Она сидит в любимом кресле, она греется котом и пледом. Рядом дымит кружка с чаем. Она держит раскрытую книгу, но взгляд ее застыл. Мысли ее далеко, они пляшут по давним событиям, вылавливают улыбки лучших друзей. Сейчас ее лучшие друзья — это книги. Книги пахнут апельсинами и когда-то пролитыми над их страницами слезами. Книги прощают ее, когда она их забывает. Книги говорят одно и то же из года в год, не меняя своего содержания и не меняя сути. А самое главное — книги не падают с обрывов. Не шагают навстречу ветру, оставив тебя одну бороться с пустотой в сердце.

Кот шевелит ушами и зевает, широко раскрывая пасть. Потом встает на цыпочки, выгибая пушистую спину и жмуря глаза, и спрыгивает на пол. Она моргает, возвращается в здесь и сегодня. Сгоняет с ресниц влагу и сосредотачивается на своем новом лучшем друге. Она и так слишком много написала писем в своей голове тому, кто ее, наверное, уже и не слышит. Она начинает их всех одинаково: «Мой дорогой мертвый лучший друг». И не может закончить, потому что не изобрели еще таких слов, чтобы выразить «прости» и «люблю», и «любила», и «почему», и «ненавижу». Все в одном, в четко выверенных пропорциях, слове.

Она греется, потому что для нее — февраль. Для нее — вечная мерзлота под ногами и воздух застывает в легких. Для других же — середина сентября, теплые дни, наполненные желтым светом сквозь желтые листья. Ее мама на кухне с сестрой, головы склонены близко, делятся женскими секретами. На руке у сестры блестит кольцо, на лице — улыбка. Она не хочет портить им вечер, ведь в мечтах на кухне пахнет счастьем. Она тихо одевается и бежит прочь от семейных посиделок, ей не найти места в этом теплом кругу. Она успевает прихватить с собой нового лучшего друга и бежит без разбора, без оглядки.

Ноги приносят ее к мосту, к железнодорожным путям и каменному склону. В лучах закатного солнца это все выглядит таким безобидным, даже красивым. Они много времени провели здесь, сидя на краю и болтая ногами, совсем не страшась высоты. Он много смеялся, ее мертвый лучший друг, много шутил и щекотал ее, когда вздумается. Она не могла не влюбиться.

Но до чего же она была глупа, до чего недалека. Как можно было не заметить, не понять, что он считает шаги до обрыва? Она стискивает веки, моля слезы не падать — она и так слишком много слез пролила по тому, кто их, наверное, не видит.

На железную дорогу наползает черная тень. И в этой тьме стоит человек. Он одет так, будто для него — ноябрь, и ледяной дождь липнет к плащу коркой. Он поднимает взгляд на мост, на нее и ее сжатые до боли на железных прутьях пальцы. Он отворачивается, будто испугавшись, что помешал и скрывается обратно в темноте. Но теперь она замечает сутулые плечи и тяжелую походку. Он идет вдоль путей, куда-то за поворот. Куда-то дальше. Она отрывает руки от железных прутьев, нащупывает книгу в сумке, смотрит вдаль. Она больше не хочет думать о том, сколько шагов до обрыва. Она не хочет задаваться вопросом о том, попадет ли она в то же место, что и ее мертвый лучший друг, если поддастся призыву блестящих рельсов. Она идет туда, где они сидели когда-то, бесстрашно свесив ноги, занимает привычную позу, открывая книгу, и начинает читать вслух. Может быть, он все-таки слышит?

Ее голос дрожит и срывается, но она приняла решение и шепчет коварному ветру:

— «На закате я начну все заново».

Ее новый лучший друг подсказывает ей слова, и она наконец-то может связать все ее «прости», «люблю» и «ненавижу». Ее письмо не имеет конца, потому что она решила, что еще рано ставить точку. Она поумнеет когда-нибудь, повзрослеет и научится читать слишком широкие улыбки и слишком громкий смех, так же, как ее нового лучшего друга.

Она ходит на мост читать не каждый день, но с каждым днем ее февраль немножечко теплеет. Она часто видит парня с ноябрем на плечах. Он приходит на пути, стоит пару минут и уходит. Но перед тем, как уйти, обязательно ищет ее взглядом. Ее голос крепнет с наступлением настоящей осени. И вскоре уже она кутается от кусачего холода снаружи, но продолжает читать, выливая себя сквозь чужие фразы.

Проливные дожди не ломают ее решимости, но вносят коррективы: она не хочет намочить своего нового лучшего друга. Она берет отцовский зонт, тяжелый, с ручкой крючком и размашистым черным полотном. Такой должен защитить от любой влаги.

Ее любимое место, как всегда, свободно. Она садится на край, подгибая полиэтиленовый плащик и сжимая пальцы в резиновых сапогах, боясь, как бы они не соскользнули. Зонт прикрывает ее почти целиком, и она не боится распахнуть книгу. Остались последние страницы.

Ее голос тонет в звуке дождя, но это не страшно, если он слушает, то услышит. Осталось всего несколько строк, когда из каменного коридора поднимается ветер. Порыв сильный и жадный, он подхватывает зонт из замерзших рук, швыряет его об землю, а потом уволакивает вниз. Она тянется за ним, когда чувствует, что плащик легко скользит по пожухлой траве, когда понимает, что в неповоротливых сапогах не найти опоры, когда одна рука спасает книгу, а другая протянута в серую бездну.

Она не издает ни звука, просто зажмуривает глаза и задерживает дыхание.

Ее плащик бунтует вдруг, зажимает ее горло, резко тянет назад. Она падает, но не вперед, а на спину, твердая земля напоминает о том, чего не простит. Капли дождя падают ей на лицо, заливаются в уши, впитываются в листы книги. Рядом кто-то тяжело дышит. Парень сидит на земле, глаза круглые от ужаса, мокрые волосы прилипли ко лбу. В одной руке он держит мертвые цветы, четыре поникших бутона.

— Нь-нельзя же так... - бормочет он между вдохами.

Все это так абсурдно, что она не выдерживает и улыбается — впервые за полгода. Он нервно улыбается в ответ, и она начинает смеяться, тихо, потом все громче. Он подхватывает и они оба уже валяются на земле и хохочут, как ненормальные, и никто не расскажет, что к дождевым каплям примешались слезы.

Они вместе спускаются по ржавой лестнице, врезанной в скалу, вместе ищут зонтик. Она впервые замечает цветы на шпалах на том месте, где он всегда стоит.

— Почему ты приходишь сюда, а не наверх? — спрашивает она до того, как ее разум успевает отфильтровать мысль. Внутри у нее все замирает, когда он останавливается и долго молчит. Ей кажется, он никогда не ответит, но он поворачивается и негромко говорит дождю:

— Там она приняла решение. Может быть, здесь... — он медлит снова, последние слова даются с трудом. — Она передумала.

Малиновые лепестки нещадно колотит дождь — на него тоже действует гравитация.

Зонт, грязный, но целый, они находят под мостом. Там же они расходятся в разные стороны, ничего друг другу не пообещав. Она прижимает к груди промокшую книгу и прячется под испачканным зонтом. Ее коленки еще дрожат после пережитого страха, но отчего-то на душе становится чуть-чуть легче.

Она приходит на следующий день, дочитывает книгу. Теперь она точно знает: ее кто-то слышит. И начинает читать следующую.