился вместе с Дуншэном, что родители махнули рукой на попытки свести младшего сына с ровесниками. Справившись с телесным недугом, Лань Цижэнь набросился на учебу с усиленным рвением и, занимаясь самостоятельно, в какой-то момент обогнал брата.
Он испытал огромную неловкость, когда, рассказав наставнику заданную тему, вместо того, чтобы получить новую, услышал вдруг:
— А знает ли второй молодой господин, что на этом программа обучения окончена?
Лань Цижэнь удивился и сперва даже не поверил, хотя и нехорошо было с его стороны не верить наставнику. Однако это действительно было именно так. В знаменитой библиотеке ордена хранилось еще много книг, которые можно было изучить — но уже по собственному желанию и для дополнительного развития. Все, что давали наставники юным адептам, было уже пройдено.
К тому времени Лань Цижэнь уже знал, что разговоров о его уходе из ордена больше не ведется. Старейшины были удовлетворены тем, как развивается его золотое ядро и — отец позволил себе нотку гордости в голосе, когда говорил об этом — восхищены тем, как блестяще развивается его юный разум. Предложение матушки, чтобы Лань Цижэня готовили к наставничеству, было воспринято с энтузиазмом.
Правда, старейшины отдельно настояли — Лань Цижэню об этом не сказали напрямую, но он уже сам прочитал в толстенном «Своде правил, обычаев и традиций ордена Гусу Лань» и сопоставил прочитанное с печалью на матушкином лице, — чтобы он никогда и никому не передал свою дурную наследственность. Ведь его болезнь никуда не делась: она притаилась глубоко внутри, свернув голову подобно коварной змее. Сердце Лань Цижэня не могло биться ровно, и за него работало золотое ядро, качая вместо слабого органа кровь по венам. Если у него однажды родятся его собственные дети, велик риск передать им этот изъян — а орден Гусу Лань не может позволить себе так испортить свое наследие.
Лань Цижэнь считал, что матушка грустила совершенно напрасно. Зачем ему дети? Он не любит их и не понимает, даже немного побаивается. Конечно, думал он, когда дети появятся у сюнчжана, он иногда будет сидеть с ними. Он станет учить их, как сюнчжан учил его, и помогать, как помогали ему самому. Они ведь одна семья и всегда будут держаться вместе.
* * *
Они одна семья и всегда будут держаться вместе…
Лань Цижэнь растерянно смотрел на крохотный сверток в своих руках. Где-то на окраине его разума билась паническая мысль: «Почему я?!» Ребенка на руках должен держать отец — но главе Лань все еще было запрещено покидать уединение, — и, конечно же, мать — но госпожа Лань отказывалась даже прикасаться к своему новорожденному сыну.
И тем не менее Лань Цижэнь все равно не понимал, зачем этого малыша вручили ему. С ребенком нельзя было поговорить, Лань Цижэнь не уверен, что с ним можно хотя бы поиграть. И, разумеется, ему совершенно нечем было кормить грудного младенца. Тот просто лежал на его руках теплым, почти невесомым грузом и тихонько посапывал. За неимением других вариантов, Лань Цижэнь продолжал разглядывать своего племянника. Маленькое круглое личико было чистым и белым, с нежным розовым румянцем на пухлых щеках, на которых лежали тени от густых ресниц. А вот бровки на безмятежном лице были едва заметными коротенькими росчерками. Крохотный нос, почти не выделяющийся, был похож на аккуратную кнопочку, а чуть капризного рисунка губы складывались в безмятежно приоткрытый ротик. Все было таким безумно маленьким, словно игрушечным, но — на удивление! — совершенно настоящим.
Внезапно малыш засопел сильнее, заворочался, вынуждая Лань Цижэня испуганно прижать его поближе к себе, и распахнул глазенки. Неожиданно большие, нежно-ореховые, они оказались светлее, чем у отца, но, к счастью, все же не выглядели прозрачно-золотистыми, как у матери. Опушенные длиннющими ресницами, они смотрели очень серьезно.
К Лань Цижэню неожиданно пришло озарение, что он держит на руках самого красивого мальчика на всем свете. Любой, у кого имелось сердце, просто не мог не полюбить это маленькое сокровище.
У госпожи Лань, видимо, сердца не имелось.
— Вы действительно не хотите кормить своего ребенка сами? — все же уточнил Лань Цижэнь у своей невестки.
— Это не мой ребенок, — отозвалась та, не соизволив отвлечься от созерцания вида из окна. — Это ваше ланьское отродье.
Лань Цижэнь непроизвольно прикрыл второй рукой ушки (а заодно и голову, и часть туловища) племянника. Пусть тот еще совершенно ничего не понимал, но все-таки негоже ребенку слышать подобные слова от матери.
— Зачем вы говорите так? — Лань Цижэнь заставил свой голос звучать спокойно и размеренно. — Вы подарили этому дитя жизнь…
— Да, — хмыкнула госпожа Лань. — И девять месяцев он пил из меня соки. По-моему, на этом можно и остановиться.
Лань Цижэнь беспомощно обернулся к женщинам, стоящим в стороне. Одна, поймав его встревоженный взгляд, шагнула к нему.
— Я продолжу кормить маленького господина, — произнесла она с грустью, осторожно забирая малыша из рук Лань Цижэня. — Голодным он не останется.
Госпожа Лань тихонько фыркнула, по-прежнему не оборачиваясь, и Лань Цижэнь на мгновение прикрыл глаза.
— Вы хотя бы понимаете, — выдавил он из себя, — что в случае отказа от кормления сына у вас заберут?
— Замечательно! — тут же отозвалась госпожа Лань. — Пусть он теперь мешает спать кому-нибудь другому. Может быть, даже вам, второй молодой господин Лань?
Она произнесла это, явно насмехаясь, но Лань Цижэнь все равно невольно вздрогнул. За несколько месяцев ему удалось немного утрясти свой график, более-менее совместив наставничество с руководством орденом. Это потребовало от него более ранних подъемов и более поздних отходов ко сну, однако Лань Цижэнь сумел удовлетвориться малым. Но, если у него отнимут и оставшиеся несколько часов сна, сил на медитацию и поддержание собственного здоровья уже не хватит.
— Что за чушь! — тем временем возмутилась женщина, все еще держащая на руках наследника ордена. — Еще чего не хватало: доверить мужчине грудного младенца! Второй молодой господин Лань, с вашего позволения, я маленького господина к себе заберу. Мне все равно его кормить, так уж пусть он лучше у нас поживет.
Лань Цижэнь устало кивнул. Собственно, так старейшины все и планировали. Они с самого начала хотели забрать ребенка у «этой недостойной женщины». Лань Цинфэн влез тогда в обсуждение, настояв, что если у матери есть молоко, то для младенца полезнее всего оно. Лань Цижэнь поддержал старшего целителя, хотя и по другой причине. Ему было почти до слез жаль маленького племянника, которого он на тот момент еще даже не видел. Лань Цижэню казалось ужасным остаться без матери. По своей, погибшей вот уже шесть лет назад, он грустил до сих пор, и не мог представить, каково будет лишиться матери такому крохе.
В конце концов, после чересчур горячих дебатов удалось прийти к компромиссу: если госпожа Лань будет кормить ребенка сама, то он останется с нею, пока не перестанет нуждаться в материнском молоке, если же нет — тогда его заберут сразу.
Женщины покинули дом с горечавками. Следить за госпожой Лань больше не было нужды: она уже ничего не могла сделать маленькому наследнику. Лань Цижэнь подождал немного, а затем сделал два шага в сторону своей невестки. Та не шелохнулась, однако плечи ее напряглись. Вся ее фигура, и прежде отнюдь не расслабленная, подобралась будто в ожидании нападения.
— Я не причиню вам вреда, — сухо произнес Лань Цижэнь, останавливаясь на некотором расстоянии и глядя на ее затылок сверху вниз.
Ответом ему стал короткий злой смешок.
— Вы, Лани, такие одинаковые! — все еще не оборачиваясь, сквозь зубы процедила госпожа Лань. — Он твердил то же самое. Всю ночь, входя в меня раз за разом.
Лань Цижэня передернуло. Образ брата, ставшего насильником, мучил его, — но и то, каким откровенным тоном говорила его невестка, немало коробило.
— Сюнчжан спас вам жизнь, — очень тихо напомнил Лань Цижэнь.
— Я не просила, — огрызнулась она. — Я готова была умереть!
— Сюнчжан спас вам жизнь, — повторил Лань Цижэнь и добавил прежде, чем она успела окончательно взорваться: — И потребовал за это непомерную цену.
Госпожа Лань наконец-то обернулась к нему. Золотые глаза смотрели настороженно и с подозрением.
— Делаете вид, что понимаете меня? — прошипела она. — Но я не верю вам! Все мужчины одинаковы! Распускают хвосты, пытаясь соблазнить нас, но стоит им понять, что в них не заинтересованы, и их спектакль не имеет успеха, как вместо хвостов они начинают распускать руки!
— Вы совершили преступление, за которое полагалась смерть.
— Я сделала то, что должна была сделать, — отрезала госпожа Лань, поджимая губы.
Лань Цижэнь помолчал немного.
— Я не буду спрашивать, по какой причине вы убили нашего учителя, — сказал он после затянувшейся паузы. — Однако я готов вас выслушать.
Госпожа Лань на несколько мгновений прикрыла глаза.
— Какой в этом сейчас смысл? — произнесла она наконец. — Все равно каждый останется при своем мнении.
— Смысл в ребенке, — вздохнул Лань Цижэнь. — Вы обрекаете и его, и себя заодно на одиночество.
— Я обрекаю? — хмыкнула госпожа Лань. — А вы хорошо умеете переворачивать с ног на голову. Это же вы забрали его у меня.
— Вы сами отказались от кормления, — Лань Цижэнь нахмурился.
Беседа была тяжелой и выматывала душу, а у него имелось еще слишком много дел, которыми предстояло заняться. И все же он не мог так просто уйти.
Госпожа Лань помолчала немного, словно колеблясь. Она не слишком-то хотела говорить, однако Лань Цижэнь догадывался, что за почти годовое заточение ей ни с кем не доводилось по-человечески разговаривать. Надсмотрщицы — иначе не назовешь — пристально следили за тем, чтобы она ничего не сделала себе, пока вынашивала драгоценный плод, и, послушные правилам, хранили молчание, избегая общения с дурным человеком.
— Вы все равно забрали бы его у меня, — все же не выдержала госпожа Лань. — Как только отпала бы нужда в моем молоке, вы бы его забрали. Я бы успела привязаться к нему — только для того, чтобы больше никогда не увидеть.
— Почему вы считаете, что никогда бы не увидели вашего сына? — Лань Цижэнь намеренно сделал акцент на последних двух словах.
— Я дурной человек, — ухмыльнулась она криво. — Благочестивые господа Лань не позволят маленькому господину так страшно нарушать правила.
Это действительно было так. Старейшины почти единогласно выступали за то, чтобы только что родившийся на свет наследник ордена никогда не видел своей матери. И, возможно, если бы это касалось какого-то другого ребенка, Лань Цижэнь и согласился, но…
Сюнчжан не хотел видеть своего сына. Лань Цижэнь приходил к брату несколько дней подряд, раз за разом упрашивая хотя бы посмотреть на малыша. Однако Лань Дуншэну это было совершенно неинтересно. Он смотрел в одну точку своим ставшим уже привычно остановившимся взглядом и успешно игнорировал любые обращенные к нему слова.
Сам Лань Цижэнь заменил брата на месте главы, но мог ли он заменить отца его сыну? Он готов был растить этого ребенка, учить, заботиться о нем, всегда служить ему опорой и поддержкой… Однако Лань Цижэнь искренне не знал, способен ли он подарить любовь. У него ее было так мало, и почти всегда она изрядно сдабривалась горечью. Сможет ли он хоть что-то дать маленькому существу, едва вошедшему в этот мир?
В представлении Лань Цижэня мать не могла не любить свое дитя. Какой бы эта мать ни была, кем бы она ни являлась, ребенок — это драгоценнейшая ее часть. Мать Лань Цижэня не отказалась от него, даже видя, какой он неполноценный и ущербный. Разве могла мать его племянника не полюбить столь совершенного ребенка?
Ему нужна была любовь: хоть чья-нибудь. И — какая любовь может быть чище материнской? Даже волчицы, даже тигрицы пестуют своих малышей, одаряя своей дикой, звериной — но все же лаской.
И Лань Цижэнь готов был отстаивать право своего племянника хотя бы на такую любовь. Даже если ему самому это совершенно не нравилось.
— Вы сможете видеться со своим сыном раз в месяц, — не вступая в дискуссию, сухо произнес Лань Цижэнь. — Я буду приносить его к вам, а после и приводить. Со следующего месяца и до его совершеннолетия. Дальше он будет принимать решение о посещении вас уже сам. Вы согласны?
Госпожа Лань вновь прикрыла глаза. Сейчас ее лицо выглядело очень усталым, даже измученным: словно ей только что пришлось пережить тяжелейшую битву.
— Я вам не верю, — повторила она. И через паузу добавила: — Но я согласна.